Текст книги "Никогда тебя не отпущу"

Глава 4. Линдси

Декабрь 2016 г.

Младшего сержанта зовут Д. Паркер. На вид ей хорошо за тридцать, золотисто-каштановые волосы собраны сзади в узел, у нее светло-голубые глаза и располагающая улыбка, которая, как я понимаю, должна меня успокоить, но я не перестаю дрожать и запинаться на каждом слове. Я крепко держу ее визитку и не отвожу от нее взгляда, как будто логотип КККП[6]6
  КККП – Королевская канадская конная полиция, федеральная полиция Канады и одновременно провинциальная полиция большинства канадских регионов.


[Закрыть] и буквы аббревиатуры каким-то образом заставят меня почувствовать себя в безопасности. Не помню, что означает эта буква «Д», все как в тумане. Я была так рада, когда увидела ее машину позади своей. Она вошла в дом первой и убедилась, что там никто не затаился, но я уже знала, что Эндрю давно исчез. Он слишком умен, чтобы здесь засиживаться.

Мы стоим на кухне, и я пытаюсь объяснить, почему я уверена, что это был мой бывший муж.

– Он положил ключи поверх кошелька, потому что всегда злился, когда я их теряла.

– Что-нибудь пропало из кошелька?

– Не знаю. Он еще положил мой блеск обратно в сумочку. – Внимательно посмотрев на него, я понимаю, что больше никогда не воспользуюсь им, пока буду жива. – Он, должно быть, пробрался сюда через окно.

– Ладно, покажите, где именно.

Я веду ее в гостиную, указываю на окно, и она выглядывает из него. Я думаю о том, как сильно лил дождь в последний час, сколько снега растаяло возле дома.

– Вы не знаете, были ли у нее какие-нибудь драгоценности?

– Может, несколько украшений, но Эндрю не взял ничего. Он просто хотел, чтобы я знала, что он был в этом доме. Думаю, он прятался в шкафу, а затем ускользнул, когда я убирала в спальнях. Гэтсби еще испугался, вон там, в конце коридора.

– Гэтсби?

– Кот.

– Нам, наверное, и с ним стоит переговорить. – Я смотрю на нее, моргая, а она улыбается и пожимает плечами. – Полицейский юмор. – Она смотрит на оконную раму, наклоняется, как будто что-то ищет на наружном подоконнике. – Я сниму отпечатки, и мне понадобится номер телефона владелицы дома.

Я жду на диване, пока она работает наверху. Слышу ее приглушенный голос, когда она разговаривает по телефону, ее шаги. Очевидно, что она не хочет при мне общаться с миссис Карлсон, – она попросила меня оставаться внизу на случай, если возникнут вопросы.

Полицейская (теперь я вспомнила, что ее зовут Дана) спускается вниз с приспособлениями для снятия отпечатков пальцев. Она уже сняла мои, так что может сравнить их с отпечатками на сумочке, на двери шкафа, но ей так ничего и не удается найти. Она садится на другом конце дивана.

– Я нашла несколько отпечатков на подоконнике. Позже я их сопоставлю со снятыми.

Мне было ясно, что если она ничего не обнаружила в этой части дома, то ничего не найдет и на окне.

– Вы разговаривали с миссис Карлсон? Должно быть, она волнуется.

И напугана. Как же плохо, что из-за Эндрю погибла ее красивая птичка. Что она теперь будет думать обо мне?

– Она уже на пути домой и сообщит, если что-то пропало. – Женщина смотрит на часы. – Я встречусь с ней здесь через пару часов.

– Я могу идти?

– Еще несколько вопросов, если вы не возражаете. – Ее голос по-прежнему звучит неформально, хотя во взгляде чувствуется решительность. – Вы сказали, что ваш бывший муж недавно вышел из тюрьмы. За что он сидел?

– Вождение в нетрезвом виде со смертельным исходом. – Полицейская смотрит на меня, ее глаза сужаются, как будто она ждет, чтобы я скорее переходила к делу, но я едва могу говорить, воспоминания нахлынули на меня. – Он столкнулся с другим автомобилем, и женщина-водитель умерла. Кроме того, в его грузовике нашли ружье. Он сказал полицейским, что хотел убить меня.

Ему дали десять лет, по максимуму. Многие преступники отбывают только две трети срока, но его характер в конечном счете сыграл в мою пользу. Он отказался от участия в каких-либо программах, не проявлял ни малейшего раскаяния и постоянно дрался, так что ему все время отказывали в досрочном освобождении. Спустя семь лет его могли бы освободить в установленном порядке, но он снова избил человека в тюрьме, почти до смерти. Заявил, что это была самозащита, и ему не предъявили обвинений, но отбывать пришлось весь срок.

– Слышали ли вы о нем с тех пор, как его освободили?

– Нет, но вы не понимаете… Он играет с сознанием. Он хочет меня напугать.

Меня бросает в пот, а затем знобит. Я хочу забраться под теплое одеяло, согреться в горячей ванне.

– Я проверю его местопребывание.

– Я ничего не выдумываю. – Я слышу настороженный тон своего голоса и понимаю, что выгляжу враждебно настроенной, но выражение ее лица не меняется. – Он был здесь. Я знаю, он был.

– Понимаю, вы боитесь его, – говорит она. – Но, к сожалению, без очевидно совершенного преступления или доказательства, что он был в этом доме, я ничего не могу сделать.

На ее лице я вижу искренность и чувствую, что она действительно верит мне, но меня это не слишком-то утешает в этот момент.

– Тогда что я могу сделать? Как мне защититься?

– Вы могли бы подать заявление по статье 810 уголовного кодекса[7]7
  В статье говорится о постановлении уголовного суда, которое запрещает одному лицу беспокоить другое или угрожать ему. Такое обязательство может длиться до двенадцати месяцев. Лицо, квалифицируемое как правонарушитель, может быть подвержено аресту за приближение или попытку общения с другим лицом.


[Закрыть], но государственное обвинение захочет больше доказательств того, что он угрожает вашей безопасности. Если ваш бывший муж и правда переложил ключи, это ненормально, но это не обязательно угроза.

– Вы говорите об охранном ордере?

– Именно. Если вы хотите получить судебный приказ о защите членов семьи в случае семейных ссор, то он обычно передается в суд по семейным делам во время бракоразводного процесса. Запрет на приближение носит скорее превентивный характер. Ваш муж должен согласиться с условиями суда, но он может оспорить их. И тогда это станет уже вашей проблемой – доказать, почему запрет необходим.

– Так, значит, я должна ждать, пока он не совершит что-то по-настоящему плохое?

– Если вы в самом деле почувствуете, что он угрожает вам, позвоните мне, и я помогу в рамках этого дела. – Она что-то пишет на обороте другой визитки и передает ее мне. – И если вы еще что-нибудь вспомните об этом дне, пожалуйста, позвоните мне. Номер моего мобильного на обороте.

Она провожает меня до двери, и я понимаю, что коробка с телом Аттикуса все еще стоит на стойке.

– Я должна похоронить птичку.

– На улице сильно льет.

– Я обещала сделать это. – Я поднимаю коробку и крепко прижимаю ее к груди.

– Может, оставите его мне?

Ага. Чтобы ты выбросила его из окна машины где-нибудь на хайвэе?

– Спасибо, но я полагаю, что миссис Карлсон будет спокойнее, если она узнает, что именно я этим занялась.

Я хватаю свою сумочку и иду к двери, прежде чем она меня остановит.

Она наблюдает с заднего крыльца, как я шагаю к садовому сарайчику, а затем, уже с лопатой, к кустам сирени. Я вонзаю лопату в землю, ногой вдавливаю в твердый грунт. Холодный дождь хлещет мне в лицо, волосы мокнут, ледяные ручейки стекают по шее, но я не могу остановиться. Дыхание шумно вырывается из груди. «Давай, давай». Поднимаю на лопате ком земли и отбрасываю его в сторону. Рядом со мной раздается звук шагов.

– Вы уверены, что…

Гробик лежит рядом с ее ногами, и она аккуратно обходит его стороной. Она больше ничего не говорит, пока я копаю яму, ставлю в нее коробку и забрасываю ее землей.

Я выпрямляюсь, делаю несколько вдохов, не глядя на полицейскую. Закрываю глаза, склоняю голову и читаю молитву для Аттикуса. Потом молюсь за себя и Софи.

Глава 5. Линдси

Ноябрь 1998 г.

Она снова толкнулась. Я остановилась посреди магазина и провела руками по животу. Я нащупала ее ножку, ее крошечную попку, а может, плечики. Эндрю был в таком восторге, когда доктор сказал, что у нас девочка! Он купил ей розовую удочку. Я осторожно нажала на свой живот, улыбнулась, когда почувствовала очередной ее толчок и представила себе ее кувырки. Маленькая балерина, акробатка. Я не собиралась беременеть на пятом месяце нашей супружеской жизни, но когда Эндрю рассказал мне, как хочет иметь детишек, жить с молодежью, чтобы идти с ней в ногу, а потом наслаждаться отдыхом на пенсии, это стало приобретать смысл. Я могла сосредоточиться на своей карьере и позже.

Я вздохнула, перевела взгляд на стену. Минут двадцать я смотрела на образцы кухонных кранов и так и не вспомнила, какой хотел Эндрю, – матовый никель или нержавеющую сталь. Он сказал: «Возьми тот, о котором мы говорили».

Но в последнее время он так часто оставлял мне указания мимоходом, и, казалось, через минуту почти все вылетело у меня из головы, стоило ему уйти. Он был так терпелив ко мне. Дважды он уходил с работы домой, чтобы принести запасные ключи. Позже он нашел их в морозилке. Хоть убейте меня, я не могла вспомнить, почему их туда положила. Теперь каждое утро он клал их поверх моей сумочки.

Однажды он обеспокоенно посмотрел на меня и сказал:

– Может, тебе стоит обратиться к врачу? Похоже, эти гормоны сбивают тебя с толку.

Я ответила, что просто устала.

Он тоже устал. Этот новый проект отнимал так много времени, а он еще и пылинки с меня сдувал, всегда проверял, правильно ли я питаюсь и прогуливаюсь ли я. Меня поразило то, что он отправился со мной выбирать одежду для беременных, – большинство парней, по-моему, это не волнует. Моя подруга Саманта поддразнивала меня, что я начала одеваться, как сорокалетняя американская мамаша; ей нравилось хвастаться своими формами. Я в этом уже не нуждалась. Вкусы Эндрю были более взрослыми и зрелыми. Какому мужику захочется, чтобы все глазели на сиськи его жены?

Ценники я видела размытыми. Я поморгала несколько раз, широко раскрыла глаза и попыталась сосредоточиться, но веки оставались тяжелыми, и я не переставала зевать. Я подумала о нашей кровати, о тушеном цыпленке в мультиварке. Может, черт с ними, с этими смесителями?

Я побежала к своей машине, одной рукой придерживая пальто поверх живота и склонив голову, но ветер задувал капли дождя мне в лицо. Ноябрьское небо было темным и мрачным, желто-красные листья вращались, потоком падая вниз, нагромождаясь в кучи у обочины дороги. Ноги мои промокли, пальцы замерзли. Нужно было надеть ботинки, но я думала, что быстро управлюсь.

Рывком открыв дверь, я забралась в машину и прижалась к рулю. Повернула ключ, щелкнул стартер. Я предприняла еще несколько попыток, каждый раз все с большим отчаянием. Наконец я махнула рукой и принялась искать в сумочке мобильник, который, как я тут же поняла, оставила дома. Я съежилась в промокшем пальто и пыталась придумать, что же делать дальше. У нас не было дорожной службы, а мама не могла водить. Придется позвонить Эндрю из магазина. Но я всегда так нервничала из-за того, что ему приходилось отрываться от работы из-за меня…

Я зашагала обратно через лужи. Волосы совсем намокли, а я замерзла до костей.

– Вы не против, если я позвоню? – спросила я у одного из сотрудников. – Моя машина не заводится.

– Нужно подвезти? – спросил мужчина, стоявший за мной.

Я развернулась к нему и узнала его: Боб Ирвин, управляющий другой строительной компанией в городе. Слава тебе господи! Мне не придется беспокоить Эндрю. Я уже давно знала Боба, его дочь ходила в школу с моим братом. Он всегда был любезным.

– Конечно, – сказала я. – Это было бы просто здорово.

Я услышала, как подъехал грузовик Эндрю, когда выходила из горячего душа и сушила волосы, наслаждаясь теплом пара в ванной. Видимо, он решил вернуться домой раньше. Я натянула лосины и длинную толстовку, повесила полотенце и разгладила покрывала на нашей кровати, выровняла каждую складочку. Проходя через дом, я поспешно все осмотрела и забросила свои туфли в шкаф. Мне нравилось, когда все лежало на своих местах, хотя сейчас за всем этим уже было сложнее следить, ведь мой живот стал таким грузным; иногда казалось, что из-за него я опрокинусь навзничь. Теперь моим любимым отделом в магазине стал отдел бытовой химии. Эндрю вечно дразнил меня, говорил, что у меня зависимость, хотя в каком-то смысле это была правда. Если в магазине появлялись новый воск, полироль или щетка, я должна была их испробовать. Мне нравилось стоять в углу комнаты, проводить рукой по блестящим деревянным поверхностям, видеть идеально вычищенный ковер и сверкающие окна, ощущать свежесть лимона в воздухе. Сплошное удовольствие.

Эндрю заходил с парадного входа, сопровождаемый дождем. Я мельком заметила, как сильно качает деревья. Шторм усиливался.

– Привет, лапочка! – сказала я. – Будешь цыпленка или печенье? – Я положила их в духовку перед тем, как идти в душ, и этот нежный запах уже разливался по всему дому.

Я обняла его и поцеловала. Он отвернулся в последний момент. Его лицо было раскрасневшимся, обветренным, щеки под моими губами оказались холодными. Я шагнула назад и замерла.

– Где твоя машина? – спросил он.

– Она сломалась. Я хотела позвонить тебе. Боб Ирвин отвез меня домой.

– Надо было вызвать такси.

– Я не подумала об этом. Он предложил, и…

– Ты моя жена, носишь моего ребенка. Ты понимаешь, как это все выглядит?

Я не могла сообразить, в чем дело. Мне казалось, что он хорошо относится к Бобу Ирвину.

– Я была осторожна. Я не подвергала ребенка стрессу, ничего подобного.

– Боже, Линдси, ты вроде бы умная девушка, но иногда бываешь такой тупицей.

От изумления у меня отвисла челюсть, я ощутила резкий укол боли под ребрами, как будто ребенок ударил меня, но он не шевелился.

– Это, знаешь ли, гадко. – Мои щеки вспыхнули, когда я вспомнила все свои промахи за последнее время. Неужели именно так он думает обо мне?

Он протолкнулся мимо меня в коридоре, чуть не впечатав меня в стену, и я уловила запах виски. Но этого не может быть – он же целый день работал. В сомнениях я последовала за ним на кухню и увидела, как он взял из холодильника пиво. Он неуверенно держался на ногах.

– Ты пил?

Эндрю вообще-то любил заглядывать в паб со своей бригадой после тяжелого рабочего дня, – хотя в последнее время таких случалось много, – но он никогда не выпивал больше двух бокалов пива и всегда сначала звонил и интересовался, в порядке ли я.

Он повернулся, открыл банку.

– Я больше не хочу видеть, как ты выходишь из грузовика другого мужчины. Я заметил, как ты кокетливо улыбалась ему на прощание.

– Ты что, следил за мной? – Я не видела его грузовика ни у дома, ни на дороге. Может, он приезжал раньше, а потом снова уехал? Но зачем?

– Уж больно велик пробег твоей машины. Куда ты ездишь каждый день?

– Иногда просто катаюсь. Я умираю от скуки.

Эндрю и раньше расспрашивал меня, как я проводила время, ему нравилось слушать, чем я занималась, кого видела, но я думала, что ему просто интересно. Я и понятия не имела, что он проверяет пробег моей машины. Я хотела сказать, что так нельзя, но выражение его лица повергло меня в ужас, а также то, как он прислонился к стойке, как его руки вцепились в ее край.

– Ты вчера обедала с Самантой в пабе.

Он выглядел таким злым, таким осуждающим. Я очень расстроилась. Мне не нравилось, когда со мной так разговаривали: я чувствовала, что у меня неприятности, и даже не знала почему.

– Я же говорила, что мы обедали.

Я редко виделась с подругами. Большинство из них учились в колледже или уехали со своими парнями, а Эндрю, кажется, не был в восторге от тех, кто остался в городе. Когда Саманта позвонила, я прямо-таки подпрыгнула, радуясь возможности встретиться с подругой и поболтать.

– Ты упустила лишь то, что это был бар, Линдси. Ты собираешься стать матерью.

– Я не пила. Не понимаю, почему ты так зол.

– Жена Питера тоже имела обыкновение засиживаться в пабах. – Он не отводил от меня взгляда. – Ты помнишь, что произошло.

Питер был одним из его рабочих. Он мне не особенно нравился. Обычно я старалась избегать встречи с ним, когда приходила на участок. Он поймал свою жену на измене и развелся с ней, забрал детей и дом. Я и вообразить не могла, что Эндрю не доверяет мне.

– Я бы никогда тебя не предала, Эндрю.

– Лучше не надо. – Он сделал большой глоток пива, не сводя с меня глаз.

– Как это понимать?

– А так – ты не должна садиться в машины к другим мужикам.

Мое сердце громко стучало. Я уже видела Эндрю расстроенным, видела, как он приходил домой в дурном настроении, скрывался в своем кабинете и просиживал там часами или смотрел телевизор, но он никогда не был бессердечным или мстительным. У меня возникло такое чувство, словно незнакомец ввалился в наш дом.

– Может, мне лучше сегодня на ночь остаться у своих родителей?..

– Никуда ты не пойдешь. Дороги ужасны.

Ребенок ерзал и вертелся у меня внутри. Я представила себе, как, должно быть, громко для него стучит мое сердце. Стресс – это нехорошо. Мне нужно оставаться спокойной. Я обхватила руками свой живот.

– Тише, малышка. Тише.

Эндрю сосредоточил свой взгляд на моем животе.

– Вот это я и пытаюсь донести до тебя, Линдси. Ты должна быть более осторожной. Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с ребенком, понимаешь?

Нет. Он говорил совсем о другом. Я видела это по выражению его лица: предупреждение. Он угрожал мне не просто разводом, но чем-то более серьезным. Чем-то, чего я даже постичь не могла, но угроза ощущалась – сгущающаяся, темная и опасная.

– Понимаю.

Он допил пиво и потянулся к холодильнику за другой бутылкой.

– Значит, нам не о чем больше беспокоиться, да?

Он направился в гостиную, где развалился на диване, взяв в руки пульт. Я даже не поняла, закончили ли мы разговор, и мне страшно было пошевелиться. Медленно подойдя к двери, я с минуту подождала, но он смотрел в телевизор. Я видела, как он поднес бутылку к губам, как двигалось его горло, пока он глотал. Может, это все из-за выпивки? Некоторые парни становятся настоящими подонками, когда напьются. На трезвую голову Эндрю никогда не сказал бы всего этого.

На кухне клокотало варево. Еда! Мне нужно заставить его поесть. Мама всегда говорила отцу, чтобы не пил на пустой желудок.

Когда я вернулась в гостиную, Эндрю даже взгляда не поднял. Я поставила тарелку перед ним на журнальный столик. Он смотрел хоккей, фигурки игроков в красной форме отражались в его глазах. Я медленно присела на диван, едва дыша. Вдруг его рука потянулась ко мне, и я вздрогнула, но он просто положил ее на мой живот. Его ладонь была горячей.

– Мы должны установить в доме охранную систему, – сказал он. – В последнее время так часто взламывают жилища. Лучше это организовать так, чтобы я мог проверять камеры, будучи на работе.

Я посмотрела на него, подумала о камерах, целый день следящих за мной и всюду меня преследующих. Его рука сильнее прижалась к моему животу, и я содрогнулась от этого резкого давления.

– Ладно, – сказала я. – Если ты этого хочешь.

Глава 6. Линдси

Декабрь 2016 г.

Я захожу домой и вижу Софи, которая устроилась на полу в гостиной и рисует. В детстве она была одержима рисованием. Помню, как она стояла перед мольбертом, который сделал для нее Эндрю: щечки в краске, в руках крепко держит кисточку и наносит на холст размашистые фиолетовые линии.

– Смотри, мамочка! Это ты!

С тех пор как она пошла в школу, краски стали ее жизнью. Она может неделями работать над одной зарисовкой – то уныние, то блаженная нега отражаются на ее лице. Я нахожу ее каракули на листках, лежащих возле телефона, на нашей почте, на страницах газет и журналов. Я начала прятать их в коробку. Иногда я достаю их и рассматриваю эти линии, эти изгибы каждого взмаха пера. Я люблю сияние ее сознания, люблю ее фантазию. Мир, где феи превращаются в деревья, а рыбки в птичек, где ларцы становятся цветочками, крыльями, гномами и драконами.

Иногда меня беспокоит увиденное: череп с разбитым сердцем, горящая шина, рога дьявола, грустный клоун, реки слез. Когда я спрашиваю, что все это значит, она просто пожимает плечами.

– Я не задумываюсь над этим. Они сами выходят из-под моих пальцев.

В Софи все экспрессивное – речь, лицо, движения рук во время разговора. Она больше похожа на Эндрю, чем на меня, но манеры у нее свои собственные. Она носит туники, узорчатые леггинсы и шарфы, красит волосы в розовые, синие и бирюзовые оттенки. На этой неделе они фиолетовые, что подчеркивает ее большие зеленые глаза. У нее мои формы. Мы маленькие, но сильные. Бегаем быстро.

Когда я сказала, что Эндрю вышел из тюрьмы, она замолчала, а потом спросила:

– И что с того? Он же говорил своему адвокату, что оставит нас в покое, ведь так?

Его адвокат звонил моему после развода: «Эндрю желает Линдси всего хорошего и больше не будет ее беспокоить». Он также выслал чек на крупную сумму, в качестве поддержки Софи. Я не тратила эти средства, а положила их на сберегательный счет в банке.

– Нам отныне нужно быть чрезвычайно осторожными, – сказала я.

– Мы ему больше не нужны, – утверждала она.

– Ты важна для меня. Будь осторожна, хорошо? Скажи мне, если увидишь его.

– Я даже не знаю, как он сейчас выглядит. – Моя настойчивость вывела ее из себя, и я надеялась, что она права и моя тревога напрасна.

Теперь я знаю: Эндрю просто затаился.

Я беру подушку с дивана и ложусь рядом с ней:

– Как твоя прогулка?

– Все отлично. – Она смотрит на меня. – Как твоя работа? Спина снова болит?

– Я приняла ибупрофен.

– Тебе бы на йогу. Должно помочь.

Иногда она набирает для меня ванну или делает массаж ног с лавандовым маслом, ворча, что мне нужно сменить работу. Она не понимает, что я получаю удовольствие от уборки. Мой мозг парит, пока я чищу, мою, расставляю все по местам. Все успокаивается во мне, и я чувствую удовлетворение и блаженство, даже гордость, когда закрываю за собой дверь клиента. Это здорово, что у меня свой собственный бизнес, что я независима и могу обеспечить себя и свою дочь.

Я пыталась объяснить Софи, что уборка для меня то же самое, что для нее искусство, но она лишь отвечала:

– И что ты собираешься делать, когда состаришься? Ты должна подумать о пенсии, мама.

А я говорила ей, что она и есть мой план выхода на пенсию, на что она просто улыбалась и крепко меня обнимала. Может, кто-то и скажет, что наши жизни слишком переплетены, настолько смешались, что между ними стерлись границы, ну и черт с ними. Это мое дело.

– Я должна кое-что тебе сказать, – заявляю я.

Нам не раз приходилось говорить серьезно, чаще, чем положено ребенку, но я не знаю, с чего начать этот разговор.

Она косится на меня:

– Ты порвала с Грегом?

– Что? Нет.

Я замечаю, что она беспокоится по этому поводу, и понимаю, что в другой раз нужно будет поговорить еще и об этом. Он явно ей нравится, но у нас с Грегом свободные отношения. Надеюсь, она не слишком привязалась к нему.

– Сегодня кое-что произошло, – говорю я.

Теперь Софи вся внимание.

– Что?

– Мне пришлось вызвать полицию, потому что кто-то забрался в дом миссис Карлсон, но это не похоже на ограбление. – Я перевожу дыхание. – Я вполне уверена, что это твой отец.

Она выглядит шокированной. Перо выпадает из ее руки.

– Зачем он приехал сюда? – Наши глаза встречаются, и я вижу, как она начинает понимать. – Ты полагаешь, что он хотел расправиться с тобой?

– Я не знаю, чего он хотел. – «Да. Да, я знаю». – Ты ничего необычного не замечала сегодня? Какую-нибудь машину, проезжавшую мимо нашего дома или припаркованную рядом?

Она пожала плечами.

– Все как всегда. – Она пристально смотрит вниз, на свой рисунок, отмечая все чернильные кляксы, отпечатки пальцев.

«Как всегда». Какое простое выражение, которого больше не будет в нашей жизни! Я встаю и смотрю в окно, выходящее на улицу, останавливаю взгляд на тенях под кленом. Поворачиваюсь и на миг замираю, чтобы успокоиться, глядя на нашу уютную гостиную: продавленный диванчик мы купили с рук и накрыли пестрым пледом; журнальный столик смастерили из прибившейся к берегу коряги, которую притащили домой с пляжа; картины и предметы декора мы подыскиваем в букинистических магазинах, причем наш выбор основывается исключительно на том, сможет ли поделка вызвать у нас улыбку, – яркий букет из бумажных цветов или стайка взъерошенных сов, сидящих на заснеженной ветке.

После того как мы с Софи сбежали, мы целый год скрывались, прежде чем дело Эндрю дошло до суда. Мы жили в дешевых гостиницах по всей Британской Колумбии[8]8
  Британская Колумбия – провинция на западе Канады.


[Закрыть] на деньги, которые я занимала у Криса или добывала мелкими нелегальными заработками. Я не могла рисковать, чтобы он не нашел нас, пока находился под залогом. Мы даже несколько недель жили на границе Альберты[9]9
  Альберта – одна из десяти провинций Канады.


[Закрыть]. Мне хотелось кричать всякий раз, когда Софи собирала свой маленький чемоданчик и спрашивала: «Мы снова переезжаем?»

Но еще тоскливей стало тогда, когда она перестала спрашивать и молча упаковывала свои вещи.

После того как Эндрю наконец вынесли приговор, паромом из Хорсшу-Бэй мы добрались до Догвуд-Бэй, сплоченной общины, обосновавшейся на холме с видом на океан. Я влюбилась в эти причудливые магазинчики и пабы в центре городка, откуда можно видеть темную синь океана и горы, раскинувшиеся на километрах побережья, чувствовать соленый привкус влаги в воздухе, а потом заказать краба, которого вытаскивают при тебе из воды, и смотреть, как садятся гидропланы, вздымая за собой пену.

Нам с Софи нужен был дом поближе к океану, причем недалеко от места жительства моей семьи. Единственный способ добраться до Догвуд-Бэй с материка – гидроплан или полуторачасовая паромная переправа. Мне казалось, что здесь мы будем счастливы. Что мы будем здесь в безопасности.

Я снова сажусь к Софи на пол. Она рисует, на лице ее спокойствие. Она, как и Эндрю, имеет привычку порой скрываться с глаз и часами не показываться. Отличие лишь в том, что она снова появляется, пританцовывая, с дружескими объятиями или расспросами, моргая, как будто выбралась из темной пещеры, и удивляясь, куда делось время.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Папа… В ночь аварии. Ты правда думаешь, что он мог убить тебя, если бы нашел нас? – Она поворачивается, чтобы заглянуть мне в лицо.

– Да, скорее всего, он бы попытался.

– Но почему же он сейчас хочет причинить тебе боль? Ты говорила, что он перестал пить. Он не трогал тебя, когда был трезв.

Мне казалось, что я правильно поступала, делясь с ней всеми подробностями жизни с Эндрю, но сейчас я глубоко об этом сожалею.

– Он не причинял мне физического вреда, когда был трезв, и да, это сложно понять, милая, но такое чувство, что пьянство было просто оправданием для него. Даже на трезвую голову он был ревнивым и жестоким, он угрожал расправиться со мной, если я когда-нибудь его оставлю. Я боялась его.

Я помню, как было сложно объяснить ей, что ее отец, будучи пьяным, попал в аварию, что погиб человек и что он сядет в тюрьму. Она все равно обращалась с просьбами навестить его, и не важно, сколько раз я повторяла, что тюрьма – это не самое безопасное место для девочки. Я ее очень хорошо ограждала от его пьянства, его ярости. Она знала его лишь как любящего отца и скучала по нему. В конце концов я сказала, что она может писать ему письма и рисовать что-нибудь для него, но он получит все это только после освобождения.

Когда она достаточно повзрослела, я больше рассказала ей о нашем браке, о том, каким ревнивым и властным был Эндрю, сколько шансов я ему дала, сколько он пил, каким был неистовым и как он чуть не убил меня. Вот почему побег оказался единственным выходом – ведь я была в ужасе. Она перестала спрашивать о нем. Однажды, когда я перебирала одежду в ее шкафу, я нашла коробку с ее письмами под задней стенкой. Меня едва не стошнило от облегчения, которое я испытала от этого.

– Прошло столько лет, – говорит она.

– Он все еще опасен.

– А что, если он изменился?

То, как она это произнесла, смущает меня. В ее голосе – надежда, может, даже некоторое сомнение, как будто она не уверена, что мои тревоги реальны.

Я задумываюсь. Она знает, где он сидел, и могла писать ему или даже посещать его. Мне никогда не приходило в голову, что она может сделать что-то настолько важное, не сказав мне. Но она же подросток, и весьма любопытный.

– Ты общалась с ним? Если да, то ничего страшного, можешь рассказать мне. Я не расстроюсь.

Вообще-то я разозлюсь, но если скажу ей об этом, она замкнется в молчании.

Она отрицательно качает головой.

– Мне просто жаль, что ты боишься его.

Значит, она его не боится. Мое сердце едва не рвется на части. Мне не нужно, чтобы она меня успокаивала, это моя работа – успокаивать ее. Но она не боится. Я замечаю это по ее лицу, а значит, она может допустить ошибку. Мне нужно, чтобы она была осторожной. Если Эндрю заметит трещину, он превратит ее в окно.

– Я не верю, что человек может изменить то, кем является по своей сути, – говорю я.

Не важно, сколько лет прошло, – он никогда не простит мне развода. Он зол, и, вероятно, у него сейчас множество проблем, он испытывает массу эмоций, выйдя на свободу. И это значит, что он неуравновешен.

Я представляю себе, как он передал то сообщение через своего адвоката, а потом, должно быть, сидел в своей камере, такой надменный и самодовольный, зная, что ему еще раз удалось меня провести.

– Понимаю, ты расстроена, – говорит она, вертя в руках перья. – Но знаешь, похоже на то, что, если бы он действительно был зол на тебя, он сделал бы что-нибудь еще. Не просто преследовал бы тебя, не в этом духе.

– Софи, посмотри на меня.

Она поднимает голову, наши взгляды встречаются.

– Твоему отцу нравилось меня запугивать. Дело не только в том, что он причинял мне боль. Его возбуждает мой страх. Он питается этим. Я надеюсь, что теперь он уберется к черту, что он добился своего, но мы должны смотреть в оба. Ты же скажешь мне, если где-либо увидишь его, да?

Она кивает:

– Ага.

Затем Софи поднимает свое перо и снова начинает рисовать. Я наблюдаю за ее пальцами. Они кажутся нерешительными, неуверенными, но я не знаю, не придумала ли я себе это. Штрихи становятся более четкими, выражение ее лица смягчается, а тело расслабляется. Я опускаюсь на подушку.

Все будет хорошо. Мы вместе пройдем через это, как проходили всегда.