Текст книги "Television Romance"

Three. I start to believe in anything you're saying

Кёнсун утром проснулся с ноющей от неудобного дивана спиной и смердящим ртом; из зашторенного окна приятным приглушённым светом обливалась небольшая светлая комната. Было тихо, настолько, что было слышно тиканье лежащих на комоде наручных часов. Кёнсун приподнялся на локтях, с недовольством разлепляя глаза, и осмотрелся: он спал на диване с Соно, который сжался в маленький комок на краю; в ногах, у противоположного подлокотника, сидя спал Ханыль, прижавшись головой к стенке чёрного шкафа. Он сжимал в руках мягкую игрушку Соно, большого белого плюшевого альпака, и выглядел совсем юным; под просторной футболкой не так сильно виднелась крупная мускулатура, поэтому Ханыль и вправду казался совсем ещё подростком.

Кёнсун не знал, должен ли он вставать или ему стоит полежать ещё, потому что голова трещала, грозясь от смены положения из горизонтального в вертикальное разбиться и расплыться яйцом. Он повернулся на бок, всё ещё вглядываясь в спящего Ханыля, и рот того был немного приоткрыт в умиротворённом сопении. Кёнсун плохо помнил, чем закончился вечер, он даже не был уверен, как именно оказался на диване под одеялом и в трусах; его джинсы валялись на стуле, вывернутые наизнанку.

Время близилось к обеду, так сказал телефон Соно, который Кёнсун нашёл под его подушкой; как бы сильно ему ни хотелось продолжить лежать до вечера, им нужно было вставать, потому что на понедельник оставалось домашнее задание, обязательное для выполнения. Кёнсун протёр руками лицо и выдохнул, ещё раз в отвращении сморщив нос от собственного запаха изо рта. У Соно были зубные щётки для парней на случаи типа такого. Так что Кёнсун всё же сгрёб себя с кровати, аккуратно перелезая через Соно, потому что в крепости его сна он был абсолютно уверен, а с Ханылем у него была первая совместная ночь.

Встав напротив зеркала, Кёнсун начал разглядывать своё лицо; под глазами привычные припухлости стали больше обычного, чёрные мягкие волосы были взъерошены, и, причесав их пальцами, Кёнсун подумал, что, возможно, ему нужно подстричь чёлку, потому что она уже расходилась на лбу пополам прямо как у Ханыля, хотя волосы второго были длиннее. Почистив зубы, Кёнсун ополоснул кожу прохладной водой и некоторое время постоял, наклонившись, с зажмуренными глазами, чувствуя, как капли спадают в раковину с характерным звуком.

Дверь в ванную комнату была открыта, но в неё всё равно тихо постучали, и Кёнсун промычал; повернув голову и моргая, чтобы вода не попала в глаза, брюнет встретился взглядом с сонным Ханылем, и тот как-то неловко улыбнулся. Кёнсун выпрямился и взял с крючка полотенце, чтобы вытереться.

– Доброе утро, – севшим голосом сказал Ханыль. – Я могу тоже умыться?

Кёнсун, вытирая лицо, на секунду прикрыл глаза, прячась за мягким зелёным полотенцем, пахнущим кондиционером с запахом полевых цветов. Ханыль порой вёл себя как самая настоящая девственница, а порой – как бывалый аферист и мошенник, и Кёнсуна эти смены его настроений и поведения немного пугали.

– Да. Конечно.

Ханыль скользнул внутрь; ванная была крохотной, Кёнсун сдвинулся от зеркала и чуть не угодил в ванну, едва устояв на ногах. Ханыль включил холодную воду и сразу опустил голову под струю целиком, и у Кёнсуна аж пальцы на ногах поджались от фантомных ощущений ледяной воды на собственной коже. Ханыль потряс головой, зарываясь в своих волосах длинными пальцами, и Кёнсун протянул тому шампунь с полки Соно. Ханыль показал парню большой палец.

Немного погодя все проснулись; Соно хлопотал над завтраком на кухне вместе с Йесоном, Кёнсун сидел в углу на диване в комнате, который они с Минджуном сложили и застелили мягким клетчатым пледом, и следил за блондином; Ханыль сидел в телефоне рядом на полу, делая подобие вялой растяжки, сложив ноги в позе лотоса. Минджун лениво переключал каналы на телевизоре. Шла всякая дребедень, и он от хмурого настроения начал громко стонать каждый раз, когда канал его не устраивал.

Чхве прикладывал все свои усилия. Он правда искренне старался. Он смотрел на Ханыля так много, что если бы от взгляда человек стирался, как карандашный набросок от ластика, то Ханыля бы уже давным-давно не стало; Кёнсун мог просверлить в нём дыру от своих гляделок, которые выходили у него на подсознательном уровне, но, по правде говоря, он вообще очень любил смотреть, всегда в глаза и всегда максимально внимательно. Ханыль был отвратительно напыщенным индюком в их день знакомства, довольно весёлым и дружелюбным на второй день их знакомства и самым маленьким и милым парнем на свете в ту минуту, сидя на татами в огромной белой футболке Соно, которая, Кёнсун помнил, самому Соно была чуть выше колена, а на Ханыле едва скрывала боксеры.

Кёнсун пододвинулся к Ханылю, заглядывая к нему в телефон, потому что надеялся увидеть что-то большее, он хотел ворваться в личную жизнь без приглашения и разрешения, потому что всего того, что Ханыль позволял ему видеть, было жутко недостаточно для составления полноценного представления. И всё, что он увидел – открытый профиль на «Ютубе», и Ханыль прямо при нём ткнул на последнее выложенное видео, на котором оказался сам блондин с профессиональным студийным микрофоном. Кёнсун приоткрыл рот. Звук на видео был выключенным, но Чхве видел, что тот пел; Ханыль мотнул ниже, к секции с комментариями, пробежав мельком по количеству поставленных лайков, и Кёнсун мог поклясться, что видел там сумму в пять цифр.

Кёнсун сглотнул максимально тихо, и Минджун как раз в этот самый момент в очередной раз застонал, скрывая этот звук; брюнет уселся поудобнее на диване, делая вид, что затекла спина, и сам уставился из-за плеча парня прямо в экран мобильника. Он обладал прекрасным зрением, и это пошло ему на руку, потому что он видел всё то же, что видел блондин; каждый комментарий, прочитанный Ханылем внутренним голосом, звучал в голове Кёнсуна его собственным. Там было много чего-то вроде «какой красавчик!», «голос как у ангела», «ребята, кажется, я беременна» и так далее. Кёнсун поджал губы.

«Роман из телевизора» тоже снимали видео на «Ютуб», они даже заработали свои первые пятьдесят тысяч подписчиков, но они делали это очень редко, в последние полгода практически вообще ничего не заливая. Их социальными сетями занимался Сокхван, и даже переехав в университет он продолжал им помогать, но потом у него попросту закончилось свободное время, и заниматься больше этим никто не стал. Кёнсун очень хотел продолжить, но он не был силён ни в съёмках, ни в сведении звука и записи, ни в чём-либо ещё касающемся качественных видеороликов.

А у Ханыля была профессиональная техника. Не только микрофон – открывшаяся на долю секунды картинка была отличного качества, Кёнсун прекрасно видел гладкие и совершенно не пиксельные черты лица парня в экране. Это заставило его почувствовать какую-то странную ревность, неприятно сливающуюся с завистью.

С кухни послышался голос Йесона, и Ханыль заблокировал экран; Кёнсун поспешно отшатнулся и сделал вид, что ковыряет заусенцы на руках.

– Уберите мусор со стола, мы сейчас принесём еду, – строго сказал Йесон, и Ханыль сразу подскочил, забирая у того пакет, и начал сбрасывать остатки чипсов и пивные банки в него.

Кёнсун смотрел снова. Третий вид Ханыля был самым замечательным из всех представленных, подумал он. Возможно, даже ближе к Сокхвану, чем кто-либо ещё.

* * *

Было уже около трёх часов дня, когда они приехали к дому Минджуна, Йесон и Ханыль – за машинами, а Кёнсун – за курткой; по правде говоря, дурацкая куртка ему не была столь необходима, ему просто не хотелось идти домой, потому что голова ещё немного гудела и хотелось прогуляться, освежиться. Мать Кёнсуна, застав его перед работой – она была медсестрой и работала в ночные смены, – начала бы бесконечные расспросы о том, где тот был, и ему пришлось бы врать, потому что она терпеть не могла подростковые пьянки. В этом плане родители остальных были более демократичны, а мать Соно вообще жила в Лос-Анджелесе с новым мужем, так что ей не было дела до того, как её чадо развлекалось на выходных. Она стабильно отправляла ему деньги каждый понедельник, и это было достаточным проявлением материнской любви для них обоих.

Минджун обнял Кёнсуна, в тысячный раз извиняясь за прошедшую ночь; хотя он не помнил, что произошло, он знал, что накосячил, как-то внутренне это чувствовал, так что всё равно извинялся, и Кёнсуна это устраивало. Кёнсун не был плаксивой девчонкой, чтобы дуться до скончания веков, но Минджун правда перегнул, так что Чхве позволил себе насладиться чувством вины друга. Они распрощались на крыльце дома шатена, Кёнсун попросил его передать брату привет, и Минджун непонимающе выгнул брови, а Кёнсун засмеялся, убегая к пикапу Йесона.

Он планировал, что они поедут домой вместе, как это происходило всегда, но когда он подошёл к остальным парням, Йесон его вдруг огорошил:

– Мне нужно в автомастерскую. Это в центре.

Центр находился в противоположной от дома Кёнсуна стороне, и проводить там остаток дня – а дела, связанные с пикапом, всегда длились часами – Кёнсун явно не желал. Он понимающе закивал, забрал свою куртку с переднего сиденья и молча наблюдал, медленно маша рукой, как Йесон выезжает с платформы и удаляется по расплывающейся вдали от солнца и тёплого воздуха дороге.

Ханыль разговаривал по телефону, складывая влажную крышу родстера, на обочине. Кёнсун сам не понял, как оказался рядом с ним.

– Хорошо, я понял, – раздражённо говорил Ханыль. – Я же тебе уже сказал! Хм-м. Не знаю. Не уверен. Хорошо. Сайонара.

Он отключил телефон, бросая его на пассажирское переднее сиденье, пока Кёнсун делал вид, что заинтересован в мелких камушках на асфальте близ синего автомобиля. Краем глаза Чхве видел нахмуренные брови блондина, который достал из небольшого багажника тряпку и принялся натирать усыпанное каплями-бусинами переднее стекло.

– Всё в порядке? – спросил Кёнсун. Он звучал довольно уверенно, за что сам себя похвалил.

– А? Да, – брови парня расправились, и лицо стало расслабленным с намёком на небольшую улыбку. – Просто отец. Опять. Ничего нового. – Ханыль высунул кончик языка меж губ, старательно убирая разводы на окне. Он поднял глаза на секунду, Кёнсун не поймал этого, обвязывая куртку вокруг тонкой талии, и отвлёкся, выпрямляясь. – А ты далеко живёшь?

Кёнсун удивлённо вскинул брови.

– Я? Минут двадцать отсюда. Мы обычно с Йесоном ездим вместе, но тот слинял сегодня.

– Он сказал, у него какие-то проблемы с водонепроницаемостью кузова. Ему нужно проверить сейчас, чтобы потом не было неприятностей.

Кёнсун хмыкнул – сделал вид, что понял, какие неприятности могут случиться, хотя по факту ничего в машинах не смыслил. Ханыль закончил со стеклом и убрал тряпку обратно в багажник, вытирая руки влажной салфеткой из бардачка.

– Я могу тебя подвезти, если хочешь, – предложил Ханыль.

Кёнсун приоткрыл рот и покачал головой. Он бы не выдержал такого же давления, какое испытал прошлым вечером, сидя в машине с Ханылем наедине.

– Я на автобусе.

– Уверен? – Ханыль сел на водительское сиденье и открыл пассажирскую дверь, убрав телефон. – Я довезу быстро и с ветерком.

Кёнсун почувствовал себя опять какой-то школьницей. Красавчик с класса предлагает подвезти до дома. Куда Кёнсун вдруг попал? Он конечно был уверен в том, что их с Ханылем не ждут страстные поцелуи и совместный закат, как это обычно случается с девчонками, запрыгивающими в машины для того, чтобы их подвезли, но ему всё равно было как-то странно. Но он всё же согласился. Если Ханыль обещал «быстро и с ветерком», то это было явно лучше автобуса с его «медленно и в духоте».

Кёнсун сел и пристегнулся, а у Ханыля опять позвонил телефон, и ему пришлось взять трубку. Он снова был взбешён, Кёнсун чувствовал это каждой клеточкой своего тела, потому что Ханыль только изредка мычал и бросал «да» каждые пять секунд; когда разговор закончился, Ханыль кинул телефон в бардачок и уткнулся лбом в руль, переводя дыхание и пытаясь успокоиться. Кёнсун не был уверен, что ему нужно было делать, так что он слегка коснулся руки парня, и когда тот его не оттолкнул, Чхве полностью положил ладонь на крепкое плечо. Ханыль со стоном разочарования выдохнул.

– Эй? Может, ты всё-таки домой?

– Нет, туда я точно сейчас не сунусь, – пробормотал Ханыль со слабой усмешкой, всё ещё не поднимая головы.

Кёнсун пожевал губы. Возможно, он будет жалеть об этом до конца своих дней, он подумал, но всё же сказал, прежде, чем полностью решился:

– Можешь посидеть у меня, пока не успокоишься. Мне всё равно нужно домой.

Это предложение было странным в голове Чхве, и оно не стало менее странным произнесённым вслух. Ханыль, помедлив, повернул голову к Кёнсуну, и тот пожал плечами. Ему на самом деле было бы всё равно, если бы Ханыль отказался, но Кёнсун подумал, что это было бы неплохим шансом узнать Квана лучше, спросить его про канал на «Ютубе». Он бы мог позвать его завалиться в кафе, например, или ещё куда-то, но Кёнсуну правда нужно было сделать доклад по истории, так что ему просто необходимо было добраться до дома в ближайшее время.

– Эм, – Ханыль выпрямился, глядя Чхве в глаза, и рука того опала с сильного плеча. Лицо Кёнсуна не выдавало никаких эмоций, а Ханыль был немного удивлён.

– Если не хочешь, всё в порядке, я же тебе не переспать предлагаю, – хихикнул Кёнсун, потому что Ханыль и вправду так выглядел – так, будто его зовут на «чай» после свидания.

– Нет, я… – Ханыль прочистил горло, бегая глазами по панели управления. – Я не против. Я просто не ожидал. Думал довезти тебя до дома и потом просто несколько часов потерять где-нибудь ещё.

– У меня есть снеки и булочки с корицей, – сказал Кёнсун. – И ещё коктейли. Они сладкие и девчачьи, но мне нравится.

Ханыль заискрился от радости.

– Я обожаю сладкое.

Так они заскользили по влажному асфальту прямиком домой к Кёнсуну, и дневной осенний воздух приятно пах сыростью и тепло обдувал их в открытом автомобиле; Ханыль включил радио и весело подпевал каждой чёртовой попсовой песне, которую только ставили, и Кёнсуну почему-то от этого было так смешно, будто они дружили уже целую вечность, это чувствовалось знакомым и привычным. Чхве на время забыл о своих рассуждениях о том, кто такой Кван Ханыль и чем он опасен. В голове было пусто.

Они припарковались на улице у дома Кёнсуна, и машина его матери, небольшой седан цвета металлик, всё ещё стояла на парковке. Дом у Кёнсуновой семьи был небольшой, у них даже не было гаража; он был с серой облицовкой, белыми каёмками по крыше и грязно-белым деревянным крыльцом, у которого по бокам стояли глиняные клумбы с цветущими фиолетовыми гладиолусами. Дорожка, вымощенная гладкими камнями, узким ковром вела к дому от самой дороги, разрезая пополам зелёное полотно короткого газона. Кёнсун стриг этот газон раз в неделю по вторникам летом, и теперь ему нужно было делать это только раз в четырнадцать дней.

Ханыль неловко снял обувь, повторив за Кёнсуном, стоя у выхода, и начал осматриваться. Помещение было залито оранжевым солнечным светом, лучи лились из небольших стеклянных вставок коричневого цвета над входной дверью. Кёнсун крикнул, сообщая, что пришёл домой; справа, со стороны гостиной доносился звук работающего телевизора. Через мгновение в проходе появилась мать Кёнсуна, невысокая женщина лет сорока пяти, и Кёнсун обнял её, стараясь не дышать, боясь, что от него всё ещё несло перегаром.

– Здравствуйте, – неловко улыбнулся Ханыль, стоя на коврике у входа. Кёнсун закатил глаза.

– Мама, это Ханыль, он новенький в нашем классе. – Кёнсун потянул парня с коврика, уцепившись кончиками пальцев за чужую футболку. – Ему нужно помочь, потому что он пропустил первую неделю обучения. Ты знаешь, почему я этим занимаюсь.

– Да, здравствуй, – она улыбнулась. Конечно, она знала, что Кёнсун стал, хотел он того или нет, волонтёром по помощи в адаптации. Адаптации корейцев, если точнее. – Будете кушать?

– Я провожу его в комнату и сам всё сделаю, – Кёнсун поцеловал мать в висок, потому что так было максимально далеко от её обоняния, и пошаркал тапочками по паркету в сторону узкой лестницы на второй этаж. Ханыль чуть кивнул женщине и поторопился за ним.

– Вау.

Ханыль выдохнул это, когда Кёнсун заехал по скользкому полу на носках в свою комнату, бросив тапки на полпути в коридоре. В комнате было светло и царил творческий беспорядок – так оправдывался Кёнсун. Его акустическая гитара покоилась на полутороспальной расправленной кровати с белоснежным бельём. По полу валялись учебники и тетрадки, на полках высокого стеллажа пылились кучи дисков и книг самых разных направленностей. На окне висели белые занавески и новогодняя гирлянда; на подоконнике стоял зелёный горшок с умершим растением.

Кёнсун скинул сумку на кровать и открыл окно, чтобы запертый воздух сменился на свежий; поспешно убрал с кровати гитару, повесил её на крюк рядом с письменным столом, и застелил постель; поторопился подобрать разбросанные по сероватому ковру с длинным ворсом учебники и тетради, складывая их неровной стопкой на столе. Ханыль смотрел на фотографии, расклеенные по стене над столом, на которых был Кёнсун и его «Роман из телевизора», а ещё Сокхван, но Ханыль его не знал, а Кёнсун искренне хотел, чтобы тот и не спрашивал.

Позже Чхве вернулся в комнату с подносом, на котором стояла тарелка с рулетами с корицей и пара стаканов со свежевыжатым апельсиновым соком, и в них потом Кёнсун планировал разлить коктейли, когда мать уехала бы на работу. Он обнаружил Ханыля бренчащим по струнам его классической гитары, которая обычно так же висела на крючке рядом с акустической; брюнет поставил поднос на стол, аккуратно сдвинув кипу бумаг, и сел на стул на колёсиках напротив Ханыля.

– Я не умею играть, – сказал Ханыль и усмехнулся, поднимая глаза на Кёнсуна; тот прикусил кончик большого пальца, облокачиваясь на спинку стула. – Я выучил только ту песню.

– Почему её?

– Не знаю, – Ханыль пожал плечами. – Я подумал, она красивая. Существует много красивых песен, я знаю, но… Просто я её выучил и всё.

– Она много значит для меня, – чуть помолчав, сказал Кёнсун, опуская глаза на гитару в руках парня. У него внутри что-то сжималось от воспоминаний, но ему также отчего-то хотелось объясниться.

– Так дело не в моей ужасной игре?

Кёнсун поднял глаза на лицо Ханыля, и тот выглядел серьёзным, вправду удивившимся, будто до сей секунды он верил в бездарность своей гитарной игры, в такую ужасную, способную довести человека до слёз. Кёнсун захотел рассмеяться от того, каким этот парень порой был наивным.

– Нет, – брюнет улыбнулся, убирая волосы со лба. – Не в ней. Баррэ у тебя действительно отвратительное. Но этому можно научиться, просто нужна практика.

– А пение?

Улыбка соскользнула с лица Кёнсуна, потому что он не до конца понимал, чего хочет Ханыль – он напрашивался на комплимент или правда хотел услышать его мнение? Он замялся и облизнул губы, задевая колечко в нижней, и задумался, тут же начав его кусать. Он делал так иногда, это приносило потом очень неприятные ощущения, потому что губа была чувствительной, но он не мог перестать.

– Поёшь ты тоже ничего, – сказал он, и Ханыль выпрямился, удивлённо выгибая брови. Кёнсун засмеялся. – Ладно. Смотри. – Чхве выудил гитару из рук парня и поставил её на своих коленях. – Делать баррэ на классической гитаре гораздо удобнее, чем на акустике, да и сами аккорды тоже удобнее ставить.

– В чем разница?

– На акустике стоят металлические струны. Они врезаются в пальцы и их труднее зажимать. Хотя, на классике обычно шире гриф, и из-за этого может быть неудобно, если у тебя короткие пальцы, – Ханыль вскинул руку и распрямил пятерню, разглядывая её, а потом взглянул на пальцы Кёнсуна, которые были гораздо короче его собственных. – Так, ладно, с этим у тебя проблем быть не должно. Заткнись, – Кёнсун стрельнул взглядом на сдерживаемый Ханылем смешок. – На классике струны сделаны из нейлона, они мягкие и ими легче делать перебор.

Кёнсун демонстративно поставил аккорд, который использовался в песне – F, – на первых ладах и провёл пальцами правой руки по струнам, и звук был чистым, без брюзжания. Он тут же сделал пару переборов, какие ему вспомнились в ту секунду, и звук был всё ещё идеальным. Ханыль хмыкнул, с неподдельным интересом глядя на пальцы парня.

– Возьми и попробуй сам.

Ханыль взял гитару в руки, а Чхве потянулся за акустической гитарой и расположил её у себя на бёдрах. Кван поставил пальцы в том же самом аккорде и провёл по струнам; звук не был чистым, но уже был лучше, чем тогда на акустической гитаре в гараже. Брюнет сделал то же самое на своей гитаре – звук всё ещё был гладким. Ханыль насупился.

– Это только тренировка и отработка, – пожал плечами Кёнсун.

Кван раздосадовано выдохнул и закивал. Снизу послышался голос Кёнсуновой матери, и он поджал губы и ушёл её провожать. Поцеловав женщину в щёку, потому что успел почистить зубы и больше не боялся за запах, Кёнсун улыбнулся ей и закрыл дверь, на пятках поворачиваясь лицом к лестнице, ведущей наверх. У него спёрло дыхание, и он планировал немного расслабиться с помощью коктейлей, всё ещё размышляя по поводу своего доклада. Он был не совсем уверен, начать ли ему делать его тут же, или всё-таки отложить до ухода Ханыля и просидеть над ним полночи.

Кёнсун вернулся в комнату, где Ханыль всё ещё пытался сделать звучание баррэ чистым, и плюхнулся в свой стул, откидывая голову назад. За окном рыжел закат, огнём опаляя комнату парня, и с улицы приятно пахло осенней листвой, ветер покачивал тонкую вуаль занавесок. Кёнсун кусал губы, размышляя. Он не знал, чем занять Ханыля, ведь у него не было даже приставки, и всем, что он мог ему предложить, была его компания и неинтересные диалоги, хотя тот и без него прекрасно справлялся. Кёнсун усмехнулся, когда очередное баррэ оказалось провальным, и блондин рухнул спиной на кровать.

– Если тебе и вправду так хочется научиться, я могу дать тебе свою классику на время. Научишься на ней и потом вернёшься к акустике.

– Я хреново учусь, – признался Ханыль, жмуря глаза от падающих на них лучей. – На самом деле, я самый отвратительный ученик на планете, потому что сейчас вот я сижу с этим, но пара попыток и я забью.

Кёнсун покачал головой. Он встал и подошёл к своему плательному шкафу, в обувных коробках в котором прятал бутылки с коктейлями. Это были дурацкие коктейли, типа сидра или фруктового пива, но они не были такими горькими, так что Кёнсун их очень любил. Две прозрачные бутылки с розоватой жидкостью оказались на столе. Кёнсун протянул лежащему на его кровати парню стакан с соком и велел выпить его содержимое. Тот сделал это за глоток и рухнул обратно на постель, всматриваясь в цветные фигурки оригами, подвешенные на скотч и нитки к потолку.

Первые стаканы были высушены за мгновенье ока; Кёнсун налил им по ещё одному, пока из компьютерных колонок тихо играла музыка. Это был последний альбом The 1975, песни Кёнсуну нравились не все, но он не успел его послушать полностью. Он читал состав коктейля, болтая одной ногой на другой; Ханыль, так и продолжая глазеть на бумажные фигурки, тихо сказал:

– Ты ведь не панк, да?

– Моя комната похожа на комнату панка?

– Больше похоже на комнату самого обычного подростка, – Ханыль приподнялся на локтях, и Кёнсун перевёл на него взгляд, и волосы того были в милом беспорядке. – Я думал, что лидеры инди-рок-групп предпочитают чёрные обои и дэд-металл, но единственное, что здесь «дэд» – это тот несчастный фикус.

Кёнсун усмехнулся. Даже он не знал, что это был фикус.

– Я просто люблю музыку. Я люблю самовыражаться через неё. Повседневный я и Кёнсун, который на сцене, два разных человека.

– Да, это точно, – он закивал, выпрямился и потянулся за стаканом, чтобы сделать ещё два больших глотка. – Ты украл это на вечеринке в сестринстве? Отвратительно сладко. Мне нравится.

Ханыль по-хозяйски повесил обе гитары на крючки и плюхнулся обратно на кровать; Кёнсун думал, что, если не опускать глаза на вызывающие голубые драные джинсы с гладкими ногами в зияющих дырках, то, в принципе, Ханыль выглядел по-домашнему уютным.

– Кто этот парень? – Ханыль пальцем указал на фотографии над столом. – Это тот самый… Сокхван, кажется?

– Угу, – кивнул Кёнсун.

Он прочистил горло и осушил в три глотка второй стакан целиком. В голове приятно мысли затянулись лёгкой дымкой, воздух вокруг стал будто мягким, и Кёнсун лениво растянулся на стуле, и его футболка чуть задралась, оголяя подтянутый худой живот.

– Он твой парень?

– Нет, – Кёнсун усмехнулся. – И не был им. Это друг.

– Френдзона? – спросил просто Ханыль.

Кёнсун ногой крутанул стул, чтобы взглянуть на парня, который расслабленно лежал на его кровати, подперев голову рукой. У него уже были красные щёки и немного затуманенный взгляд. Песня The 1975 была отвратительно грустной.

– Ага. Да, – Кёнсун поджал губы. – Мы дружим уже больше десяти лет. Два года назад я понял, что влюбился в него. По уши. Просто кошмар. – Кёнсун грустно улыбнулся, ковыряя пальцами подлокотник кресла. – Он гетеро, у него есть девушка, и они вместе учатся в Вашингтоне.

Ханыль закивал. У него весь вид говорил о том, что он Кёнсуну сочувствовал. Кёнсун от этого вида всякий раз чувствовал себя так, будто остался контуженным после войны и теперь ему сопереживают. Он не сравнивал ни в коем случае уровни потерь, но люди обычно не понимали его настолько, чтобы и вправду знать, что он испытывал.

– Я никогда не влюблялся, – сказал вдруг Ханыль. – У меня были отношения, и не раз, просто всегда это было так, ничего серьёзного. Так что я не знаю, если честно, что ты чувствуешь. – Кёнсун поднял глаза на Ханыля, и тот жевал губы, сосредоточенно глядя в пустоту перед собой. – Но я думаю, это хреново. Правда.

Кёнсун кивнул, но теперь сам ничего не понимал.

– Что, прям никогда?

– Ага, – Ханыль сел на кровати, опираясь на руки, и пожал плечами пару раз; его взгляд не был сфокусированным, будто он выпил не девчачью шипучку, а крепкого джина.

Взъерошенные волосы упали на лицо с полузакрытыми глазами. У Ханыля, как заметил Кёнсун, были двойные веки, что было довольно редким явлением для корейцев. Кёнсун не помнил никого в своём окружении с такой особенностью.

– Не знаю. У меня даже не было особой необходимости в этом, я думаю.

– Это приходит тогда, когда ты не просишь и не ждёшь, – возразил Кёнсун. – Ты думаешь, я хотел влюбиться в своего лучшего друга как последний придурок?

– Ты можешь дать мне что-то переодеться? Дурацкие джинсы сейчас превратят мои яйца в гоголь-моголь, я клянусь.

Кёнсун похлопал ресницами, приоткрыв рот. Это был самый глупый способ перевести тему, но он сработал, потому что Кёнсун понял, что у Ханыля, как и у него самого, есть темы, которые в разговорах лучше избегать. Он подошёл к шкафу и достал оттуда серые спортивные брюки и футболку; они, как ему казалось, должны были подойти Ханылю по размеру. У них были слишком разные телосложения, оттого он был не уверен, может ли блондину подойти хоть что-то в его гардеробе. Ханыль благоговейно расстегнул ширинку и начал стягивать деним с ног, и Кёнсун отвернулся. Он буквально утром видел парня в трусах с голыми ногами, такими гладкими, что в пору сниматься в рекламе восковых полосок, но он всё ещё думал, что это странно. Так что подглядывать не стал. Одежда Ханылю на удивление подошла, и Кёнсун отметил, что без дырявых узких джинсов и оголяющей ключицы футболки Ханыль был самым обычным парнем, совсем не похожим на какого-то плэйбоя.

Чхве открыл «Ютуб», чтобы включить какой-нибудь летсплей фоном вместо музыки, думая, что, раз Ханыль любит видеоигры, ему должно это понравиться, но Ханыль материализовался рядом и склонился к Кёнсуну, заглядывая в горящий белым светом монитор. Кёнсун краем глаза заметил, что острая линия челюсти с чуть проступающей «шестичасовой» тёмной щетиной находилась к нему ближе, чем когда-либо.

– Короче, я хочу тебе кое-что показать, – выдохнул Ханыль, выдвигая из-под столешницы полку с клавиатурой. Кёнсун сжался. – Я веду свой канал. Не то, чтобы такой уж популярный, но там я записываю в основном каверы, так что, я думаю, ты должен посмотреть. Ты ведь лидер. Тебе нужно придумать, что со мной делать.

Кёнсун сглотнул, уставившись на открытый в браузере профиль. У Ханыля на аватарке стояла его фотография с широкой весёлой улыбкой, а волосы ещё были каштановыми, мягкими длинными волнами спадали на его уши.

Ханыль нажал на кнопку «подписаться», и Кёнсун его ткнул в бок локтем, слыша, как тот хихикает.

– Не очень популярный, да? – взвизгнул Кёнсун, увидев количество подписчиков канала. Цифра переваливала за миллион. – А это что?

Ханыль заливисто засмеялся, и Кёнсун толкнул парня обратно на кровать.

– Знаешь, что? Я отпишусь. Я знаю хозяина этого канала, и я думаю, что не хочу следить за ним.

Парень демонстративно нажал на кнопку отписки.

– Неужели? – улыбался Ханыль. Кёнсун кивнул. – Чем он плох?

– Он довольно самоуверенный, – сказал Чхве. – Порой он ведёт себя как ребёнок, а порой – как придурок. Я не понимаю, кто он такой. С ним ужасно тяжело.

Ханыль понимающе закивал. Кёнсун чувствовал, как внутри что-то странное и тёплое разливается от того, как Ханыль смеётся и принимает правила игры.

– Да, точно. Полный придурок. Возможно, у него биполярное расстройство.

– Ты тоже так считаешь?

– Ага.

Они прыснули. Кёнсун ощущал приятную сладость лёгкого опьянения и слабый сквозняк из приоткрытого окна, за которым солнце со своей вечерней краснотой почти спряталось за горизонтом из крыш соседних домов. Он вдруг подпрыгнул со стула и уставился на Ханыля, и тот так опешил от неожиданности, что поперхнулся собственной слюной.

– У меня есть выход на крышу. Я хочу посмотреть закат.

– Но солнце почти село.

– Похер.

Кёнсун принялся стягивать свои джинсы, и они были гораздо уже, чем у Ханыля, и трудно давались его пьяным пальцам; Ханыль сел ровно на кровати и озадаченно смотрел на парня, который, скинув чёрную ткань в угол комнаты полез в комод за домашними штанами графитового цвета с клеткой; потом стянул футболку и швырнул к джинсам, меняя её на голубой оверсайзный лонгслив, в котором его узкие плечи смотрелись ещё уже. Он встряхнул головой, поправляя чёлку, и обернулся к Ханылю, всё это время на него глазевшему. Кёнсун изогнул бровь.

– Ты либо странный, либо извращенец.

– Извини, – Ханыль понурил взгляд. – У тебя больше тату, чем я предполагал. И… Я просто не думал, что ты спортом занимаешься.