Текст книги "Пять сестер"

7

Рим, 1925 год

Дом Фенди

Адель взглянула на мужа и улыбнулась. Первая неделя работы превзошла самые смелые ожидания. Казалось, успех их магазина мелкой и средней кожгалантереи, открывшегося на виа дель Плебишито, заставил забыть все трудности последних месяцев. Их скромное ателье в короткий срок превратилось в просторный, изысканный бутик для продажи изделий, созданных Аделью. Немалую лепту в успех предприятия внес и опыт Эдоардо. Поработав в «Хаасе», он прекрасно понимал, как клиенты ценят внимание. Радушный прием – залог успеха. Абсолютно все, кто ступал на порог магазина Фенди, могли без промедления примерить и приобрести любую вещь, чувствуя себя как дома. В первую неделю их посетило немало замужних дам в компании мужей. По большей части они покупали сумки и горжетки. Вечерние сумочки раскупили все до единой. То был настоящий успех.

– Об изделиях Фенди узнают во всем мире, потому что наша фамилия короткая и мелодичная, звучит одинаково на всех языках, – воскликнул Эдоардо, обнимая жену.

Лицо Адели засветилось от счастья.

– Я в этом ничуть не сомневаюсь.

И это было правдой. Она была настолько в этом уверена, что старалась не думать о предстоящих трудностях. Адель собиралась идти до конца, невзирая на все препятствия, что встанут у них пути.

Известность, к которой так стремился Эдоардо, была вполне достижима. Ключ к ней, по мнению Адели, лежал в гармоничном сочетании форм и материалов.

Тем субботним вечером, после ужина на скорую руку, они чувствовали себя уставшими, но счастливыми. Мысль о воскресном отдыхе ослабила напряжение последней недели. На следующий день Адель, как обычно, встала, едва начало светать. Она говорила, что в рассветные часы ей ничто не мешает. Ранним утром, со свежими силами легче приниматься за работу. Поэтому она вставала с первыми лучами солнца, работала над эскизами, а затем ждала Эдоардо к завтраку. Адель где-то слышала, что силу воли, как и обычную мышцу, нужно ежедневно тренировать, иначе она выйдет из строя. Это на самом деле было так: на протяжении рабочего дня она беспрерывно трудилась и в мастерской, и в магазине, где брала на себя самых трудных покупателей – колебавшихся либо зевак.

Благодаря тому, что магазин располагался в двух шагах от Палаццо Венеция, где заседал дуче, недостатка в клиентах они не испытывали. В магазине постоянно толпились покупатели, порой к ним заглядывали даже иностранцы.

После Первой мировой войны Италия оказалась в плачевном положении, и в стране на долгие годы воцарились тяжелые времена, но теперь, казалось, люди вздохнули с облегчением и хлынули в магазины. С момента «похода на Рим» в октябре 1922 года минуло уже три года. С приходом к власти Муссолини страна медленно, но неумолимо менялась. Прошлогодний кризис, вызванный убийством социалиста Джакомо Маттеотти, сошел на нет, и теперь фашистская партия во главе с дуче была сильна как никогда прежде.

Несмотря на кажущееся затишье, пригороды сотрясались от забастовок, акций протеста и попыток захвата фабрик. Напряженная атмосфера, царившая в городе, впрочем, никак не отражалась на вольготной жизни центральных улиц.

Нередко люди заходили в торговые лавки с желанием хоть ненадолго отвлечься от насущных проблем. В галантерее Фенди каждого посетителя встречали с улыбкой. Адель прекрасно справлялась с ролью хозяйки и модельера. А похвалы, сыпавшиеся на нее от иностранцев, переполняли ее гордостью. Эдоардо всегда прислушивался к мнению зарубежных гостей: ведь именно от них зависело, что будут говорить об Италии и итальянских мастерах за рубежом. Он нисколько не сомневался, что благодаря таланту и фантазии Адели об изделиях Фенди скоро заговорит весь мир.

– Кому, как не Италии, быть эталоном красоты и элегантности? – с блеском в глазах спросил Эдоардо. – Италия – родина Леонардо и Рафаэля. Красота у нас в крови.

– Ты прочитал статью в «Лидел»? – спросила Адель, поднявшись с дивана за модным журналом.

Эдоардо взял в руки журнал и неохотно его пролистал.

– Проблема «Лидел» в том, что они сами себе противоречат. С одной стороны, возносят до небес спортивных девушек в просторной одежде, с другой – поносят их за худобу и отсутствие форм.

– Они лишь пытаются донести, что чрезмерная худоба – это нездорово. Такие девушки не могут носить элегантные платья. Даже изысканные наряды висят на них, как на вешалках, – перебила его Адель. – Будь добр, просмотри фотографии. Блузка с вырезом лодочкой, плиссированная юбка и облегающий кардиган, подхваченный поясом, – последний писк этого сезона! В качестве верхней одежды они советуют приталенные пальто или кардиганы. А для выхода в свет – открытые наряды с меховой пелериной либо горжеткой.

– Все это можно приобрести в нашем магазине, – кивнул Эдоардо.

– Да, но взгляни-ка получше.

Перелистнув назад несколько страниц, Эдоардо принялся пристально рассматривать иллюстрации.

– Изображения противоречат тому, что они пишут, – наконец проговорил он.

Лицо Адель просветлело.

– А теперь найди, что общего у всех этих моделей.

– У всех есть аксессуары, – пробормотал Эдоардо, нахмурившись. – К чему ты клонишь? Что ты этим хочешь сказать?

– Все женщины на свете – толстые и худые, высокие и низкие, блондинки и брюнетки – в общем, все они носят дорогие аксессуары: шелковые платки, сумки, меховые накидки… И эти аксессуары идут абсолютно всем.

– Да, но эти сумки в форме собаки – такая мерзость! – перебил жену Эдоардо, протягивая журнал.

Адель нетерпеливо махнула рукой.

– Не обращай внимания на формы, их мы обсудим позже. Читай: сумочки, перчатки и шляпки – все описано до мелочей. «Лидел» пишет о моде по-новому. Этим он выгодно отличается от прочих журналов, пережевывающих из номера в номер одно и то же.

– Ты права. Остальные журналы похожи на дешевые газетенки и отличаются только красивой обложкой с прицелом на культурную публику.

– «Лидел» тем и отличается от прочих изданий, пишущих о моде. Он не для тех, кто читает дешевые газеты, а для тех, кто может позволить себе не экономить на нарядах.

– А тут пишут не только о моде, – заметил Эдоардо.

– Верно. Мода – только одна из тем. Обрати внимание на заголовки. Они пишут и о серьезных вещах.

– Мода для них всего лишь предлог, чтобы обсудить создание новых рабочих мест и экономическую ситуацию, верно?

– Верно! – с воодушевлением воскликнула Адель. – Пора освободить итальянскую моду от диктатуры французов. Мы делаем итальянский продукт – сами придумываем модели, сами их реализуем и сами продаем! В надежных руках предыдущего главного редактора, Де Лигуоро, журнал стал другим: годами журналисты пишут об итальянских производителях. Не столько из-за патриотических побуждений, сколько ради того, чтобы возродить ткацкое дело.

Эдоардо отложил журнал в сторону и задумался. В словах жены был определенный смысл. Слишком долго Италию держали на вторых ролях, доверяя ей лишь производство, в то время как дизайном новых моделей занимались исключительно французы. Журналы, несмотря на стремление возродить итальянскую моду, предлагали читателям сплошь французские платья и аксессуары. Состоятельные итальянки ориентировались на парижские дома мод. Зачастую светские львицы и политики заказывали последние новинки или ткани прямо из Парижа.

– И? Ты что-то придумала?

– Нам нужно попасть на страницы журнала… Не знаю, может быть, с какой-нибудь сумкой или меховой накидкой. Чтобы заполучить хорошую клиентуру, нужно рассказать всем, что мы существуем. Мы итальянцы и делаем качественные вещи. Мы талантливы, но о нас никто не знает.

– И что ты собираешься предпринять, чтобы о нас узнали?

– Завтра напишем письмо главному редактору и пригласим ее на виа дель Плебишито. Нужно расширяться, а не зацикливаться на одном бутике. Нужно открывать еще магазины, а потом еще и еще…

– Амбиций нам не занимать, – усмехнулся Эдоардо.

– В нашем деле без амбиций нельзя. Я хочу попасть в «Лидел». В отличие от журналов, которые только и делают, что поют оды Шанель и Ланвин, «Лидел» пишет о моде, как о живом организме, – ответила Адель.

Некоторое время Эдоардо обдумывал идею жены, а затем согласно кивнул.

– Ты права. Стоит попробовать. В конце концов, что мы теряем?

– В худшем случае нам просто откажут. Больше всего на свете я хочу выйти на новый уровень. Думаю, «Лидел» поможет нам подобраться к людям, которые понимают разницу между магазином и бутиком, – добавила Адель.

– Я с тобой, любимая.

8

Рим, конец августа 1937 года

Папский Григорианский университет

Падре Ромеи поджидал Маддалену на пьяцца делла Пилотта. Его кабинет располагался прямо позади внутреннего дворика. Туда вела лестница, а затем длинный коридор со множеством дверей, за которыми работали его собратья-иезуиты и несколько отцов-тринитариев из ордена святого Иоанна де Мата.

Дверь, к которой направлялась Маддалена, была последней по коридору. Падре Ромеи всегда держал ее открытой, будто приглашая желающих войти. И хотя Маддалена нечасто навещала падре, она прекрасно знала дорогу. Раз-другой она даже сталкивалась с его сестрой. Ромеи как-то обмолвился, что две трети его родственников уже перебрались из Тосканы в Рим, а сестра, несмотря на уговоры брата переехать в столицу, оставалась жить во Флоренции, мотивируя свой отказ тем, что так хотя бы раз в году малочисленные представители рода Ромеи могут собраться в сердце Тосканы – там, откуда все начиналось. По словам падре, в каком-то плане сестра была права: если она уедет, родовое гнездо на виа Таддеи продадут и их детские воспоминания канут в Лету.

– Входите! Открыто! – воскликнул падре Ромеи, заслышав стук в дверь.

Сдвинув брови, Маддалена поздоровалась. От внимательного взгляда Ромеи не ускользнуло напряженное выражение ее лица.

– Входите же, моя дорогая синьора! – воскликнул монах, посторонившись. – Ох и денек у меня вы– дался!

– Это заметно, падре, – произнесла Маддалена, присаживаясь на стул, с которого только что поднялся Ромеи.

– Бюрократия всегда вгоняет меня в тоску, но ваш визит поднял мне настроение.

– Я рада. Не хотела вас отвлекать… – начала Маддалена.

– Вы меня нисколько не отвлекаете, наоборот! – перебил ее Джулио, поощрительно улыбаясь. – Чем могу быть вам полезен?

Маддалена тяжело вздохнула и положила сумку на колени. Наблюдая за ее движениями, Ромеи заметил, как дрожала ее рука, когда она доставала из сумочки газетный листок. Прижав его к себе, она с трудом заговорила:

– Прежде всего благодарю вас за то, что вы меня приняли…

– Как я мог не принять вас? – произнес падре Ромеи.

Такой официальный тон был не в характере Маддалены. Видимо, ее что-то действительно тревожит, подумал Ромеи. Впрочем, не стоит торопить события, решил он. Практика и долгие годы преподавания научили его терпению и умению слушать.

– Мы с Федерико с огромным интересом прочитали ваше эссе о Константине, – начала Маддалена.

– Благодарю, – улыбнулся падре, понимая, как трудно ей подойти к сути дела. – Это только первая часть большой работы.

– Понимаю, – нервно пробормотала она.

– Как дела у Клелии? – спросил падре в надежде подбодрить свою посетительницу. Он был духовником семейства Белладонна, но Маддалена бывала у него редко, в отличие от Федерико и Клелии.

– У нее… У нее все хорошо.

Падре Ромеи положил руки на стол и улыбнулся.

– Маддалена, почему вы пришли ко мне? – по-отечески спросил он.

– Мне… Мне так трудно подобрать нужные слова, – после минутного молчания произнесла Маддалена.

– Не торопитесь, за вами никто не гонится. Я никуда не спешу и полностью в вашем распоряжении, – успокоил ее иезуит.

– Так вот… К сожалению, меня привели к вам неприятности, – наконец выговорила Маддалена.

– Я догадался, – ответил он, пристально глядя на нее. Едва он собрался произнести следующую фразу, как Маддалена протянула ему газетный листок:

– Вот. Почитайте.

– Минутку, – пробормотал падре, поправляя очки.

– Вы что-нибудь слышали об этом человеке? – спросила Маддалена, как только падре оторвал глаза от вырезанной из газеты статьи.

Тот лишь покачал головой и вздохнул:

– Увы! Я не завсегдатай виллы Штроль-Ферн. Отобедал там лишь однажды по приглашению друзей. Не припомню, чтобы я встречал или что-нибудь слышал об этом человеке. Хотя, возможно, я ошибаюсь.

– Значит, вы не видели ни одной из его картин? – спросила Маддалена.

– Мне очень жаль, но нет.

Падре Ромеи все еще ломал голову над истинной целью визита Маддалены и не понимал, отчего она так встревоженна и бледна.

– Этот человек – настоящий отец Клелии, – почти шепотом проговорила Маддалена.

Несколько секунд, показавшихся вечностью, они старались не смотреть друг другу в глаза. Внешне спокойный падре Ромеи рассматривал что-то за окном, Маддалена же не находила себе места от беспокойства. Кабинет погрузился в абсолютную тишину, не считая тиканья настольных часов и приглушенного шума, долетавшего с университетского дворика.

– Маддалена, зачем вы пришли?

– Затем, что я больше так не могу! – воскликнула она надтреснутым голосом.

– Представляю, каково вам, – ответил падре и внимательно посмотрел на свою посетительницу, прищурившись так, что его глаза превратились в две узкие щелочки.

– И что мне теперь делать? Я больше не могу жить с таким грузом в душе… Я хочу понять, в чем моя ошибка.

– Только Всевышний знает ответ, но иногда посредством простых смертных он указывает нам путь к истине.

Несчастный вид Маддалены ничуть не смягчил Ромеи. Тот пристально уставился на нее и воскликнул:

– Чем быстрее вы расскажете об истинной цели вашего визита, тем скорее тьма сменится светом. Господь послал Константину во сне символ креста со словами: «In hoc signo vinces»[8]8
  Сим победиши (лат.).


[Закрыть]. Именно в этом кроется ключ к истине. Ищите путь к истине, не давайте шанса тьме одержать верх над светом.

– Помогите мне, падре!

– Все мы в руках Господа, я слушаю вас…

9

Капри, август 1905 года

Летом, после громкого успеха в Париже и Европе, в надежде привлечь внимание английской публики, Джон организовал свою последнюю выставку в Королевской академии. Так и не дождавшись теплого приема от публики, он решил отправиться в Италию, ибо уже давно мечтал посетить Неаполь, Помпеи и Сорренто. Его стремление к прекрасному было так велико, что в последнее время он не мог писать картины в Лондоне. На Капри их занес случай. Извилистые очертания острова манили с берега, подобно зову сирены, вняв которому они сразу же отплыли из Неаполя.

– Маддалена! Это место так тебе подходит! – воскликнул Джон, помогая ей выйти на палубу.

Та растерянно огляделась вокруг. Ее все еще мучила морская болезнь, хотя море было спокойным. Когда она оступилась, Джон подхватил ее и притянул к себе.

– Это пройдет, любимая, – глядя на нее с нежностью, проговорил он. – Моя нежная скиталица… Да-да, ты и впрямь моя нежная скиталица.

Паром подошел к Капри при первых проблесках зари. От вида рассветного моря захватывало дух: бессчетное число оттенков, расцвеченных зарей, сливались с морской лазурью. Несмотря на приступы тошноты, Маддалена наблюдала над окружающим пейзажем с мостика. Она надеялась, что пребывание на острове будет приятным, но недолгим. Ей хотелось в Лондон, по которому она скучала. В Италии же ее беспрестанно мучило чувство вины. Мысль о том, что семья и родной Антиколи рядом, но из-за затруднительного материального положения она не может туда вернуться, не давала ей покоя. Отчий дом был не так далеко, во всяком случае не так далеко, как Лондон. Внутри Маддалены зрело желание изменить свою жизнь, начав все с чистого листа. И для этого нужно было научиться ценить то, что у нее имелось, – теперь, когда рядом был Джон, ее уже не страшил голод. Теперь она могла беззаботно наслаждаться отдыхом на острове.

Маддалена вдохнула полной грудью бодрящий, соленый морской воздух. Было еще свежо, хотя солнце уже нагревало деревянный мостик.

До нее долетело приветствие капитана. Поспешив вслед за Джоном на нос судна, она едва кивнула в ответ, стараясь не поскользнуться на надраенной до блеска палубе. Ее туфли так и разъезжались в разные стороны на мокрой поверхности, как на льду. Маддалена продвигалась вперед мелкими шажками, ухватившись одной рукой за Джона, а другой за фальшборт. Прикрыв глаза, она с удовольствием вдыхала морскую влагу. Благодаря утренней прохладе морская болезнь отступила. Ей казалось, что она парит над водой в лучах солнца и свежего бриза, развевавшего ее волосы.

Крики моряков вывели ее из оцепенения. Она обернулась и увидела, что все указывают на что-то виднеющееся вдали. Приглядевшись повнимательнее, она не увидела ничего, кроме большого белого облака.

– Посмотри туда еще раз, – прижав ее к себе, прошептал Джон.

– Ты читаешь мои мысли? – удивилась Маддалена.

– Нет. Все так реагируют на остров посреди морской стихии, – засмеялся он, указав на то, что она приняла за гряду облаков, качающихся на волнах.

– Господи… а ведь и правда… – восхищенно вымолвила она.

Остров, проступавший из туманной дымки, казался сказочным, как мифический Авалон, о котором ей рассказывал Джон.

– Думаю, мы проведем там незабываемое время, – сказал Джон, взглянув на нее с нежностью.

Через час паром причалил к Капри.

Маддалена с замиранием сердца смотрела по сторонам. Остров покорил ее своей красотой, едва она ступила на берег. Из порта виднелась деревушка, расположившаяся на возвышенности. Соленый запах моря смешивался с терпким ароматом земли, буйная растительность гармонировала с белыми домами и обветренными лицами рыбаков. Они наняли небольшое ландо, чтобы подняться наверх. После того как багаж сгрузили в кузов, всю дорогу, пока ландо медленно взбиралось в гору, Маддалена любовалась местными красотами. Затем повозка свернула на узкую улочку, и возничий прокричал, что это самый короткий путь. Когда среди домов мелькала синь моря, у Маддалены перехватывало дух.

Вскоре ландо выехало на широкую дорогу.

Перелесок на крутом склоне отделял их от моря. Минуя высокие деревья, повозка взбиралась вверх по горному серпантину. Затем она неожиданно остановилась на горном выступе. Невысокая стена служила единственной преградой между оживленной деревенской площадью и лесом, спускавшимся к воде.

Арендованный ими дом был совсем рядом. К нему вела крутая каменная лестница. У порога их поджидала хозяйка, которая, вручив ключи, сразу же исчезла среди петляющих улочек острова. Внутри было опрятно и по-домашнему уютно. Посреди первой комнаты стояла большая двуспальная кровать. Маленькая дверь вела в спальню поменьше, пустую, но залитую солнечным светом, струившимся из балконной двери.

– Ну как тебе? – поинтересовался Джон, сняв соломенную шляпу и открывая дверь на балкон.

Не дожидаясь ответа, он воскликнул с нескрываемым восхищением:

– Иди скорее сюда! Какая красота!

С балкона открывался вид на море.

– Я рада, что ты в восторге. Но сейчас я бы хотела отдохнуть. Я очень устала.

Джон сразу же заключил Маддалену в объятия:

– Любимая, прости. Я бесчувственное чудовище.

Маддалена чмокнула его в щеку и вышла на балкон.

– Глупенький… – улыбнулась она в ответ. Взглянув друг на друга, они почувствовали взаимное желание. Сейчас было не время для отдыха, им хотелось одного – любить друг друга.

Их островная жизнь началась после полудня, когда Джон решил осмотреть окрестности. Солнце скрылось за облаками, и на смену духоте пришла морская прохлада. Маддалена почувствовала прилив сил. Они отправились к утесам, о которых Джону рассказывали друзья, посещавшие Капри в своих путешествиях. Могучие скалы, выступавшие из сапфировой воды, производили неизгладимое впечатление. Присев на камни, они погрузились в созерцание, позабыв о времени.

Тем вечером, перед ужином, Джону предстояла встреча с неким бароном Ферзеном, другом общих знакомых, который пригласил их выпить по чашечке кофе на городской площади. Об их приезде барона уведомил близкий друг Джона художник Уильям Кларк Уонтнер, у которого Маддалена работала натурщицей. Тот даже придумал ей прозвище, к которому в шутку прибегал и Джон. Каждой натурщице необходим псевдоним, говаривал Уильям. А при виде трепетного, как у лани, взгляда Маддалены на язык так и просилось прозвище Нежная. Маддалена была не в восторге от такого глупого эпитета, но давно махнула на него рукой. Джон всячески потакал капризам друга, распахнувшего перед ним двери Королевской академии. Познакомившись с Джоном, Маддалена перевидала немало чудаков. Многие из них были богатыми бездельниками, которые развлекались тем, что курили опиум. Внимательный, робкий по натуре, почти меланхоличный Джон не имел с ними ничего общего. Позируя для его работ, Маддалена поняла, насколько он хорош снаружи и внутри. Она влюбилась в него практически сразу и сама стала инициатором их связи. Маддалена была так уверена в безобидности Джона, что однажды в студии сбросила с себя античный балахон и без обиняков попросила заняться любовью. Так начались их отношения.

Барон Жак д’Адельсверд-Ферзен слыл большим оригиналом – впрочем, в несколько ином плане, чем прочие знакомые Джона. Слухи о его выходках дошли до Маддалены еще до визита на Капри. Двадцатипятилетний барон был красивым молодым человеком с подтянутой фигурой и пронзительным взглядом. Пару лет назад в Париже он оказался в эпицентре грандиозного скандала. Его обвиняли в том, что он устраивал «черные мессы» – по словам барона, «любовные мессы» – в своем особняке на Фридланд-авеню. Уонтнер, отправляя Джона к Ферзену, говорил, что тот не извращенец, а всего-навсего любитель оргий. Скандал разразился только потому, что в оргиях были замечены парижские студенты. Ферзена обвинили в аморальном поведении и бросили на полгода за решетку.

После того как перед ним захлопнулись двери лучших парижских салонов, барон перебрался на Капри и начал строить виллу под названием «Глориетта», на которой хотел работать Джон. Ферзен был богат и платил с лихвой, но Джона влекло не это. Он видел в бароне мецената, который мог помочь ему добиться успеха на художественном поприще.

Когда они встретились с бароном на площади, тот первым делом напыщенно заявил, что он потомок знаменитого Ганса Акселя фон Ферзена, любовника французской королевы Марии-Антуанетты. Его прямо-таки распирало от гордости за своего выдающегося предка.

– Хотя ни для кого не секрет, что я собираюсь избавиться от приставки «д’Адельсверд», чтобы все звали меня просто барон Ферзен.

– Зачем? – с любопытством спросила Маддалена.

Взбалмошный барон взмок от пота, хотя было нежарко. Его жесты были резкими, а голос то и дело срывался на крик.

– Мой дед построил первый сталелитейный завод в Лонви, дело оказалось настолько прибыльным, что, унаследовав семейное предприятие в двадцать два года, я стал баснословно богат. Но я не желаю, чтобы мое имя связывали со сталью, будто я какой-то там нувориш. Меня принимали в лучших домах Парижа только из-за моего состояния… Эти проклятые идиоты хотели женить меня на какой-нибудь из своих дурнушек-дочерей. Теперь вы понимаете, почему я хочу избавиться от этой фамилии?

Нет, Маддалена этого не понимала. Она застыла, чтобы подавить навернувшиеся на глаза слезы. Маддалена не понимала, хочется ли ей заплакать от злости или по другой причине. Этот человек ее раздражал, поскольку не сознавал, как ему повезло. Он ни во что не ставил деньги, ибо был слишком богат. Джон, который всегда читал ее мысли, сжал ее руку и улыбнулся, давая понять, что эта малоприятная встреча близится к концу.

– В общем, – продолжал Ферзен, не обращая внимания на состояние Маддалены, – после того как все попытки меня женить разлетелись в пух и прах, я переехал сюда. Побывав на Капри ребенком, я влюбился в этот остров до безумия. Я купил участок земли у семьи Сальвия. Он расположен на вершине холма в северо-восточной части острова, недалеко от того места, где две тысячи лет назад император Тиберий возвел виллу Юпитера…

– У вас амбициозные планы, – с восхищением проговорил Джон.

– Да, конечно, у меня императорские планы… На этом участке я построю роскошную виллу. Эдуард Шимо уже работает над проектом. В холле возведут мраморную лестницу с перилами из кованого железа с виноградными листьями. По центру огромной библиотеки я поставлю копию Давида работы Верроккьо. А с террасы можно будет любоваться Неаполитанским заливом и Везувием. На стенах будут картины, много картин. И среди этого великолепия я буду расхаживать нагишом, как греческий бог! Нет, как покровитель поэзии Аполлон! И ничто меня не остановит!

– Искусство не должно останавливать, но… – попробовал было возразить Джон.

– Вы хотите увидеть мой участок? – перебил его Ферзен.

Джон промолчал.

– Отлично, тогда встречаемся завтра в полдень. Здесь, на площади, – продолжал барон, не обращая внимания на замешательство собеседника.

– А сейчас я устал, не буду вам мешать, оставляю вас наедине, голубки, – со вдохом проговорил он и жеманно откланялся.

После ухода барона Джон и Маддалена некоторое время молча прогуливались, погрузившись каждый в свои мысли. Поначалу розовые лучи закатного солнца стали сине-фиолетовыми, а затем все погрузилось во тьму. Соленый морской ветер благоухал лимонами, которые росли на острове в изобилии. Перед возвращением домой они остановились, чтобы полюбоваться вечерней панорамой. Внизу в порту сновали рыбаки и местные жители. В сумерках их размытые фигуры терялись на фоне пришвартованных лодок.

– Мы туда не пойдем! – вдруг воскликнул Джон, прервав молчание.

– Ты это о чем? – удивленно подняв брови, спросила Маддалена.

– О том, что завтра мы не пойдем к Ферзену, – повторил он.

– Почему? Ты так хотел у него работать… – едва слышно проговорила Маддалена. В глубине души она надеялась, что Джон откажется от предложения сумасбродного барона.

– Мне он не понравился – чересчур экстравагантный и ненадежный тип… Мне хочется писать маслом. Сорренто, Помпеи и Неаполь произвели на меня неизгладимое впечатление, поэтому я хочу посвятить себя живописи. Я нарисую тебя в образе Нериссы и Друзиллы здесь, на Капри. После Помпей я полон сил и не хочу писать картины на заказ.

– Хорошо, – ответила Маддалена. Они подошли к дому и стали спускаться по лестнице к входной двери.

– Буду работать на заказ, когда вернемся в Лондон…

Маддалена притихла. Все равно Джон не стал бы посвящать ее в причины такого решения, поэтому настаивать было бессмысленно. Она хорошо его изучила и понимала, когда лучше отступить. Джон ценил ее такт и проницательность.

– А что ты скажешь Ферзену? – робко поинтересовалась она.

– Не беспокойся, что-нибудь придумаю, – ответил он.

– Джон, послушай… Если ты так решил только потому, что этот человек меня раздражает, то я…

– Не волнуйся, любимая, прошу тебя, – перебил он.

– Хорошо.

– Я слышал, что в одном из парков Рима, – продолжил Джон после минутного молчания, едва они вошли в дом, – есть мастерские для нас, художников. Некий Вильгельм Штроль, эльзасский аристократ, построил квартиры-студии в парке, в которых принимает художников и людей искусства со всей Европы. У него нет ни мании величия, ни художественных амбиций – он настоящий меценат.

– Ты хочешь уехать в Рим? – спросила Маддалена.

– Нет. По крайней мере не сейчас, – пояснил Джон. – Вначале поеду в Лондон, а затем, если понадобится, вернусь в Италию. Мне уже давно говорят об этой вилле Штроль-Ферн, поэтому рано или поздно я тебя туда отвезу, любимая… Да и твоя деревня недалеко от Рима.

Растрогавшись, Маддалена обняла его.