Текст книги "Королева в раковине"

В Берлине свирепствует ужас. Нацисты сеют панику среди граждан. Слух о том, что красные планировали организовать в Германии революцию, такую же, как в России, подливает масло в огонь. Поджог рейхстага дает Гитлеру возможность разогнать парламент. Согласно указу «О Чрезвычайном положении для защиты народа и государства», который Гитлер заставил подписать старого президента, верные Гитлеру молодчики производят аресты без всяких ограничений.

Наконец-то и у деда открылись глаза. Гитлер укрепляет свою диктатуру, и вовсе не является марионеткой в руках Фон Папена, как полагают в еврейской общине.

Гитлер послал полицию, в которой действуют члены нацистской партии, уничтожить оплот красных – Вединг. Жители Вединга в панике бежали в рабочие пригороды Берлина.

Жизнь государства оказалась в руках власти, лишенной всяческих ограничений. С того момента, как Гитлер стал главой правительства Рейха, у него появилась юридическая возможность ввести любое чрезвычайное положение. Без малейших колебаний Гитлер ограничивает личную свободу каждого немца, отменяет право на выражение собственного мнения, включая свободу печати, запрещает объединения и собрания. Он отдает приказы об обысках, конфискации и ограничении владением имущества. С этого момента можно нарушать неприкосновенность личности, перлюстрировать переписку каждого, прослушивать его телефоны и телеграфные сообщения. Вдобавок к этому, власть во всех землях Германии переходит в руки центральной власти Рейха. Дед запирается в своей комнате, и печальное выражение его опавшего лица красноречиво свидетельствует о его переживаниях.

Атмосфера угроз и ужаса гуляет по гимназии имени королевы Луизы. Согласно приказу, весь учительский состав должен публично поддерживать нацистский режим. Те из учителей, кто не согласен с этим, уволены. Охранник Шульце на перемене оставляет входные железные ворота. Его сменили два эсэсовца, наблюдающие за толкущимися во дворе ученицами. Неожиданно крик одной из учениц всколыхнул весь двор:

– Так ему и надо! Он ведь социал-демократ!

Бертель прижалась к стене. Друга ее покойного отца в наручниках демонстративно вели через толпу учениц. Как высокопоставленный активист социал-демократической партии, он обвинен в деятельности против нацистов. Доктор Герман, подняв голову и напрягая спину, шел между двумя эсэсовцами. Бертель оплакивала про себя судьбу любимого директора. Даже отчитывая ту или иную ученицу, он был предельно деликатен, и, несмотря на это, нашлись ученицы, вслух радующиеся его аресту.

Доктор Герман пришел в аристократическую школу, как представитель Веймарской республики в начале двадцатых годов. Многие из учителей, принадлежащие к немецким националистам – "дойч-национале", кривились за его спиной: ведь он был либералом. Учителя, верные кайзеру, находящемуся в изгнании, были ожесточены против него, когда он возвел в консервативном германском учреждении памятник французскому просветителю Жан-Жаку Руссо. За его спиной обсуждали его высказывания по поводу критических замечаниях в его адрес. Директор шутил по поводу висящих на стенах школы портретов королей, кайзеров, полководцев, министров. И вот нацисты захватили власть, и доктор Герман был позорно уведен в наручниках из школы на виду у всех. Обвиненного в социал-демократической деятельности, его ожидала тюрьма или расстрел.

«Кто я?» По дороге домой Бертель с отвращением топчет ботинками нацистские листовки, разбросанные по всему городу и разъясняющие новые порядки, и внутренний голос не отстает: «Нацисты правы. Ты – клоп. Ты уродлива. Нет, нет, это вовсе не так. Нацисты лгут. Просто отец мой совсем не знал, что это такое – иудаизм! Нет, евреи не клопы!»

Бертель борется со злыми голосами. Отец ошибался! Время еврейства не прошло. На Бертель внезапно нападает слабость, руки бессильно обвисают, она беззвучно кричит: «Я хочу умереть, только умереть»… Ее бросает то в жар, то в холод. По ту сторону моря у нее есть родина! Отчаяние сменяется гордостью.

– Арестовали доктора Германа! Я не вернусь в школу! – истерично закричала Бертель, входя в дом. Успокоившись, она подробно рассказала об унижении, которому подвергся доктор Герман на глазах всей школы. Лотшин предлагает перевести ее в еврейскую школу, Гейнц возражает:

– Ты учишься в лучшей школе Германии, ты отличница. Никакой Гитлер тебя оттуда не выгонит. Мы дали слово отцу, что ты будешь учиться. Никто тебе не помешает завершить учебу.

Он звонит старенькой матери доктора Германа. Ни она, ни его сестры не знают, где находится доктор Герман.

В школе все изменилось. Назначен новый директор-нацист. Привратник школы Рихард Шульце, чье строгое лицо наводит страх на учениц, стоит у входных ворот в нацистской форме и весь сияет. Он шагает по двору и коридорам школы, выпрямив спину, как генерал. Бертель в страхе убегает от него. Порядки в школе изменились. Вдобавок к коллективному пению гимна «Германия, превыше всего», которым начинается каждый день занятий, теперь поют еще и нацистский гимн. Учителя с мировоззрением, близким к социализму, исчезли, торжественные церемонии без конца проходят в актовом зале, и «молодежь Гитлера» расхаживает в парадной нацистской форме. Принят закон о том, что вся немецкая молодежь отныне принадлежит «гитлерюгенд». Они должнв носить белые рубахи, черные галстуки, синие брюки и юбки, думать о национальной гордости и демонстрировать самоуверенность, которая должна отличать гитлеровскую молодежь. В отличие от них, Бертель и ее товарищи разгуливают в рабочих одеждах пионеров-сионистов. Темные рубахи не придают им уверенность, отличающую молодых антисемитов. Бертель чувствует себя жалкой и уродливой по сравнению со школьницами, поющими песню из фильма «Гитлерюгенд», который сразу же захватил школу.

 
По травам зеленым в сумрачный вечер
Скачет конь, и нет его краше.
Давайте, выйдем грозе навстречу,
Ибо грядущее – наше.
 
 
День отдает свое золото морю,
Белеет береза – нет дерева краше.
Мы небо захватим, мы с бурей поспорим,
Ибо грядущее – наше.
 
 
Лист зеленый пчелу обнимает,
Голос птиц доносится с пашен.
Мы победим, ибо каждый знает —
Грядущее – наше.
 
 
Родина, я тебе говорю —
Нет сильнее тебя и краше.
Хочу лицезреть восходящей – зарю,
Ибо грядущее – наше.
 

Грядущее принадлежит гитлеровской молодежи, но не семи еврейским школьницам, которых вызывают в гимнастический зал. Там их ожидают шесть эсэсовцев, уже ставших постоянной частью школьного пейзажа. У стены стоят двое учителей. Украдено в раздевалке платье одной из школьниц старшего класса. Эсэсовец приказывает еврейкам выстроиться по росту. Бертель, самая маленькая и худая, замыкает ряд.

Эсэсовец указывает на нее со смехом: «Поглядите на эту уродливую карлицу!». Он приказывает ей приблизиться к низкой сцене, на которой выстроились остальные шестеро. Один из эсэсовцев подставил ей ножку. Остальные громко захохотали.

– Открой ранец! – приказал металлический голос другого эсэсовца.

Двумя руками он порылся между ее книг и тетрадей. Она вернулась в ряд и заплакала навзрыд. После тщательного и настойчивого обыска всех семи ранцев, нацист заорал:

– Только еврейка могла украсть платье! Немецкая девочка не крадет. Если платье не будет найдено, вы все пойдете под суд.

Раздалась команда: "Разойтись!" И еврейские девочки строем вышли из спортивного зала. Когда Бертель прошла мимо учителя латыни, который присутствовал при унизительном зрелище, рука его скользнула по ее голове, словно он хотел сказать: «Я с тобой».

Дед, Гейнц, Лотшин, Фердинанд, Фрида и близнецы сидели вокруг обеденного стола, когда туда ворвалась Бертель, несвязно рассказывая о нанесенном ей оскорблении. Гейнц посадил ее к себе на колени, гладил ей волосы и просил успокоиться. Все в один голос закричали:

– Больше в эту школу ни ногой!

Гейнц решительно заявил:

– Это был твой последний день в этой школе. Но почему ты плачешь? Гордись тем, что ты еврейка.

Гейнц закурил сигару и после долгой паузы сообщил, что доктор Герман, взятый в гестапо, исчез, словно его поглотила земля. В среде социал-демократов ходят слухи, что он заключен в совсем недавно построенный концлагере Дахау. Там его пытали и убили. Бертель поднялась в свою комнату и швырнула в угол ранец. Доктор Герман уже не вернется в школу, так же, как и еврейские ученицы. Для нее же с этого момента единственным духовным домом стал сионистский клуб. Теперь все свое время она отдавала Движению и урокам иврита у раввина Хаймовича.

Угрозы нацистов загнали евреев в дома. Впервые из уст Гейнца прозвучало заявление о том, что им всем следует гордиться своим еврейством. Это было сказано на очередном ежемесячном собрании друзей покойного отца. Гейнц сказал одному из собеседников, что многие из нас могли годами не вспоминать о своем еврействе, но теперь, когда нам кричат, что мы евреи, мы не можем отказаться от еврейства. Бертель подстерегла Гейнца после того, как все разошлись. Она напомнила брату о его столкновении с отцом по поводу смешанных браков и повторила его слова: «Что странного в женитьбе на христианке». Гейнц ответил: «Сегодня я бы так не сказал».

Стук сапог и настойчивые удары в дверь раздались ранним вечером. Лицо Гейнца исказил гнев. Бумба, как пружина, рванулся к пылесосу, стоящему в нише в гостиной. Лотшин тянет за руку Бертель, торопя ее в свою комнату. Фрида остолбенела. В одно мгновение лицо ее состарилось.

– Ты почему обслуживаешь евреев? – двое эсэсовцев в черных мундирах с множеством значков грубо толкают ее в сторону.

– Я не служанка, я – экономка.

– Мы вернемся через три дня. Найдем тебя здесь – пошлем в концлагерь.

Эсэсовцы протягивают Гейнцу приказ: в течение трех дней ему следует избавиться от фабрики. Они начинают рыскать по комнатам и коридорам, забирая все, что им попалось под руки и понравилось, и покидают дом. Шестидесятилетняя Фрида заходится в рыданиях. Она не может оставить детей, которых растила, несмотря на угрозы.

Дед, подобно белой статуе, прирос к стулу. Дело всей его жизни рухнуло на его глазах. Мечта о создании династии литейщиков исчезла. Фабрика переходит в руки правительства. Ему дано три дня для распродажи оборудования. Адвокат-нацист, Рихард Функе ведет переговоры Гейнца с покупателями оборудования. Рабочие получают выходные пособия.

Дом погружен в депрессию. Усиление нацистов ставит евреев Германии в новую ситуацию. Только вчера гордые и уверенные в себе, они в единый миг стали отбросами общества. Евреи унижены, они оказались беззащитными перед насильниками. Черные свастики нарисованы на всех столбах электрических и телефонных линий, на заборах и стенах еврейских учреждений и жилых домов. Запреты следуют один за другим. Евреев попросту вышвыривают из германского общества.

Уже не раздается колокольчик молочника. Белая машина, развозящая молоко, перестала останавливаться у еврейского дома. И повернуть колеса в обратную сторону, в прежнее положение, невозможно. Не спасают ни деньги, ни имущество.

Рост национального самосознания и солидарность с невероятной силой охватывают еврейскую среду. Еврейские клубы полны народа, общественная и культурная жизнь в них бьет через край. Этим живет Бертель в клубе Ашомер Ацаир. Руфь, Ильзе и Лотшин активно участвуют в работе спортивного клуба «Бар Кохба». Лоц опередил всех, более года назад перейдя из христианского спортивного клуба в еврейский. Дети чувствуют себя хорошо в еврейской атмосфере. Уходит чувство беспомощности. Впервые у молодых членов семьи Френкель появляются еврейское самосознание, еврейская солидарность и сплоченность. На фоне страшной опасности родилось нечто освежающее и необычное, вторгшееся в ассимилировавшийся в течение многих лет дом. Не дает покоя рев громкоговорителей из дома покойной баронессы, ставшего клубом гитлеровской молодежи. Этот рев колышет стол и тарелки в столовой дома Френкелей. Дед бормочет:

– Хорошо, что смерть избавила Артура от необходимости видеть всю эту мерзость.

– Бумба, ты еврейский мальчик, убери сейчас же этот клинок вместе с ножнами с пояса, – жестким голосом говорит Гейнц.

– Это неправда, неправда, я не еврейский мальчик! Ты лжешь, Гейнц, – кричит Бумба, сжимая кожаные ножны клинка.

– Не жди нацистских подростков, которые хулиганят на улицах.

Гейнц резким движением выхватывает клинок из ножен, швыряет его через всю комнату. Фрида нагибается и убирает предмет спора.

– Сиди тихо, мальчик. Не так уж плохо быть евреем, – дед понимает, что творится в душе маленького внука, который никак не может вникнуть в события этих дней, нарушающие покой дома.

Нацисты разогнали рейхстаг. Сразу же после выборов 5 марта они объявили коммунистическую партию вне закона и захватывают все государственные учреждения. В доме ждали выборов, как чуда. Но худшее происходит изо дня в день. Нацисты в новом рейхстаге составили решающее большинство – 44 % голосов. У коммунистов только 8 % голосов избирателей. Дед швыряет на стол газету. Нацистские главари не теряют ни минуты. Они торопятся обосновать свою тоталитарную политику. Газеты и радио сообщают о создании нового концлагеря Дахау, строительство которого завершено, и там пребывают тысячи политических заключенных. Это противники национал-социалистической власти, социал-демократы, коммунисты и евреи.

Дед не поднимается с постели и ни с кем не хочет обсуждать последние события. Только об одном он попросил, еле слышно но решительно: внуки его должны бежать из Германии без него. Он уже слишком стар, и жизнь свою хочет закончить в Германии. Нет у него душевных сил заново строить жизнь в чужой стране. Гейнц и Лотшин сказали, что не уедут без него. Немцы преступно предали евреев. В аристократическом квартале Вайсензее из окон роскошных вилл свешиваются нацистские флаги. На их небольшой улице имени Гёте нацисты властвуют уже не только в клубе гитлеровской молодежи напротив их дома. Красные флаги с черными свастиками развеваются на ветру между высокими деревьями на площади. Дед упрямо не хочет выходить из дома, не хочет наткнуться на нацистов, на их шествия. Он молчит, потому что не хочет говорить по-немецки.

Март 1933 года. Конституция Веймарской республики используется теперь только в качестве издевки. «Закон о порядке утверждения на должности» принимается абсолютным большинством рейхстага. Гитлер, на основании 48-го параграфа Веймарской конституции, утверждается верховным главнокомандующим, ответственным за порядок и безопасность.

Наивные евреи совсем пали духом и все же еще не различают чудовища, которое протягивает свои щупальца к их имуществу и к ним самим, ставшим ненужными. Еврейская журналистика еще не приспособилась к новому положению и все еще призывает евреев бороться за свои права. Коммунисты, социалисты, люди свободных профессий арестованы. Отец Рени Прагер, один из важных деятелей социал-демократической партии, заключен в концлагерь Дахау. Их, дом, принадлежавший партии, конфискован. У ее матери нервный срыв. Несчастная Рени нанялась работать помощницей в немецкую контору, она нуждается в каждом пфенниге. Наоми чувствует себя обязанной ей помочь. Каждый день она забирает ее с работы к ним домой на обед.

Гейнц добивается разрешения эмигрировать во Францию, к родственникам в Париж. Таким видится временный выход из положения. Дед же говорит, что Гитлер не удовлетворится Германией, оккупирует всю Европу, и просит внуков уезжать в Соединенные Штаты. Гейнц согласен с дедом: Гитлер прорвет линию Мажино. Если он осуществит свои угрозы, вся Европа попадет в его руки. Дом лихорадит от советов. Кто уплывет в Южную Америку, а кто – в Палестину?

Единогласно решено. Бертель, сионистка, отправится в Палестину. Туда же, следом за ней, – Бумба. Старшие братья уедут в Аргентину, единственную страну, ворота которой раскрыты для евреев. Руфь с мужем и сыном от первого брака Гансом готовятся к отъезду. Она добивается визы на далекий континент. Хочет добраться с семьей до Швейцарии и оттуда пересечь океан до Буэнос-Айреса. Ильзе и ее жених Герман Финдлинг, студент медик, тоже намерены эмигрировать в Южную Америку. После получения им диплома, они поженятся и проведут медовый месяц в Париже. Лотшин останется с дедом в Берлине. Потом она исполнит обещание, данное отцу: уедет в Палестину, чтобы взять на себя заботу о Бертель и Бумбе. Старшие братья считают, что она сошла с ума. Дед ее поддерживает. Говорит, что с Бертель бесконечные проблемы, а Бумба устроится даже на Северном полюсе.

Бертель переживает, избавится ли странный дядя Альфред от иллюзии, что положение не может быть хуже, оставит ли преподавание иудаизма в университете в Карлсруэ и своих студентов. Бертель помнит разговор дяди с Гейнцом о том, что нацисты выйдут из подполья и победят на выборах. Это было осенью 1933, когда на семейном празднике Гейнцу было передано руководство литейной фабрикой.

– Дядя Альфред, – Гейнц нервно курил. – Наступили трудные, смутные дни.

– Что ты имеешь в виду? – дядя-профессор протер очки.

– Ты не обратил внимания на события, на сильнейший кризис, который свалился нам на голову?

– А-а, Гитлер? – дядя надел очки.

– Большая беда.

– Если Гитлер придет к власти, прекратится пропаганда против евреев. Нацисты не откажутся от еврейских голосов на выборах.

– Быть может, ты и прав, – Гейнц стряхнул пепел с сигареты.

Бертель нервничает. Филипп покинул дом, оставив тяжелое чувство приближающейся катастрофы. Как адвокат, выбранный еврейской общиной для защиты ее интересов перед властями, он рассказывал, какую отчаянную войну ведет с бесшабашностью и наивностью евреев. Он обращает их внимание на выдающихся евреев, которые совершают решительные поступки. Ученый Альберт Эйнштейн, который поехал в Соединенные Штаты с курсом лекций, завил, что не вернется в Германию из-за нарушений прав личности и равенства перед законом. Изобретатель газового оружия, крещенный еврей Фриц Хабер, который присоединился к требованию изгнать Эйнштейна из Прусской академии из-за его заявления, подал в отставку с поста главы института имени кайзера Вильгельма по физической химии в Берлине после того, как от него потребовали уволить из института всех евреев-ученых. Фриц Хабер бежал в Британию. Философ Герберт Маркузе и знаменитая актриса Элизабет Бергнер сбежали из Германии. Писатель Томас Манн, не еврей, предпочел оставить отечество после того, как отказался присягнуть нацистскому режиму.

Ассимилированные патриоты, явно не понимающие, что происходит, поднимают голос протеста против запретов, объявленных нацистским режимом. Они, создатели высокой культуры, уверены, что Германия в них нуждается, и не откажется от них. Еврейство Германии не желает читать пророчество, начертанное на стене. Филипп борется с распространенным в общине мнением, что Гитлер прибегает к террору лишь для того, чтобы укрепить свою тоталитарную власть. К воззванию Юлиуса Штрайхера, грубого редактора еженедельника "Дер Штюрмер", провозгласить первое апреля днем бойкота евреев, опубликованному в его еженедельнике по указанию партии, в общине вообще серьезно не относятся.

31 марта. Ящики с вещами Руфи, ее мужа и сына Ганса вынесены в гостиную. Фрида стоит на коленях у открытого ящика, вертит ручку серебряного половника и плачет:

– С восемнадцати лет я наливала суп этим половником и вот, из-за Гитлера я больше не буду его держать.

В глазах Гейнца, Лотшин и Бертель стоят слезы. Дед прижимает половник к груди Фриды и успокаивает ее:

– Половник твой, Фрида, он будет с тобой всегда.

Первое апреля. День бойкота. Холодно. Самолеты пролетают низко над домами. Из всех громкоговорителей раздаются националистические речи и песни. На улицах бесчинствуют нацисты. Лотшин и Бертель идут по центру города. Со всех сторон надвигаются на них люди с плакатами – «Бойкот!!», и слышны крики нацистов: «Смерть евреям!». Впиваются в уши клаксоны полицейских машин, ревут моторы мотоциклов нацистов. Отряды штурмовиков и эсэсовцев заполнили город. Нацисты в коричневой форме стоят у еврейских магазинов, следя за тем, как граждане соблюдают бойкот. В этот день членам еврейского молодежного движения запрещено ходить по городу в форме. Бертель решила в знак протеста поехать в еврейский магазин. Он находится в пролетарском квартале, недалеко от еврейской улицы Гренадирштрассе. Она решила купить синий плащ, который носят в движении, объясняя, что старый плащ запятнан чернилами. Лотшин вышла с ней. Ее арийская внешность защищает смуглую сестру.

Глаза видят, уши слышат. Громкоговорители орут: «Немцы! Защищайте себя! Не покупайте у евреев!». Надписи на витринах полны ошибок, намеренно унижающих евреев, которые портят немецкую культуру и язык. Активисты нацистской партии навешивают на бойкотируемые магазины плакаты с желтой звездой Давида. Стоя по двое у каждой двери, нацисты не дают покупателям-немцам войти в еврейские магазины. Хулиганы и штурмовики врываются в торговые лавки, рушат все, что попадается под руки, избивают и топчут евреев, всех подряд, без разбора.

– Бертель, надо преодолеть страх. Покажем нацистам, что мы смелы и не боимся их.

Лотшин зорко смотрит по сторонам на плакаты и лица орущих нацистов. Она чувствует, как дрожит сестра.

«Надо изгнать евреев!», «Не покупайте у евреев!», «Евреи – клопы!».

Бертель не оставляет ощущение, что со всех сторон ее преследуют звериные взгляды.

Они вошли в еврейский магазин с черного хода. Лотшин купила два синих плаща. Бертель замкнулась в себе. Она не верит нацистам. Евреи – не клопы. Она думает о доме, и облик отца стоит перед ней. Что-то отрицательное есть в иудаизме, думает она. Отец от нее что-то скрывал, не хотел, чтобы она это знала. Отец благороден. У него была у него причина скрывать от нее ответ на ее назойливый вопрос: что означает – быть евреем.

– Лотшин, что это такое – еврейство?

– Никогда об этом не думала.

– Жизнь без этого знания тебя не беспокоит?

– Не думала об этом и не страдала от этого.

Бертель снова погружается в себя. Гейнц на ее вопрос ответил:

– Этот вопрос для меня слишком труден.

Девочка мучается вопросом, что такое – еврей, и, вообще – национальность.

А в гостиной все охвачены страхом.

– Иисусе, в память о вашем отце, вы не должны подвергать опасности ваши жизни, – кричит Фрида.

Дед требует от внучек поклясться, что они больше не повторят эту глупость. В эти безумные дни смертельно опасно типичной еврейке Бертель шататься по улицам.

Вечерние сумерки опускаются на город. Дед в шоке. Его сын Альфред сбежал из маленького университетского городка Карлсруэ в Берлин с двумя чемоданами, набитыми книгами. Его глубокие голубые глаза полны страха. Он рассказывает, что студенты вышвырнули его из аудитории с криками и тумаками. Разбили ему очки и разорвали темный выходной костюм. Эсэсовцы призывали студентов бесчинствовать и нападать на еврейских профессоров. Дед не понимает происходящего. Его сын, профессор, специалист по древним языкам, бледен, растерян, руки его опущены, как плети. Большие синяки покрыли все тело. Он испуганно моргает и все время трет глаза. Дед достает запасную пару очков и протягивает сыну. Дед пал духом. Только вчера он был королем в своем дворце. И вот в течение ночи его преуспевающий еврейский род и в Берлине и в Силезии разорен и унижен. Хулиганы и бандиты пришли к власти, изменив в единый миг облик его любимого отечества. Сын Альфред предпочитает остаться в Берлине, чтобы раскрывать евреям смысл иудаизма. Дед велит ему уехать вместе с семьей в Южную Америку.

Гейнц позвонил родственникам в Силезию, чтобы спросить, как у них прошел день бойкота. Френкели не поняли, о чем он говорит.

– Этого не было по всей Германии. Только в больших городах.

Дед немного взбадривается. Волна протеста прокатывается по Западной Европе и Соединенным Штатам Америки. Евреи и не евреи угрожают полным бойкотом Германии. Домочадцы и родственники приходят в себя после черного дня, который пронесся над Германией, обсуждают случившееся событие с осторожным оптимизмом. Решительность мирового человеческого катализатора необходима для оздоровления экономики. Нацисты не смогут укрепить катящуюся вниз экономику без прямой или косвенной финансовой помощи всемирного еврейского сектора. Третий Рейх не нанесет ущерба международным экономическим связям, промышленным предприятиям и банкам, владельцы которых или компаньоны – евреи. В доме Френкелей полагают, что невыносимое положение смягчится.

Но Гейнц не верит. Он знает, что единство семьи уже не удастся сохранить.

Второе апреля. Бертель рассказывает в подразделении о протестах против бойкота. Рени говорит, что ее отец уже месяц сидит в концентрационном лагере Дахау, а мать все время плачет. Бертель, не задумываясь, отдает ей один из двух купленных плащей. В клубе шумно и тревожно. Воспитатели и воспитанники без конца обсуждают создавшееся положение. Очередная антиеврейская демонстрация не принесла ее организаторам желаемого успеха. Возбужденная подстрекателями толпа не набросилась на евреев.

Однако день бойкота еврейских магазинов глубоко врежется в сознание евреев Германии. Со страниц газеты на идиш "Идише Рундшау" Роберт Велтш, один из лидеров германских сионистов, взволнованно обращается к евреям: «Носите с гордостью желтый знак на груди».

Нацистская Германия хочет лишить евреев чести, и сионистский лидер говорит: «Евреи предали еврейство, а не Германию. Они пытались увильнуть от еврейской проблемы и, таким образом, стали пособниками тех, кто стремится унизить еврейство. В дни национальной революции германского народа и полного развала понятий старого мира, не отчаивайтесь! Евреи – не враги нации, евреи не предали Германию. Если и предали кого-то, так это самих себя, свое еврейство, ибо не носили с гордостью свое еврейство, увиливали от еврейской проблемы и сами навлекли на себя унижение. Отчаяние не поможет, и ношение щита царя Давида на груди вовсе не является отрицанием нашей чести».

В сионистском молодежном движении все взволнованы. Воспитатели и воспитанники надевают форму только там, где их не видят посторонние. Все говорят о фильме «Гитлерюгенд». Только светловолосые воспитанники могут себе позволить войти в кинотеатр. Бертель послала Фриду, чтобы она посмотрела фильм и подробно пересказала ей его содержание. Рыжий Бумба, не очень похожий на еврея, решил пойти с Фридой.

В конце концов, Реувен согласился пойти с Бертель в кино, уговорив девушку спрятать черные, как уголь, волосы под шляпой. Затем она рассказала о фильме в молодежном движении, и все единогласно решили, что показанный в фильме коллективный портрет гитлеровской молодежи глуп. Среди евреев тоже немало коренастых, высоких, сильных блондинов.

Седьмое апреля. Дом Френкелей вновь потрясен. Режим провозглашает, что евреи – враги нации. На первой полосе газеты «Дер Штюрмер» опубликован «Закон об основах государственной службы» По этому закону евреи изгоняются из общественного и государственного сектора. Дед не может уснуть. Он запирается в своей комнате, лишь иногда выходя в коридор. Лицо его печально, глаза красны. Миллионы отчаявшихся безработных-арийцев бесконечно благодарны Гитлеру за освобожденные рабочие места. Нацисты вводят еще один декрет против интеллектуалов и ученых. Отныне в университетах и научно-исследовательских институтах преподавать сможет всего лишь один процент евреев. Народ дружно поддерживает антисемитские законы.

Ночь десятого мая. На площади перед Берлинской оперой горит сатанинский гигантский костер. Пламя полыхает под рев клаксонов проезжающих автомобилей и крики огромных толп. Это сжигают сокровища еврейского духа, редкие древние книги. В языках пламени, взметающихся высоко к небу, от имени германской культуры, сыны сатаны изливают свою ненависть, испепеляя священные, пророческие, научные, литературные произведения еврейских авторов.

Семья Френкелей собралась в гостиной. Филипп всплескивает руками:

– Люди сжигают книги. В конце концов, начнут сжигать живых людей, – цитирует он поэта-выкреста Генриха Гейне.

Он говорит о счастье интеллектуала и патриота Артура Френкеля, который не дожил до этого варварского зрелища. Еврейская культура сгорает в пламени. Филипп в смятении. Кроме самого устрашающего акта нацистов его мучает духовная проблема евреев. Еврейская ассимилированная молодежь отвернулась от культуры своего народа и захвачена современной культурой: модернистской западной музыкой, литературой, театром. Она совершенно не знает и не интересуются еврейским языком и духовными сокровищами, улетающими пеплом в языках пламени в небо.

Еще раньше он очень переживал тот факт, что еврейство чуждо молодым членам семьи Френкель. Их интересовал «Коммунистический манифест», воспламенивший мир. Волна нового искусства прокатилась по всей Германии. Деятели культуры, вслед за Бертольдом Брехтом, пропагандировали социалистические идеи в годы успеха Германии. Под влиянием этих идей молодые Френкели начали говорить о большом общественно-экономическом разрыве между богатыми и бедными. Когда нацисты вышли из подполья, и люди начали прислушиваться к их пророчествам, Филипп размышлял о том, что двадцатые «золотые» годы Германии усыпили человеческие чувства. Артур и его дети называли его пессимистом. Лотшин назвала его «Папа Римский» из-за его консерватизма.

Бертель леденеет от ужаса:

– Гитлер провозглашает, что будет властвовать тысячу лет. Действительно, такое может быть?

И весь дом взорвался хохотом.

Времена изменились. В последние годы Филипп чувствует поддержку молодых студентов-евреев. Они объединяются в еврейские профессиональные союзы студентов, в спортивные еврейские организации «Макабби» и «Бар Кохба». Френкели с большим вниманием прислушивается к рассказу Филиппа о положении в еврейской общине.

Дед покидает гостиную. Он стал нервным стариком. Он знает, что должен умереть, чтобы освободить внуков от заботы о нем. Гейнц, Лотшин, сестры-близнецы и Фердинанд не двигаются с места.

Евреев арестовывают и повергают унижению, увольняют с работы. При поддержке властей богатые евреи бегут из страны. Маргот Клаузнер, наследница сети обувных магазинов "Лайзер", продала все свое имущество новым владельцам и эмигрировала в страну Израиля. Товарищи и друзья, близкие и далекие изгнаны из университетов. Представители свободных профессий уволены из общественных организаций. Филипп обескуражен. Евреи никак не могут постигнуть то, что положение их медленно, но неотвратимо ухудшается и уже не остановится. «Хуже быть не может», – говорят они и горько шутят. С точки зрения логики, просвещенная Германия самоуничтожится, если не поставит границ своему нравственному, общественному, экономическому падению.