Текст книги "Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая"

Добрая моя девочка, здоровье мое в порядке. Не беспокойся. Всё зависит от погоды и настроения. Это главные факторы, влияющие на меня. Не будем брать в счет всякие физиологические мелочи. Погода здесь, в Гиват-Авиве, лучше, чем у меня дома. Настроение же, главным образом, зависит от людей, окружающих меня. После многих лет опыта общения с разными, часто весьма странными, людьми, я удовлетворяюсь малым. К примеру, письмом от тебя. Получил его сегодня. И так как ты жалуешься на то, что я не приложил к предыдущему письму бюллетень, касающийся моего здоровья, сообщаю тебе данные в начале этого письма. Насчет репродукций: кто-то купил мне их, и, в знак благодарности, я повесил на стене. Я люблю голландцев, их полотна с анфиладами комнат. И анфилада эта протягивается глубокой перспективой до дальних окон. Люблю тишь и чистоту этих комнат, уверенность проживания в них, женщин, занимающихся домашней работой, мужчин, так прочно сидящих на стульях, детей, так беззаботно и без боязни занятых своими играми. Корабельщики и купцы, они не стремятся, как англичане, захватывать чужие земли, и не высокомерны, как те, по отношению к остальному миру.

Наоборот, через окна их комнат большой мир заглядывает внутрь. Короче, я тебя люблю. Но еще не выяснил для себя до конца – почему. Встретимся – поговорим. Я хочу тебя увидеть. Из твоего письма я понял, что ты не получила мое письмо.

Я послал в пятницу из Тель-Авива.

В нем я писал о том, что встречался с Шлионским, не смог сдержаться и рассказал ему твоей прозе. Коротко пересказал ему сюжет и мое мнение об этой работе. Он тут же, немедленно, захотел это увидеть. До десятого числа этого месяца он отправляется в Европу на конгресс Мира. Мы немного опоздали. Предлагаю прислать мне всё, что у тебя есть. В эти недели я более свободен и мог бы сделать тебе стильную прическу.

Почему ты задерживаешься с ответом на это предложение?

Через две недели Шлионский вернется. Я обещал ему принести твое повествование и привести саму тебя. К этому надо подготовиться. Если ему это понравится, он опубликует твою работу в следующем номере журнала “Орлогин” (“Часы”. Прим. переводчика). Я огорчен тем, что ты не получила мое письмо. Я послал его оказией – с одной из членов кибуца “Ашиомер Ацаир”, из Тель-Авива, она же не переслала тебе. Ладно. Теперь поговорим о других делах. О романтике. Романтики видят мир непосредственно…

Она писала ему, что романтики смотрят на мир непосредственно, впрямую, и потому их произведения производят на нее неизгладимое впечатление, гораздо более сильное, чем другие. Израиль же ответил, что не любит романтиков, ибо взгляд их на мир слишком упрощенный, и они загоняют своих героев в одиночество. Со временем, по его мнению, и она придет к такому же выводу. Она с ним не согласна и словами героев своего романа старается ответить Израилю.

К девочке Иоанне, альтер эго автора, присоединяются любящие ее герои: господин Леви и Филипп, Эдит и Белла. Ее вожатая из Берлина, Люба, жила в Тель-Авиве. Она исчезла сразу же после того, как посетила Наоми в кибуце Мишмар Аэмек. Израиль пытался через своих знакомых отыскать ее. Наоми подозревает, что Люба вернулась в советскую Россию, где родилась, и удивляется, что та не связалась с кем-нибудь из Движения.

Здравствуй, Израиль,

после получения твоего письма, я решила бесповоротно – продолжать писать, без всякой цензуры, что может быть более желанно.

Сейчас суббота, и я возвратилась с музыкального вечера. Его организовали музыканты нашего кибуца. Мелодии пробуждали от дремоты летней ночи. И в душе всплывали тающие и таящиеся в ней напевы. Музыка – прекрасное искусство. Никогда слово не сможет выразить то, что выражает звук. Но, быть может, эти два искусства – литература и музыка – играют разную роль в жизни человека. От музыки приливает кровь к вискам, музыка проникает в самые сокровенные уголки души, а слово извлекает занозу, что мучает душу. Приятно было сидеть на траве, слушать музыку и предаваться размышлениям, разрозненным, летучим, скачущим от темы к теме, а я была слишком расслаблена, чтобы их сдерживать.

Сейчас время позднее. Но я все же решила написать тебе. Продолжить монолог Иоанны… Нет. Это надо обсудить с тобой лицом к лицу.

Вернувшись из Гиват Хавивы, я с большим воодушевлением продолжила писать книгу. Писала, главным образом, для тебя. Не знаю, получился ли текст на уровне. Мне как-то было это неважно. Главное, чтобы ты понял: только в такой форме можно выразить то, что я хотела выразить в образе героя. Как литературный критик, ты, несомненно, все это перечеркнешь. И все-таки ты должен меня понять, как всегда понимал.

И еще. Ты явно подозреваешь, что я так и не научилась менять старое платье на новое? Научилась. Отвечу тебе мифом о сфинксе, который стоит на перекрестке дорог и задает путникам загадки. Пока однажды не решает осложнить загадку и для этого не колеблясь, храбро прыгает в бездну.

Я свою загадку тоже усложнила. И моя бездна – не более, чем желание дойти до предела.

Остальное нам доскажет человек по имени господин Леви. Он постоянно размышляет и отдается своим эмоциям.

Возможно, я скоро уйду в отпуск. Врач считает, что я должна поправить здоровье и набрать вес. Поеду на пару недель к сестре. Быть может, смогу освободиться на день-два. Кажется, я недостаточно скромна, но хочу два дня. Сможешь ли приехать ко мне?

Что же касается правок текста, не хочу тебя этим затруднять. Это работа, которую ты должен делать между прочим, а не в виде нагрузки. В конце концов, мы не ограничены временем.

Сейчас лето, и ты должен больше отдыхать. Совесть моя нечиста: вот же, навязала тебе работу именно сейчас, когда у тебя напряженный период занятий в Гиват Хавиве. И все это – из-за моей неряшливости и рассеянности.

Письму твоему я очень обрадовалась. Перечитывала его много раз. Сердце мое расположено к тебе, Израиль. Конечно, есть много весьма не простых вещей, вызывающих сомнение. Но есть нечто главное: когда мысль усложняется, становится тяжкой и путанной, я отодвигаю ее и твердо решаю – надо ее обсудить с Израилем. И всё становится как-то проще и яснее.

Чувствуешь ли ты себя хорошо? Напиши мне. Письмо это отсылаю срочно. Хочу, чтобы ты его получил завтра.

До свидания,

Твоя Наоми

Буквы письма исчезают, пробегая мимо взгляда. Строки согревают его сердце. Израиль гуляет по Берлину, и его обуревают доселе незнакомые чувства. Как человек в возрасте, больной тяжелым пороком сердца, он пытается убедить себя в том, что нельзя ему возложить на нее свои тяготы, втягивать ее в неизвестное будущее. Логика логикой, но ее глубокий ум, свежее восприятие реальности преодолевает всякую логику. Как отдалиться от острословия оригинальной молодой женщины, умеющей с такой силой абстрактно мыслить.

Ровно одни сутки одолевал его аскетизм. На следующий день он написал целых три страницы письма, дав полную свободу своим чувствам.

Час назад получил твое письмо. Понимаю: тебе тяжело меня понять. Ты ведь так мало меня знаешь. Это не дает мне покоя.

Твоего письма я ждал, как подросток восемнадцати лет. Будь что будет, Наоми, но меня переполняет чувство того, что ты – неотъемлемая часть моей жизни. Так, что грань между мной и тобой стерта. Это то приобретение, от которого с невероятным трудом и болью я смогу отказаться. Твое отсутствие я ощущаю каждый миг.

В письме, которое тебе не отослал, я писал обо всех моих мелких неприятностях. Потом подумал: какое тебе до всего этого дело? Но всё это имеет отношение и к тебе.

Я очень рад, что ты продолжаешь писать. И вовсе чтение твоей рукописи не доставляет мне труда. Наоборот, я возвращаюсь к ней, как только выдается свободная минута. Это как единение с тобой, и я большим наслаждением читаю твой текст. Он изложен отличным языком, жив, бодрит, как хмельной напиток, и я не знаю, следует ли мне что-то вычеркивать, за исключением легких исправлений стиля. Мне даже иногда кажется, что я немного насилую твой стиль, слишком придирчив, ибо иногда открывается твой не заёмный, самостоятельный стиль, так, что твой иврит не так прост, как видится на первый взгляд. Ты нашла нечто в духе этого языка и весьма искусно пользуешься этим открытием. Кстати, и твой разговорный иврит звучит, как будто ты родилась здесь, в Израиле, и поэтому я остерегаюсь его править, а иду у него на поводу. Надеюсь, он меня не предаст.

Хорошо, Наоми, что врач заставляет тебя отдохнуть. И у меня при нашей последней встрече создалось впечатление, что ты похудела. Отдыхай, девочка, может, и размышления твои просветлеют. Посещу тебя, как только выдастся свободная минута. Поговорим обо всём. А пока отставим в сторону все колебания. Вернемся к нашим трудам. Я кружусь, как лунатик, между периодами еврейской истории в своих лекциях.

Твое письмо вернуло мне покой. Ты в этом деле мастер, Наоми, проста и открыта. Есть у нас с тобой нечто общее в судьбе и в ностальгии наших сердец. Для меня в настоящем это открытие бесценно. Жму твою маленькую ладонь, Наоми, и шлю тебе всё, что нацарапал на бумаге в последние дни. Это твое. Ничего не скрою от тебя и не утаю.

Утро. Еще немного, и впрягусь в работу. Эта легкая утренняя беседа с тобой возвращает мне свободу, хорошее настроение и желание работать. Я бы хотел тебе помочь, дать все, что тебе необходимо, понести тебя на своих плечах ко всему, к чему ты хочешь дойти, почувствовать, что, когда ты со мной, шаги твои верны, путь правилен, никаких неверных отклонений. Дух наш крепок, ибо мы оба понимаем, что это такое – быть вместе. И будь, что будет, Наоми, это “вместе” еще так молодо, по сути, однодневка, и ему еще предстоит пройти много испытаний. Но если даже один день может испепелить зноем или сковать морозом – благословен мой навигатор, и хорошо знать, что он существует, и есть кто-то, кто хранит его.

Я записал для тебя все, что пришло в голову. Шлю тебе с Элиэзером Беери, который еще сегодня вернется в “Зореа”.

Всех благ и, главное, здоровья,

твой

Израиль

Сыны человеческие любят предаваться фантазиям, согласно своему нраву, характеру, темпераменту. Израиль размышляет: чтобы снять напряжение, преодолеть страхи, восполнить недостающее, предаться развлечениям, рядовому человеку необходимо восполнить реальный мир воображаемым миром. Но воображение этой молодой женщины весьма отличается от воображения обычных людей. Ее воображение – вовсе не разнообразные фантазии, сердечные мечтания или желания. Она наблюдает реальность, так, как смотрят через увеличительное стекло, пока станет виден не сам предмет, а то, что за ним скрыто. Такой талант редок. Он видит, как она стремится найти во всем глубинную сущность и выразить ее так, чтобы это стало понятно каждому. Как человек искусства, не позволяющий себе никаких скидок, она все время стоит перед нелегким выбором.

Он поучает ее: “Не втягивайся слишком в это дело. Слова художника вовсе не слова Бога живого. Ты можешь неправильно истолковать реальность и, тем самым, исказить ее”.

Некий новый внутренний мотив возникает в нём. Всё внутри у него переворачивается от тоски по этой молодой женщине. Он любит всматриваться в ее всегда чем-то заинтересованное лицо, в выражение ее взгляда, сосредоточившее в себе ум, серьезность, наивность, животную силу, но и стыдливость, и смятение. Все это волнует его сердце.

30.06.53 “Зореа”

Здравствуй,

Израиль,

Извини, что пишу карандашом. Из-за известного тебе беспорядка в моей комнате, я не могла найти ручку, и не хотела упустить возможность написать тебе письмо.

К сожалению, еще не наступило время покоя.

Борьба за молодежь продолжается. Я все еще не научилась самоустраняться и не вмешивать сугубо личное в общественные дела. Я чувствую ответственность за этих детей, которых с таким трудом собрала. И они изменились. У них открылись глаза. Как можно их вернуть в прежнее состояние, когда они уже вкусили иной жизни. Это окончательно сломает их.

После занятий с ними, по вечерам продолжаю писать. И это подобно попытке карабкаться в гору, причем, все время торопиться. От этого кружится голова и колотится сердце. И не раз приходится вернуться к началу пути, чтобы снова начать карабкаться. Очень хотела добраться до финальной точки и послать тебе эти главы, но я, вопреки желанию, не продвигаюсь ни на пядь. Может, согласишься пока получить три первых главы и часть главы четвертой? Если это возможно, напиши мне. Я пошлю тебе эти главы, или даже сама привезу. Приятно было бы сидеть рядом с тобой. Кажется мне, я подобна тем глухим, что, получив слуховой аппарат, внезапно с отчетливой ясностью слышат жужжание пролетающей мухи и другие звуки, и они ужасно страдают от этого. Рядом с тобой мне хорошо, я готова слушать тебя бесконечно, но можно и не говорить. И возникает та внутренняя связь, которую мне так трудно найти, ни в беседе, ни в жизни – из-за этого жужжания.

Может, пример несколько примитивен, но через него легче всего объяснить то, что меня мучает. И ты, несомненно, извинишь меня. Как твое здоровье? Посылаю тебе то, что ты просил, хотя не знаю, заинтересует ли тебя это. В любом случае, книга очень интересная. В эти знойные дни я только и думаю, как ты там себя чувствуешь в этом котле, в Гиват Хавиве. Больше обращай внимание на свое здоровье, больше отдыхай. Но писать мне ты можешь в любом случае,

твоя

Наоми

Воображение, возвращающее в Германию, пробуждает в ней сильнейшие чувства. Возникают и не дают душе покоя мелодии прошлого, без слов, едва улавливаемые, но не исчезающие. Она пытается ввести Израиля в тайны творчества. Начало его предваряет этап тезы – описание реальности, мучительное, с трудом переносимое, жужжание, которое она не в силах выразить в словах. Жужжание не отстает от нее даже тогда, когда она чистит картошку. Она не может никак эту мелодию узнать. В такой нейтральной позиции – слова вообще не возникают.

При переходе от тезы ко второму этапу – антитезе – положение усугубляется. На этом этапе удаления от натурализма и погружения в чистейшее воображение звуки властвуют над ней. Бесконечная мелодия пытается прорваться неким смутным мотивом. Его и породило жужжание, которое, наконец-то, превращается в песню. Автор не в силах выбраться из-под пресса звуков, чтобы овладеть этой песней. Но творение начинает обрастать плотью. И только на третьем этапе теза и антитеза соединяются, образуя целостную картину. Натурализм и воображение, сливаясь, создают синтез. И почти лишенное сознания, творение начинает рождаться как бы само по себе, своими силами. Мелодия, скрытая в нем, диктует развертывание событий сюжета. Образы, сталкивающиеся внутри творения, обретают форму. У каждого чувства возникает свой особый ритм и мотив. Содержание связано с мелодией души.

А на работе все еще много проблем. Израиль ошибся. Дети и подростки, которых она собрала из иерусалимских трущоб и занималась с ними, не были приняты в кибуц, и, несмотря на то, что уже приобщились к новой жизни, вернулись бродяжничать на улицу.

06.07.53 Бейт Альфа

Наоми, несколько дней я валялся в постели, смотрел в потолок, старался ни о чем не думать. Не читал, за исключением одного повествования, от которого невозможно было оторваться.

Прилагаю к письму две главы, в которых немного поправил стиль. Вычеркнул очень мало. Когда мы встретимся, объясню тебе, почему я вычеркнул некоторые места. Остальные мои замечания приложены к рукописи.

Приближаются выборы. Составляются списки кандидатов.

Проблем хоть отбавляй.

И все же мы живем в интересное время. Я рано начал читать газеты, был свидетелем некоторых исторических событий, и порой чувствую себя зрителем на большой арене, и получаю наслаждение от колоссального спектакля, в котором сам по себе играю некую роль, пусть несущественную, второстепенную.

Рассказывал ли я тебе когда-нибудь о кибуце Бейт Альфа? Для меня это глава интереснейшей истории. Я имею в виду раскол кибуца. Мне объяснили причины столкновения, происшедшего, примерно, 12 лет назад. И в этом, я бы сказал, местном событии, я увидел причины великого столкновения. Не смейся, если я скажу тебе, что на этой основе большие исторические события мне более понятны.

Сейчас происходит столкновение мира и войны. Я уверен, что мир победит, и ничто американцам не поможет.

Нынче я лишь бегло просматриваю газеты, а вот повествование твое читаю скрупулезно. Затаив дыхание, прочитал историю доктора Ласкера, Эдит и Беллы. Мы уже говорили об этом. Но, более внимательно перечитав, я понял, что в каждом этом образе заложена частица твоей личности, а также других, встреченных тобой по жизни личностей. Я понял твою жизнь, которая была до сих пор, и ту, которая длится сегодня. В тебе скрыто много обликов. Наоми, в этом трудность, отделяющая тебя от окружения. Эта твоя многоликость не понятна простым людям, которые тебя окружают. Люди этого не прощают. Из глубины этой своей многоликости ты явно смотришь на них снисходительно. Она ощущается ими и отталкивает от тебя. Ты не должна даже что-то говорить, они без слов это чувствуют, и это их сердит. Это же ощутимо и в том, что ты пишешь. Главное, суметь передать суть эпохи через душу и характер героев.

Сомнения нет: ты – писатель.

Несмотря на то, что исповедь Ласкера длинная, читал я ее с большим интересом, так, что весь мой послеполуденный сон не состоялся. И это я читал второй раз!

Посылаю тебе две главы и прошу ускорить их копирование. В таком виде их нельзя показать Шлионскому. А я хочу это сделать как можно быстрее. Третью главу я прочел, но хочу ее еще раз прочесть.

Сейчас жаркая погода. Но по вечерам прохладный ветер скользит с гор Гильбоа, обвевает и успокаивает. Какие-то неприятные ощущения не дают покоя, но это чепуха. Сейчас идет уборка цитрусов. В прошлом я работал с утра до вечера под пылающим солнцем, руки были липкими от сочности и сладости грейпфрутов, которые без конца всплывали перед моим взглядом, стоило лишь закрыть глаза, и днем, и ночью. Душ освежал и успокаивал. Ночью мы были опьянены бродильными запахами и усталостью. Этим и благословенна уборка урожая.

Твой Израиль

Он видит свою цель: создать из нее писательницу мирового масштаба. Временами он различает в ней задатки гения, но, быть может, он ошибается, и нет в ней ничего необычного. Душа ее все время пребывает в напряжении. Она считает эти душевные борения и страдания уделом еврейского характера. Она видит себя библейским Иовом в женском обличии.

16.09.07 53 Бейт Альфа

Как это приятно, читать, что ты хочешь сопровождать меня во всех моих малых заботах, но, я полагаю, что у тебя самой полно забот. Жизнь у тебя не спокойна, полна колебаний и сомнений. Мне знакомо это напряжение. Оно было со мной многие годы. И речь вовсе не об особом характере, как ты считаешь. И ничего здесь нет от Иова. И вообще, какое может быть сравнение между Иовом и Прометеем! Знаю, что это любят сравнивать, подчеркивая разницу между иудаизмом и эллинизмом. Но Прометей был сыном богов, почти равный Зевсу, против которого он восстал, забрав у него огонь и свет во имя людей. Так эллины объясняли, каким образом эти дары к ним пришли, ибо, по их мнению, боги были отъявленными эгоистами, и каждый из них фанатично хранил то, что ему принадлежало – женщин и всё остальное. Иов совсем иное дело. Он не был сыном богов. Он был человеком. Ему Сатана назначил испытание. Он был обижен судьбой. Всевышним. Мощнейшей силой. И он пытался объяснить Ему причины своей горькой судьбы, явно ему не понятные. Он был поражен путями Всевышнего, как человек, желающий понять, что случилось с его судьбой. Ведь он потерял всё. Какое же тут сравнение, черт возьми! Ты только начинаешь жить. Все еще перед тобой. Ты еще молода и уже успела накопить большой опыт жизни, обрести определенную позицию, создать нечто. Откуда эти бесконечные жалобы! Ты колеблешься? Понятно: должна выбрать для себя путь. Тяжело? Не так уж ужасно. В конце концов, ты найдешь его. Терпение, терпение, сестра, все прояснится. Ты напряжена? Сними его с себя, успокойся. Хочешь сбросить с себя какую-то тяжесть? Сбрось. Только действуй разумно. Выясни, что следует сбросить, а что – нет. Есть у тебя время, никто тебя не подталкивает. Перед тобой большой мир, полный возможностей. Даже если в юности у тебя что-то осложнилось.

Литературное творчество – дело весьма серьезное. И сомнения – удовольствие для души. В любом случае, я по-настоящему радовался, читая твой текст и вспоминая твои слова о том, что ты видишь в искусстве возможность превратить образ в типаж, обратить субъективное событие в жизни человека в элемент станового хребта мироздания.

Переписка ориентирует ее в сочинении романа.

Она пишет о своих сомнениях: “Сохранять волшебство интимных переживаний, их правдивость, и при этом открывать лишь самое характерное в них, что и есть настоящая правда? Что выразить труднее?” Израиль отвечает: “Вторая часть предложения верна. Это характерно для всех людей, когда дело касается такой деликатной темы. Интимное индивидуально. Характерное – тоже интимное дело человека. И это – типично”.

Она отмечает в письме поэму Шиллера об отражении в зеркале. Он отвечает, что не помнит такую поэму, и дополняет в письме от 17.07.53 – Твое понимание верно и, мне кажется, направление твоей работы верно. Трудность в том, что твоя борьба с героями и их мышлением – это и твоя борьба с самой собой. Плохо это или хорошо, виновен герой или невиновен, – всё это не дает тебе покоя. Не понимаю тебя, когда ты пишешь – “Сочинение – это душевная акробатика”. Акробатика? Это, по сути, искусство – совершать определенные движения. Твой литературный труд – это великая душевная борьба, это итог твоей жизни, всех ее страданий и достижений. Всё это понятно само собой. Главное, вперед, Наоми, принимай страдания с любовью, и ты выйдешь из этих борений очищенной и закаленной. Я же помогу тебе всем, чем смогу. Поверь мне, что я это сделаю любыми методами, ибо это уже стало моим весьма личным делом.

Я тебе уже говорил, что ты явно не ощущаешь, насколько в каждом твоем образе скрыта частица тебя самой. И так как ты со мной откровенна, как и я с тобой, я надеюсь, что ты не захочешь это отбросить и будешь продолжать свою линию. Она верна. Так создается объективная правда.

И раз уж мы дошли до сентиментальной точки и вновь перешли к объективным делам, мне следует вернуться к своей работе. Вечером напишу тебе.

(письмо не подписано).