Текст книги "Баллада об индюке и фазане"

Званцев сказал про невесту, отвечая на вопрос о родственниках. Но не сразу. Сперва он рассказал про музей. Сперва – музей, потом несуществующая невеста. Ему понадобилось объяснить свое путешествие в музей. Какого, спрашивается, черта? Эко событие – человек в музей собрался! На выставку поглядеть. Архитектурой насладиться. Не поджигать же музей он сюда ехал!

Стоп! Какая, к лешему, выставка в половине девятого вечера? Рейс-то последний!

А ну-ка, еще раз все прокрутим! Я – про родственников, он – про музей? Идею родственников и друзей он отметает сразу. Едет в музей, и точка. Потом он соображает, что музей уже закрыт и что я могу напомнить ему об этом. И приплетает невесту.

Но куда же он собрался, если не в музей? И почему он не мог сразу соврать насчет родственников? Проверять бы я его пошла, что ли? Нет, брякнул – в музей!

А ну, еще усилие – и я у цели! Брякнул… Он ведь правду брякнул, не подумавши! Званцев – человек простой и выстраивать систему вранья, видимо, не приучен. Он действительно направлялся в музей ради одному ему известных целей. А чтобы мне их не растолковывать, он изобрел на ходу самое трогательное – невесту. Значит, музей ему был нужен именно в вечернее и ночное время. Видимо, и с музеем связана какая-то гнусная уголовщина. Вывод из этого один – Званцев где-то поблизости.

Он может сидеть в засаде, например. На дереве. Или в кусте шиповника – чего я ему от всей души пожелала! Или в реке.

Я стала искать другие варианты. Ничего, кроме засады, в голову не лезло. Видимо, я безнадежно отстала от жизни. Методы из романов Конан-Дойла на острове Долес могли дать осечку.

Мало ли что затеял Званцев! Мало ли какие события должны разыграться этой ночью на острове! Чуть не так повернись – и такие коррективы внесешь в происходящее, что все затеи Званцева прахом пойдут.

Благоразумнее всего было не вмешиваться. Ну, соврал Званцев. Я ему тоже, в сущности, соврала – и тогда ночью, и на трамвайчике. Значит, квиты. Разыщу его в понедельник и продемонстрирую зажигалку. Он съездит на остров, побеседует с дядей Вернером, с соседями, и так далее. Далеко хозяин зажигалки не убежит.

А если убежит? Ведь преступнику закон не писан, и каждый лишний час, проведенный им на свободе, чреват всякими пакостами. Именно сейчас, сидя на пне, я осознала эту банальную истину.

Званцев где-то возле музея. Если обходить музей кругами, точнее – по расширяющейся спирали, рано или поздно я наткнусь на него, Или он на меня. Ведь его интересует именно музей? Значит, и лица, шныряющие вокруг музея, тоже.

Через пять минут после принятия этого решения я уже знала, чем буду заниматься в понедельник утром. Жалобу сочинять буду. Вложу в нее всю ядовитую иронию, на какую только способна. Могли бы уж сотрудники музея навести в парке порядок. А то порядочный посетитель вынужден продираться сквозь крапивные джунгли. Эти мелкие собственницы, наверно, только о своих огородах и беспокоятся!

Описывая первый круг, я забрела в заросли шиповника и долго из них выбиралась. А когда выбралась и продолжила свой маршрут, заметила подозрительную тень, которая словно растаяла при моем появлении.

Я забежала за угол музея и выглянула. Нет, мне не померещилось – тень, пригнувшись, совершила перебежку от куста к кусту. За мной следили.

Я предположила самое ужасное – Кузина, обнаружив мое отсутствие в комнате, подняла шум на весь остров. И хозяин зажигалки понял причину моих неуемных расспросов! Правда, было совершенно непонятно, как он вычислил мой маршрут. Но ведь бывают же, черт возьми, и роковые случайности!

Бегать на шпильках не очень удобно, и все же я побежала, стараясь ступать как можно бесшумнее. Остановившись за следующим углом, я услышала шаги. Тот, который следил за мной, тоже бежал.

Это не мог быть Званцев – Званцев узнал бы меня по силуэту. Это не мог быть и какой-нибудь незнакомец. Кому я нужна с этаким пузом! Значит – убийца!

И мне страшно захотелось проснуться в своей комнате и увидеть трещины на высоком потолке, и стрелки будильника, и, потянув носом, восхититься густым запахом кофе, который варит для своего семейства бабка Межабеле…

Мелькнуло в памяти что-то этакое из моего последнего разговора с бабкой, что-то очень важное, но как будто написанное неразборчивым почерком. У меня не было времени предаваться воспоминаниям. Проснуться дома было уже невозможно.

Я завернула за следующий угол и увидела раскидистую липу. Липа вовсю цвела. Она стояла в облаке сладчайшего аромата, который ощущался даже у стен музея. И была она огромна – нижние ветки лежали на земле. Можно было войти в эту липу, как в шатер.

Липа – вот кто спасет меня. Преследователь по инерции будет бегать вокруг музея, как в дореволюционной кинокомедии, а я возьму себя в руки и под прикрытием липы смоюсь от греха подальше.

Добежать до липы я не успела. И встать вплотную к стволу – тоже. Тут появился он.

Он все еще хоронился за кустами. Я видела только голову и плечи. Он огляделся. Волосы вроде были темные – значит, не Виестур. Лысина под луной вроде не блестела.

Тут у меня отшибло всякое соображение – пригибаясь, он тоже побежал к липе.

Я сдернула с ноги босоножку и занесла ее над головой – острым каблуком вперед. Если вмазать каблуком по физиономии… Жутко, но другого выхода у меня нет.

Вбежав в липовый шатер, он выпрямился и занял наблюдательную позицию. Он стоял спиной ко мне, и, будь у меня отвага самостоятельно захватить преступника, я могла оглушить его каблуком по виску. Но я от ужаса затаила дыхание и стояла так целую вечность – пока преступник, переступив с ноги на ногу, не качнулся с амплитудой в пятнадцать градусов.

– Званцев! – изумленно воскликнула я. Он резко повернулся.

– Вы? Так это я за вами гонялся?

– А вы что, не узнали меня?

– Совершенно не узнал.

– Ну, знаете ли! – я даже оскорбилась за свой ни с чем не сравнимый силуэт. Мужчины не очень наблюдательны, но если Званцев скажет, что не заметил моего пуза, я точно дам ему по шее босоножкой.

– А как я мог вас узнать, если из кустов торчала только ваша голова? Растяпа реабилитировался.

– Я вас искала, Званцев. Всю крапиву облазила.

– А ко мне прибегает перепуганная Аусма Карловна – там, говорит, незнакомая женщина ищет каких-то практикантов, а их у нас два года не было!

– Это я вашу невесту искала, Званцев.

Он смутился. Я ждала ответа, но не дождалась.

– Между прочим, меня ваша личная жизнь совершенно не интересует, и, как вы понимаете, я спрашивала про практиканток, чтобы найти вас. Я вас по очень важному делу ищу. Кстати, по вашему делу.

– Вы о чем?

– Как это о чем? Помните, вы мне днем рассказывали о преступнике, который убил моряка и оставил труп в «жигуленке»?

– Ну?

– Я видела этого преступника!

– Где? Во дворе? Так что же вы…

– Какое там во дворе! На острове Долес!

– Где?..– ошалел Званцев.

– Да здесь же, на острове!

Тут наверху, в кроне липы, зашебуршало. Что-то увесистое сорвалось с ветки и с треском обрушилось вниз!..

* * *

Мы шарахнулись в разные стороны. Оно, не долетев до нас, видимо, проснулось, отчаянно захлопало крыльями и, выбравшись из кроны, тяжело полетело к лесу.

– Заснул и сковырнулся, черт немазанный! – прокомментировал Званцев. – Кило на пятнадцать потянул бы, не меньше.

– Три тридцать за кило… – посчитала я. – Между прочим, ничего особенного, я думала, он дороже обойдется…

– То есть как?

– Штраф за убийство фазана – пятьдесят рублей, – сообщила я как можно ехиднее.

– Какой же это фазан? Индюк.

– Индюк на ветке?

– Они на ночлег часто забираются повыше.

– И специально прилетают из дому ночевать в музей? Образованные же индюки на острове Долес! Это фазан, Званцев.

– Откуда здесь фазаны?

– Откуда – не знаю, но в лесу висит объявление насчет штрафа. Так что это фазан.

– А если бы висело объявление насчет штрафа за страуса, это был бы страус? Вы их своими глазами когда-нибудь видели, фазанов-то?

Я постаралась припомнить последнее посещение зоопарка в возрасте одиннадцати лет…

– Кажется, нет, а что?

– А то, что там, направо, усадебка стоит. Перед ней – двор. Во дворе – телега.

– Ну?

– А на телеге я сегодня вечером видел целую семью индюков. Штук двенадцать. Этот оттуда «прилетел».

– И все-таки мне кажется, что это был фазан, – упрямо ответила я. Одно дело – когда к тебе с дерева слетает красавец фазан, а совсем другое – когда тебе на голову валится заспанный индюк.

Званцев спорить уже не стал. В конце концов, спасибо бы сказал, что я не грохнулась в обморок от такого явления.

– Бог с ним, с вашим фазаном. Скажите лучше, кого вы там обнаружили.

В его голосе наконец-то проявился долгожданный интерес.

– Я же говорю – человека, который ночью пробегал по двору.

– И как же вы его узнали? Вы же утверждали тогда, что не видели его!

– Для этого не обязательно таращиться на него с четвертого этажа. Я бы в лучшем случае увидела оттуда затылок и шапку. Ну, может, еще кончик носа, если нос достаточно длинный.

– Тогда я ничего не понимаю, – признался Званцев. Я вдруг поставила себя на его место и уразумела, что понять меня сейчас действительно невозможно.

– Ну, видите ли, дело в том, что я вас тогда утром немного обманула. Правда, нечаянно, я не думала, что это имеет для вас значение. Я говорила, что открывала окно и выбрасывала окурки, так?

– Предположим.

– А на краю пепельницы лежала зажигалка, Приметная зажигалка. Вот я ееи выкинула вместе с окурками.

– Что же вы не спустились утром и не подобрали ее?

– У меня была высокая температура, Я вообще в тот день из дому не выходила. Когда я заметила пропажу, – на ходу сочиняла я, – у меня хватило ума взять театральный бинокль я посмотреть вниз. Окурки были, а зажигалки не было.

– Может, вы ее и не выбрасывали?

– Выбросила, к сожалению. Дома ее не оказалось. Я ведь пока сообразила, что она в окно улетела, искала ее по всем углам.

– А, погодите… Вы же были не одна?

– Не стану же я будить человека ради зажигалки!

– Гм, да. Но она могла упасть и в сугроб.

– Оттуда бы ее выудили утром ваши коллеги. Разве не так? Вспомните, проходят ли у вас по этому делу такое вещественное доказательство, как гонконгская зажигалка?

– Там и без нее всякого добра хватает.

– Ну вот, значит, вы согласны со мной, что она пропала в ту ночь примерно в два часа?

– Предположим.

– А сегодня вечером я видела ее в руках у человека, который мог заполучить ее одним способом – подобрав в два часа ночи во дворе.

– Эту самую зажигалку? Вы не ошиблись? Занудство Званцева можно было понять и простить – работа у него такая, но я нервничала и сердилась, боясь из-за его вопросов сбиться и нагородить ерунды.

– Да, эту самую. Она, видите ли, меченая. Я ее выменяла у подруги на французский брасматик…

– На что?

– На брасматик. Это такая тушь для ресниц, в трубочке, с круглой щеточкой. Ну вот, мы с подругой не договорились бы насчет обмена, если бы зажигалка не оказалась меченой. На ней две велосипедистки, и у одной на ноге ожог… То есть, что я… Не на ноге, а на зажигалке ожог! Вот, можете полюбоваться.

И я достала из кармана зажигалку. Но Званцев уставился не на нее, а на меня.

– Значит, зажигалка все-таки у вас?!

– В том-то и беда, что у меня! – чуть ли не со слезами в голосе ответила я. – Мне ее подарили!

– В обмен на брасматик, что ли?

– При чем тут брасматик! Мне ее просто так подарили через мою же собственную глупость.

– А что вы получили в обмен на брасматик?

– Да ее же, зажигалку, будь она неладна! И тут мы оба основательно замолчали. На асимметричной физиономии Званцева не было ни тени понимания. А я чувствовала, что сказала что-то не то, и соображала – что же именно?

– Я начну сначала, – как можно нежнее и задушевнее сказала я, разобравшись наконец, что к чему, – Значит так. В конце февраля я выменяла у Колосниковой Светланы Николаевны зажигалку гонконгскую натуральную на брасматик французский, который, в свою очередь, купила у Стрике Анды, отчества латыши не употребляют, за восемь рублей, Эту зажигалку я подарила своему… ну, другу, что ли. Потом я выкинула ее в окно. Подобрать ее на дорожке можно было, только пока в моем окне горел свет. Тогда она была видна. Свет я погасила сразу же после двух. Зажигалка исчезла в те четверть часа, которые интересовали вас с точки зрения поисков убийцы. Так?

– Предположим…

– А сегодня вечером совершенно незнакомые мне моряки подарили мне ни с того ни с сего эту самую зажигалку!

– Вашу, значит, собственную зажигалку?

– Ф-фу! Вот именно!

– И кто же вам ее подарил?

– Я же сказала – не знаю.

Это была чистейшая правда, и все же Званцев посмотрел на меня недоверчиво.

– С другой стороны, – начала я оправдываться, – это я сама и спровоцировала. Не надо было мне хвалить собственную зажигалку.

Званцев имел полное право рассердиться на мою бестолковость. Я поняла это, когда он, помолчав, задумчиво предложил:

– Давайте, лучше я буду задавать вам вопросы. А вы будете на них отвечать.

– Ладно… – вздохнула я. – Только давайте разговаривать по дороге.

– По дороге куда?

– К дяде Вернеру.

И поскольку это имя нуждалось в комментариях, я объяснила – моя сестра замужем за дядиным родным племянником, следовательно, он и мне теперь дядя. Все получилось складно – Званцев видел, как Кузина с Кузеном ворковали на палубе трамвайчика.

Тем не менее идти к дяде Вернеру Званцев отказался, хотя я и описала ему всю сцену дарения зажигалки.

– Значит, единственное вещественно доказательство уже не является доказательством, – только и заметил он. – Отпечатки пальцев на нем стерлись.

– На нем были дядины отпечатки! – вспомнила я. – Он последний брал в руки зажигалку. Потом – я.

– Ну вот. И мы не можем установить, кому из четырех она принадлежала. Потому что все четверо могут от нее отказаться. А доказательств у нас нет. Никаких.

– Черт бы побрал эту зажигалку! – разозлилась я. – Так, значит, я вас зря искала? И убийца спокойно уедет завтра с острова, и отправится в свое кругосветное путешествие, и будет дышать морским воздухом, и будет болтаться по Рио-де-Жанейро, а на вас будет висеть дело! Приятная перспектива!

– Постойте, постойте! – всполошился Званцев. – Какое еще кругосветное путешествие?

– Они все четверо – моряки! – объяснила я, как младенцу. – Ходят в загранку. У них есть боны. И они куда-то собираются, во всяком случае двое из них, но кто именно – я не поняла. Они говорили, что будут заходы. И даже если предположить, что Эдвин тут совершенно ни при чем, он еще мальчишка, то все равно остаются три человека, которые не сегодня-завтра смоются из Риги.

– Черт знает что… – пробормотал Званцев. – Похоже, что вы правы. Что же делать-то?

– Вы не можете уйти отсюда? – сообразила я. – Вам нужно быть именно здесь? Теперь хоть ясно, почему вы сказали насчет невесты. И не оправдывайтесь, пожалуйста. Это же ваша работа, Предлагаю вариант – вы даете мне инструкции, я возвращаюсь в усадьбу и выполняю нх со всей доступной мне точностью. А утром, если вы только пробудете здесь до утра, прибегаю и докладываю вам о результате.

– Какие, к лешему, инструкции… – вздохнул Званцев. – Ну, что вы можете предпринять…

– Все, что потребуется!

Я не врала. Бегаю я быстро, особенно на короткие дистанции. Реакция у меня хорошая – я была в институтской сборной по волейболу. Плаваю отлично. А главное – чтобы мне попала вожжа под хвост. Тогда я способна на всякие чудеса.

– Чего уж теперь от вас требовать… И он очень выразительно посмотрел на мое поролоновое пузо.

Если бы мне сейчас подвернулась под руку любимая Кузина, у Званцева прибавилось бы еще одно уголовное дело.

– Так как же быть? – в панике спросила я. – Вы не можете покинуть пост, А я ни к черту не гожусь! Значит, они так и уйдут неизвестно куда?

– Мне что-то кажется, что я знаю, куда они пойдут… – загадочно сказал Званцев. – И если это так – лучше, наверно, выйти им навстречу. Пошли.

И тут я обнаружила в своей правой руке босоножку…

Вылезать с босоножкой в руке из-под липы я никак не могла.

– Вы идите, – смущенно попросила я, – а я сейчас… Мне кое-что поправить надо.

– Понимаю.

Званцев решительно шагнул из-под липы.

Я, застегнув босоножку, поспешила за ним, Некоторое время мы шли молча.

– А вам ничего не будет? – вдруг спросила я.

– Это как?

– Ну, вы же ушли…

– Ничего не будет. Это мое дело.

– Но все-таки оставить пост…

– Да не переживайте вы из-за меня. Если хотите знать, на этот пост я сам себя поставил.

– А разве это возможно? – очухавшись, спросила я.

– Возможно. Во всяком случае, я попробую вам объяснить, каким образом это возможно.

Уже не первый раз я слышала из его уст отвратительно гладкую фразу. И я твердо решила – если это повторится, сделать Званцеву втык. Нельзя так говорить с людьми – во всяком случае, с живыми людьми, покойникам, может, такой синтаксис и нравится, есть в нем что-то неживое…

– Сейчас в музее очень интересная выставка – слыхали?

– Кожаная пластика, что ли? Мы завтра собирались пойти.

– Представляете, что это такое?

– Это когда из кожи изготавливают не кошельки и подошвы, а сундуки, вазы, рожи и ножи с вилками.

– Ну, предположим. Так вот, на этой выставке есть работы одного интересного мастера…

– Ножи с вилками? Или другая посуда? Как подумаю, на что эти интересные мастера переводят кожу…

– Да нет же, это нормальный мастер! Он делает замечательные переплеты. Без всяких выкрутасов, честное слово! От старинных не отличить.

– А вы откуда знаете?

– От специалистов. Его приглашали в разные библиотеки восстанавливать переплеты шестнадцатого века. А с книгами еще такая ерунда случается. Бывает, что страницы на каком-нибудь чердаке сохранились, а переплета нет – использовали на что-то в позапрошлом веке. Вот он такие переплеты и делает. Все как положено, и с рисунком, и с орнаментом, и с золотом.

– Значит, действительно мастер.

– Я же говорю. И вот несколько лет назад сделал он переплет для одной рукописи. Рукопись принадлежит его другу, коллекционеру. Датируется она первой половиной шестнадцатого века, – Званцев говорил, как будто на совещании докладывал, – но фактически это – переписанное сочинение алхимика тринадцатого века Герберта Аврилакского. Философский камень и прочие дела. По этому алхимику все библиотеки мира и частные коллекционеры плачут. А он примерно в конце семнадцатого века угодил в Латвию. А теперь вот попал в прекрасный переплет, участвует в выставках кожаной пластики. С разрешения коллекционера, конечно.

– Стоило попадать в переплет! – фыркнула я. – Впрочем, для алхимика общество кожаных кастрюль – действительно значит попасть в переплет.

– Продолжаю, – усмехнувшись, сказал Званцев. – Даже наши советские коллекционеры – люди достаточно состоятельные, чтобы купить старинную рукопись. Не все, конечно, но многие. А за рубежом – там такие экземпляры попадаются! Могут взять и выложить миллион долларов за ночной горшок Наполеона! Извините…

– Ничего, ничего, продолжайте, – светским тоном предложила я. – Так на чем мы остановились? На ночном горшке Наполеона?

– Кроме того, они там все обожают оккультные науки. А сочинений этого Герберта Аврилакского уцелело очень мало. Они, кстати, не только мистикой интересны. Он жил на юге Франции, путешествовал в Испанию, с маврами общался… Там у него и математика, и астрономия, и Бог весть что понапихано. А хозяин рукописи в завещании ее государству отказал, а до кончины решил у себя подержать. Жемчужина коллекции все-таки!

Званцев задумался.

– Три выставки было, и на всех трех что-то с этой рукописью приключалось! – неожиданно воскликнул он. – То в зале, где она хранится, окно само собой вдребезги разбивается, то еще какая ерунда. В общем, – он перешел на свой мерзостный официальный синтаксис, – есть основания полагать, что к рукописи постоянно проявляет интерес некое лицо, готовое ради приобретения на любые издержки. И все версии сходятся на том, что вышеупомянутое лицо проживает за границей. А коллекционер это редкостей или алхимик-дилетант, судить трудно.

Званцев не получил втыка – уж больно интересно было то, о чем он рассказывал.

– Теперь вы понимаете, что всякий новый человек на острове, да еще моряк, который ходит в загранку, вызывает у меня определенный интерес.

– Вот почему вы так обрадовались? – вспомнила я.

– Я подумал – а не связаны ли эти два дела между собой? Ведь и в том и в другом случае – контрабанда. Если вы не ошиблись и человек, который тогда ночью пробегал по двору, находится сейчас на острове – то зачем? Первое, что приходит в голову, – выставка и рукопись.

– Но, простите, я что-то не понимаю… Вы что же, устроили круглосуточное дежурство возле этой рукописи? И когда же вас должны сменить?

– Да никто меня не должен сменить! Просто в воскресенье выставка закрывается. До сих пор ничего подозрительного не случилось. Это мне показалось странным. И я договорился с директоршей музея, что последние два дня поживу здесь, на острове. Тем более, погода хорошая, искупаюсь, позагораю. Есть у меня одно предположение – что рукопись должна пропасть в те несколько часов, когда экспозицию будут разбирать, упаковывать и художники на собственном транспорте начнут развозить ее по домам. Это может случиться в воскресенье вечером. А люди, которые придут за рукописью, появятся гораздо раньше, чтобы ознакомиться с обстановкой.

– И вы явились сюда добровольно? – изумилась я.

– Совершенно добровольно. Я уже имел дело с этой рукописью, видите ли. Пытаясь ее похитить, тяжело ранили человека. И это дело шло по нашему ведомству.

Я на ходу переваривала информацию. Оказывается, я впуталась в увлекательнейшее дело, дай Бог здоровья Кузине. Рядом с ним совершенно побледнел ее план мести Борису. И замечательно. Тем более, что мне до сих пор было неловко перед Званцевым из-за своего вранья. Помочь ему – это было бы только справедливо. В конце концов, он не виноват, что убийство в подворотне совпало с изгнанием Бориса. Тем утром даже добрейшая бабка Межабеле могла бы нечаянно вогнать меня в истерику.

И тут я вспомнила бабкино бормотанье над глиняной кружкой. Черт знает что – но ведь с этого непонятного колдовства вся карусель и закрутилась. Я выпила отвар и не успела кружку поставить на стол, как явилась Кузина со своим безумным купальником. И я согласилась на авантюру. Не могла не согласиться – за четверть часа до того я жаловалась бабке на смертную тоску и просила из ряда вон выходящих событий. Вот они и начались…

Пока эти события разворачивались крайне интересно. Даже Званцев, вразвалку топающий рядом со мной, уже не вызывал ассоциаций с индюком. Мне даже понравилось, что он по собственной инициативе стережет рукопись алхимика. Но уж больно увесисто рассуждал этот товарищ Званцев. Не было в нем той стремительности мысли, той изящной способности схватывать на лету, которую я так ценила в мужчинах. Я невольно сравнила его со старым охотничьим псом, который потерял скорость и быстроту реакции, но уж если догонит и вцепится – то мертвой хваткой.

Званцев, похоже, именно такой хваткой и вцепился в рукопись. Да, на элегантную гончую он меньше всего походил – походка развалистая, ногами песок загребает, голова набычена… Сколько же ему лет?

Мы шли вдоль опушки, и Званцев рассказывал что-то интересное про книжных коллекционеров, когда я расслышала в темноте мужские голоса.

– Стоп! – сказала я, – Слышите? А вдруг это они?

– Кто? Моряки?

– Ага. Дядя их всю ночь кормить яичницей не станет.

Званцев прислушался.

– Они говорят по-латышски, – сообщил он.

– Ну и что? Вот если бы они говорили по-турецки, я бы удивилась. Здесь же все-таки Латвия.

– И вы с ними тоже по-латышски говорили?

– Не по-японски же!

– Вы настолько хорошо знаете язык?

– Я билингв, – употребила я научное словечко, которого Званцев заведомо не знал. К чести своей, он не притворился эрудитом.

– Простите, кто?

– Би-лингв. Человек, одинаково хорошо владеющий двумя языками.

– Значит, вы можете перевести, о чем они говорят?

– Могу, – удивилась я. – Только надо подпустить их поближе.

Стараясь не шуметь, мы забрались в молодой ельник. Со всех сторон торчали упругие и колючие лапы. Мы нашли пятачок, где можно было стоять рядом, не чувствуя колючек, но настолько близко, что это мне совсем не понравилось. Я могла, не ощущая своего поролонового пуза, прижаться нечаянно им к Званцеву, пузо бы сплющилось, а такую медицинскую аномалию заметит даже Званцев.

Голоса приближались. Первым я узнала и смогла разобрать баритон маленького брюнета.

– Его жена знает, что он должен мне эту тысячу, – говорил брюнет по-латышски, – и сама сказала, что деньги я получу, когда он вернется из рейса. Если, конечно, они возьмут план. В прошлый раз взяли полтора. В общем, я за свою тысячу не беспокоюсь. Так она целее будет. Я получу ее в ноябре. Велта уже дала телеграмму в Лиепаю, так что у нас тут полный порядок.

Я торопливо переводила Званцеву всю эту бесполезную информацию.

– Благодетель! – сказал брюнету вылитый Боярский. – Что до ноября собираешься делать?

– Банки грабить!

По мне мурашки пробежали. По Званцеву, кажется, тоже. Юмор, однако, у этих морячков…

– А мы точно к музею выйдем? – спросил лысый.

– Точно. Я по этой дороге с закрытыми глазами пройду, – пообещал Виестур. Я синхронно переводила.

– Между прочим, нам может не хватить бензина, – заметил лысый.

– О чем же ты раньше думал? – возмутился вылитый Боярский. – Что же нам теперь – галоши ждать?

– Недолго, кстати, и осталось, – вставил брюнет.

– Ну вот ты и жди, – отрубил вылитый Боярский.

А что ему на это ответили, я уже не расслышала.

Четверка удалилась.

Я высунулась из ельника и увидела, как они идут по дороге, топча край ржаного поля: в середине вылитый Боярский и лысый, а Виестур и маленький брюнет – по краям.

Дойдя до развилки, они остановились и стали совещаться, но подкрасться к ним было невозможно.

– Хотел бы я знать, что они затеяли, – мрачно сказал Званцев. – Прямо хоть ползи к ним по-пластунски.

– Мне тоже прикажете ползти? – осведомилась я, – Вот к чему ведет незнание языка. Не полагается ли вам по штату личный переводчик? Если оклад приличный, я согласна. У вас молоко за вредность не дают? А дополнительные дни к отпуску?

Званцев опустил голову и молчал.

– Вы сколько лет-то в Риге живете?

– Да лет пять будет.

– И не освоили языка? Это что же – бог талантом обделил или просто лень было?

Ответа я не дождалась.

– Значит, лень. Между прочим, это элементарная вежливость – приехав в республику, постараться освоить язык. Грамматические ошибки вам, как гостю, на первых порах уж как-нибудь простили бы.

– По-вашему, я здесь в гостях? – вдруг возмутился Званцев, – Старая песня, еще сороковых годов! Можно подумать, что ваша Латвия – отдельное государство. Историю вы вспомнили!

– Стало быть, вы здесь дома?

– Да.

– И в собственном доме вам нужен переводчик? Мило. Вы, наверное, пять лет на чемоданах просидели – ждали, что еще куда-нибудь отправитесь, и решили не тратить времени на язык. Вот только попробуйте сказать, что вы ехали сюда с намерением навеки поселиться!

– И что тогда будет?

– А ничего. Ни слова больше не переведу. Не обязана.

Четверка все еще судачила на развилке.

– Хотел бы я знать, зачем им среди ночи понадобился бензин, – тихо сказал Званцев.

– Для моторки, наверно.

– Или для автомашины.

– Это же остров! Как отсюда выбраться на автомашине?

Званцев оторопело на меня уставился.

– Элементарно! По плотине!

– По какой еще плотине?

– Вам не показалось странным, что на острове так много автомашин?

– Показалось. Но я думала…

Мне пришла в голову мысль насчет парома, и сразу же стало стыдно за свое невежество. На Даугаве, кажется, никогда паромов и не было.

– Сюда можно попасть по плотине Рижской ГЭС, там целая дорога, только очень неудобная. Если с острова по ней идти, как раз возле Саласпилса и выйдешь на твердую землю. В этом отношении трамвайчик удобнее. Пять минут – и ты в Кенгарагсе.

– А удобнее всего – моторка… – мечтательно сказала я. – Пятнадцать минут – и ты в Риге. Полчаса – и в Болдерае. Час – и где-нибудь в Юрмале…

– Это точно. Особенно ночью, когда ничего не мешает. Двадцать минут – и ты в районе порта…

Я поняла его мысль. Если похититель зажигалки собирался сегодня утащить из музея рукопись алхимика – действительно, ему удобнее всего увезти ее на моторке.

Четверка, окончив совещание, разделилась. Виестур с лысым пошли к музею, а вылитый Боярский и маленький брюнет молча зашагали обратно и скрылись за поворотом.

– Что же теперь делать? – растерялась я.

– Да, спать они сегодня что-то не собираются.

– Надо пойти за ними следом!

– За которыми?

– Я за одними, вы за другими.

– Отменяется! – отрубил Званцев. – Вы что, забыли, в каком вы положении? Я не могу вас отпустить одну – ночью, да еще в погоню за уголовником.

Но я уже раскочегарилась.

– А еще не доказано, что один из них – преступник. Вы сами говорили, что зажигалка – не доказательство. Мало ли зачем им нужно рано утром в Ригу.

– Даже если среди них нет преступника, то один из них знаком с преступником, иначе откуда у него взялась зажигалка? А в таком случае цепочка «мартовское преступление – Долесский музей» все равно существует. Ваша зажигалка в ней – промежуточное звено. Я все больше убеждаюсь в этом.

– Но что мне угрожает, если я пойду за ними?

– Не знаю, но запрещаю.

Я мысленно чертыхнулась. Он еще смеет мне что-то запрещать! Из лучших побуждений, правда… А интересно, если я признаюсь ему во вранье насчет своего «положения», пустит он меня в погоню? Я ведь в драку не полезу, драки я и сама боюсь, я только тихонечко пойду кустиками – и, кстати, пойму, о чем они там будут толковать, без переводчика. А Званцев тем временем отправится к музею, а свидание мы назначим под липой…

И тут я поймала себя на мысли: а почему не я – к музею, а он – за той парочкой, которая молча возвращается к дядиной усадьбе? Почему мне сразу захотелось именно в погоню за маленьким брюнетом и вылитым Боярским?

Да, Званцеву рядом с вылитым Боярским делать было нечего. Не исключено, что и настоящий Боярский побледнел бы рядом с вылитым. Так, может, окончить маскарад? Званцев посмеется над нашей с Кузиной затеей, а поролоновое пузо мне не помешает шарить по кустам.

– Послушайте, Званцев, если все дело в моем положении, – сказала я, – то вообразите на минуточку, что никакого положения нет. Что я нахожусь в лучшей форме, а вот это – из поролона. Можете вы вообразить?

– Перестаньте говорить ерунду, – буркнул Званцев.

– Я говорю совершенно серьезно. Можете вы представить, что я для некоей цели должна играть роль беременной женщины? А на самом деле я хоть сейчас кросс пробегу и никакие морячки меня не догонят?

– Я не сомневаюсь, что раньше вы бегали быстро, – сказал Званцев, – но не думайте, что я теперь позволю вам пробежать хоть двадцать метров. Я тоже кое-что соображаю! Ничего себе шуточки!! Пора уже в библиотеках объявление вывешивать: «Женщинам детективной литературы не давать!» Это уже совсем с ума тронуться надо – из-за детективного заскока здоровьем ребенка рисковать!