Текст книги "Баллада об индюке и фазане"

Я попятилась. В гневе Званцев был страшноват. Начнешь ему теперь что-нибудь объяснять – ничего не поймет, а то еще, чего доброго, схватит в охапку и отнесет домой, под дядино крыло. С него станется, во лапищи какие, он и нас с Кузиной вместе бы подхватил, как перышко!

Званцев на страже материнства – это даже не было забавно. Приходилось идти на попятный.

– Но я же сказала только – «вообразите» – пискнула я. – Неужели вам трудно себе представить, что я так легко переношу свое положение, настолько легко, что даже купаюсь и плаваю? Я же спортом занималась!

– Это меня не касается. И никакой самодеятельности я вам не позволю.

– Время же уходит!..

– Пошли к музею. А там видно будет.

Мы зашагали по дороге.

Признание во вранье не состоялось. Это меня даже развеселило – раз в кои-то веки я намылилась громко объявить чистую, наичистейшую правду! И вот – здрасьте… Цепная реакция вранья продолжается. А все Кузина, авантюристка несчастная… Кузина?

И я поняла, что цепная реакция началась не с нее. Ведь все затевалось ради кого? Ради Бориса. Ведь не с бухты-барахты же притащила мне Кузина пузатый купальник! Все началось с Бориса и той мартовской ночи, когда я решительно сбросила многомесячный груз полуправды и предпочла одиночество на подоконнике.

Да, началось все с Бориса и выброшенной зажигалки…

А если преступник – маленький брюнет? Он, судя по всему, теперь нуждается в деньгах.

Впрочем, и лысый с бакенбардами особого доверия не внушал. Что-то у него во взгляде было очень неприятное. Брюнет ушел в одну сторону, лысый – в другую. Даже если бы Званцев отпустил меня за брюнетом, что он может поделать с Виестуром и лысым, они же по-латышски шпарят! И никаким бесом теперь не узнаешь, в какую сторону нам со Званцевым нужно было бежать вдвоем!

Уж лучше бы этот тип не заметил на снегу зажигалки и ее через полторы минуты спокойно подобрал Борис! Не возникло бы всей этой нервотрепки…

Таким путаным порядком долго думать было нельзя. Две ниточки рассуждений должны были слиться в одну – и внезапно слились!

Мы со Званцевым не знаем, за кем спешить, но это может знать Борис. Что, если он, выскакивая во двор, налетел в подъезде на того, кто подобрал зажигалку?

По времени это совпадало. Зажигалка пропала за считанные минуты. Вряд ли в это время по двору проходил еще кто-то…

Я даже остановилась от неожиданности. Почему мне это раньше не пришло в голову!

В конце концов, подозреваемых – трое, а преступник среди них – один. Остальные могут оказаться вовсе ни при чем. И, пока мы околачиваемся у музея, маленький брюнет успеет предпринять что-нибудь такое, что нам с ним будет не справиться. Мы же в это время будем пасти двух ни в чем не повинных накачавшихся пивом балбесов. Им по такому случаю какая-нибудь дурость в голову стукнет, а мы на полном серьезе будем за этой дуростью наблюдать и делать далеко идущие выводы!

– Что случилось? – спросил Званцев.

– Ничего, мне в голову мысль пришла.

– Опять?

– А что?

– Да нет, ничего, – усмехнулся Званцев. – Только если это опять про какое-нибудь вранье, я и слушать не буду.

– Вы не поверите, – сказала я, – но на сей раз я скажу вам чистую правду. Мне кажется, я могла бы выяснить, за кем именно следом нам надо было идти. И я даже берусь это сделать за полчаса.

Последние слова вылетели из меня от избытка азарта, и я сама их испугалась.

– Каким образом? – насторожился Званцев.

– Мне трудно вам это объяснить, но я узнаю.

– Вы хотите сказать, что на острове есть еще один свидетель преступления, который знает преступника в лицо? Не слишком ли много для одного маленького острова?

– Этого я не говорила.

– Так что же вы собираетесь сделать?

– Ну, предположим, я собираюсь позвонить по телефону! – сердито ответила я.

Он ничего не ответил. Мы продолжали двигаться к музею.

– Ну так как же? – не выдержала я.

– В музее есть телефон, откуда и позвоните. А другого поблизости нет.

Я загородила ему дорогу.

– А вы не могли бы на эти полчаса предоставить меня самой себе? – заглядывая ему в глаза, взмолилась я. – Я узнаю все, что нужно, приду и расскажу вам!

– Не могу. Вы такого натворите, что я за всю жизнь не расхлебаю.

– Я очень вас прошу!

– Что именно вы собираетесь делать?

– Этого я вам объяснить не могу.

– Очередное вранье! – догадался Званцев.

– А что в этом удивительного? Когда человек не может сказать правду, он врет. Вы же соврали на пароходике насчет невесты! И никто вас за язык не тянул.

– Мое вранье – это мое личное дело! – возмутился Званцев. – А ваше вранье – это уже уголовное дело. Вы хоть представляете себе, что такое ответственность за ложные показания?

– Между прочим, – ядовито напомнила я, – я добровольно явилась к вам с показаниями насчет зажигалки. И не в кабинет, между прочим, а всю окрестную крапиву излазила, пока вас нашла. Так что насчет ответственности у меня все в порядке. И я делаю все, чтобы вам помочь!

Званцев засопел, но сдержался.

– Выдрать бы вас солдатским ремнем с пряжкой, – тоскливо сказал он. – Вот дураки французы призывают – «шерше ля фам». Нашел «ля фам» – на свою голову! Знали бы они, что может такая «ля фам» натворить в качестве свидетеля! Черта лысого бы они так говорили…

Мне в голову пришла еще одна мудрая мысль. Видно, ночь выдалась такая урожайная. Я подумала, что, в конце концов, я за всю свою оставшуюся жизнь больше со Званцевым не встречусь. Разве что приду к нему в кабинет подписать протокол показаний. Так пусть уж послушает исповедь несчастной женщины. Ему это будет только полезно.

– Ладно. – приступила я. – Вот вам правда. Я выбросила зажигалку в окно нарочно.

Званцев посмотрел на меня с великим подозрением.

– И зачем вы это сделали?

– В личной жизни недоразумение вышло. Я не только зажигалку выбросила, – предвкушая реакцию, ответила я.

– А что еще?

– Носки… Жилет вязаный… Газету… Галстук…

– Мужа, случайно, не выбросили?

– Хотела! Да никакой он мне не муж. Еще немного – я бы и его в окно выбросила.

– По-моему, вы опять что-то загибаете, – сказал, переварив информацию, Званцев. – В два часа ночи вещи в окно швырять? Бред какой-то. Так не бывает.

– Еще как бывает! Посмотрите на меня внимательно и скажите – разве я не могу вдруг взять и выбросить в окно жилет?

– Да, это вы, пожалуй, можете! И какая причина этому швырянью вещей? С вас, конечно, станется и просто открыть окошко и разбросать свое имущество – дай, мол, развлекусь, побалуюсь! Но ведь был же какой-то повод?

– Был, разумеется. А имущество – не мое. Я галстуков не ношу.

– И вы хотите сказать, что выбрасывание галстука в окно может навести на след убийцы? Что же, он и галстук подобрал? Может, он и по острову ходит в этом галстуке? Хорошо живется преступникам – ходи ночью по дворам и поглядывай, из какого окна что вылетит!

– Вы мне не верите?

– С какой стати я должен верить еще и в этот бред? – Званцев не на шутку начинал злиться. – У вас сегодня какое-то завиральное настроение. Шли бы вы лучше домой. Сейчас возле музея черт знает что может произойти. Будете только в ногах путаться.

– Ну, раз так! И оставайтесь! – воскликнула я. – И торчите там в крапиве! Если вы мне не верите! Я в понедельник приду к вам на работу и напишу показания! Только не вам, а кому-нибудь другому! И пусть вам нагорит за халатное отношение к свидетелям!

Я круто повернулась и пошла к дядиной усадьбе.

Шагов Званцева за спиной я не слышала, наверно, стоял и переваривал мои вопли. Индюк несчастный!

Так я шла быстрым шагом к усадьбе и костерила на все лады Званцева. И дошла бы благополучно, и провалялась бы в постели до утра, не в силах заснуть, но дернул меня черт принять совершенно излишнюю предосторожность.

Я собиралась влезть в окно. Можно было подойти к самому дому, обойти его вдоль забора и подобраться к стене, выходящей на реку. Так нет же – я затеяла спуститься к реке и уж оттуда подниматься к окну. Хотя на кого бы я напоролась возле ворот? Разве что собака гавкнула бы спросонья. Ну, так с собакой я уже подружилась.

В общем, недалеко от Борисовых хором я сползла к реке, а на мостках обнаружила маленького брюнета и вылитого Боярского, Они там что-то делали с моторной лодкой.

Я повисла на кусте, за который держалась на спуске, и затаила дыхание.

– Ты и сам понимаешь, что к незнакомому человеку он близко не подойдет. А кого из всех нас он знает? – говорил брюнет. – В том-то и дело. Особенно теперь, после всех чудес в решете.

– Не нравится мне такое дело, – заметил вылитый Боярский. – Чем больше думаю, тем меньше оно мне нравится.

– Тебе осталось думать только час, – успокоил его брюнет.

– Хочешь сказать, что уже поздно?

– Да не дергайся ты. Если только парни все подготовили правильно, будет о'кей! Мы подготовим моторку, а дальше все по плану. Пока там старухи будут кудахтать, лодочка пойдет, сверкая, сотню миль за ночь пройдет, тысячу за ночь пройдет!

Последние слова он пропел довольно приятным голосом.

Вылитый Боярский ничего не ответил.

– Перестань тосковать! – одернул его брюнет. – Все рассчитано. Мы не такие парни, чтобы зря хныкать.

– В марте же не хныкали, – буркнул вылитый Боярский.

– Ну вот, вспомнил! Думаешь, я этого в голове не держу? Дурак… Тот, кто в марте все дело взял на себя, тот первым и пойдет. Разве мы сразу же не так решили? Так что же ты теперь расхныкался?

– Пошел бы ты – на дом дальше!

– Уйя, уйя, паренек. Не обижай дяденьку.

Неизвестно, что бы я еще услышала, если бы песок под ногами не поехал. Маленький брюнет и вылитый Боярский резко повернулись – и мне не оставалось ничего другого, как со смехом вывалиться из кустов.

– Добрый вечер! – сказала я. – А я слышу – голоса, решила посмотреть – может, кто-нибудь знакомый рыбачить собрался, А это вы оказались.

– Какая приятная встреча! – воскликнул маленький брюнет. – А ведь мы вас вспоминали. Думали между собой – такая красавица, а не замужем. Наверно, в женском коллективе работаете?

– В женском, – соврала я.

– Ну, это и лучше, – ответил брюнет, – когда замуж выйдете, мужу будет спокойнее.

– За кого это я выйду замуж? Уж не вас ли? – С брюнетом, как я поняла, нужно было шутить попроще и дурачиться в стиле Кузины.

– Можно и за меня. Я такой красивой девушке ни в чем не откажу.

– Приданое у меня скоро появится, – намекнула я.

– Ничего, прокормим! Мишка, пойдешь посаженным отцом? – И заговорщицки шепотком брюнет сообщил мне: – Это у нас Мишка. Вы думаете, Боярский сейчас в Ленинграде или в Москве? У них там фальшивый Боярский, а у нас – настоящий. Мишкой зовем – и откликается!

– Значит, договорились, – объявила я, – Мишка будет посаженным, моя сестричка посаженной – Мишка ведь не женат?

– Не женат, – проворчал вылитый Боярский, и тут я впервые встретила его взгляд.

Во взгляде была ни с чем не сравнимая тоска.

И мое слабое женское сердце не выдержало – замерло.

Я очень кстати вспомнила, что вылитый Боярский – единственный, кому не могла принадлежать зажигалка. Он же сидел рядом с дядей.

«Уж не спросить ли у дяди?» – мелькнуло в голове. И я представила себе, как во втором часу ночи бужу дядю Вернера, чтобы спросить у него, чья была та зажигалка! Он пошлет меня к чертовой бабушке. А если буду настаивать, скажет – не знаю, не помню, она все время на столе лежала. И будет прав! А принуждать его именем уголовного розыска я не могу – я не Званцев.

– Завтра суббота. В субботу ЗАГС принимает заявления? – деловито спросила я. – С утра заедем за моим паспортом и пойдем запишемся. А потом отметим это событие.

Брюнет с неподдельной заинтересованностью оглядел меня.

– Познакомиться бы не мешало, – заметил он. – Должен же я знать, как зовут мою женушку.

– И я должна знать, как зовут муженька. Сколько у него квадратных метров, тысяч на книжке и «мерседесов»!

– Все перевернулось вверх ногами, – сказал вылитый Боярский. – Раньше мужчины спрашивали про приданое, теперь – женщины.

– А знаешь, Мишка, – странным голосом сказал ему на это брюнет, – она права. Такая женщина за нищего не пойдет. Такая женщина понимает, что в жизни к чему.

– Теперь-то понимаю, – вздохнула я. – С опозданием, а понимаю.

– Значит, любовь подвела, – понял брюнет. – Ну, без любви в молодости нельзя. А когда пройдет эта лихорадка, женщина может оглядеться и выбрать себе настоящего мужчину. Который ей все обеспечит.

– А разве такие еще остались?

– Остались, – заверил меня брюнет.

Мне стало жутковато.

Пора было смываться.

Я не возражала против замужества с приличным человеком. Но принимать предложение от такого, который через час пойдет взламывать музей? Это мне и в шутку показалось кошмарным. Вот разве что вылитый Боярский… Его явно тянут в эту затею за ухо. Его тянут, а он сопротивляется. Наверно, он у них под колпаком.

Может быть, этот взгляд был мольбой о помощи?

– На рыбалку собираетесь? – перевела я разговор на другие рельсы.

– Да, есть такая мысль…

– Меня с собой не возьмете?

– А ваш режим? Разве будущим мамочкам можно по ночам гулять?

– А если не спится? Разве лежать в душной комнате и маяться полезнее, чем гулять по лесу?

– Давайте лучше мы вам с рыбалки свежей рыбки принесем и положим на подоконник. Где ваше окошко?

– Вон! Второе. – И я недрогнувшей рукой указала на окно дяди Вернера. Черт его знает, зачем брюнету мое окошко!

– Проснетесь – а вас рыбка ждет, – ворковал брюнет. – Пожарите, позавтракаете. А сейчас взять вас не можем. Женщина всю рыбалку испортит. Примета такая.

Он ворковал, а я ловила взгляд вылитого Боярского. Но он насупился и только ждал, когда мы с брюнетом распрощаемся.

Я его понимала. Он связался с бандой. Мне, человеку, нечаянно вставшему на страже правопорядка, и то было не по себе. Выручали актерские ухватки Кузины – а его что могло выручить?

Надо было не допустить проникновения этих поганцев в музей. Преступление не состоится – а он опомнится и благополучно выпутается из компании мерзавцев. Ведь он уже и сейчас не рад, а если ему помочь, если не дать ему скатиться? Ведь я же могу спасти его!

Выход я видела один. Парализовать самого главного – того, кто взял на себя «мартовское дело», а теперь должен и «пойти первым». Что это значит, я не знаю, но вряд ли что-нибудь хорошее. И именно он, судя по всему, собирается кому-то передать рукопись. Потому что других этот кто-то просто не знает.

Не может быть, чтобы Борис не столкнулся с ним в подъезде.

Я пожелала жениху ни хвоста ни чешуйки.

– Пожелайте и мне что-нибудь, – попросил вылитый Боярский.

– А вам я желаю, чтобы сегодня с вами произошло что-нибудь хорошее, – не удержалась я от намека, – что изменит в лучшую сторону вашу жизнь и избавит вас от грозящих неприятностей.

– Вы гадалка? – изумился вылитый Боярский. – Надо мной действительно гроза собирается.

– Если я сказала, значит, так и будет, – обнадежила я его.

– Вот вам за добрые слова.

Целуя мне руку, он вжал в ладонь что-то круглое. Маленький брюнет соскочил в лодку и завел мотор. Мне было неудобно разглядывать подарок, и я терпела, пока лодка с брюнетом и вылитым Боярским не отошла достаточно далеко.

Тогда я поднесла подарок к глазам.

Это была серебряная монетка. Достоинством в один лат.

* * *

Проводив «рыболовов» на взлом музея, я двинулась берегом в том же направлении. Прошла, кстати, и мимо Борисовой лестницы. Борис спал и видел сны.

Я размечталась.

Если бы, если бы, если бы пресечь дурацкую затею с рукописью в самом корне! Он так взглянул на меня, когда я сказала о приятном сюрпризе! Потом-то я все ему расскажу, и он всю жизнь будет мне благодарен за то, что этой ночью я вмешалась и спасла его от крупных неприятностей. Маленький брюнет прав – он лучше настоящего Боярского. Может быть, просто тот на экране слишком суетится, а в этом – великолепная благородная сдержанность.

И лишь возле самого музея я поняла – а ведь я иду мириться со Званцевым.

Ну и черт с ним. Пусть думает обо мне, что хочет. Тут речь идет о человеческой судьбе. У них там это называется «профилактика правонарушений». И во всех фильмах следователи горят желанием спасти заблудшие души. Вот я и предоставлю Званцеву такой шанс.

В окнах второго этажа опять горел свет. Я уже решила бросить камушек, но тут из-за угла вышел Званцев. Он вел за руль дамский велосипед.

– Это снова вы?

– Это снова я.

– Отправляйтесь домой. Тут теперь не до вас.

– А что случилось?

– Телефонная связь вырубилась. Я еду на плотину. Оттуда свяжусь с городом.

– Разве телефон есть только в музее?

– Она в радиусе километра вырубилась.

– Никуда вы, Званцев, не поедете, пока не выслушаете меня.

– Пропустите, пожалуйста!

– Не пропущу, пока не выслушаете, – тут я вцепилась в велосипедный руль. – Ровно полторы минуты! А если вы после моего сообщения захотите куда-либо ехать – на здоровье.

– От вас так просто не отделаешься, – проворчал Званцев. – Ну, говорите. Я засекаю время.

Я впопыхах изложила ему сватовство маленького брюнета и подслушанный разговор. Уложилась в сорок секунд.

– А теперь можете ехать.

Но я знала, что он никуда не поедет.

– Если бы все было так просто! – Званцев даже засопел от «простоты» ситуации. – Поймать одного человека, запереть его до утра в музейном погребе, а потом сдать куда следует… Только поди знай, кого именно отлавливать!

– Не прошло и получаса, как я обещала вам узнать приметы этого человека. И повторяю – мы с вами можем их узнать очень быстро. А сделать это надо, пока моторка, поболтавшись вокруг острова, не причалит возле музея. Когда обе парочки объединятся в четверку, сделать это будет сложнее.

– Тут вы правы.

– Ну так пошли!

– Куда пошли?

– К тому человеку, который знает приметы убийцы!

– Опять вы что-то не то говорите.

– Званцев, я понимаю, что вы мне не верите, но единственный способ что-то узнать – это сейчас поверить мне! Пойдемте. Мы сейчас разбудим одного человека. Он единственный мог видеть преступника…

– И вы все время молчали об этом?

– Да я хотела вам все объяснить, только вы не слушали! Я на девяносто процентов уверена, что он его той ночью видел. Мы его разбудим и зададим один-единственный вопрос. И все прояснится!

– Даже если он был в это время где-то поблизости от подъезда, он мог ничего впотьмах не разглядеть или не запомнить.

– А вы заметили, Званцев, какие они все разные? Виестур – копченый блондин, явно рыбачит в тропиках. Маленький брюнет в комментариях не нуждается. А у лысого одни бакенбарды чего стоят! Тут даже Борис хоть на что-то обратит внимание.

– Предположим…

– Ну так идем!

– Это авантюра. Во-первых, я не уверен, правду ли вы говорите. Откуда мог взяться ночью во дворе или в подъезде еще один человек? Вы же сами говорили, что зажигалку мог взять только преступник. Зачем же противоречить самой себе?

– Если хотите, я расскажу вам, как все было на самом деле, – решительно сказала я. – только идемте скорей!

– Почему вы все за меня решаете? – удивился Званцев. – Я и сам знаю, что мне делать!

– Я о вас вовсе не думаю. Я о пользе дела забочусь, – отпарировала я.

– Вот и беседуйте сами с этим мистическим свидетелем!

– А вы, значит, наотрез отказываетесь?

– Наотрез. Я уже сказал – это авантюра, и у меня на нее даже при желании времени нет.

– Хорошо. Я побеседую! Хотя бы ради того, чтобы вам стало стыдно! – пригрозила я. – А где шанс, что я доложу о результатах беседы и вы мне поверите? Опять скажете, что я горожу бред.

Тут мы со Званцевым уставились друг на друга, и я поняла, что нам в голову пришла одна и та же мысль. Но он не решался высказать ее, в ничего удивительного в этом не было. Это была не самая светлая и благородная мысль из тех, что приходят в голову сердитым и спешащим людям. Пришлось говорить мне.

– Вы можете услышать приметы убийцы, и не спрашивая о них свидетеля.

Мысленно я похвалила себя за такую удачную и обтекаемую формулировку.

– Это меня устраивает, – медленно сказал Званцев.

– Ну, пошли?

– Поехали. Вам можно ездить на багажнике?

– Думаю, что можно.

Я села боком, Званцев нажал на педаль, Я ухватилась за него, моля бога, чтобы он не убоялся щекотки. Как-то не хотелось с разгона улететь в придорожные кусты, а то к стукнуться в сосну лбом.

До Борисовых хором мы добрались молча, оставили велосипед на дороге и спустились к реке.

Званцев выразил недоумение – ведь на дорогу выходит калитка, зачем же мудрить. Но на берегу он все понял.

– Вам даже не придется прятаться под лестницу, вас прикроет тень от кустов, – дала я последние наставления. – И, что бы вы ни услышали, не смейте вмешиваться!

– Не нравится мне все это, – вовремя сообразил Званцев. – Пока мы тут глупостями занимаемся, они там бог весть что натворят.

– Наконец-то я слышу слова не мальчика, но мужа! – не удержалась я от колкости. – Чем скорее мы туда прибудем, тем меньше времени предоставим им на ихнее бог весть что.

– Ну, давайте…

– Ждите и слушайте внимательно. Заодно убедитесь в том, что я действительно выбрасывала вещи из окна. И не высовывайтесь!

Я пошла вверх по лестнице.

Через несколько минут я должна была увидеть Бориса.

И трудно сказать, что у меня зашевелилось в душе. Привязанность? Да, он умудрился привязать меня к себе и даже настолько, что мирным путем я от этой привязанности избавиться не смогла. Страх? Если это он, его нужно зажать в себе покрепче. Самолюбие? Все-таки я первая приползаю на поклон, да еще куда – в фамильное логово! Значит, не поленилась, навела справки. Удобнее всего считать это самолюбием. Не совсем правда, но и не вовсе ложь! Рабочая гипотеза. Пусть будет самолюбие.

Я поднялась, нашарила по ту сторону калитки задвижку и стала ее ковырять.

Подбежала собака и залаяла.

Это был крепкий, ухоженный пес. Я осветила его фонариком, и он залаял еще громче.

На лай обязательно должен был выйти кто-то из мужчин, если они только есть в доме. Скорее всего Борис, как самый молодой. Но вдруг именно сегодня его нет на острове? Бывают же такие идиотские совпадения! Он мог смыться в командировку именно тогда, когда он мне нужен здесь, на острове!

Собаку окликнули по-русски. Это мог быть только Борис.

Я осветила ему путь фонариком, сама оставаясь во мраке.

Когда он подошел к калитке, интересуясь на ходу, кого там черт несет, я прижалась к заборчику. Поролон расплющился, я обрела прежнюю стройность и бодро отвечала, что черт несет меня.

– Тебя? – жмурясь, спросил Борис. – Что за чушь! Откуда ты тут взялась?

Он был в джинсах и расстегнутой рубашке, прямо из постели, заспанный и теплый. Мне стало не по себе – я же знала его таким, теплым, распахнутым, а сейчас он оставил в постели недовольную жену, которую еще и испугал собачий лай. И ему не терпится вернуться, чтобы успокоить ее.

– Здравствуй, – как можно строже сказала я, – и извини, пожалуйста, за такой поздний визит. Я к тебе по важному делу.

– Ты сошла с ума! Какое может быть дело во втором часу ночи?

– А я думала, что уже третий. Дело, кстати, серьезнее, чем ты думаешь.

– Как ты вообще догадалась сюда явиться? Есть же какие-то приличия!

– Не от хорошей жизни, Боря. И давай не будем ругаться. Чем скорее ты ответишь на несколько моих вопросов, тем скорее мы расстанемся.

– Что за вопросы посреди ночи?

– Боря, если ты сейчас уйдешь, я буду тут шуметь и вопить, пока не вылезет все твое семейство! Ты меня знаешь – лучше мне под горячую руку не попадаться.

– Да, переполошить людей почем зря из-за каких-нибудь глупостей – это ты сможешь. Ну?

– Боренька, ты извини, пожалуйста, но тебе придется вспомнить один неприятный факт своей биографии.

– Ближе к делу.

– Помнишь, когда я сдуру выбросила в окно твои вещи? Ты побежал за ними – ведь так?

– Ну, побежал, а что мне еще оставалось делать? Ты хочешь сказать, что выбросила что-нибудь свое, а я прихватил?

– Нет, этого я сказать не хочу, и ярости меня, пожалуйста, за ту безобразную сцену. Я подлизывалась, как только могла.

– Да ты что, мириться пришла? Ну, звездочка, нашла место и время!

Борис даже развеселился от этой мысли.

– Скажи, Боренька, когда ты выбегал во двор, ты не встретил мужчину, шедшего через двор от химчистки?

Борис остолбенел.

– Ты хочешь сказать, что пришла сюда узнать про человека из химчистки?

– Да, Боренька. Только за этим. Боря, ты меня не первый день знаешь, ну, скажи сам, разве я не придумала бы более удачный предлог для встречи? Ты мог его видеть не во дворе, а, скорее всего, в подъезде. Ну, представь, что я выбросила что-то свое, а он твоих вещей не тронул, а мои на ходу подобрал.

– И ты только теперь об этом вспомнила? Борис вгляделся в меня с подозрением.

– А ну, отойди от калитки! – вдруг приказал он.

– Не отойду!

Борис рванул на себя калитку, и я чуть не влетела во двор. Собака опять залаяла.

– Теперь все ясно! – воскликнул он, тыча в меня пальцем. – Вот ты почему явилась!

– Боря, это тут вовсе не при чем! Боря, ты сперва выслушай!

И тут только я сообразила, что схватка проиграна. Борис при виде поролонового пуза впал в такое состояние, что задавать ему вопросы было бесполезно.

– И что же мне прикажешь выслушивать? Что ты решила рожать? – Борис перешел на шипенье, хотя сперва говорил нормальным и даже громковатым голосом. – Это я и сам вижу! Ты не постеснялась выследить меня! Явиться ко мне домой! И чего же ты рассчитывала этим добиться?

– Ты можешь на минутку забыть о моем положении и ответить на мой вопрос? – рявкнула я.

– Ни на какие вопросы я отвечать не буду! – отрубил Борис. – Теперь мне понятно, почему ты меня тогда выставила. Ты знала, что я буду против этого ребенка. И ты очень ловко все рассчитала, появилась тогда, когда уже поздно принимать меры. Но ты промахнулась. Этот ребенок мне совершенно не нужен.

– Да перестань ты пороть чушь! – взмолилась я. – Ты можешь сказать одно-единственное слово? От этого зависит жизнь человека, понимаешь?

– Вот этого?

И длинный, ухоженный, дрожащий перст Бориса потянулся к поролоновой сфере.

– Другого человека, Боря!

– Ну, хватит. Ты напрасно приходила. Раз уж ты на это решилась, то хоть бы гордость свою поберегла. Она тебе еще понадобится. И запомни, что на меня рассчитывать нечего. У меня своя жизнь, у тебя своя.

Я почувствовала, что этим он наш разговор я окончил.

– Не уходи! – вскрикнула я, – Ты не ответил!..

– И не собираюсь отвечать. Ты выпроводила меня в марте? Выпроводила. Тогда между нами все и кончилось.

Тут во мне проснулась наконец злость.

– А скажи, пожалуйста, почему это так получается: мужчина заваривает кашу, а женщина ее расхлебывает? – глядя ему в глаза, спросила я. – Почему это, когда мужчина пользуется женщиной для разрядки, он не видит дальше собственного носа?

– Почему?

– Ну, почему?

– Ты непременно хочешь услышать правду, почему?

– Да, хочу.

Мы с двух сторон вцепились в калитку и глядели друг на друга, как дикие коты перед прыжком.

– А потому, что женщина, которая связывается с женатым мужчиной, должна знать свое место. И если тебя не устраивает, что ты для разрядки, то ищи себе кого попроще.

И тут я, впервые за все время нашего знакомства, отвесила Борису здоровенную оплеуху.

Он шарахнулся.

Я быстро-быстро сбежала вниз.

Из кустов ко мне протянул руки Званцев, но я пробежала мимо, погасила фонарик и растаяла в темноте.

* * *

Меньше всего на свете мне хотелось сейчас общаться со Званцевым. Ничего я не узнала и – более того – собиралась расплакаться…

Вот, значит, о чем так деликатно молчал Борис во время наших встреч!

Но, если вдуматься, разве я не догадывалась об этом?

Все держалось на взаимном молчании.

Кузина была права – надо было просто продемонстрировать этому трусу себя издали, не вступая в контакты. Пусть бы дрожал весь остаток лета, ожидая неприятностей! А теперь, после оплеухи, он поймет, что никуда и ни к кому я жаловаться не пойду. И доволен, трус несчастный…

Званцев бежал за мной по берегу, громко топая. Я взобралась по откосу, глубоко загоняя в песок острые каблуки, и нырнула в лес. У Званцева так ловко не получалось. Он скользил и съезжал. Но и он вскарабкался, и я слышала, как он пробежал мимо меня, не разглядев за кустами.

Я побрела к дядиной усадьбе.

Все рухнуло.

Званцев опять пронесся мимо, ведя за руль велосипед, но уже в другом направлении. Я меланхолически удивилась, почему он не пробует меня позвать. И изумилась – ведь он не знает, как меня зовут! И фамилии не знает. Вообще ничего не знает! И адрес, скорее всего, позабыл. Он ведь в то утро обошел целый квартал, куда ему всех запомнить!

Так что я могла присесть на поваленном дереве и разобраться во всех событиях.

На душе было пасмурно.

И пожаловаться было некому.

Хотелось оказаться дома до начала всех этих безумных происшествий. Хотелось сидеть в девичьей со свитером на коленях и слушать воркование бабки Межабеле.

– Страшно иль больно… – вдруг забормотал знакомый старческий голос, – …своего охотою или невольно… слово «довольно»…

И я все вспомнила.

Горячий и влажный пар ударил в ладонь. Я терпела, крепилась, и, наконец, поняла, что – довольно. А бабка подхватила это слово и забормотала, запророчила… старая ведьма! И ведь наколдовала же!

Умом я понимала, что бабкины заговоры не надо принимать всерьез. А на деле получилось, что я протосковала всю весну, а стоило мне пожаловаться бабке, повздыхать о бурной и лихой жизни, выпить отвар – как все в тот же миг и началось.

Из этого следовало, что если я скажу сейчас «довольно!», то все и прекратится.

Я, правда, не представляла себе, как именно оно прекратится. Раздастся свист ветра в ушах, и я перенесусь к себе домой, что ли? Такой фокус был бы сложноват для вредной бабки.

Или просто внутри меня исчезнет все, и боль, н раздражение, и злость, и сумятица? И я пойду в усадьбу совершенно спокойная, лягу и засну сном праведницы?

Это было больше похоже на истину.

Я хотела каких-то очищающих душу событий – я их получила! А если я одним словом зачеркну их – то в душу вернется та полуправда, полунадежда, полублагополучие, полукомфорт, от которых я не знала, как избавиться? Так, что ли?

И я поняла, что сдаваться рановато. Ведь тогда не будет и пощечины, которую Борис заслужил на все сто. И, если я пойду теперь спать сном праведницы, кто поможет растяпе Званцеву? А вылитому Боярскому?

Я как будто выбиралась со дна оврага. И единственное, о чем я сейчас действительно пожалела, было – поролон в купальнике. Всего, лишь поролон – а могло быть мое, живое, ведущее со мной разговор на языке нежных прикосновений, моя светловолосая дочка, теперь уже все понимающая, и рядом с радостью ощутить ее никакое оскорбленное самолюбие бы долго не продержалось. Это была бы моя защита против всего на свете, моя главная в жизни гордость, и если бы я действительно ощущала ее присутствие, я бы не так ответила Борису, я бы такие слова нашла, что он от стыда не знал бы, куда деваться! Я не смогла постоять за кусок поролона, но за свое, родное, светленькое, я бы его в порошок стерла – одним словом, одним взглядом!