Текст книги "Беллетрист"

– Следи за партнером. Куда ставишь?! Спишь!

– Вылазь!

– Списано.

– Я тебе покажу «списано»!

– Несчастливое это место, – говорил токарь. – Я тоже проиграл.

Пришла Татьяна, фрезеровщица, встала в стороне, сложив на груди руки. Подошли Марина с Галиной – токаря.

– Двигайтесь! – потребовала Марина, женщина уже в годах. – Расселись.

– Женщинам надо место уступать, – поддержала ее Галина.

– Вам дай слабинку, так быстро на шею сядете.

– Да, – упрямо тряхнула головой Марина.

– А-а! – завизжала пышнотелая Галина.

– Так ее, Витька, жми! – учил Тимофеев.

Подошла Тамара, инструментальщица. Интеллигентная, симпатичная женщина. По одному, по двое собиралась смена. У большинства была работа.

– Про технику безопасности не забывайте, – напомнил Забелин.

Федор сверлил трубы на фильтра, после обеда была уже другая работа: надо было срочно заменить ролик на мельнице в сортировочном цехе, приварить два листа двести на триста. Пантелеев, крановщик, там уже ждал.

– Вот черт! Нашли работу в конце смены, – сматывая кабель, ворчал Рашид.

Ветер дул то в лицо, то заходил в спину. Где-то рявкнул тепловоз.

– Холодно. – Втянув голову в плечи, беспрестанно фыркая, Рашид шумно вбирал в себя богатое содержимое носоглотки. – Не люблю я эти срочные работы.

Сортировочный цех был сразу за обжигом. В цехе – никого. В бетонных ячейках лежали разного калибра шары для мельниц. Чуть в стороне стоял сортировочный барабан.

Федор с Рашидом поднялись на площадку, что у сортировочного барабана.

Откуда-то снизу появился мужчина в фуфайке с ободранными рукавами. Это был Пантелеев, крановщик. Он рассказал, что надо сделать, объяснил, как работает барабан; пожаловался на шум.

Час с небольшим ушло на замену ролика, потом Рашид приварил пластины.

– Спасибо. – Пантелеев долго махал рукой в знак благодарности.

– Значит, не куришь, не пьешь?.. – спрашивал Рашид. – Не теряйся, у нас много в цехе незамужних женщин. Например, инструментальщица… симпатичная баба. Такие как ты, самостоятельные, нравятся женщинам. Через месяц Забелин рассчитывается, ты – на его место. А я бы не хотел быть мастером: отработал свое – и свободен. Пошли, Федор, зайдем в одно место, тут недалеко.

Это была бойлерная – царство больших и маленьких вентилей, труб. Было тепло – хоть не уходи. За столом сидела дежурная. Рашид стал обниматься.

– Уймись, уймись, дурак! – отстраняясь, смеялась дежурная.

– Ладно, потом к тебе зайду.

– Бутылку не забудь! – то ли в шутку, то ли всерьез крикнула дежурная.

– Раньше она в помоле работала, – рассказывал Рашид. – Сейчас ее перевели на легкий труд. Силикоз легких у нее.

Пошел снег.

6

Скрипнула в комнате дверь, и вошла Тамара, инструментальщица. Красавица.

– Вот, пожалуйста, инструмент, – разложила Тамара на столе метчики, ключи. – Выбирайте.

Федор долго искал нужный инструмент.

– Федор Семенович! Федор Семенович! – Кто-то ломился в дверь.

Милиция.

– Вставайте. На работу.

Мария.

– Ездил бы на автобусе и высыпался. И тебе, Мария, меньше забот. – Лежал Юрий Владимирович, вставать – рано. – Ты его, Мария, больше не буди. Проспит – проспит. Его проблемы.

– Неудобно. Гость…

– Это ему должно быть неудобно. Встал?

– Встал.

Федор все никак не мог забыть сон, с ним пришел и на работу. Прошла разнарядка, Тамары все не было. В инструменталке Андрей, токарь, выдавал инструмент.

– Как жизнь? – спрашивал Трошин.

– Ничего, – заученно отвечал Федор.

– Как к тебе Власов относится? Я знаю, он мужик справедливый, – подмигнул Трошин проходившему мимо Рябову, фрезеровщику.

Федор рубил на гильотинных ножницах пластины на печь на футеровку. Пластин надо было много. Шли они на крепление кирпича в печи. За ножами стоял упор, все пластины одного размера. Каких-то навыков не требовалось, знай нажимай на педаль.

За два дня работы на ножницах Федор настолько освоился, что выполнял работу механически.

– Обед. Пошли, – стоял за спиной Чесноков, торопил. – Выключай ножницы.

Мужики уже забивали козла за расточным.

У столовой Борис опять ругался:

– Ты молодой. Они за тобой бегают. У тебя кровь с молоком.

– Я видел тебя тут с одной…

– Молчи, сопляк!

– Да, – глубокомысленно протянул Чесноков. – Если его не дразнить, послушаешь – нормальный человек. А если его еще приодеть, он даст фору обидчикам. С другой стороны приятно, что такой вот есть… хуже тебя. Ты уже не последний человек. Бытие определяет сознание. Заходи, Федор, как-нибудь, потолкуем.

В столовой опять была очередь.

– Спешить, Федор, некуда. Не война. Садись.

Федор с Чесноковым еще обедали, когда появилось заводоуправление, у них обед был на полчаса позже. Красивые кофточки, духи, капрон…

После обеда Федор опять рубил пластины на футеровку.

Трошин подошел:

– Дела идут.

Тимофеев с Новиковым собирали защитный кожух на двигатель. Тимофеев все никак не мог приставить лист к уголку – лист соскальзывал. Новиков с откинутым щитком стоял рядом, ждал, когда слесарь установит лист, чтобы его приварить. Но у Тимофеева ничего не получалось. Тогда Новиков, смачно сплюнув, легко поставил лист на уголок, приварил. Тимофеев, довольный, отошел в сторону:

– Готова собачья будка. Теперь собаку надо.

Кожух действительно похож был на собачью конуру.

– Надо Генку туда посадить, чтобы не лаял.

Генка, токарь, всегда с кем-нибудь да ругался, был недоволен.

7

Обжиг: на второй печи лопнула шестерня главного привода. Работа срочная. Почти все большое начальство собралось – инженер, главный механик, начальник обжига. Власов тоже был, Забелин.

Чуть в стороне от печи был разведен костер, заложена шестерня для нагрева, запрессовки в нее вала.

Рядом с костром, задрав стрелу, наготове стоял кран на гусеничном ходу. Рабочий в фуфайке с меховым воротником все подбрасывал в костер доски, подливал масло. Механик обжига который раз уже замерял вал, лежащий рядом; щупал шестерню, проверял нагрев. И вот последовала команда: приготовиться! Рабочий в фуфайке с меховым воротником застропил шестерню. Юрий Владимирович еще раз проверил нагрев: лучше было перегреть, чем недогреть. В случае недостаточного нагрева вал намертво застревал в отверстии, не садился. Это называлось «посадить козла». Ничего хуже нет.

Вал легко зашел в отверстие шестерни. Повезло. Облегченно вздохнул главный механик завода; просветлели лица рабочих. Запрессовать вал – это было полдела, надо было еще соединить шестерню с главной венценосной шестерней, опоясывающей печь, попасть в зуб.

Ветер пронизывал насквозь, не помогала фуфайка.

– Холодно, – пытаясь согреться, прыгал рабочий в зеленой каске.

– Ладно, перекур, – согласился главный механик завода.

Рабочие потянулись в обжиг.

В дежурке было тепло, сидеть бы и сидеть: работа не ждала. Сразу как-то, не договариваясь, встали, пошли на печь. Наверху, у привода, в беспорядке валялись гаечные ключи, трубы. Коварно блестело масло, припорошенное цементом. Рабочий в фуфайке с меховым воротником опять застропил шестерню уже с валом. Шестерня неумолимо поползла вверх. Вот она уже оказалась над печью. Кто-то в последний момент подобрал ключи, отбросил в сторону. На шестерню была наброшена веревка, чтобы оттянуть шестерню, завести ее за фундамент редуктора. Шестерня легла на опору печи, но не так, как надо. И опять подъем. Шестерня вдруг соскочила с выступа и – на рабочего, стоявшего у редуктора. Все… Кто-то из бригады бессознательно потянулся к шестерне, чтобы изменить ее ход, но куда там… – пять тонн. По счастливой случайности шестерня чуть коснулась плеча рабочего.

Шестерня никак не попадала в зуб с венценосной шестерней. Мешал кожух – трос соскальзывал… Третья, четвертая попытка. Пошли в ход ломы, трубы, доски. Главный механик командовал, то отходил в сторону, полагаясь на сноровку рабочих, то опять давал команду. Сломался домкрат. Работали без обеда, до победного конца. Докуривали последние сигареты.

– Спирту бы сейчас, – жалобно протянул кто-то из рабочих.

Механик распорядился, чтобы накормили рабочих, привезли продукты, дал денег.

Собрались опять в дежурке. Было высказано немало предложений, как лучше завести шестерню, попасть в зуб венценосной шестерне.

Темнело. Шестерня, точно заговоренная, ни в какую не хотела вставать на место. Очередная попытка, и шестерня легко вошла в зуб венценосной. Наконец-то! Последовал длинный перекур.

– Где здесь мой Валера? – подошла женщина в желтом пуховике.

– Испугалась, что мужа долго нет?

– Конечно, скоро сутки будут, как его дома нет.

– Скоро приду, – обещал супруг. – Кожух поставим.

Негнущимися от холода пальцами Федор крепил кожух, закручивал болты. Дежурный электрик принес две переноски. Осталось работы часа на два.

В конце недели, кто работал на печи, были премированы.

8

– Проходи, Федор, садись, – указал Юрий Владимирович на стул у окна. – У нас в инструменталке некому дежурить. Тамара ушла от нас, рассчиталась.

– Можно? – вошел Кадочников, токарь.

– Я занят.

– Но…

– Я разговариваю. Освобожусь – тогда… И на чем мы с тобой, Федор, остановились? Ах да, Тамара рассчиталась. Я хотел бы попросить тебя поработать некоторое время в инструменталке. Работа не тяжелая. В зарплате ты не потеряешь. Думай, решай. Надумаешь, Забелину скажешь.

Аванс давали.

– Пересчитай, – говорила Лужина, табельщица, полная, в годах женщина с добрым лицом.

Кто пересчитывал, кто, махнув рукой, доверял.

– Тимофеев опять без очереди, – схватил Трошин слесаря за куртку.

– Ишь, примазался, – возмущалась крановщица. – Лезет без очереди.

– Гони его!

– Тише, тише… У меня долги. Вот этому я должен, вот этому, – тыкал Тимофеев пальцем чуть ли не каждому в очереди в грудь.

Тимофеев все же не стал стоять, без очереди получил аванс, разделил деньги на два кармана:

– Это домой, это на пропой.

– Товарищи, не толкайтесь! – призывала к порядку табельщица.

Тут же за столом сидел комсорг, с профсоюзом собирали членские взносы.

– Пересчитай, Федор.

– Хорошо пересчитывай, чтобы не надули. На свет посмотри. Может, фальшивка.

– Хватит вам смеяться над человеком, – окинула взглядом табельщица очередь. – Правильно он делает. Ничего в этом зазорного нет. Я не счетная машина, могу и ошибиться. Вот не стану выдавать деньги, если не будете пересчитывать!

– Будем, будем… – ответил Борис за всех.

До конца смены еще сорок пять минут.

Было много праздношатающихся, собирались все больше компаниями.

– Я могу выпить хоть сколько, – рассказывал Полыгалов. – Пьяный буду говорить, говорить… У меня у пьяного все можно выведать, узнать. Прошлый раз, помнишь, собирались у меня. Я что-то рассказывал, рассказывал, потом бух – и отключился.

– Мы тебя на диван положили. А меня, когда выпью, тянет на улицу, на разные там подвиги.

– А мне пьяному на деньги везет. Раз я был на дне рождения, иду домой, все уже прошли, я смотрю – три рубля валяются. И не раз уже так. А ты что, Федор, молчишь?

– А у него, когда выпьет, память отшибает.

– Ты, Федор, не обижайся, – заговорил Трошин, – ты какой-то… не нашенский. Не от мира сего.

Федор прошел аптеку, парикмахерскую и вышел к кафе, где с Митиным напился, уснул; хотел зайти, не стал, пошел в кино. Перед сеансом в полной тишине диктор местного радио обнародовал фамилии местных дебоширов. Фильм был военный, про разведчиков.

Вышел Федор из клуба в сумерках, зашел в столовую. Очередь была небольшая.

– Товарищи! – взорвался женский голос. – Я здесь стояла, спросите вот этого товарища. Я стояла впереди вас, потом вышла на минуту, мне надо было.

– Ладно, вставай, – разрешил мужчина.

– Что значит «ладно»! – не унималась женщина. – Я законно стояла здесь, это мое место.

– Вставай!

– Вы не кричите на меня, пожалуйста. Я вам не жена!

После столовой Федор зачем-то пошел в «Культтовары». В магазине играла музыка, сильно пахло духами. Продавец, блондинка, задумчиво смотрела куда-то вверх. Рядом с грампластинками был трикотажный отдел – нижнее белье, носовые платки, носки…

Было уже девять часов. Совсем темно.

– Вы что-то, Федор Семенович, сегодня припозднились? – спрашивала Мария. – Ужинайте.

– Я в столовую ходил.

– Юра, я говорю тебе, что он не пьяный.

– А где же он тогда был? С первой получки он должен угостить товарищей, обмыть получку. Традиция такая.

– Не знаю, – шептались супруги в комнате.

9

– Вот, пиши, Федор, – положил Забелин на стол бланк соцобязательства. – Можешь посмотреть, как у других написано. Бери только те пункты, которые можешь выполнить. Например, работать без травм и аварий, участвовать в общественной жизни цеха, повышать свой общеобразовательный уровень, отработать на благоустройстве завода, города столько-то часов, сдать в Фонд мира столько-то, подтвердить звание «Ударника комтруда». Тебе же надо бороться за звание «Ударника комтруда», так как ты – человек новый. Можно, конечно, и не брать соцобязательства, только у нас таких нет.

Забелин встал, подошел к окну. Вошел Николай Спиридонович Покушев, нормировщик, с блуждающей улыбкой на лице.

– Что, Аркадий Петрович, обозреваем вселенную?

– Да, – безрадостно ответил Забелин.

– Смотрел вчера по телевизору американских астронавтов. Их жены тоже хотели бы летать. Я спросил свою жену, полетела бы она. «Нет», – ответила она. Я ей стал говорить, что ее будут показывать по телевизору, от поклонников отбоя не будет. «Почему ты не хочешь полететь?» А она говорит: «Меня все равно не возьмут». Практичными стали женщины.

– Написал?

Зашел Чесноков.

– Федор, подожди меня, я сейчас быстро приму соцобязательства. Такое тебе скажу – упадешь. Я быстро.

И пяти минут не прошло, Александр вышел.

– Поздравляю, Федор, – протянул Александр руку. – Пляши. Тебе дают комнату. Не забудь меня в гости пригласить. У меня в завкоме есть знакомый, вот он про твою комнату мне сказал.

– Идет! – зашумели станочники. – Где ты ходишь? Инструмент нужен.

Федор открыл окно выдачи инструмента, встретился с недружелюбным взглядом Комарова, токаря.

– Нехорошо, Федор, так делать, – выговорил Комаров, сокрушаясь. – Ты уходишь, а нам работать надо, инструмент надо.

– Хватит лясы точить. Бери, что надо, уходи! – крикнул кто-то.

– Не кричи.

Подошел Забелин:

– Что за шум?

– Инструментальщика не было.

– Он принимал соцобязательства.

– Что же молчит? Молчун.

У слесарей что-то загромыхало, вроде как упало.

Тимофеев уже мыл руки, он рано всегда уходил в столовую и потом играл в домино.

На дверях столовой висела «Молния». Отмечалась хорошая работа машиниста цементной мельницы А. А. Шариповой. «Позор пьяницам и хулиганам» – мужчина с красным носом, С. К. Мякитцкий, с обжига, шагал пьяный с бутылкой в кармане. «25 ноября заседание завкома. Явка обязательна».

Говорило заводское радио. Смена Заварухина первенствовала в соревновании «25 съезду КПСС – 25 ударных декад».

В столовой опять очередь. У кассы стояла «дикая дивизия» – женщины с помола, человек шесть. Одна обычно занимала очередь, потом к ней вставали другие.

В меню на второе был говяжий язык. Большая редкость.

– На днях проходили выборы в партийных организациях, так вот осталось… – не мог без шуток Покушев.

Федор пришел из столовой – был еще обед.

– А ты не получал «сопливого»?

– А ты каждый день получаешь. Играть не умеешь!

– Зато ты умеешь! – сошлись Кулаков с Тимофеевым.

К концу смены уже весь цех знал про комнату Федора в коммуналке.

– Все образуется, Федор, – говорил Трошин. – Поживешь – осмотришься. Там женишься. Квартиру получишь. Только выбирай хорошую женщину.

Подошел Круглов. Трошин отошел в сторону, вскинул руки:

– Посмотри, Федор, какой красавец!

– Не болтай! – замахнулся токарь на Трошина резцом.

– Вот видишь, я с ним по-хорошему, а он ругается. Убьешь. Жена у меня плакать будет.

– Ты все равно с ней не живешь.

– Все знает! – крепко обнял Трошин токаря.

Федор не заметил, как прошла смена: принимал, выдавал инструмент. В бытовой опять дежурила женщина с девочкой..

– Ребенка зачем привела? – делал Гусев женщине замечание. – Голые мужики, и ребенок здесь…

– А с кем я его оставлю?

– Думать надо!

В душевую Федор не пошел, работа не грязная.

По радио передавали последние новости. Григорий Золотухин, бригадир каменщиков СМУ-14 награжден знаком «Победитель соцсоревнования». Бригада досрочно выполнила план девятой пятилетки. Высоких результатов добились Семенов Евгений Петрович, Григорьев Леонид Иванович и многие другие в бригаде. Бригаде Золотухина второй год присуждается звание «Бригада комтруда». За девятую пятилетку на счету бригады уже шесть пятиэтажных домов. Это значит, сотни людей переселятся в новые квартиры. Это достойный подарок 25-му съезду КПСС. Больших успехов добились и животноводы Украины. Они уже выполнили задание пятилетки на 150%. Позывные о досрочном выполнении плана девятой пятилетки поступают со всех концов страны. Инженеры, рабочие, колхозники, все встали…

Радио замолчало. «…все встали на ударную предсъездовскую вахту».

– Федор, подожди! – кричал Чесноков. – Фу, устал. Ты хоть рад, что комнату дают? Тебя не поймешь. Свой угол будет, мужик! Радуйся!

Мария весь вечер говорила про комнату, словно сама переезжала.

– Теперь у тебя будет своя крыша над головой. Это самое главное. А там будешь работать, квартиру получишь, женишься. Мы с Юрой семь лет стояли в очереди на квартиру. Да, Юра?

– Да, семь лет… Я с Чесноковым пятнадцать лет уже работаю, а то, что он философ, впервые узнаю: он, когда выпьет, начинает выдумывать, философствовать.

– Вот так, муженек, не знаешь своих рабочих. Командир производства.

– Ты что, Мария, предлагаешь мне ходить с ними по пивнушкам? Хорош же я буду после этого начальник. Да они меня и слушать не станут. За рубежом вон придумали карандаш с блоком памяти. Электроника за долю секунды по характеру линий может обнаружить фальсификацию. У нас на заводе делают шлагбаум три месяца, никак не могут найти редуктор, который бы держал стрелу. Директор завода говорит, мол, не объявить ли нам шлагбаум ударной стройкой.

10

Федор не понял: выспался – не выспался, голова раскалывалась, хорошо хоть выходной. На столе страшный беспорядок – бутылки, закуска…

Мария, как обещала, пришла на новоселье, но пробыла недолго. Юрия Владимировича не было – дела. Чесноков тоже не пришел. Трошин пришел с каким-то Николаем с леспромхоза, принес бутылку импортного вина.

– Ты, Федор, не обижайся, что я тебе подарок не купил. Зашел в магазин, хочешь верь, хочешь не верь, ничего подходящего не мог выбрать. Я тебе шкаф привезу. У тебя нет мебели. Шкаф хороший, крепкий, как новый. Если ты не хочешь, он может уйти, – кивнул Трошин в сторону Николая.

Николай сидел за столом, насупившись, смотрел все на стол, пил, не морщась. Глаза его соловели, взгляд добрел. Он все чему-то улыбался.

Где-то в одиннадцатом Трошин с Николаем ушли, Мария ушла раньше.

Коммунальная квартира – от слова «коммуна». Это общий коридор, кухня, туалет, ванная. Всего шесть квартир. Около каждой лежали тапочки, туфли. Одна серая туфля, отбившись, валялась у входной двери. Вся кухня была уставлена грязной посудой. Женщина с усиками кипятила чай.

– Вы вчера слышали, что творилось в коридоре? Я думала, с ума сойду. Говорила ж мужу, давай подождем, пока отдельную квартиру дадут. Не захотел. Теперь лет пять надо ждать квартиру, не меньше. У вас-то вчера тихо было.

Хлопнула дверь, на кухню прошла женщина с красными рубцами от подушки на щеке.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

Женщина с красными рубцами от подушки на щеке налила в стакан воды, выпила, еще налила и унесла с собой.

– Видали, – сказала женщина с усиками. – Это еще начало. Я десять лет прожила у чужих людей, знаю, как оно…

Женщина еще что-то говорила, Федор ушел к себе. За стеной опять затопали, потом запели; пели вразнобой, потом приноровились друг к другу:

Выходила на берег Катюша,

Выходила на берег крутой,

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла…

Потом было:

Эх, мамочка, на саночках…

Дверь в поющей комнате открылась, и песня пролилась в коридор; дверь закрылась – голоса стали глуше. Хлопнула одна дверь, другая…

– Федор! Ау-ау! Где ты?! – кричал Чесноков.

Федор вышел.

– Привет, – протянул Александр руку. – С тебя только закуска. Бутылка у меня есть. Кое-как вырвался. Жена не отпускает, говорит, напьешься. Вот тебе подарок. – Александр достал из сумки транзистор. – Не скучно будет. Музыку, новости послушаешь. Сейчас идет подготовка к съезду. Все твердят: съезд, съезд. Жена у меня его ждет, говорит, может, выкинут чего-нибудь дефицитное. Давай я тебе помогу с закуской. Хлеб порежу. Ты извини, что я не пришел к тебе на новоселье. К теще ездили.

За стенкой вдруг стало подозрительно тихо, больше не пели.

– Я человек маленький, – закурил Александр. – И польза от меня обществу небольшая. Но я работаю, строю материально-техническую базу коммунизма. Таких как я, неактивных, миллионы. Летом к нам на завод приезжали социологи, проводили анкетирование. Я как думал, так и ответил на их вопросы. Организация в цехе у нас плохая, да и в целом на заводе – не лучше. Мы много говорим, а мало делаем. Интересно было бы почитать, кто как ответил. Давай наливай. Давай, Федор, выпьем знаешь за что? За лучшую жизнь, чтобы нам всем хорошо жилось. Не хочешь? А я выпью за коммунизм. Я, вообще-то, уважаю, кто не пьет. Пьяница – последний человек. Зачем тогда я пью? Я много раз спрашивал себя. Наверно, я безвольный человек: знаю, что пить – аморально, а все равно пью. Когда выпьешь, жить легче, притупляется внимание… мир делается проще.

В бутылке еще оставалось грамм 100—150. Александр больше пить не стал.

– Федор… – встал Александр. – Проводи меня до дома, а то жена опять заведется, а при людях она не ругается, стесняется. Давай я умоюсь. Ой, воды-то у тебя здесь нет. На кухню идти – скажут, вот пришел. Ладно, на улице освежусь. Когда я позвоню в квартиру, ты встань рядом. Договорились?

На улице Чесноков принялся тереть лицо снегом. У подъезда стояли мужчина невысокого роста, в пальто с каракулевым воротником, портфель под мышкой; женщина в шапке из песца, в сапожках.

– Заходил я вчера к Софье Михайловне, – рассказывал мужчина, – говорили мы с ней о моей работе. Она в восторге.

– Это хорошо! – воскликнула женщина. – Значит, поедешь в Москву.

– Это цель моей жизни.

– Знаю. Вчера я видела Зинаиду, твою подругу по университету. Она стала такая… королева.

– Софья Михайловна в Польшу не собирается?

Женщина пожала плечами.

Александр закашлялся. Женщина вздрогнула, обернулась:

– Пошли отсюда, Дмитрий.

– Кто это? Что им надо? – долго смотрел Александр вслед удаляющейся парочке.

11

– Вчера на одного наехала машина, – рассказывал Сухов. – Говорят, пьяный был. Переходил дорогу.

– Я знаю, кого задавили, – отозвался Чесноков, – Вихрова. Я с ним работал в СМУ. Хороший был мужик. Жалко. Двое детей осталось. Да вроде, пил в меру.

– Ничего себе, «в меру». Будь здоров, как заливал.

– Все пьют.

– Но надо знать меру.

– Я не против меры, – не спорил Чесноков. – Большинство преступлений совершается в состоянии алкогольного опьянения.

– Пить меньше надо.

– Правильно.

– Иди ты со своим «правильно»! – отмахнулся Сухов.

– Все дело в том, как пить, когда пить, почему пить, сколько пить…

– Пока ты, Александр, будешь отвечать на свои вопросы, другие уже по второму кругу пойдут.

– Не волнуйся. Стоит только раз на них ответить, и станет нормой.

– Что-то, сколько раз я с тобой выпивал, не замечал, чтобы ты отвечал на эти вопросы. Философ.

Подошел Иванов, комсорг:

– Все в красный уголок на собрание.

На повестке дня были два вопроса – подведение итогов работы за месяц и дисциплина. Были выбраны председатель, секретарь.

– Слово предоставляется начальнику цеха Власову Юрию Владимировичу, – повел собрание Гусев.

Начальник цеха вышел к столу:

– Товарищи, за прошедший месяц мы с вами неплохо поработали, с производственным заданием справились. Но с трудовой дисциплиной у нас неважно. Это минус нашей работе. Об этом мы еще поговорим, просто я забежал вперед. Этот месяц у нас тоже не из легких. Много работы, встает третья мельница на ремонт. В цехе нам с вами надо переставить фрезерный станок, улучшить наглядную агитацию, но главное – ремонт третьей мельницы. Также в этом месяце запланирована замена валов холодильника. Большая тоже работа.

– У кого какие будут вопросы, дополнения? – встал председатель. – Смелее!

– А никто и не боится.

– Товарищи, – опять заговорил начальник цеха, – мне стыдно показываться на планерке у директора. Наш цех – нарушитель – только и слышу. Признаться, это мне порядком надоело. Буду принимать меры, вплоть до увольнения. Не обижайтесь.

– Слово предоставляется Каткову Владимиру Николаевичу. Пожалуйста.

Каткову было чуть за тридцать, высокий, крепкого телосложения. Передовик производства, коммунист.

– Начальник цеха вкратце коснулся вопроса о дисциплине, – насупившись, начал Катков, – надо, конечно, принимать меры. Тимофеев, кадровый рабочий, показывает дурной пример: надумал выпивать в туалете. Чесноков недалеко от него ушел. Смирнов Олег. Молодой парень.

– Встань, Олег! – послышалось.

Олег продолжал сидеть.

– Встань, когда с тобой разговаривают! – повысил голос старший мастер. – Не хочет работать. Его каждый раз приходиться искать, чтобы дать работу. Валентина, ты как наставник построже с ним. Не будет слушаться, говори мне. Я с ним буду беседовать.

– Кто еще хочет выступить?

– Товарищи, – взял слово Юрий Владимирович. – Надо нам исправляться. Работаем мы хорошо, а вот с дисциплиной – проблема. Что я один сделаю… Ну вызову я Смирнова, поговорю с ним, вроде как, обязан. А вот когда коллектив свое слово скажет, тут Олег задумается: ему работать с вами. Не отмалчивайтесь, товарищи, ваша пассивность только на руку нарушителям. И мастера, не отстраняйтесь от своих обязанностей, строго спрашивайте с нарушителей трудовой дисциплины. Виноват – пусть отвечает. Учить надо молодежь. А то приходит ко мне Огородников Виктор Петрович и жалуется, что Орлов ему нахамил.

– Не хамил я ему.

– Но врать, я думаю, он не будет. Он тебе, Виктор, в отцы годится.

– Кто еще хочет выступить? Желающих нет. Повестка дня исчерпана.

Заскрипели стулья. Тимофеев рванулся к двери.

– Вот так они и жили… – кто-то говорил скороговоркой.

– Петька, подожди меня, – просил женский голос.

– Не толкайся!

12

– Виктор, ЦСКА опять проиграло?! – проревел рабочий с аспирации.

– Они просто так «Химику» проиграли, – последовал ответ с прохода между шкафами.

– С похмелья, что ли, были?

– Может, и с похмелья, но играли плохо.

– Ты мне арапа не заправляй, скажи, что они стали дворовой командой. Я тебе говорил, что они проиграют. Старших надо слушать.

– Пацан ты еще, правда, Борис?

Борис не заставил себя долго ждать:

– У него еще молоко на губах не обсохло.

– Борис, ты еще не женился?

– Он еще не все часы скупил. Часовщик.

– Молчи, собака!

Не проходило дня, чтобы Бориса не дразнили.

В цехе забивали козла.

– Ну что, получил? – спрашивал Трошин.

– Ерунда! Как будто ты не получал, – оправдывался проигравший.

– Ну куда ты ставишь? Или поднять подняли, а разбудить забыли? – потешался Трошин над Тимофеевым.

Тимофеев подолгу думал над каждым ходом, а надумав, отвечал:

– Вот зараза!

– Ставь! – рявкнул токарь.

Тимофеев вздрогнул.

– Ой ты мой друг сердечный, – хлопнул Трошин Тимофеева по плечу. – Испугался. Люблю, когда он играет.

– Обманули, заразы, – ныл Тимофеев, освобождая место очереднику. – Обманули. Спрятали домино!

– Вылазь! «Спря-я-я-ятали…»

Тимофеев незаметно подкрался сзади к Васиной и легонько стукнул девушку по лодыжке. Та только чуть подогнула ноги.

– Устояла, – похвалил Тимофеев.

То же самое он хотел проделать с Танькой, но она вовремя заметила:

– Что тебе надо?!

– Тебя надо.

– Ноги не по циркулю.

Тимофеев, нахально улыбаясь, расставил ноги.

– …по циркулю. Смотри.

После разнарядки женщины долго не расходились:

– …да ей все равно. Она хамка!

– Будет собрание – так узнает. Ишь, какая умница. Ей, видите ли, давай хорошую работу. Хохлушка!

– Разберемся, – пообещал Забелин.

Женщины разошлись.

В пятницу Сидоренко держала ответ:

– Да она просто злится на меня. А то, что я рано ухожу с работы, на обед, – не я одна… такая. Нечего мне приписывать.

– Тебе, Марина, никто ничего не приписывает, – вел собрание Кузьмин. – А что в инструментальной не было сверла на тридцать, и тебе не дала Ольга – зачем кричать? Подошла бы к мастеру, сказала.

– Когда ты уходишь с работы, мастер, наверно, знает.

– Да, я несколько раз замечал, что у Марины выключен станок, а самой ее нет, – заговорил Забелин. – Спрашиваю девчат, где Марина. Не знаем, отвечают. Правда, Марина? Молчание – знак согласия.

– Ты, Марина, держишься особняком, сторонишься девчат. – Гусев выговаривал. – Не уважаешь, что ли? Все плохие? Такого не может быть. Ольга одиннадцать лет работает в цехе. Тебе в матери годится. Ольга правильно сделала, что не дала тебе сверло. Если каждому давать, на складе ничего не останется. Мастеру надо было сказать.

– Я рассчитаюсь!

– Это, Марина, твое дело. Только на новом месте, где ты будешь работать, там тоже молчать не будут.

– Кто еще хочет выступить? Ну давай, Катерина.

– Я работаю с Мариной рядом, через станок, но ни разу не слышала, чтобы она ругалась.

– Кто еще хочет выступить? Возмущались – тут притихли. Какие будут предложения? Тимофеев, сними шапку и не маши руками. Предлагайте, сами себя задерживаете.

– Выговор.

– Больше предложений нет?

– Выговор – это серьезно, – говорил Покушев. – Я предлагаю вынести общественное порицание.

– …с опубликованием в стенной газете, – добавил Гусев.

– Кто за данное предложение? Единогласно. Свободны.

Тимофеев уже был у дверей.

– Андрей, не упади. Надо его привязывать к стулу, как собрание закончится – отвязывать, – предложил Трошин.

До конца смены оставалось еще полчаса. Но никто уже не работал. Станки были почищены.

– Пусти, Федор! Мастер меня ищет! – ломился пьяный Кулиев в инструменталку. – Спрятаться!

Еще, кажется, немного, и веснушки на лице Рашида сольются в одно желтое пятно.

– Я тебе, Федор, припомню…

После работы Федор зашел в магазин, купил колбасы, хлеба, сметаны. Лег Федор рано, нездоровилось.

– Отстань от меня! – кричала женщина.

Кто-то толкнул дверь.

– Сволочь!

– Саша, не надо, – жалобно просила женщина.

– Что ты сказал? – зашелся в ярости мужской голос.

Тяжелое дыхание борющихся. Кто-то упал. Шлепки, мат… Все было.

– Прекратите это безобразие, – вышел из комнаты Петр, журналист. – Людям отдыхать надо.

– Я вызову сейчас милицию! – грозилась Ксения.

– Перевяжите ему руку.

13

Лениво кружил снег… Федор вполголоса запел:

Мама, милая мама,

Как тебя я люблю…

Потом была песня про танкистов. У бытовок песня оборвалась: другая была обстановка – не до песен.