Текст книги "Беллетрист"

Часть вторая

1

Завод с Нового года переходил на хозрасчет, самофинансирование. Освобождается часть обслуживающего персонала – рабочих, чьи места будут признаны неэффективными; повышаются тарифные ставки. Станет больше порядка. Все будет зависеть от конечного результата. Есть продукция, есть план – значит, есть и зарплата. По «Закону о госпредприятии» заводу устанавливается госзаказ не больше восьмидесяти процентов от плана, остальная же часть продукции остается за предприятием.

В цехе прошло несколько лекций на тему «Хозрасчет, самофинансирование – новая экономическая политика партии». Лекции читали главный экономист завода Потапов, начальник отдела труда и заработной платы Сафронов, а также Соболев, кандидат технических наук из общества «Знание». Они много говорили о прогрессивности новой экономической политики партии, об открывающихся широких возможностях перед рабочим человеком, который должен стать хозяином на производстве. Сколько человек заработает, столько и получит. Все будет измеряться конечным результатом. Каков будет конечный результат, сколько будет произведено щебня, такой будет и зарплата. Подводя итог своему выступлению, Соболев заметил:

– Плохо мы с вами, товарищи, работаем. Очень плохо. Лишь бы сделать, лишь бы с рук сошло, тяп-ляп. Конечно, с введением госприемки на предприятиях значительно повысится качество продукции. Но где же наша личная сознательность? Рабочая честь. Куда девались мастера? Россия издавна славилась мастеровыми, ремесленниками. Обленились мы, братцы! Надо побыстрей работать. Хотя бы: тяп-ляп, тяп-ляп, тяп-ляп! И то будет плюс, повысится производительность труда.

Татьяна Николаева работала в цехе последний день, переводилась в ОКС кладовщиком, там платили больше.

– Вышла наша пава, – смеялся все Клюев над Татьяной. – Насиделась на складе, аж шатает бедную. Работник сраный.

– Товарищи, надо работать лучше, изыскивать средства для повышения тарифных ставок, – напоминал Чебыкин каждый раз на разнарядке. – Я заметил, вы много стали перекуривать. Рано заканчиваем работу. Не экономим рабочее время. Ведь от нас же самих зависит, как мы будем жить, какой будет зарплата.

– От служащих и ИТР тоже много зависит, – заметил Бобров. – Чертежи выполняются безграмотно.

– Конечно, Олег, бывают ошибки. И в конструкторском бюро следует навести порядок, но это не нам решать. Есть люди повыше нас рангом, – объяснял Леонид Иванович.

– На прошлой неделе я вал точил на дробилку – оказалось, размер не тот, – не удержался от замечания Бушмакин. – Пришлось наплавлять, потом опять ставить на станок. Лишняя работа.

– Новиков, механик, ошибся.

– Новиков! Иванов! И долго они будут ошибаться?! Наказывать за это надо. Или Новикову можно? Привыкли все на рабочий класс сваливать.

– Олег, не кричи, пожалуйста, – делал замечание Чебыкин.

– Никто не кричит. Голос у меня такой.

– Ладно. Пойдем работать. Будет собрание, вот и ставьте этот вопрос на собрание, а то на собрании отмалчиваетесь.

Бобров был человек принципиальный, с характером. Как-то летом Копылова по итогов соцсоревнования была выдвинута цехкомом на звание «Лучший по профессии». А в завкоме ее кандидатуру отклонил главный механик: якобы, профессия инструментальщика – неосновная. Олег был не согласен:

– Ее коллектив выдвинул! – доказывал Олег. – А коллективу лучше знать, кто достоин, а кто не достоин быть «Лучшим по профессии». Вы решили, значит, по-своему, как вам удобней, на мнение коллектива вам наплевать.

Главному механику в свое оправдание и сказать было нечего.

Большинство в цехе было против внедрения новой системы оплаты труда по конечному результату с применением КТУ (коэффициент трудового участия). Люди боялись потерять в зарплате. Было решено провести собрание, пригласить начальника отдела труда и заработной платы Сафронова, чтобы он разъяснил, что дает человеку новая система оплаты труда и ее преимущества перед сдельщиной.

Бобров открыл собрание. Это было уже пятое его собрание в качестве председателя цехового комитета после ухода Николаевой в ОКС. Председателем собрания был выбран Сапегин, секретарем – Клавдия. Так уж повелось, что в большинстве случаев председательствовал сильный пол.

– Товарищи, на повестке дня у нас переход на новую систему оплаты труда, – повел собрание Сапегин. – Кто за данную повестку дня, прошу поднять руку. Единогласно. Слово предоставляется начальнику отдела труда и заработной платы товарищу Сафронову Петру Николаевичу.

– Знаем такого! – живо откликнулся Гришка Пустеев. – Ходил я к нему разбираться с расценкой на муфту. Обещал разобраться. Год уж разбирается. Забыл, как работал слесарем. В начальники выбился, так загордился.

– Товарищи, все будет зависеть от конечного результата, как мы с вами будем работать, сколько выпустим щебня, – говорил Сафронов тихо, откашливаясь. – Дробилка уже перешла на новую систему оплаты труда с применением коэффициента трудового участия. Чтобы вам лучше было понять, что такое хозрасчет, я на примере покажу, как будет производиться расчет предприятия с государством, и что мы будем иметь в случае стабильной работы.

Сафронов взял со стола мел и на черной школьной доске, специально для этого случая приготовленной, стал объяснять, что к чему – НЧП, чистая продукция, фонд материального поощрения, фонд заработной платы, фонд социального развития, выплаты министерству…

Суть объяснения Сафронова сводилась к тому, что цеха будут работать на чистую продукцию, на конечный результат. Есть продукция – есть план, значит, будет премия, будут квартальные, иначе – приработок. Нет плана – нет зарплаты, голый тариф. Все просто.

– Петр Николаевич, но у нас нет плана. Мы не выпускаем щебень, – хотел бы Бобров знать больше о новой системе оплаты труда. – Мы занимаемся ремонтом оборудования. Цех у нас вспомогательный. Когда идет ремонт, у нас много заказов; ремонта нет – текущие работы. Мы не зависим от конечного результата. Если завод план не выполнит, значит, заработка у нас не будет? Но мы ж не виноваты, что завод не выполнил план. Мы со своей работой справились. Почему мы должны страдать?

– Товарищи, зачем отделять? – отвечал Петр Николаевич. – Все мы работаем на конечный результат. От вас тоже много зависит. Если кто-нибудь из вас в работе допустит брак, значит, ремонт оборудования будет некачественным, значит, предприятие будет лихорадить. И не надо говорить, что нас это не касается: есть план или нет его. Нехорошо это. На ваш цех будет выделен фонд зарплаты, скажем, пятнадцать тысяч. На эти пятнадцать тысяч вы должны будете произвести продукцию.

– Фонд у нас будет постоянный? – спросил Ефимов.

– Через год он может быть увеличен в зависимости от того, как будете работать. Я еще раз повторяю: все будет зависеть от вашей работы. При стабильной работе предприятия заработок у вас повысится на двадцать-тридцать процентов. Это я вам гарантирую.

– Держи карман шире, – засомневался Пустеев.

Сафронов сделал вид, что не расслышал, пропустил замечание токаря мимо ушей.

– Петр Николаевич, а в случае невыполнения заводом плана какая у нас будет зарплата? – не унимался Бобров.

– Тариф.

– И сколько это? – хотел бы знать Лаптев.

– Смотря какой у вас разряд. На днях все вы будете под роспись ознакомлены с новыми тарифами. Они будут выше настоящих. Так что причин волноваться нет. Я точно не помню, но, кажется, у токаря четвертого разряда тариф повысится на двадцать пять копеек; у токаря пятого разряда – на тридцать.

– Как много! – иронизировал Пустеев.

– А если не через год, а раньше мы станем лучше работать, – не унимался Бобров, – повысится производительность труда… Фонд зарплаты у нас увеличится?

– Я же вам говорю, товарищи, все будет зависеть от вас. Есть в цехе лишние люди – сокращайте, это ваше право. Работайте меньшим числом, если у вас есть желание заработать. Но надо работать!

– Мы работаем, – давал Олег понять Сафронову, что никто в цехе и не собирается получать деньги за просто так, не работая.

– Пора закругляться, – подал голос Садовский. – Все равно будем работать по новой системе оплаты труда, нравится нам или не нравится. Все уже решено без нас.

– Товарищи, – встал начальник цеха. – Я думаю, нам нечего бояться. Работать мы умеем, коллектив у нас работящий. И новая оплата труда более прогрессивна. Дорожники второй год уже работают с КТУ, и заработок у них меньше не стал. Завод переходит на хозрасчет, зачем нам отделяться? Что мы – отдельное государство, не советские люди?

– А зачем хозрасчет, если он нам не подходит? – не отступал Бобров.

– Ну почему не подходит? – начинал сердиться Валентин Петрович. – Всем подходит, а нам, значит, не подходит, мы люди особенные, из другого теста слеплены?!

– У нас вспомогательный цех! У нас нет плана. Мы ремонтники. Почему мы должны отвечать за какую-то там дробилку?..

– Если завод не выпустит продукции, не реализует ее, банк просто не даст нам денег, – устал Сафронов отвечать.

– Кто еще хочет выступить? – встал Сапегин. – У кого какие будут предложения?

Ельцов тянул руку.

– Пожалуйста.

– Я думаю, нам нечего бояться. Правильно говорит Валентин Петрович. Я за хозрасчет! Поработаем – увидим.

– Еще какие будут предложения? Давайте, товарищи, активней. Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за предложение Ельцова Сергея Константиновича, прошу поднять руку.

– Раз, два, три… двадцать пять, двадцать шесть… Большинство.

2

– Здорово, да?! Давно надо было. Надоела эта сдельщина! – откровенничал Сапунов. – Как ты, Алексей, думаешь, лучше будет?

– Не знаю, – пожал плечами Плотников.

– Хочешь – работай; хочешь – не работай… – Дмитрий отлично понимал, что работать надо, иначе откуда ж взяться зарплате, если не будет произведена продукция.

Во вторник всем был выведен средний КТУ из расчета последних шести месяцев работы по нарядной системе. У всех он оказался разным. По новой системе оплаты труда не надо было записывать свою работу в тетрадь, писать наряды, как при сдельщине, все было проще: были баллы. За совмещение профессий – столько-то баллов, за добросовестное отношение к своим обязанностям, помощь товарищу – столько-то… За брак, нарушение трудовой дисциплины КТУ снижался. Устанавливал КТУ совет смены. Было проведено собрание, в совет смены вошли Лаптев, Бобров и новенькая, Мария Хмелева. Чебыкин предложил ее кандидатуру в совет смены – хоть одна женщина у нас будет.

– Вот, пожалуйста, посмотрите, я предварительно выставил КТУ, кто как работал, – Чебыкин протянул Боброву список. – Решайте, кто с чем не согласен.

– Это что за ерунда? – не верил Олег глазам своим. – Почему у меня КТУ меньше, чем у Бушмакина? У меня квалификация выше.

– Потому что Бушмакин лучше работает.

– Как это лучше?!

– Я выставляю КТУ за работу, за конечный результат. Понимаешь? Ты, Олег, можешь лучше работать, если захочешь.

– У Ефимова, у Владислава, самый высокий КТУ, – внимательно изучал список Бобров. – И как же надо мне работать, чтобы иметь такой же КТУ?

– Надо, Олег, повышать производительность, применять оснастку, использовать передовые методы труда. Если я Владиславу выставлю такой же КТУ, как тебе, он попросту не захочет у нас работать. Работа у него тяжелая, горячая, с металлом. Да и средний КТУ у него выше. Вот как ты, Виктор, считаешь? – обратился Чебыкин к Лаптеву.

– У Олега разряд выше, чем у Бушмакина, значит, и заработок должен быть больше. Для чего тогда разряд?

– А ты, Мария, как считаешь?

– Видите ли, Леонид Иванович, мы еще только начинаем работать по новой системе оплаты труда. Все для нас ново. Нужно время, чтобы все осмыслить, сориентироваться.

– Конечно, нужно время, – согласился Чебыкин. – Я смотрю, как человек работает, выставляю КТУ непосредственно за работу, а не за разряд. Я с удовольствием поставил бы Сапунову выше КТУ. Он работник грамотный, но безынициативный. Плотников работает хуже Дмитрия – у него и КТУ меньше.

– У Плотникова все «разное», – смеялся Лаптев.

При сдельной оплате труда все хозяйственные мелкие работы Плотников записывал в тетрадь как «разное». Полмесяца у него было все – «разное».

– У Антона КТУ зашкаливает, – не согласен был Бобров с оценкой труда Ефимова.

– Олег, Антон работает быстро, но вот с качеством у него неважно. Я его предупредил, что буду снижать КТУ. Он даже к директору хотел записаться на прием.

– Надо, чтобы все работали, а не шатались по цеху без дела. Я не собираюсь за кого-то гнуть спину, – предупреждал Бобров.

– Правильно, все должны работать. Лодырей не должно быть. К тому идем. Иначе зачем перестройка? – пожал плечами Чебыкин.

– …быстрее все в красный уголок! Быстрее! Быстрее! – Вбежала в конторку мастеров Зойка.

Объявления о собрании не было. Что за собрание, никто не знал. Появление в цехе предзавкома Тамары Тарасовны Зиновьевой говорило о многом – неспроста… Тамара Тарасовна вместе со всеми прошла в красный уголок. Это была женщина энергичная, несмотря на предпенсионный возраст. Невысокого роста, глаза-бусинки. Она уже десять лет председательствовала в завкоме, всех кадровиков на заводе знала пофамильно, с каждым имела дело, общалась.

Для ведения собрания были выбраны председатель, секретарь – Вершинин, Лысенко – «неразлучная пара»: они почти всегда вместе вели собрание.

– Товарищи… – выждала Тамара Тарасовна, когда наговорятся Пустеев с Крутовым, – товарищи, не было у нас еще на заводе в практике, чтобы коллектив выбирал себе руководителя. В застойные времена об этом и думать было нечего. Сегодня коллективу предоставлены широкие права, за вами решающее слово. Перестройка набирает силу, идет революция в мышлении людей… Нелегко научить людей думать самостоятельно, отвечать за свои поступки. Намного легче быть просто исполнителем. Ответственности меньше. Но учиться надо! Мы не предлагаем вам кандидатуры на должность начальника цеха, не навязываем своего мнения. Вы сами должны решить, кто возглавит ваш коллектив. Коллектив у вас небольшой, сплоченный, работоспособный. Многие из вас имеют среднетехническое образование. Так что выбор есть, – говорила Зиновьева, точно читала. – Через пять лет перевыборы. В случае, если же начальник не оправдает вашего доверия, вы вправе его переизбрать. Решайте, товарищи! Кому доверяете – того и выбирайте. Смелее!

С усталой улыбкой Зиновьева оставила трибуну.

– У кого какие будут предложения? Может, кто хочет выступить? – басил Вершинин.

– Оставить Валентина Петровича на должности начальника цеха, – предложила Клавдия.

– У меня будет вопрос к начальнику цеха, – поднял руку Бобров. – Валентин Петрович, что делается для улучшения условий труда в цехе? С вентиляцией надо что-то решать. В цехе большая загазованность.

– Пожалуйста, Валентин Петрович, – предоставлял Вершинин слово начальнику цеха.

– Ну что, товарищи, я могу сказать по поводу улучшения условий труда. Все сами видите: выложили чугунными плитами пол в слесарном отделении, оборудована комната приема пищи… Насчет вентиляции – ждем чертежи из Ульяновска. Наше конструкторское бюро отказалось нам помочь. На следующий год запланировано построить склад, сделать бункер для кокса в кузницу. Думаю, мы это осилим.

– Нажал кнопку – и кокс в кузнице, – шутил Владислав.

– Придет время, и кнопки будем нажимать, – вполне такое допускал Валентин Петрович. – Всему свое время.

– Валентин Петрович, сауну надо построить, – предложил Лаптев.

– Для строительства сауны нужны средства. А где их взять?

– Товарищи, еще какие будут вопросы, предложения? Смелее! – по-дирижерски взмахнула руками Зиновьева. – Решается ваша судьба.

– Поступило же предложение, – Сапегин тоже ничего не имел против кандидатуры начальника цеха.

– Больше предложений нет? Тогда голосуем. Кто за то, чтобы Валентин Петрович остался на должности начальника цеха, прошу поднять руку. Единогласно.

Труднее было с выборами заместителя начальника цеха: было несколько кандидатур – Ельцов, Чебыкин, Ефимов. Все со среднетехническим образованием. Клавдия предложила еще Стрельцова, электрика, у него тоже было среднетехническое образование. Но кандидатура Стрельцова сразу отпала – человек он был безынициативный, на руководящую должность не годился.

– Товарищи, у меня самоотвод, – поднял руку Леонид Иванович.

– Нет. Подождите. – Тамара Тарасовна самым решительным образом была против самоотвода. – Коллектив вас выдвинул, значит, коллектив вам доверяет. Леонид Иванович, в цехе вы работаете давно. Производство знаете, ваша смена неоднократно выходила победителем в заводских соревнованиях. Будем голосовать, товарищи.

Чебыкин набрал наибольшее число голосов.

– Товарищи, – встал Леонид Иванович, с трудом сдерживая слезы, – я вам благодарен за поддержку. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Спасибо.

«Кем я был раньше, – думал Леонид Иванович после собрания. – Да никем. Оболтус, каких много. Теперь вот заместитель начальника цеха. В жизни всякое бывает. Может, я в чем-то бываю не прав, но я стараюсь, чтобы все было по справедливости. Жизнь надо прожить честно. Это долг каждого человека, гражданина».

3

Теперь, чтобы устроиться на работу, по новым правилам надо было заручиться доверием коллектива. Если никто не против, можно подавать заявление в отдел кадров.

– Зачем устраивать весь этот спектакль? – выходил из себя Бушмакин. – Все равно мы возьмем его на работу. Генка рассчитывается. Без крановщика нам никак нельзя.

– А может, он нам не понравится? – иначе думала Клавдия. – Может, он пьяница? Зачем он нам такой нужен? У нас своих пьяниц хватает.

– …не понравится… Что тебе с ним, целоваться? – грубил Бушмакин. – Пьяница – тоже человек.

– Ты, что ли, будешь за него работать, когда он запьет?

– Нашла дурака.

Сергей Афанасьевич Пашков, новенький, был из своих, рабочих.

– Окончил я восемь классов, – рассказывал Пашков. – Через восемь лет мне на пенсию. Работы не боюсь. Ну а насчет выпивки… не без того, чего греха таить. Но только в выходные. На работе я этим не занимаюсь. Работа есть работа.

– Там видно будет. Время покажет, – резюмировал Бобров.

– Конечно, время покажет. Может, я не сработаюсь в вашем коллективе. Всякое бывает. В таком случае я уйду. Зачем я вам буду мешать.

Пашков был худощав, невысокого роста, необычайно подвижен, добрые веселые глаза. Во всем его облике, поведении была какая-то бесшабашность.

Вот уж месяц после обеда смена собиралась у «Будней цеха» и говорила о предстоящем съезде народных депутатов СССР, сталинизме. Все, о чем раньше умалчивалось, было предано гласности.

– В последнем номере «Аргументов и фактов» я читал, как Брежнев получал награды, – рассказывал Пашков. – Леня, говорит, звездочку просит… Ведь ему даже операцию делали, грудь расширяли, чтобы было куда ордена вешать! Наживались за счет народа.

– В газете писали, как орудовала одна банда, подделывала документы, – потупившись, тихо заговорил Сапегин. – В этом деле был замешан начальник милиции. Триста тысяч нашли у него в квартире.

– Триста тысяч?! Да-а-а… – долго тянул Плотников.

– Если бы у тебя, Алексей, были такие деньги, что бы ты с ними стал делать? Ну! – торопил Сапегин с ответом.

– С ума бы, наверное, сошел или запил, – прокашлявшись, ответил за Плотникова Бушмакин.

– Триста тысяч – это немного. В год по десять тысяч… – прикидывала Зойка, улыбаясь.

– В месяц по тысяче… Бешеные деньги, – прищелкнул языком Бушмакин.

– Не обязательно все тратить. Можно положить на сберкнижку, – Клавдия так бы и сделала.

Обеденный перерыв закончился, но никто не расходился.

– Товарищи, почему сидим? – подошел Чебыкин. – В чем дело? Пять минут рабочего времени потеряли. Давайте быстро по своим рабочим местам.

Клюев работал последнюю неделю: опять рассчитывался.

До обеда Сергей Сергеевич еще работал, после обеда – как находило: ничего не хотелось делать, руки опускались. Такого еще не было. «Может, устал? Но недавно вышел из отпуска, месяц еще не прошел. Странно», – пожимал плечами Клюев. Если бы можно было начать жизнь с начала, Клюев на этот раз был бы умнее – окончил институт, не работал бы слесарем, не собирал грязь…

– Работаешь, работаешь, а ничего нет… Сергей, ты вот, можно сказать, всю жизнь проработал, а что заработал? – смеялся Клюев над Пашковым, а заодно и над самим собой. – Ничего мы с тобой не заработали за годы ударного труда. Все кругом наше, а у нас ничего нет. Хорошие мы с тобой хозяева.

– Так оно так, Сергей Сергеевич. Нахлебников у нас еще много. Каждого надо одеть, накормить, да еще чтобы машина была.

– Дураки мы с тобой, Сергей. Вот ты работал на шахте. Взял бы да отправил вагончик угля на Украину, продал бы его втридорога, и не надо было бы сейчас жилы тянуть. Неужели ты за всю свою жизнь не заработал вагон угля?

– Заработал, и не один.

– Вон еще один дурак, – кивнул Клюев в сторону Лаптева, собирающего резак.

– Что? – не расслышал Лаптев.

– Ничего, ничего. Работай давай! Работа дураков любит. Любопытный больно.

Помимо своей основной работы крановщика Пашков помогал токарям завезти в цех металл, убрать снег; подрабатывал. Зарплата крановщика была небольшая, а с хозработами выходило 120, а то и больше. И Пашков старался.

– У, черт. Зараза! – страшно ругался он, когда что-нибудь не получалось. – Дмитрий, давай покурим.

– Перекур так перекур, – снял Сапунов рукавицы.

– Пошли вон туда, сядем на трубу. Надо же, как Сталин издевался над людьми. Вот изверг, – цедил Пашков сквозь зубы. – Скотина не выдерживала в лагерях, а человек все терпел.

Дмитрий никак не мог приноровиться к новой системе оплаты труда – какой-то непонятной, ненадежной была. В четверг после обеда лопнула тяга на дробилке. Надо было срочно к четырем часам ее отреставрировать. Объем работы большой. Дмитрий даже не курил, если бы захотел прибавить в работе, только бы хуже сделал: работал на пределе. КТУ вышел невысоким. Но как тогда еще работать? Костьми лечь? Ругаться?

4

– Олег, у тебя пазы. Так, Зоя, у тебя инструменталка. Виктор, режешь клинья. Работы много на сегодня. Еще, товарищи, нам надо провести сменное собрание. Придется задержаться ненадолго. Пустеев с Валиевым в среду пришли на работу с глубокого похмелья. Я отправил их домой. Надо с этим разобраться. Для ведения собрания надо выбрать председателя и секретаря. Пожалуйста, – Чебыкин отступил назад, – активней.

– Лаптева, Копылову, – привычно предложил Бобров.

– Садись, Зойка, за стол, на мое место, – пересел Плотников.

Чебыкин положил на стол лист чистой бумаги, ручку.

– Ведь знали, что на работу, зачем надо было так напиваться? Никакой ответственности. Позорите себя и губите свое здоровье, – хотел Чебыкин, чтобы Валиев с Пустеевым поняли это и не делали больше так.

– Леонид Иванович, ну выпили они… со всяким бывает. Человек – не машина, не компьютер, его не запрограммируешь, – выгораживал Пашков Пустеева с Валиевым. – Ну накажем мы их… Кому будет легче? Человек обозлится. Обязательно надо наказать! Законы у нас какие-то негуманные. Живем вроде в социалистическом обществе.

– Ну и что, если живем в социалистическом обществе? Теперь надо нарушать трудовую дисциплину? – отказывался Чебыкин понимать Пашкова.

– Нет. Почему? Трудовая дисциплина есть трудовая дисциплина. Но в жизни всякое бывает. Может, человеку плохо. А русский человек привык горе топить в вине. Традиция такая. Испокон веков это ведется: от прадедов к дедам; от дедов к отцам; от отцов к детям. Наказать человека легко. Как будто других мер воспитания нет.

– Ладно, хватит, Сергей, демагогией заниматься, – понял Леонид Иванович, что от Пашкова одна болтовня.

– Лапшу на уши вешает, – уточнил Бобров.

– Заслушаем виновников сегодняшнего собрания, – председательствовал Виктор. – Ну рассказывай, Борис.

– …ну был с похмелья.

– С глубокого, очень глубокого похмелья, – поправил Чебыкин Валиева. – Утром, наверно, еще добавил.

– Нет. Утром ничего не было.

– Олег, ты видел, какими они пришли на работу?

– Да, вид у них был неважный. Я бы тоже не допустил их до работы. Вы не могли работать, реакция у вас была замедленная. Вы бы и себя изувечили, и мастера подвели.

– Кто еще видел, какими они в среду пришли на работу?

– Леонид Иванович, ну всякое бывает, – опять вступился Пашков за Валиева с Пустеевым. – Теперь обязательно наказывать надо? Они хорошие работники. У них сейчас тринадцатая полетит, премия… Почему вот так: наказаний много, а поощрений – премия?

– Я тебя, Григорий, уже предупреждал, чтобы ты не появлялся на работе в нетрезвом состоянии! – не мог уже Чебыкин говорить спокойно, нервы сдавали. – А тебе, видно, все равно. Конечно, тебя уже не перевоспитаешь, но надо и совесть иметь. Я повторяю: на работе с похмелья нечего делать, буду отстранять. У кого какие будут предложения? Давай, Алексей Иванович, твои предложения, а то так всю смену просидим, промолчим.

– Какое мое предложение? – не знал Плотников, что предложить; он тоже приходил на работу с похмелья.

– Если человек захочет бросить пить – значит, бросит; а не захочет – не заставишь, – так понимал Владислав.

– Объявить им выговор, – предложил Лаптев.

– Выговор… – не согласен был Чебыкин. – Нет. Это несерьезно. Что им выговор? Бумажка. Я предлагаю ходатайствовать перед цехкомом о лишении их КТУ. Выплатить им тариф. Вот это будет действенная мера. А то что им выговор?

– Но они полмесяца уже отработали. Заработали КТУ. Нет, это неправильно, – был Бушмакин против.

– Наказать их, конечно, надо. Но почему одним можно не выходить на работу, а другим нельзя?

– Кому это можно? – не понял Чебыкин. – Ты, Олег, договаривай, раз начал. Мы все здесь свои. Смена. Закон для всех один, у нас нет привилегированных классов.

– Хмелева взяла отгул. А откуда он у нее?

– Она отпросилась у меня.

– Отпросилась по телефону?

– У нее уважительная причина.

– Какая? С мужем подралась? У меня тоже в семье бывают неприятности, но я на работу выхожу.

– Знаешь, Олег, не наше это дело. К тому же она женщина.

– Если женщина, так значит, ей все можно? – не отступал Бобров.

– Олег, оставим этот разговор. Вот выйдет Хмелева, разберемся.

– Надо сразу разбираться. После драки кулаками не машут.

– Так оно, конечно. Виктор, веди собрание. Отвлеклись мы тут не по делу.

– Поступило предложение ходатайствовать перед цехкомом о лишении Пустеева с Валиевым КТУ. Кто за данное предложение? Большинство. Кто против?

Пашков с Бушмакиным были против.

«Нехорошо получилось. Не собрание, а черт знает что, – думал Чебыкин. – Базар! При чем здесь Хмелева? Я не понимаю. Отпросился человек… Ох уж этот Бобров, до всего ему дело есть. Все ему надо знать».

– Ладно, попросит он меня после работы задержаться… Пусть даже не подходит. – Сидели Валиев, Пашков, Пустеев, Бушмакин за станком у Валиева, курили.

– Борис, говорил я вам: хватит! Нет, давай еще возьмем. Ну и взяли! – выговаривал Пашков. – Хорошо, мы с Анатолием в десять часов ушли. Выспались.

– Да не бери ты, Сергей, в голову. Ну выпили, ну и что? – отмахнулся Борис. – Беда какая. Вчера вино только до часу продавали.

– Что делается. Кто не работает – тот и пьет, – вконец расстроился Пашков. – Это же неправильно: сегодня есть вино, завтра – нет! За вином давка!

– Тише ты. Все равно по-твоему не будет.

– Все, Борис, молчу. Работали, работали и без заработка остались… Негуманные у нас законы.

– Так и будем работать – по тарифу, за просто так. Зачем стараться на кого-то работать?

Валиев с Пустеевым были уже не работники.

5

Большим событием в жизни цеха стали квартальные, иначе – приработок. За сверхплановую продукцию на восемьдесят рублей в среднем выросла зарплата. У Вершинина в первый месяц вышло аж пятьсот рублей. О такой зарплате можно было только мечтать. За такие деньги можно было работать. Следующие квартальные уже были скромнее. А еще через месяц приработка не стало. Предприятию был навязан стопроцентный госзаказ.

– Только рабочий человек поднял голову, свободно вздохнул, как его прижали. Треснули по голове, поддали коленкой под зад! – не скупился Чебыкин на выражения. – Рабочий человек опять во всем разуверился. Народ обозлен. Раньше как-то веселее было. А сейчас в праздник не слышно, чтобы пели, играла гармонь. Не знаю, к чему мы придем.

– Что хотят, то и делают, – вторил Чебыкину Пашков. – Зачем нужен был закон о госпредприятии, если его можно переиначить, кому как удобно?

– Я, Сергей, так понимаю, – имел Леонид Иванович и на этот счет свое мнение. – Не все у нас за перестройку. Не всем она пришлась по душе. Много у перестройки врагов. Я лично верю Горбачеву. Правильную он ведет политику. Он за народ.

– Смешно даже… появились талоны на мыло! Водки не стало. Государство совсем обеднело. Повырубали виноградники. И кому лучше сделали? Кто захочет, тот напьется. «Все на борьбу с алкоголизмом!» – выворачивая губы, передразнивал Пашков нерадивых руководителей государства.

– А все-таки, Сергей, пьяниц меньше стало.

– …а преступность выросла.

– Преступность и раньше была большая. Только раньше все скрывали, утаивали. Народ был в неведении.

– До чего довели народ. Правильно один выступил на съезде, мол, народ совсем обнищал. Прожиточный минимум в стране сорок рублей. Как на эти деньги прожить?

– Очень много у нас дармоедов, прихлебал, – заговорил Бушмакин. – Я точно знаю, что на зарплату машину не купишь. Надо голодным сидеть.

– На спиртное у тебя, Анатолий, сколько уходит?

– Ну сколько? – легко догадался Бушмакин, к чему клонил Бобров. – Четыре, пять раз в месяц я беру спиртное.

– А в праздники и того больше. Ну так вот, в год шесть бутылок… Это шестьдесят-семьдесят рублей. Плюс табак. За десять лет ты мог бы купить машину, если бы не курил и не пил.

– Если не курить и не пить, да с бабой не спать – зачем тогда жить? – изрек Пашков.

– Давайте сейчас все в красный уголок на лекцию, потом сходите в столовую, – насупился Леонид Иванович. – А то лектор уже пришел.

– Какой прок от этих лекций, – скептически был настроен Валиев. – О чем хоть лекция?

– Кажется, о сельском хозяйстве. О деревне. Читает лекцию Горинов, учитель истории, сейчас на пенсии. Может, знаете такого?

– Нет.

– Сколько у нас земли, и покупаем зерно за границей! – больше всех возмущался, шумел Пашков. – Дошли до ручки. Командировочный работает в поле, колхозник гуляет.

– Да уймись ты, балаболка! – смеялся Плотников.

– Как у нас делается: поступает распоряжение сверху, что сеять и когда, хотя, может, на этой земле лучше сеять не рожь, а пшеницу, но раз поступило сверху распоряжение, значит, надо его выполнять. Вот я в лесу год проработал. Сколько ж мы леса извели, как будто все это не наше. Помню, кедрач загубили: оставили один кедр, а кедр без другого леса не растет. Скоро и лес за границей будем покупать. Это я вам гарантирую! Через шесть-семь лет так оно и будет. Вспомните мои слова. Надо землю крестьянам отдать на вечное пользование. Крестьяне это заслужили. Пусть крестьянин смело обзаводится хозяйством, не надо ему мешать.