Текст книги "Королева в раковине"

Глава четырнадцатая

Весна 1940 года. Иерусалимский квартал Тальпиот растет и ширится. Во всяком случае, такое впечатление складывается у Наоми, после длительного отсутствия в Иерусалиме. Она проезжает мимо небольших разбросанных каменных домиков, в которых проживают многие из германских репатриантов. Несколько дней назад она вернулась на учебную ферму Рахели Янамит-Цви инструктором группы девушек, репатриировавшихся из Чехословакии. Рахель была инициатором ее перехода на учебную ферму, ибо из письма поняла, насколько велики трудности бывшей ее выпускницы в кибуце Мишмар Аэмек. Возвращение в Иерусалим улучшило ее положение. Особенное удовлетворение она испытала, поддерживая своих воспитанников, беженцев из Чехословакии, потерявших свои дома в Европе, отделенных от родных. И это помогало Наоми бороться с собственной личной трагедией.

Здесь, в Талпиот, она находит покой и интеллектуальное наслаждение в доме известного писателя Шая Агнона и его жены Эстерлайн. с. Эстерлайн – женщина симпатичная, образованная, из семьи германских евреев Марк. Она с особым теплом относится к Наоми, возвращая ей давно забытую атмосферу отчего дома. Легкая, почти неслышная, походка хозяйки дома, беседы о литературе и философии на немецком языке возвращают Наоми чувство покоя. Она преклоняется перед преданностью и проворностью, с которой та управляется в доме и ведет себя с мужем. Она правит его рассказы, написанные ужасным, неразборчивым почерком и затем печатает их на пишущей машинке.

Что касается самого Агнона, то его вовсе не интересует происходящее на учебной ферме, словно она вообще не существует. Зато он выпытывает у нее все, что касается жизни в кибуце Мишмар Аэмек. Затем усмехается:

– Что ты знаешь? Открывала ли ты хотя бы раз страницу Гемары?

Язык его подобен бритве.

Эстерлайн успокаивает ее: Агнон это Агнон, и не надо переживать из-за его колючих острот. Каждый раз, когда приходит гость, он жалуется, что ему мешают работать. Так он принимает и Наоми. В тот миг, когда она переступает порог их дома, он, выходя из кабинета на втором этаже, натыкается на нее и гневно буравит ее своим галицианским взглядом – она ведь прервала нить его мысли.

– Эти раввины воруют мое время. Мешают мне полностью отдаться писанию, – услышала она его жалобу на мудрецов из квартала «Меа Шеарим», которые учат главы Талмуда вместе с ним или вообще приходят к нему в гости, послушать его комментарии и дать свои толкования галахическим предписаниям.

Со временем она поняла, что хотя Агнон замкнут в себе, но жаждет общения с раввинами и великими знатоками Торы и веры, между которыми он ступает, как по канату. Он добивался встречи с обожаемым им покойным раввином-сионистом Куком, который был главой раввината страны. После его смерти он приходил к его наследнику и сыну раввину Цви Йегуде Куку. С другой стороны, он добивался встречи с лидером фанатичной религиозной общины Иерусалима раввином Йосефом Хаимом Зоненфельдом, который высмеивал, а то и жестоко ругал раввина Кука за его сближение с сионистами. Вообще о заурядных людях Агнон говорит грубо, и в насмешку ведет себя с ними, как клоун, чтобы облегчить себе собственное присутствие среди них. Он искренне удивлен, что окружение относится к нему с любовью до такой степени, что он подозревает в этом какое-то скрытое от него колдовство.

Наоми наблюдает за ним со стороны. Она видит, как недовольное его лицо озаряется светом добра и даже красоты, каждый раз, когда слова его несут в себе внезапные жемчужины мудрости. Агнон страдает неутомимым любопытством. Его любимое хобби – вглядываться вглубь человеческой души в попытке ее разгадать. На его пристальный взгляд она отвечает столь же пристальным взглядом. Сложность этого человека приковывает и развлекает ее.

– Эстерлайн, ты испекла сегодня пирог? – спрашивает он, спустившись на кухню.

– Нет, Шмуэль-Йосеф, сегодня не суббота.

– У нас уважаемые гости. Я просил тебя испечь пирог.

– Сегодня не едят пирог.

– Но я же сказал тебе. Я – твой муж.

– Шмуэль-Йосеф, сегодня пирог не пекут.

Агнон разочарован. Именно сейчас ему очень захотелось съесть мягкий и пухлый ломоть медового пирога, и он с таким вожделением произносил его название на идиш – «лейкех», который жена его обычно печет к субботе.

– Шмуэль-Йосеф, в кухне завелись муравьи, – вздыхает Эстерлайн.

– Эстерлайн, нет в кухне муравьев.

– Но, Шмуэль-Йосеф, есть муравьи на кухне.

– Эстерлайн, муравьев в кухне нет.

Есть, и нет. Нет, и есть. Выдающийся писатель тратит слова на мелочи. Взгляд его ласкает лицо жены:

– Эстерлайн выше всяких похвал. Она из аристократической еврейской семьи Европы! – он весьма гордится буржуазной родословной семьи Маркс из Кенигсберга, но долгие годы проживания рядом с ее аристократизмом и высокой культурой, все же, не сделали его аристократом.

Ночами, когда она остается у них в их доме, то накрывается от стыда одеялом с головой.

– Нойми, – повторяется не раз, – тебе это может понадобиться ночью. Агнон стоит на пороге комнаты, где она спит, и в руке его ночной горшок.

– Шмуэль-Йосеф, она не нуждается в ночном горшке, – голос Эстерлайн перекрывает его голос.

Месяц ее работы инструктором на учебной форме завершился. Она возвращается из Иерусалима в кибуц ко всем старым проблемам, к привычному, униженному состоянию. Опять шепотки за спиной: «Проститутка». Весь кибуц знает, что она проводит ночи за чтением книг в читальном зале с Гарри. Ее это не трогает. Она готова платить цену за все эти сплетни за всю ту информацию, которую передает радиоприемник Гарри о ходе войны на разных фронтах. Гарри оставил кибуц Далия и перешел в Мишмар Аэмек, чтобы быть ближе к своей подруге. Гарри непродуктивен, страдает болезнью отпадения ногтей. Это освобождает его от многих работ, что сердит членов кибуца. Но подруга его, медсестра в кибуце, потерявшая мужа во время арабского погрома, защищает его. Не позволяет его унижать. И Гарри крутится по кибуцу, и многие часы проводит у радиоприемника, с большим искусством находя информацию из разных стран. Знание многих языков дает ему возможность сравнивать новости из разных источников в течение дня. Гарри вертится по кибуцу, как глашатай, сообщая всем о ходе боев. В свободное от работы время Наоми днем и ночью записывает ход событий.

Англия в одиночку противостоит Гитлеру в войне, и не идет ни на какие соглашения с Германией. В своей

речи о мире в рейхстаге, первого июля 1940, Гитлер, обращаясь к британской нации, говорит, что не видит никаких причин продолжать с ней войну. Германия будет властвовать над всей Европой. Британии же никто не будет мешать властвовать над своей огромной империей. Черчилль отвергает его предложение. В ответ на это, Гитлер требует от своего генерального штаба готовить операцию по высадке массированного десанта в Британии. Сердце Наоми неспокойно. Британцы сажают детей на корабли, чтобы спасти их от бомбёжки и военных действий. Детям придется вкусить горечь расставания с семьями. Внутренний порыв заставляет Наоми написать рассказ «Дети Англии уезжают», который публикуют в детском приложении газеты «Давар» (Слово).

Дети Англии уезжают

Зародился новый день. Он был похож на обычные дни в Англии. Туман колыхался в воздухе, моросил мелкий дождик, и солнце пыталось выглянуть сквозь облака, чтобы послать хотя бы привет людям внизу.

Но что случилось? Удивленное солнце быстро убирается за облака, ибо в это утро Англия выглядит совершенно иной, чем в обычные дни. Порты Англии полны народа. Звучат сирены, трубы трубят, солдаты замерли в строю. В порту множество кораблей, готовых к отплытию.

Знаете, почему? Слушайте внимательно. День этот, родившийся в будничной цепи дней, необычен и важен для Англии, потому что в этот день дети Англии покидают свою родину, чтобы найти далеко от нее убежище – в Канаде, Австралии и Америке.

Дети уезжают из Англии. Еще немного, и не услышат, и не увидят на улицах городов, в парках, в селах – детей. Замолкнет их смех, прекратятся их игры, но зато не будет слышен плач раненого ребенка. И об этом думают люди, собравшиеся на причалах. Остаются лишь взрослые – отцы и матери. Они остаются, чтобы защищать свою страну, ибо еще немного, быть может, через несколько дней или недель, из-за моря, большие самолеты, похожие на хищных птиц, прилетят и попытаются уничтожить здания и парки Англии. Но все миллионы англичан, отцы и матери, не думают о домах, которые они построили, и не о цветах и деревьях, которые они посадили. И не о книгах, которые они написали. И, также, о картинах, которые они собирали в течение сотен лет. Всему этому грозит разрушение и уничтожение. Но в душах всех людей – одна мысль: как спасти жизнь и будущее Англии. И потому встал весь народ и решил – пока минет гнев и зло, расстаться с детьми и отослать подальше, чтобы они могли вернуться здоровыми, полными сил – построить заново, все, что может быть разрушено жестоким и ужасным врагом.

Дети поднимаются на корабль. Они не печальны, они не плачут. Им объяснили, почему они должны оставить все, что дорого им, и любимо ими от рождения. Они с гордостью говорят: мы тоже едем, как солдаты будущего, солдаты мира. И снова стонут сирены, трубы трубят, салютуя детям Англии. Звучит музыка расставания, развеваются знамена. Родина прощается со своими детьми.

Корабли отдаляются от причалов. Уже исчезли из глаз детей берега Англии. Только море сопровождает их, как старый и верный друг. Даже темное облачное, любимое детьми, небо Англии стало светлым и столь чуждым. Дети немного взгрустнули. «Ребята, не будьте такими грустными», – говорит один из ребят, – "ведь мы же все вернемся. Ведь ясно, что Англия победит, и с окончанием войны мы вернемся домой. Но как будет выглядеть тогда Англия? Быть может, уже не будут широкие проспекты Лондона, села и парки, и даже дождик над Темзой не будет таким красивым, как раньше. Но также будет уничтожено все уродливое и скверное, как мрачный рабочий квартал и фабрики без капли солнца и воздуха. Но настанет день, и мы вернемся, чтобы построить новую Англию, красивую и счастливую. Люди забудут такие слова, как уродство, катастрофа, голод. И слово «война» будет вычеркнуто из словаря. Когда мы начнем строить новую жизнь, больше войны не будет. Так отбросим печаль. И ни один ребенок в мире не должен быть печальным. Вернемся мы на родину, как солдаты мира, и вместо ружей, на плечах наших будут молоты.

Дети забыли, что они одиноки и оставлены в огромном море, ибо перед ними возник новый мир, который им предстоит построить. Они танцуют, поют, радуются. И знамя на флагштоке радостно развевается, и солнце шлет им теплые лучи, и волны ласкают корабли, на которых плывут дети. И мы радуемся их будущему, ибо мы тоже возвращаемся на свою родину и тоже радуемся новому миру. Над головами детей летают птицы. Летите, птицы, летите во все концы мира, передайте всем наше решение. Когда вернемся, мы построим новый мир, свободный и счастливый.

И мы, дети страны Израиля, с вами, – дети Англии, ибо и мы хотим участвовать в построении нового мира.

Немцы бомбят Британию. Но эти атаки с воздуха на английские города не могут сломить мужественный дух сопротивления британской армии и миллионов граждан страны. Страдания и множество жертв не могут поколебать стойкость англичан, несмотря на колоссальные разрушения городов, портов и важных объектов. Гарри и Наоми постоянно слушают радио и становятся чуть ли не агентством новостей. Наоми неожиданно оказывается в центре всеобщего внимания. Все члены кибуца приходят к ним послушать о критическом развитии на полях сражений.

Но удовлетворение, которое она испытывает от пользы, приносимой кибуцу, длится недолго. Шаик вернул ее к прежнему унизительному положению. В одну из ночей он прокрался в читальный зал, где она и Гарри прислушивались к сообщениям по радио, при этом каждый сидел на своей скамье. После чего он распустил слух, что она закрутила роман с Гарри. Высмеиваемая и беспомощная, она опять пряталась по углам. Разве она способна на это, после всего, что случилось на сеновале в Дгании Бет? Душевная боль душила ее. Злые языки преследовали.

– Почему ты уединяешься? Я не сделал тебе ничего плохого? Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь, когда к тебе обращаются? Что ты кривишься? Откуда это неоправданное высокомерие?

Равнодушная к своей семье и ко всем остальным, она крутится, словно белка в колесе. Коричневый цвет распаленной под солнцем земли уже не успокаивает ее. Оттенки неба, лучи солнца, игра света и тени между деревьями перестала ее волновать. Члены кибуца не прощают ей замкнутости. Все обвиняют ее во всем, что она делает или не делает.

И вновь она во всем обвиняет только себя, ибо родилась чудовищем, ущербным, проклятым, ненормальным. Эзра Зоар, единственный, который принимал ее такой, какая она есть, не сомневаясь в ее правоте, переехал в Тель-Авив. Она печалится по поводу потери друга, который в кризисные моменты говорил ей: «не обращай внимания, тут нет никого, умнее тебя».

Она ходит, как потерянная. Убеждает себя лишь в одном, что все, что у нее есть – это идея страны Израиля, как канат спасения для канатоходца, за который надо держаться до последнего вздоха. Она слаба, она должна умереть, ибо не достойна быть первопроходцем. Шаик говорит ей нечто несуразное:

– Если бы ты понимала Маркса и Энгельса, у тебя бы открылись глаза, твоя и моя жизнь изменились бы.

Он объясняет их трудные отношения и ее общественное положение непониманием марксизма. Он обвиняет ее в проблемах с ребенком. Воспитатели дочки и друг Шаика Милек, считающий себя специалистом по педагогике, согласны с ним, что ребенок не спокоен и напряжен из-за того, что мать к нему равнодушна.

– Так оно и есть, я не могу к ней приблизиться, – ответила она Милеку, который завел с ней разговор о том, что следует сохранить семейные отношения во имя ребенка.

Она замкнута в себе. У нее нет никакого авторитета в кибуце. Она страдает от того, что общество, борющееся всеми физическими и душевными силами, чтобы вдохнуть жизнь в пустыню, существовать в труднейших условиях этой нелегкой страны, во имя создания будущего государства евреев, образца для всех народов, не простит ей ненормального душевного состояния. Кибуц же любит и жалеет ее мужа и ее красивого ребенка. Кибуц смотрит с чувством приязни на отца, который с любовью обнимает дочку, лезет вон из кожи от радости. Балует ее, играет с ней, рассказывает ей сказки, гуляет с ней по полям и учит ее различать растения. Раздуваясь от гордости, он посещает с ней соседей. Все тают, глядя на такую любовь.

Шаик – примерный и верный член кибуца. Он готов положить свою жизнь на жертвенник во имя социалистического марксистского идеала. Энергично, упорно, вдохновенно он посвящает себя всего интересам общества. Он самоучка, обладающий выдающейся памятью. На собраниях он воспламеняет сердца слушателей речами о марксизме, о нравственности и чистоте сексуальных отношений. Инициативы его достойны поддержки. Он вдохновляется книгой «Биология и марксизм», теориями Мичурина и академика Лысенко. Он увлечен генетикой Ришко и Делоне, скрещивающих два растения из одного семейства и создающих новый вид. Шаик организовал «Центральный парк новой зелени» и ходит с высокомерным видом. Как авторитет в этой области, он к месту и не к месту цитирует своих новых кумиров и публикует статьи в газете зеленщиков.

– Ты не завидуешь своему талантливому мужу? Ты же сама из себя ничего не представляешь.

Во время дежурства на кухне бабы обвиняют ее, что она приносит лишь зло продуктивному члену кибуца, который рыцарски спас ее честь.

Она избегает людей. Один раз в неделю, во вторник, все волокут стулья на большой хозяйственный двор – смотреть кинофильм. Члены кибуца привязывают стул к стулу полотенцами из кухни, чтобы никто не занимал эти места. Она же уходит далеко от людских глаз, прячется среди эвкалиптов, каштанов, или фикусов. Над ее головой вороны выкрикивает ее отчаяние. Во время демонстрации фильма муж и жена сидят рядом, лишь она пребывает в одиночестве. Скорчившись на ступеньке или клочке травы, смотрит фильм из темноты.

Чтение литературных журналов, книг по философии, классических романов, лирической поэзии отгоняет на время кошмары, страхи, чувство неполноценности. Каждый вечер, перед уходом на ночную дойку в коровнике, она сидит в читальном зале. Она приобщается к высотам мирового духа.

Уже пять лет она живет в кибуце, и ничего не изменилось в ее поведении. Она по-прежнему замкнута. Прячется за кустами и деревьями. Воображение уносит ее на круглую площадь, к озеру, аллее каштанов. Стена зарослей окружает ее – кусты сирени, кактусы, высокие старые деревья. Воспоминания об отчем доме успокаивают ее. По ночам, во время дойки, она приникает к вымени коровы, и струйки молока, звонко ударяющие в цинковые стенки ведра, звучат в ее душе, мелодией, которая заставляет забыть свою попранную честь, каждый раз, когда Шаик требует от нее исполнить супружеские обязанности. В кибуце свои правила: мужчина и женщина, живущие в одной комнате, супружество, которых заверено печатью бюро на удостоверении о гражданском браке, считаются в глазах у всех мужем и женой. В этом причина того, что Шаик позволяет себе осуществлять свое супружеское право.

– Ты моя жена, – говорит он, обнажая свое мужское достоинство, – как ты отказываешься от такого, какого ни у кого другого нет.

Все это вызывает в ней отвращение. Ночами она сворачивается ничком на скамье во дворе или на стуле в читальном зале. Иногда засыпает на складе костюмерной Миты Бат-Дори, рядом с большим хозяйским двором, или в пристройке к коровнику, с тех пор, как ее борьба за место работы в коровнике увенчалась успехом. Тут она читает книги, готовит себе горячее питье и бутерброды со сливочным маслом до начала дойки с трех утра до рассвета.

Ей очень нравится дойка. Она прижимает голову к горячему телу коровы, погружается в мечты, а руки проворно, быстро, ловко тянут за сосцы вымени. Вначале ее подозревали, что она не выдаивает до конца. Когда выяснилось, что это не так, пришло к ней признание отличной доярки. Шаик насмехался: «Только доить она и умеет!»

– Наоми, что ты все время улыбаешься сама себе? – работник в коровнике бросает на нее удивленный взгляд.

Она молчит. Как она расскажет дояркам, что красные косынки на их головах, черные одежды и зеленые, резиновые, блестящие фартуки, приталенные к их бокам, ассоциируются в ее воображении с цирковыми клоунами. Она вспоминает легкие, шутливые мелодии. Особенно добрую усмешку вызывают у нее красные косынки. Она повязала косынку вокруг шеи, чтобы оживить кремовую кофту из грубой арабской ткани. Это разозлило окружающих. Как стадо быков, рвущихся на красную тряпку, члены кибуца разъярились и объявили беспощадную войну ее эстетическому вкусу.

– Наоми, – мягко обратилась к ней Эмма Левин-Талми, – не стоит сердить целый кибуц красной косынкой.

Она сняла с шеи красный платок, вызвавший истерию в среде членов кибуца. Что-то явно ущербно в кибуце. Почему целое общество, совершающее великие дела во имя будущего государства, впадает в истерику из-за какой-то мелочи. Что является источником страха в обществе, воплощающем в жизнь идеи сионизма.

Эмма Левин-Талми – женщина необыкновенная. Она крепка духом, прямодушна. Она работает рядом с Наоми в коровнике.

– Не обращай внимания. Ты – умница.

Она берет Наоми под свое покровительство и своей умеренностью помогает ей обрести уверенность в себе.

– Кто пережил падение и развал отчего дома, – развивается ненормально. Тебе надо преодолеть то, что ожесточило твою душу, поверь, все исправится

Потому сердце Наоми дрогнуло, как от холодного душа, от слов такой чуткой женщины, как Эмма.

Наоми вернулась из больницы после операции. Эмма набросилась на нее со словами:

– Ты опозорила кибуц! Ведешь себя как городская фифа!

Эмма имела в виду ее одежду и манеру говорить. Наоми с симпатией относилась к горожанам, которых члены кибуца считали «неполноценными», и ото отличало ее от остальных кибуцников. Это разочаровало Эмму.

«В чем мое преступление?» – удивление не оставлял Наоми в покое. Она отличная доярка, отлично готовит масло. Но все лучшие показатели ее труда злят окружающих. Эмма говорит, что в кибуце никогда не забудут ее оговорку в первый день: «Мишмар Аэмек – такое уродливое место».

Эмма – член рабочего совета Общеизраильского кибуцного движения, обладает авторитетом в самом кибуце. Она занимается теми, кто вольно или невольно нарушает принятые нормы поведения.

– Ты очень талантлива, тебя еще узнают, – говорит она Наоми и хлопочет, что бы ее послали на семинар по подготовке инструкторов молодежи, руководимый доктором Натаном Ротенштрайхом.

Никто не сомневается в ее интеллектуальных способностях. Она отлично владеет письменным и устным ивритом. Все признательны ей в том, что она с честью представила кибуц на съезде движения, взволновав зрителей до слез красочными описаниями пожара, уничтожившего во время погромов 1936–1939 годов сосновую рощу в кибуце Мишмар Аэмек. Не забыли ее юмористическую пьесу на иврите о жизни молодежи в кибуце. Публика умирала со смеху, и отношение к ней улучшилось. Но все это было до той горестной ночи, разрушившей ее мир.

Наоми манит поэзия на иврите, грамматика языка, Священное Писание, история страны Израиля. На семинаре, готовящем инструкторов она наслаждается занятиями и уважением к себе преподавателей и сокурсников. В соревнованиях между воспитанниками Всеизраильского кибуцного движения и Объединенным кибуцным движением победили первые, благодаря ей, представительнице кибуца Мишмар Аэмек. Особенно выражает ей свое расположение член кибуца Мэсилот Шломо, высокий и плотный мужчина. Он ходит хвостом за ней по всем уголкам, и на семинаре, и в городе, и глаза его горят. Такую оригинальную девушку он в жизни не встречал. Ее идеи остается ему только осмысливать. Доктор Натан Ротенштрайх тоже обратил внимание на необычную воспитанницу. Марксисты-атеисты в классе кипят от гнева из-за его отклонений от учебной программы и бесконечных насмешек над их мировоззрением. И только эта девица из кибуца Мишмар Аэмек открывает свои большие черные глаза, когда он цитирует ее духовного отца А.Д.Гордона, провозвестника идей рабочего движения.

Как пламенный гордонист, неприемлем он ими, ибо воспитанники движения Ашомер Ацаир, не признают существования Бога, а, также, никакой критики марксизма. Ротенштрайх считает своим долгом внести исправления в их несколько искаженное понимание философии. Он цитирует Гордона: «Недостаточно разума и логики, чтобы понять Бога. Только через земледелие и труд на природе можно ощутить божественные тайны…» И только одна воспитанница из всего класса буквально проглатывает его слова, и серьезность не сходит с ее лица. У членов ее движения волосы встают дыбом только от того, что обсуждается такая тема из Галута, как существование Бога.

– Вы читали сочинение Карла Маркса «Еврейский вопрос», – спрашивает он с нотками сомнения.

Класс молчит. Доктор Ротенштрайх прочитывает целые фрагменты из этого сочинения, и не только разносит его в пух и прах, но и унижает автора, описывая его характер. Он клеймит его привычку использовать людей своего окружения. Известно, что лучший его друг Энгельс финансово поддерживал его всю жизнь.

Марксисты в классе Ротенштрайха не особенно возмущаются антисемитским духом сочинения «Еврейский вопрос». Только представительница кибуца Мишмар Аэмек буквально трепещет от отвращения. Она говорит во весь голос:

– В «Коммунистическом манифесте», как и в «Еврейском вопросе», Маркс пользуется примитивным языком, рассчитанным на профанов, в то время как в других своих книгах, стиль его сложен, как для чтения, так и для понимания.

Она согласна с Ротенштрайхом, что сочинение «Еврейский вопрос» целенаправленно упрощено и поверхностно. Ведь он относится вообще ко всем евреям, как единому понятию. Разве все евреи – империалисты, буржуа, эксплуататоры, ответственные за нужду и нищету эксплуатируемых масс? Маркс обвиняет евреев в том, что они овладели всеми богатствами мира, и вовсе не интересуются нуждами еврейского народа, не принадлежащего к буржуазии. Почему такой блестящий диалектик, как он, не коснулся положения еврейских общин в городках Польши? Он издевательски смеется над верой, называя ее опиумом для масс. Но почему он остерегается критиковать христианство, но с таким остервенением нападает на иудаизм? Она согласна с Ротенштрайхом, что этот потомок знаменитой династии глубоко верующих раввинов, принявший христианство, страдал комплексом всех выкрестов.

Слушатели на курсе тоже страдают от того, что на едином дыхании Ротенштрайх включил их апологета в список выкрестов.

– Горе тем евреям, которые попадают в руки выкрестов, занимающих высокие государственные или исполнительные должности.

Ротенштрайх упоминает Фернандо Ди Мартине, известнейшего выкреста, который призывал к еврейским погромам, убийству евреев Севильи и продаже их в рабство. Как жертва преследований нацистского антисемитизма на улицах Берлина, она восстает против Маркса. Он лицемерен. В «Еврейском вопросе» проступают все скрываемые черты выкреста, душа которого неспокойна и требует мщения. В средние века, многие народы, включая и выкрестов, убивали евреев. В период эмансипации и после него, антиеврейский марксизм дает массам новый повод ненавидеть евреев. Оказывается, они наложили руки на мировые богатства, они жадны и нечестивы, вызывают ненависть масс, рвущихся их уничтожить. Эту опасную демагогию породил Карл Маркс. И она вовсе не удивлена тем, что вина его связанна с тем, что родители его покинули еврейство. Именно, это породило его антиеврейское сочинение. Теория его порождает многих единомышленников среди евреев-сионистов, живущих в стране Израиля. Они по глупости или намеренно не обращают внимания на антисемитскую направленность и поверхностность Маркса.

– Ну, а что скажет Наоми?

Доктор Ротенштрайх уже давно заметил, насколько его слова влияют на нее. Потому время от времени хочет услышать ее мнение. В классе неспокойно. Ротенштрайх возвращается к теме урока. Он цитирует из «Нищеты философии» Маркса о том, что общество, в конечном счете, это набор условий, которые порождают личность и ее деятельность. Обсуждает роль личности в истории, и снова, отклоняясь от темы урока, возвращается к теории Гордона и отбрасывает в сторону теорию Маркса. Ротенштрайх также рассуждает о принципах мышления и своеобразии литературы и искусства. Эти жанры творчества порождаются отдельной личностью и несут в себе смешение многих миров, а не область одного коллективного мира.

«И каким бы не было влияние этих творений на государственные учреждения и законы, оно не исчерпывает свои творческие богатства. В мире остается мера личного творения, мера индивидуального подхода к жизни, мышлению и чувствам в каждом таком творении».

На еженедельном собрании в кибуце она хочет спросить, почему здесь уклоняются от обсуждения «Еврейского вопроса» Маркса. Но ее ожидают очередные унижения.

– С твоими любовниками будь хотя бы более сдержанной, не действуй лишь по своему пониманию и усмотрению. Весь Иерусалим знает, что это означает, – Шаик распускает слухи, что у нее роман с Шломо из кибуца Мэсилот.

Единственная отрада – семинар в Иерусалиме. Но и тут один из инструкторов портит всю гармонию. Возникает вражда между инструкторским составом и слушателями семинара. Парни и девушки приглашают ее в свои семьи, проживающие в каменных домиках в Рехавии, Талбие и Махане-Йегуда. Иногда кто-либо из воспитанников посещает ее в лачуге, в которой она ютится. У Наоми кто-то украл талоны на питание в общественной рабочей кухне. Подозрение падает на юношу с наивным приветливым лицом. Он мгновенно удален из ее окружения, не понимая внезапного охлаждения к нему.

Страсти в клубе движения успокаиваются. Ашер, один из руководителей инструкторов, снимает напряжение.

– Оказывается, этот инструктор-зазнайка происходит из семьи коммунистов. Он сами ретивый деятель в движении коммунистической молодежи. Он втерся в иерусалимское отделение молодежного движения Ашомер Ацаир с целью внести конфликт и раздор изнутри, и перетянуть воспитанников в коммунистический лагерь. Изгнав предателя, инструкторы сплотили ряды, и работа их стала гармоничной. Они издают газету, организуют встречи и вечера, посещают кино, и решают, что лучшее место для их встреч – кафе на перекрестке улиц Кинг Джордж и Бен-Йегуда. Тем более что они в Европе пристрастились пить кофе со льдом.

Веселье длится недолго. Руководство движения Ашомер Ацаир требует от инструкторов вернуть деньги в опустевшую кассу. Бедняги решают поработать на предприятии по добыче калия на Мертвом море. Наоми начинает собирать пожитки в дорогу. Из одной книги выпадают на пол «украденные» у нее талоны на питание. Она клянется себе, что больше никогда не будет кого-нибудь подозревать в воровстве.

После десяти недель каторжного труда, инструкторы возвращаются в иерусалимский клуб, вымотанные до предела и получившие еще один урок жизни. В ужасную жару они надрывались, работая рядом с рабочими – арабами, евреями, англичанами – добывая калий. Казалось, эта каторга будет длиться вечно. Она же, в раскаленной до предела кухне, мыла и скребла огромные котлы, тарелки, подносы, вилки, ложки, ножи. Она похудела, ее большие черные глаза ввалились. Ответственная за кухню, женщина грубая, не переставала на нее кричать. На фабрике дни тянутся нестерпимо долго. Один раз она решила расслабиться в синих и столь манящих водах. После этого все тело покраснело и жгло. Поклялась, что никогда нога ее не ступит в эти манящие обманные воды Мертвого моря.

На пороге – весна. Зеленеют поля. Деревья и цветы покрываются почками. 5 апреля 1942 года. Инструкторы движения Ашомер Ацаир ведут сто пятьдесят воспитанников шестнадцати-семнадцати лет в шестидневную пешую экскурсию на Масаду и в Эйн-Геди. Начинается поход из села Бани-Наим, восточнее Хеврона. Проводники-бедуины пересекают с ними Иудейскую пустыню по опасным извилистым тропам. Караван верблюдов, загруженных бидонами с водой и поклажей, сопровождает их всю дорогу. На вершине крепости Масада воспитанников захватывает рассказ о мужестве национальных героев, сильных духом, стойко сопротивлявшихся огромной Римской империи. Четверо бойцов еврейских штурмовых отрядов Пальмах, вооруженных стрелковым оружием и гранатами, присоединяются в качестве охранников к воспитанникам Ашомер Ацаир. Вооружены они слабо, ибо мандатные власти запрещают владеть оружием без разрешения. Экскурсанты спустились с гор на отдых в оазис Эйн-Геди. У входа в ущелье ручья Аругот они разожгли костер, пели, плясали перед тем, как продолжить путь в Калию, на севере Мертвого моря.