Текст книги "Королева в раковине"

финансовые изменения в налоговой политике генерала фон Шлейхера, правительство которого, подобно канатоходцу, едва удерживается у власти.

Гейнц в своей комнате опрокидывает рюмку за рюмкой. Глаза его воспалены. Уже ясно, первое Рождество без отца пройдет в тягостной атмосфере. Ни он, ни дед не могут совладать с тем, что творится в доме. Впервые Фрида ходит по дому в предпраздничные дни такой сердитой. Она уже заявила, что не будет стоять у елки рядом с чуждой ей поварихой, которую она на дух не переносит. Она не будет петь рождественские песни со всей семьей, как это делала до сих пор, и это – в знак протеста против хитростей деда, не желающего выгнать Вильгельмину.

Садовник Зиммель поставил елку, и дед вместе с Бумбой украшают ее. Фрида молчит, но ее молчание отдается громом в ушах всех домочадцев. Впервые за все годы она не будет сидеть за праздничным столом вместе с садовником, Кетшин и Эмми, не получит, как в каждое Рождество, подарки от членов семьи, которые обычно в этот праздник повязав фартуки, в честь священного христианского праздника готовили на кухне разные деликатесы. На этот раз она будет сама подавать на стол. Дед сказал Вильгельмине, что как иудеи, они не празднуют христианские праздники, но она решила не нарушать договора и отказалась взять отпуск и уехать домой.

Бертель успокоилась: Гейнц разрешил ей поехать в центр по подготовке к репатриации, в Месинкверке, вместе с другими воспитанниками.

Рождественская ночь 1932 года также и ночь зажигания второй свечи еврейского праздника Хануки. Месинкверке считают жемчужиной Германии. Чистый, невероятной белизны снег окружает учебный центр. Таинственная сила сама несет ноги в гущу темного леса. Бертель убегает в холод и абсолютное безмолвие. Здесь, среди кустов и деревьев, в душе ее пылает странное чувство, что нечто должно случиться. Реувен сердится. В первую же ночь, в Месинкверке, он проснулся, а Бертель около него нет. Он пошел ее искать, но так и вернулся ни с чем по собственным следам.

Бертель спряталась в кустах, и было хорошо ей одной в глубине темного леса. Так или иначе, она не может уснуть, и не только потому, что оним спят на соломенных матрацах на полу, как им придется спать в настоящем кибуце, в стране Израиля. Мешает ей то, что они спят вместе, мальчики и девочки. Она, молча, терпела поглаживания Реувена. Если она выскажется против совместного сна, все начнут поучать ее, что она еще не созрела к открытым и свободным отношениям между парнями и девушками, и прочтут ей целую лекцию о том, что она не человек коллектива и недостойна стать кандидатом на репатриацию. Приходится ей терпеть все эти поучения. Более того, эти рождественские каникулы в экспериментальном кибуце ее очень волнуют. Каждый вечер зажигают ханукальные свечи. Елку не ставят, но поют те же рождественские песни, что и дома. К тому же Давид из старшей группы, умница с улицы Гренадирштрассе, заводит с ней разговоры об осуществлении их общей мечты – участии в великом историческом деянии.

Почему нечто чистое и прекрасное кончается у нее таким странным образом? Бледная, стоит она на построении, у знамени, между двух факелов, и весь батальон аплодирует ей и поздравляет с получением знака мужества. Она вовсе этого недостойна! Если бы они знали, что вправду случилось во время игры скаутов, она бы сбежала. Все началось с того, что ее выбрали на роль матери Ханы. Одетая в черное длинное платье, которое нашла в груде одежды, она спрятала семь своих сыновей в снежном лесу. Члены батальона, играющие злых греков, возглавляемые "полководцем" Реувеном, изловчились защититься от мороза – покрыли головы и тела броней – масками из ваты, одеялами и простынями. Хана же со своими семью сыновьями замерзала от холода. Один за другим все ее сыновья вышли, дрожа, из заснеженных кустов, лишь мать-героиня, героически продолжала страдать.

Руководитель движения вручил ей знак мужества, все ей аплодировали, но никто не знал, какой бой она вела на опушке леса после сдачи в плен сыновей. Давид из старшей группы устроил ей засаду. Рванулся к ней и опрокинул ее в снег, но она боролась с ним, сжав зубы, отбивалась изо всех сил. Он порвал ей платье и всей своей тушей навалился на нее. Она с трудом дышала. Он приблизил свое лицо к ее лицу, и она ощутила его дыхание, ударяющее ей в нос. Но внезапная слабость поразила его, и она мгновенно освободилась от его тяжести и убежала в колючие кусты. Ошеломленная, она уселась на холодный пень, пытаясь руками стянуть рваные края платья на спине. Холод и волнение охватили ее. Лес ожил: все выкрикивали ее имя. Факелы и фонарики освещали тропинки, но она стеснялась выйти из укрытия в порванном платье и с царапинами на обнаженной спине. Реувен привел батальон на опушку леса, и тогда она вышла, тяжело дыша и отдуваясь. К удивлению, все окружили ее и тискали, громко выражая радость.

Хотя все ее семь сыновей попали в плен, но благодаря ей, героине Хане, евреи одолели греков. Давид вел себя, как будто ничего не случилось. Может, ей это приснилось? И борьба с ним была плодом ее воображения? Нет! На его лице видны были царапины от ее ногтей. Впервые в ней возникло ощущение одновременно тяги к нему и отторжения. Такого чувства она еще не ведала. Ей надо было срочно поговорить с Лотшин о том, что с ней случилось в лесу. Но она знает, что каждый раз, когда хочет открыть рот, нечто более сильное, чем она сама, овладевает ею.

Глава девятая

Давно не было такой холодной зимы, как в 1933 году.

По улицам рабочих кварталов шатаются пьяные и орут «Хайль Гитлер». И это те же самые рабочие, что поддерживают социал-демократов и коммунистов. Агитаторы предупреждают: не угощайтесь пивом, которое предлагают незнакомые люди. Это нацисты, которые любыми средствами стараются привлечь на свою сторону избирателей. Это они спаивают рабочих бесплатным пивом, в которое добавлена водка. Голод, безработица, отчаяние загоняют наивных людей в пьяную ловушку. Они не видят, что их жизнь хоть немного улучшается.

Представитель правых сил Фон Папен, юнкеры, магнаты тяжелой промышленности Крупп и Тиссен требуют отставки действующего канцлера генерала Фон Шлейхера, который решительно настроен вернуть порядок в государство. Дряхлый президент возражает против требования канцлера распустить парламент и поставить вне закона нацистов и коммунистов, ибо, по мнению президента, это требование противоречит конституции. Генерал Шлейхер подает в отставку после двух месяцев своего правления. Те же силы, что способствовали его отставке, требуют от президента назначить канцлером сильного лидера.

30 января 1933 года. Дом Френкелей потрясен роковым известием. Фердинанд ворвался с сообщением о том, что Гитлер стал главой правительства. В доме, как обычно, подумали, что Фердинанд шутит. Тогда он включил радио, и все застыли в ужасе. Домочадцы приникли к приемнику, который вещал о том, что канцлером назначен Гитлер. Все собрались в кабинете и слушают, как анализируют шансы гитлеровской коалиции. На последних выборах фракция нацистов стала самой большой в рейхстаге, но противники нацистов склоняются к мнению, что новое правительство падет так же, как предыдущие, из-за недостаточного числа министров от нацистской партии. Телефонный звонок врывается в тягостную атмосферу дома.

– Первым делом, надо вывезти детей из Германии, – слышен по ту сторону провода взволнованный голос Филиппа Коцовера. – Бертель девочка талантливая, отец хотел, чтобы она училась в интернате в Англии.

Гейнц слушает опекуна своих младших братьев и сестер. Бертель бьет кулаком по руке Гейнца и кричит:

– Я еду в Палестину, для меня другой страны нет!

Филипп говорит, что он скоро придет, чтобы обсудить ситуацию.

Германия охвачена праздником. Тихая площадь у дома Френкелей шумит и освещается пламенем факелов. Звучит песня, гремят барабаны. Процессия флагов и факелов возбуждает любопытство жителей. Им интересно наблюдать марш гитлеровской молодежи, разрывающий тишину площади трубными звуками победы. Флаг на крыше нацистского клуба высвечен мощным прожектором.

Обеденный стол пуст. Вильгельмина, вся светясь и сверкая от радости, торжественно сообщает, что берет в этот вечер отпуск. Пятна гнева проступают на лбу деда, глаза его горят.

– Не помнится мне, – говорит он, – что произошли изменения в нашем договоре, время вечернее, а ужин не готов.

– Весь народ празднует, – отвечает повариха.

Дед не верит своим ушам:

– Вильгельмина, это нацисты празднуют, а не весь народ, – голос деда гремит, чуб его трясется.

– Уважаемый господин, Гитлер пришел к власти законным путем, значит он законно глава всего народа.

– Если ты выйдешь сегодня вечером – праздновать с нацистами, можешь в этот дом не возвращаться, – дед указывает на дверь и ударяет кулаком по столу. – Ты нарушаешь договор. Дом для тебя закрыт.

Вильгельмина посылает деду высокомерный взгляд и отвечает грубым голосом, что она выходит праздновать со всем народом.

– Забирай свои вещи с собой и оставь на этом столе свой адрес. Пришлю тебе заработную плату по почте.

Вильгельмина достает из сумки карандаш, записывает адрес и впопыхах собирает свои вещи в чемодан.

Площадь перед домом уже полна народа. Вздымаются руки, горланят голоса "Хайль Гитлер! Смерть марксизму! Смерть евреям!»

Еврейский дом сотрясается от песни:

 
Разобьем головы евреев, сынов Сатаны,
Так грядущее наше спасти мы должны.
Уничтожим их семя, предъявим им счет —
И кровь их с наших мечей потечет!
 

В доме Френкелей царит паника. Гейнц ведет себя так, словно жизнь кончена. Дед приказывает:

– Опустить жалюзи и портьеры!

Приемник беспрерывно вещает что-то о новом правительстве. Нервы деда не выдерживают:

– Выключите радио!

С печальным лицом и опущенными плечами он плетется к воротам. Гейнц, Фердинанд, Лоц и Бумба следуют за ним, не говоря ни слова. Дед задвигает железный замок с режущим душу скрежетом. С этой ночи никто не входит и не выходит через железные ворота, через служебный вход для домработниц и арочный широкий вход для телег, нагруженных продуктами, и карет.

Бертель прижалась лицом к оконному стеклу, чтобы разглядеть шумную площадь. Садовник Зиммель, стоящий сзади нее, пытается разыскать свою подругу детства, старуху Урсулу, служанку покойной баронессы, завещавшей дом нацистам. Вот она пытается изо всех старческих сил догнать факельное шествие, которое теперь, обогнув площадь, движется навстречу старухе. Строй расступается, и старая Урсула, проживающая в доме покойной «вороньей принцессы», ковыляет между факелами и флагами, развевающимися на ветру. Шествие покидает площадь, направляясь к зданию правительства, чтобы поздравлять Гитлера.

Бертель уходит в свою комнату. Гейнц запрещает ей покидать дом из-за ее еврейской внешности.

Бертель задумчиво сидит на краешке кровати. Она предчувствовала давно, что эти мерзавцы, марширующие строем по улицам с факелами, флагами и плакатами против евреев и марксистов, захватят власть. Покойный отец ошибался. Ведь он сказал ей, что граждане Германии не дадут преступникам взять власть в свои руки. Каждый раз, когда она начинала говорить о евреях, он цедил сквозь зубы: "Помни, ты немецкая девочка, как все немцы. Германия твое отечество!" В отличие от деда, отец преклонялся перед французской культурой и вовсе не думал, что Германия превыше всего. В глубине души он знал, что землетрясение, которое колеблет Германию, может привести к власти силы зла. Именно в этом причина того, что он полагался на Филиппа, составляя завещание, и возлагал на него ответственность за Бумбу и Бертель, которых в случае опасности необходимо вывезти из Германии.

Гитлер – глава правительства. Адвокат Рихард Функе примчался к деду, вошел в еврейский дом, а на лацкане его пиджака красовалась нацистская эмблема. Функе убежден, что новая власть не даст евреям держать литейную фабрику, на которой производят обоймы для патронов. Функе уважает деда и предупреждает его, чтобы не было у него иллюзий в отношении нацистов. Гитлер выполнит свои обещания, данные народу. Германия будет очищена от евреев. Функе предлагает деду передать руководство фабрики в его руки. Дед возражает.

В одну ночь Германия изменилась. Нацисты захватывают власть с молниеносной скоростью. Из спрятанных в лесах лагерей вышли на улицы городов подготовленные нацистами верные им солдаты, в большинстве своем бывшие безработные. За хлеб и униформу их в тайне готовили военному делу.

По дороге в школу девочка видит тотальную нацистскую пропаганду и ужас, охвативший город. Берлин полон солдат, полицейских, частей СС и штурмовых отрядов. Обычные люди увлечены празднующей толпой. Миллионы немцев идут в сторону дома главы правительства.

Бумба, мальчик веселого нрава, подавлен. Школы возбуждены лозунгами нацистов "Германия, проснись!" Дети кричат ему вслед: «Грязный еврей». Бумба вообще-то не знает, что это такое – еврей, и огрызается в ответ, что он не еврей. Дед повышает голос: «Ты умнее всех этих детей, потому что ты – еврей». Чтобы покончить с одолевающими Бумбу кошмарами, его переводят в еврейскую реформистскую школу «Элияу пророк». В столовой Бумба спорит с дедом, под смех домочадцев, что это самолет поднял пророка высоко-высоко поверх облаков, а вовсе не буря.

В доме тяжелая атмосфера страха и подготовки к эмиграции.

Исчезают люди. Бертель возвращается из школы, вся скорчившись от страха. Шесть эсэсовцев в черных мундирах постоянно дежурят в их школе, как и в других учреждениях, чтобы следить за преподаванием нацистской идеологии и разъяснением намерений фюрера, а также за организацией нацистских мероприятий. Нацисты намерены привлечь на свою сторону молодежь, чтобы прекратить разговоры о том, что немецкий народ не поддерживает нового канцлера. Для этого они используют ничем не ограниченную пропаганду своих идей. Эсэсовцам отвели в школе отдельную комнату, и они стали неотъемлемой частью школы.

В течение одной ночи в прах разлетелась привычная школьная атмосфера. Никто уже не обращал внимания на темную рубаху и синий галстук Бертель. Глаза всех были обращены на сверкающую от гордости Гильдштин, круглую, как шар, низкорослую толстуху. Отец ее принадлежит к верхушке нацистской партии. Он и нарядил ее в нацистскую форму с множеством эмблем. Гильдштин объявила всем ученицам, что отныне она не Гильдштин, а Гильдегард. Она привстала со своего сиденья и спросила Бертель:

– Как еврейка, что ты думаешь о победе нацистов?

Бертель ощутила, что обручем сжали ей голову, и ничего не ответила. До вчерашнего дня эта чванливая девица бегала за ней, умоляя сделать за нее уроки. Не использовал бы свои связи ее отец после своего избрания в рейхстаг от нацистской партии, лентяйка Гильдштин не была бы принята в гимназию, известную своим высоким уровнем образования.

Первый день учебы после прихода нацистов к власти вызвал у Бертель чувство отвращения. Гильдштин ведет себя так, будто все ее однокашницы должны стоять перед ней на коленях. На перемене они толпятся вокруг нее и подлизываются к ней одна больше другой. Кто-то говорит:

– Гильдштин, хочешь бутерброд со свиной колбасой?

Та отвечает:

– Я не Гильдштин, а – Гильдегард, – и берет бутерброд, всем своим видом делая великое одолжение, будто откусив, осчастливит весь класс.

– Гильдегард, хочешь марципан?

Она съедает марципан и прячет в портфель остальные приношения учениц.

Бертель гуляет по школьному двору. Что-то не видно Рени, которая учится в параллельном классе. Опасно выпускать на улицу дочь, если отец, еврей – депутат рейхстага от социал-демократической партии.

Германия празднует. К плакатам на стенах домов приклеены поздравления: «Да будет благословен наш любимый фюрер, что вернул нас к достойной жизни». Малыши в нацистской форме маршируют вместе с подростками, юношами и взрослыми. На улицах восстановлены порядок и чистота. Толпа движется к зданию правительства под рев труб, бой барабанов и националистические песни, распеваемые во все горло.

Бертель в одиночестве шагает по улице и внутренний голос нашептывает ей: нацисты говорят о евреях, как об исчадиях сатаны, как об отвратительно уродливых ненормальных существах, которых надо уничтожить. Евреи, кричат антисемиты, не принадлежат к человеческому обществу!

Внутренний голос атакует ее: нацисты правы. Я сама родилась с чудовищным наростом. Я уродлива, отличаюсь от всех, я ненормальна! Со всех сторон глядят на меня, словно я – чуждое и странное существо. На улицах орут: «Евреи опасны!», «Ничего нет в их вере, их раса – источник скверны!», «Смерть евреям!». Нацисты правы. Бертель ругает и хулит саму себя. Такое создание, как она, следует стереть с лица земли. Нет ей места в человеческом обществе. Ей надо умереть, уйти из жизни! Парни и девушки, чистенькие, в белых рубахах с черными галстуками, проходят мимо нее. Германия – их страна. Не ее. Покойный отец горько ошибался. Никогда она не была немецкой гражданкой, как люди вокруг нее. Германия ей никогда не принадлежала. Страна Израиля – ее родина. Тетя сионистка была права. Она со своими тремя детьми сбежала в Палестину, в свой дом, с английским паспортом.

Бертель со своим батальоном была на чрезвычайном собрании евреев в ортодоксальной синагоге на Рикештрассе. Ребята вышли потрясенные и разочарованные. Собравшиеся евреи с надеждой в голосе говорили друг другу, что у нацистов нет политической силы для управления государством. Правительство Гитлера непрочно. Нацистские министры составляют в нем меньшинство, и, вообще, это правительство раздирается противоречиями. Немцы народ законопослушный, просвещенный и культурный. Это народ поэтов, он сам исправит допущенные ошибки. Дикие националисты будут оттеснены с политической сцены.

Молодой раввин проталкивался между обескураженными участниками собрания. Он обошел зал, поднялся на возвышение и повысил голос:

– Не беспокойтесь. Бог Израиля не обманет свой народ. Гитлер успокоится. Фон Папен сделает его умеренным.

А были и такие евреи, которые считали, что не стоит сразу отвергать нацистов. Крикливый канцлер умерит свой пыл, став ответственным за власть. Нацистская идеология по книге Гитлера «Майн кампф» – «Моя борьба» – не будет им реализована. Уже были такие прецеденты в мире. Лидеры отрезвели, обнаружили солидарность всего германского народа и взяли ее за основу своей политики.

Молодые сионисты ушли с собрания в свой клуб. Они пели народные ивритские песни. Воспитатели говорили о новом положении и его последствиях. Приказали воспитанникам не приходить в школу в форме. И вспомнили британские законы об ограничении репатриации евреев в подмандатную Палестину. Когда же они вышли на улицу Бароненштрассе, то от изумления их ноги, казалось, приросли к земле. Навстречу им нескончаемым строем шли маленькие девочки, и впереди них колыхался плакат, на котором было написано большими светящимися буквами: «Мы, маленькие девочки, клянемся, что наша жизнь принадлежит нашему любимому фюреру». Потрясенные воспитатели и воспитанники не сводили глаз с малышек. Когда колонна детей прошла мимо, воспитатели решили посмотреть, что происходит на массовых собраниях у здания главы правительства. На улице смеркалось. И несмотря на предупреждение Гейнца, брюнетка Бертель заупрямилась и присоединилась к группе светловолосых воспитанников.

У рейхстага было столпотворение. Она пробивала себе дорогу среди миллионов людей, стоящих на тротуаре перед темными окнами здания и в экстазе орущих здравицы победителям. Лишь прямоугольник одного окна был освещен, и в нем было видно лицо Гитлера. Он приветствовал поднятием руки заходящуюся в истерике толпу, и море рук вздымалось в его сторону, сопровождаемое почти нечленораздельным ревом тысяч глоток: «Да здравствует наш вождь!», «Германский вождь – германскому народу!», «Да здравствует Адольф Гитлер!». На дорогах свирепствовал ужас. Команды следовали беспрерывно: «Стоять смирно!» «Выразить почести мертвым».

Юноши несли черные знамена с большими белыми буквами. Каждое такое знамя провозглашало имя бойца, павшего во имя Гитлера.

Представители государств, официальные делегации продолжали прибывать в столицу со всех концов мира с поздравлениями новому канцлеру. Шествия и церемонии в центре города, массовые марши поклонников Гитлера, его оппонентов и просто любопытных длились всю неделю.

Нацисты ликуют. Их банды, опьяненные победой, грабят имущество и магазины евреев. Подстрекательские речи беспрерывно звучат по радио.

На веранде около бассейна молодые члены семьи сидят молча, погруженные в себя. Старый садовник Зиммель сидит вместе с ними на скамье, оглушенный горем, и посасывает трубку, выпуская густые клубы дыма. Зиммель, верный социал-демократ, охвачен трауром по своей партии, оказавшейся такой слабой, что не смогла сохранить Веймарскую республику. Обычно веселая компания ныне погружена в глубокую депрессию и безмолвие. Стены бассейна поглощают каждый звук или нечаянно оброненное слово. Дед закрылся в своей комнате. Он говорил, что всем следует уехать в его усадьбу в Пренслау, а сам вернулся оттуда уязвленным до глубины души. Из всех соседей по имению только барон обрадовался, увидев его. Не так повел себя человек, бывший его душевным другом десятки лет. Дед вошел к нему в трактир, находящийся в глубине леса, забитый народом, в надежде излить другу душу. Но тот повернулся к нему спиной. Дед понял, что ему лучше уйти. Он вернулся в Берлин, уверившись в том, что стал лишним в христианском окружении.

Гейнц извелся. Дом угнетен. А на улицах не прекращается ликование. В конце недели Гейнц вышел вместе с Бертель из дома, чтобы немного проветриться в центре города, и почти тут же наткнулись на шумное шествие. «Веселись и пой, Германия!», «Хайль Гитлер!» – катилась людская волна. Лес рук вздымался над головами, забившими центральный проспект. Они были оттиснуты четкой колонной выстроенных по росту мужчин, женщин и детей. Стук начищенных до блеска сапог звучал в ритме маршевых националистических песен, сотрясая воздух. Флаги развевались над тысячеголовым строем. Пламя национализма пылало в сердцах, они двигались четкими прямыми рядами, чеканя шаг.

Стук каблуков гремел по центральному проспекту. И беспрерывно неслось: «Хайль Гитлер». И беспрерывно вздымались руки. «Когда кровь евреев потечет с ножей, Германия станет свободной!». Взвод барабанщиков шел впереди колонны. Бертель побледнела, сама себя подбадривая шепотом: «Это не моя страна. Это не мой народ. Я – еврейка, Мое отечество – страна Израиля». Гейнц отрешенно следил за шагающими мимо колоннами. Штурмовик, следящий за порядком у края тротуара, подбежал к нему и заорал:

– Поднять руку!

Гейнц не прореагировал.

– Мы отсечем тебе голову! Вырвем глотку, подними руку, как все!

Лицо штурмовика пылало, уши его побагровели. Гейнц сильнее сжал руку Бертель, и они удалились подальше от бесчинствующего нациста и рева человеческого отребья.

Дом Френкелей охвачен гневом. Огненные флаги, рев труб, грохот барабанов, националистические песни, единый стук каблуков вскружили голову Лоцу. Светловолосый парень говорит так, словно принадлежит к лагерю победителей. Лоц – спортсмен. Кубки по хоккею, полученные им на соревнованиях, выстроились на полках в его комнате. Парень ведет себя так, словно проклятия нацистов в адрес евреев его вообще не касаются. С высокомерием обвиняет самих евреев в их положении.

– Во всем, что касается нацистов, вы преувеличиваете. То, что они ненавидят евреев, еще не говорит о том, что евреев отовсюду изгоняют.

Дом потрясен. Нескончаемые шествия нацистов гипнотизируют Лоца.

– Я не знаю, что это такое еврей, и не хочу это знать.

Создается впечатление, что он предпочитает быть христианином. Бертель сжимает кулаки и удаляется в свою комнату. Она чувствует, что из всех домочадцев лишь один Гейнц понимает, что злой дух, овладевший государством, не станет коротким эпизодом истории. Не завтра наступит отрезвление в их любимом отечестве. Как бизнесмен, он всеми своими фибрами чувствует приближение катастрофы. А школьница Бертель уже почувствовала эту катастрофу на себе.

За одну ночь нацисты изменили характер школы. Ужас поселился в ее стенах. Каждая ученица обязана придти в актовый зал и прослушать лекции об успехах Гитлера и нацистской идеологии. Нацисты возбуждают ненависть к своим политическим противникам и, главное, к евреям, по их словам, доминантному фактору, наносящему ущерб немецкому народу.

Что это такое – еврейство?! По дороге из школы домой она думает о том, что только нацисты могут ей дать конкретный ответ, что такое еврейство и что означает – быть евреем. Она поднимает голову вверх. Легкий и шумный самолетик, как хищная птица проносится над ней и время от времени швыряет листовки с воззваниями: «Работа – всем! Хлеб и масло – всем!» «Германия освобождается!», "Гитлер – освободитель Германии!"

Листовки устилают землю. Гудение самолета и гигантские красные флаги с черными свастиками, развевающиеся на ветру над домами, шелестят и нашептывают ей: «Я всего лишь клоп, которого надо уничтожить!» Ноги еле несут девочку по снегу, засыпанному листовками.

В доме Френкелей тишина. Гейнц сидит на краешке кровати. Его лицо спрятано между ладонями. Кровь пульсирует в жилах над бровями. Договора, заключенные с евреями, больше не выполняют. У фабрики нет новых заказов. Часть рабочих уволилась. К счастью, Гейнц прислушался к совету семьи Гирш из Месингверка, и через некоторое время переведет наличные и драгоценности в швейцарский банк. Бертель крутится возле брата, жалея его.

Уже три недели Гитлер находится у власти. Бертель тяжело привыкнуть к форме гитлерюгенд, в которую облачили всех учениц. С евреями никто не общается. Девочки боятся с ней говорить. Даже Гильдегард перестала бегать за ней с просьбой сделать за нее уроки.

Гейнц гладит Бертель по голове, взгляд его недвижен. Гитлер – канцлер Германии. Силы оставили деда, его плечи опустились, движения стали медлительны и тяжелы. Старость проступила на печальном лице. Он перестал по утрам делать гимнастику под звуки патефона в своей комнате, не облачается в свои элегантные костюмы и не выезжает из дома по делам на карете с черным верхом и серебряными плюмажами.

Дед не может выдержать бездействие и овладевшую им черную меланхолию, и потому ходит на собрания еврейской общины, чтобы хоть немного набраться оптимизма у евреев Берлина. К примеру, там считают, что консерватор Фон Папен, заместитель Гитлера, будет действующим канцлером, а Гитлера он будет держать при себе, как марионетку. Дед прислушивается, но в глубине души знает, что Гейнц лучше них понимает нынешние реалии. Возвращаясь с общинных собраний, он запирается в своей комнате или в кабинете покойного сына, и ни один мускул не дрогнет на его лице. Единственно, к чему он прислушивается, так это к колокольчику молочника. Многие служанки покинули еврейский дом. И когда Фердинанда и Бумбы не дома, дед берет фаянсовый кувшин и направляется к молочнику в белом халате, постукивая тростью по снегу. В эти дни ему кажется, что только белые машины с кранами на боку пересекают город, как в доброе старое время. Дед, знакомый всей улицей, молчит и не ведет, как раньше, беседы с соседями, стоящими в очереди за молоком. Покупка продуктов откладывается на вечер, чтобы не выделяться и не привлекать внимание банд хулиганов.

Дом изменился. Сестры-альбиноски Румпель заняли место поварихи Вильгельмины сразу же после того, как дед ее выгнал. Они готовят простые блюда, ибо дед потерял вкус к деликатесам и все время печален. Он уже почти не поднимает век и не щиплет их за щеки. Домочадцы потеряли аппетит. Уборщица Кетшин со слезами рассталась с еврейским домом. Напуганная атмосферой Берлина, она уехала в свою деревню. За ней потянулись и другие. Остались лишь старый садовник Зиммель и, конечно же, Фрида. Близнецы взяли на себя уборку, стирку, глажку и шитье. Они заметно погрустнели, умолк их постоянный смех.

Руфь и Ильзе не наряжаются и не пользуются парфюмерией, не посещают места развлечений на улице Фридрихштрассе. Их друзья убежали из Германии в соседние страны или в Америку. Те, кто остался в Берлине, держат с ними связь издалека. Ушло навсегда время вечеринок в доме, с пением, музыкой и танцами.

Куплетист Аполлон, бывший любовник певицы Марго, сбежал в Бразилию. Он был освобожден из тюрьмы, благодаря связям художника Шпаца с одним из лидеров Гитлера – Юнгом. Сам Шпац тоже исчез. Ходят слухи, что он работает на животноводческой ферме в пригороде Берлина.

В эти дни Гейнц полностью прервал связь со своей подругой, христианкой Кристиной. Дом охвачен безмолвием, и в гостиной на креслах потягиваются после сна домашние псы, ворчат, постанывают, словно и они ощущают тяжкую атмосферу в доме.

Горит рейхстаг! Голоса из радиоприемников детально описывают происходящее. Гейнц вызывает Филиппа Коцовера. Дом весь как на иголках. Эта ночь, 28 февраля 1933 сотрясает почву под их ногами. В поджоге обвиняют коммунистов. Нацисты трубят об этом, сея панику среди населения. Нацисты используют это время доля того, чтобы уничтожить своих противников. Депутаты-коммунисты и тысячи партийных активистов арестованы и заключены в тюрьмы. Смятение и террор царят по всей стране. Гитлер провозглашает необходимость как можно скорей ввести диктаторский полицейский режим. Необходимо защитить народ от коммунистов и социалистов, врагов народа, опасных поджигателей германского парламента. Массы полны гнева против коммунистов. Люди слепо верят нацистской пропаганде или молчат, боясь террора.

Гейнц говорит деду, что необходимо не дожидаясь распоряжения новых властей, немедленно закрыть фабрику, продать оборудование, уволить всех рабочих и заплатить им выходные пособия. Дед молча отвергает это предложение. Нервы Гейнца на пределе. Горит рейхстаг, и неизвестно, где Бертель. Девочке с ее внешностью опасно находиться на улице. Потому он приказал ей держаться подальше от любого скопления людей и не ездить на трамваях.

Гейнц и Филипп уединились в кабинете покойного Артура. Филипп, как попечитель младших детей, предлагает вначале выправить сертификат Бертель в Палестину, а чуть позднее – Бумбе. Гейнц возражает:

– Нельзя такого чувствительного ребенка, как Бертель отправить одну в совершенно чуждую землю.

Он рассматривает возможность эмиграции всей семьи в соседнюю страну. Оттуда можно было бы следить за развитием событий в Германии и планировать дальнейшие шаги.

Филипп успокаивает друга. В Палестине молодых репатриантов не только используют для освоения страны. Их обучают и опекают. И сам Филипп, как только прибудет в Палестину, будет следить за детьми Френкелей. Дед и Лотшин молча слушают их разговор.