Текст книги "Баллада об индюке и фазане"

Я хмыкнула. Этой ночью мечта о фазане действительно имела место – только у фазана была темная прядь на лбу, знаменитые усы и не менее знаменитый нос. Кинематографический у меня получился фазан, и жутко подумать, какой пташкой он обернулся! Кстати… Как бы сбить Званцева с матримониальных рассуждений и нацелить на его непосредственные обязанности? Резко это делать нельзя – подумает, что хочу отвязаться, а деликатно – долго…

– Берегитесь, Званцев! Я ведь могу и согласиться. А жена из меня получится еще неизвестно какая. В моей способности все перевирать вы уже убедились. Вспомните зажигалку и…

– Я убедился в вашей способности говорить правду, когда это действительно нужно, – не принимая игры, ответил Званцев.

Мне стало страшновато. Я вспомнила, как сравнила его со старым охотничьим псом. Ему трудно догнать добычу, но хватка у него мертвая. Я вдруг почувствовала, что этот человек от меня не отстанет. Вот разве что я вытащу из кустов купальник с поролоновой начинкой и помашу у него перед носом…

– Ну так вот вам образец этой правды! На берегу черт знает что делается, а мы тут в воде сватовство устроили! – сурово сказала я, – Бегите за штанами! Хватайте их и немедленно возвращайтесь! Я тем временем оденусь. Мы и так потратили зря уйму времени. Вернетесь – все расскажу. Ну?

– Пошел!

Он выбрался на берег и убежал. Вслед за ним выскочила я и шмыгнула в кусты. Купальник еле налез на мокрое тело. Я накинула платье и тут услышала, как кто-то шумно спускается к реке.

– Где лодка? – это был голос вылитого Боярского.

– Разве не ты ее привязывал?

– Идиоты!

– Что же теперь делать?

– Хоть на веслах, а уходить надо. Виестур долго с бабами там сидеть не станет. Сейчас же вернется тот болван из угрозыска…

– Почему этот идиот Виестур сразу не сказал про легавого?

– Перестань, он сам об этом в последнюю минуту узнал…

– И эта скотина здесь целый день болталась!

– Хватит дурака валять. У моего соседа в сарае стоит мотоцикл, – раздался вдруг сверху голос Виестура. – Он его не запирает. Мишка возьмет книгу и двинет через плотину на Саласпилс. А мы поищем лодку.

– В ней же целый мешок серебра!

– Книгу давай!

– Тяжелая, дерьма кусок… Сочиняли же раньше такую ерунду!

– Я пойду первый и выведу мотоцикл. Ты, Мишка, с книгой – за мной. Мужики – рассыпайтесь. Сейчас здесь такое начнется!

Я аккуратно поставила босоножки под куст, чтобы легко было потом найти. Босиком я быстрее добегу до Званцева. Он там, наверно, никак штаны найти не может.

В полной уверенности, что четверка уже скрылась за кустами, я выскочила на траву и понеслась.

– Гляди, гляди! – услышала я за спиной, – Видишь?

– Нельзя ее упускать!

Наконец-то они сообразили: я все знаю!

Мой коротконогий женишок сразу отказался от погони и удержал Виестура. За мной помчались лысый и Мишка – оба спортивные, длинноногие и злые.

Мишка! А я еще помочь ему хотела, этой скотине, которую видел в подъезде Борис! Ой, мамочки!..

Они ведь действительно могут сейчас меня убить!

– Званцев! Зва-а-анце-е-ев! – завопила я, несясь что есть духу. – Сюда-а-а! Ко мне-е-е!

Ответа не было.

Я бежала слишком медленно. Это было хуже, чем во сне, когда ноги не слушаются! Тут я могла проснуться разве что на том свете!

– Зва-а-анцев! – еще отчаяннее заверещала я.

Мишка и лысый догоняли.

Мне было легче бежать – я бежала по узкой тропинке одна. Они пихали друг друга то в кусты, то в воду. Но у них ноги были длиннее.

Вот и настал миг прекратить всю эту суматоху одним-единственным словом.

– До… воль…

Нет!

Ведь должен же появиться Званцев! Еще минуты две я продержусь в таком темпе. Что он там, ногой в штаны попасть не может?

Ну, а если я выкрикну «довольно!» – что тогда? Лысый с Мишкой задом наперед от меня помчатся, что ли? Нет, тут мистика не поможет, тут Званцев нужен!

– Зва-а-а!..

И тут у меня за спиной произошло что-то непонятное. Стук башмаков пропал, зато произошел совершенно другой шум. Я на бегу обернулась.

Хитрюга Званцев элементарно, услышав мои вопли, засел в кустах, пропустил меня и неожиданно обрушился на Мишку с лысым.

Он был в плавках.

Увидев драку, я зажмурилась.

Перед закрытыми глазами осталась только спина Званцева и чьи-то устремленные в небо ноги.

Я зажмурила глаза всего на секунду, но и этого ему хватило, чтобы уложить лысого на камни, а Мишку зашвырнуть в воду.

Лысый внезапно приподнялся на локте.

– Ну? – сказал ему Званцев. – Может, хватит? Сопротивление представителю власти – статья сто восемьдесят четыре, лишение свободы на срок до трех лет…

Лысый встал на ноги, задумчиво поглядел на Званцева, словно переваривая информацию о трех годах, и вдруг бросился на него с кулаками.

– Званцев! Уйдет! – вскрикнула я. Мишка выбрался из воды, покачнулся, пришел в себя, встряхнулся и кинулся бежать. Выглядел он не лучше Бориса. Фазанам на острове Долес в эту ночь как-то не везло…

– Сейчас! – отозвался Званцев и так въехал лысому кулаком в подбородок, что тот улетел метра на три и растянулся без признаков жизни. Званцев же повернулся и помчался вслед за Мишкой.

Я побежала следом.

Сейчас, когда Званцев был рядом, у меня открылось второе дыхание, я могла бы настичь вылитого Боярского, а что толку? Он даст мне по шее и понесется дальше. Званцев – неплохой бегун, но до Мишки ему далеко. Опять же, не могу я обгонять Званцева – в моем положении это будет сверхъестественно. И Мишка смоется в лес, а нам даже неоткуда позвонить, чтобы предупредить всех и вся: по острову разгуливает опасный убийца! Он загнан в угол! Он попытается покинуть остров всеми возможными способами, хоть вплавь. Кстати, для него это не такая уж и сложная задача. Выплывет в Кенгарагсе, обсушится в каком-нибудь подъезде, в ищи его свищи!

Мы уже подбегали к лестнице – впереди Мишка, за Мишкой Званцев, а за Званцевым я, – когда из кустов, окружавших Борисов особняк, вылетела странная птица.

– Фазан??? – изумилась я. Птица была крупная, но какая-то несуразная, с крыльями, но совершенно без головы. Она мягко спланировала на траву. Провалиться мне на месте – это были брюки!

Мишке со Званцевым было не до созерцания окрестностей, а жаль! Они не видели, как из окна выпорхнула пара башмаков, и портфель-«дипломат», и свитер, и охапка рубашек. А стоило им отвлечься на секунду от погони. Потому что последним вылетел крупный черный прямоугольный предмет – может, приемник, а может, магнитофон.

Мишка подбежал к лестнице как раз вовремя, чтобы попасть под него. Приемник или магнитофон тюкнул его по голове.

Мишка по инерции сделал полтора шага и улегся в тину.

Через секунду Званцев сидел на Мишке верхом и делал с его рукой что-то такое, от чего Мишка выл и отчаянно ругался. А из окна продолжали вылетать книги, домашние тапочки и всякая мелочь, и весь берег вокруг нас был усеян Борисовыми манатками.

Что-то подкатилось к моим ногам. Я нагнулась – и не могла не поднять этот предмет, чтобы разглядеть его поближе.

Это была зажигалка.

Импортная. Красная. Тоже, надо полагать, раздобытая по блату в обмен на что-нибудь этакое…

Видно, где-то в Книге Судеб была запрограммирована роковая связь между полетами Борисовых манаток и Мишкиными неудачами…

Вдруг я заметила, что больше ничего не приземляется у моих ног. Званцев вытаскивал Мишку на берег, и оба они были в тине. Вдруг Званцев повернулся и сказал, глядя сквозь меня;

– Если вам нетрудно, подойдите, пожалуйста, сюда для опознания. Этого ли человека встретили вы в ночь с 15 на 16 марта в подъезде у вашей знакомой?

У меня дыхание захватило от восторга – без порток, с брыкающимся Мишкой в объятиях, он еще соблюдает свой кошмарный синтаксис со всеми благопристойными оборотами!

Я повернулась, увидела сбегающего по лестнице Бориса, ахнула и расхохоталась безумным хохотом. И было от чего!

Видно, декоративная женщина, принятая мною за привидение, приступила к домашнему скандалу, не дав ему даже ополоснуться. Борис все еще был в тине, но, в отличие от Званцева и Мишки, – засохшей.

– Похож на Боярского здорово, – сказал Борис, сбежав с лестницы. – А больше ничего сообщить не могу. Я же того только мельком видел.

– Благодарю вас, это очень ценное показание.

И тут я заподозрила, что у Званцева просто редкостное чувство юмора. Потому что всерьез люди без штанов так не разговаривают.

– Ну, в музей, что ли? – обратился ко мне Званцев. – Там найдем для этого красавца подходящий погреб, а я свяжусь с соответствующими органами. Вот будет подарок!

– В музей, – согласилась я. И с гордо поднятой головой прошла мимо Бориса. Он меня не интересовал совершенно. Уж если даже декоративная женщина дала ему отставку!.. Меня подмывало обернуться и сказать:

«Тебе, Боренька, надо на первом этаже подругу искать, чтобы имущество при полетах не шибко страдало!»

Но я даже этого не сделала.

Борис принялся сгребать в кучу брюки, шлепанцы и рубашки. Я нашла в кустах велосипед, повесила на руль одежду Званцева, и мы двинулись к музею.

– Вы не забыли, о чем я вас просил? – спросил через плечо Званцев, когда мы отошли подальше от лестницы. Мишка, переводивший в это время дыхание, запустил очередную тираду с многочисленными, но несколько однообразными сравнениями. За это время я сообразила, о чем речь.

– Нет, я все помню. Но, – тут до меня дошла, наконец, причина беспокойства Званцева, – разве я похожа на женщину, которая мирится с любовником только потому, что его выгнала жена? Раз он даже ей не нужен, то мне тем более не нужен!

– Он вам не просто любовник.

– Теперь он мне вообще никто. Пустое место!

И тут пустое место издали окликнуло нас.

Уже светало, и ему совершенно не хотелось торчать на берегу в таком виде. Борис взмолился о помощи и поддержке. Точнее – попросил политического убежища в музее хотя бы до того часа, когда придет первый трамвайчик, а лучше – пока не проснется население острова. Он добежит до приятеля, а тот на машине доставит его в Ригу.

Я вернулась к лестнице, мы навьючили на велосипед все, включая магнитофон, и догнали Званцева с Мишкой.

Разумеется, по дороге в музей ни лысого, ни женишка, ни Виестура мы не встретили. И я стала строить версии – куда они могли подеваться вместе с рукописью.

– За рукопись не беспокойтесь, она в музее, – сказал, выслушав все мои домыслы, Званцев.

– То есть как?

– А так – они тоже не дураки. Понимают, чем им грозит вся эта история. Но поскольку они ничего натворить не успели, а только собирались, они знают – если рукопись обнаружится на своем месте, то обвинить их в чем-нибудь трудно. Разве что в хулиганстве. Статья двести четвертая, лишение свободы на срок до одного года, или исправительные работы на тот же срок, или штраф от тридцати до пятидесяти рублей.

– Выходит, они вообще ни при чем? – мрачно спросил Мишка.

– Выходит, так.

– Они же сообщники преступника! – воскликнула я и на всякий случай отодвинулась подальше от Мишки.

– А преступление было? – спросил меня Званцев.

– Сорвалось.

– Значит, его не было.

– А кто мне насобирал этого проклятого серебра? – взорвался Мишка. – А кто у меня кассеты покупал и перепродавал по сотне? Значит, я – козел, а они – чистенькие?

– Значит, так, – согласился Званцев. Мишка рванулся, взвыл и обложил Званцева перлами своего репертуара.

Но вырваться ему не удалось даже на откосе, куда Званцев его втаскивал буквально за шиворот. Борис молча помог мне вкатить велосипед, и Аусма Карловна, ожидавшая нас в музее у окна, вместе с Ингуной насладилась зрелищем очаровательной процессии. Впереди почти что в ряд шли три обляпанных тиной мужика, причем тот, что в середке, брыкался и упирался. За ними дама в интересном положении катила навьюченный велосипед.

Ингуна побежала навстречу.

– Рукопись нашлась! – издали закричала она.

– А на эту… рукопись меня кто навел? – вспомнил Мишка.

Ингуна шарахнулась от него.

С великим шумом мы водворили Мишку в подвал и заперли его. Званцев собрался ехать на ГЭС – вызвать машину.

Но прежде ему следовало сходить к речке и ополоснуться.

Я увязалась за ним.

Борис остался в музее, чтобы женщинам было спокойнее.

Драка сразу с двумя противниками сильно подействовала на мое воображение. Мне захотелось задать Званцеву тысячу вопросов, что это за приемы такие, и может ли он научить меня чему-нибудь этакому, и часто ли им там, в угрозыске, приходится драться. Разумеется, я выложила единым духом по крайней мере половину вопросов, он рассмеялся и попросил меня отвернуться – чтобы он мог выстирать и выкрутить плавки.

Я слышала, как он возится у меня за спиной, и мне было весело. Ночь прошла замечательно, я даже не думала, что когда-нибудь у меня в жизни будет такая великолепная ночь. Я чувствовала себя такой женщиной, пред которой Борис должен на пузе ползать, не смея взгляда поднять, трус несчастный! Он бы рискнул угнать лодку у грабителей? А гнаться за убийцей? Черта с два! А полученные за эту изумительную ночь два предложения? Ну, положим, женишок предлагал не столько руку и сердце, сколько набитый кошелек, явственно сторговывал по сходной цене мои золотые кудри и прочие прелести. Но Званцев? Но такой человек, как Званцев? А? Значит, я все-таки стою лучшего, чем бездарное торчание на подоконнике в обществе воспоминаний о несуществующем счастье.

– Большой беды не случится, если я сперва отвезу вас к вашим родственникам, – сказал Званцев, выходя из-за моей спины. Он натянул на мокрые плавки светлые брюки, и сырость уже стала проникать сквозь ткань, Я представила, какие через пять минут образуются у него сзади темные пятна, и сдержала смех.

– Вот и утро, – Званцев поискал глазами восток, – а вы еще не ответили мне.

– Я не могу так, сразу.

– А кинуться за убийцей так, сразу – это вы могли?

– Если честно – то от убийцы. Да еще с воплями.

– Все равно – быстро принимаете решения.

– То-то и плохо. Все люди живут по принципу «сказано-сделано», а я по принципу «подумано-сделано», и даже скорее сперва «сделано», а потом уж «подумано». А так нельзя. Я хочу хоть раз в жизни основательно подумать. Мы ведь, во-первых, совершенно незнакомы.

– А если бы я, познакомившись с вами в гостях, полгода водил вас по кафе, вы могли бы утверждать, что мы хорошо знакомы?

– Ладно. Тут на вашей стороне – обстоятельства. Но я совсем не та женщина, которая вам нужна. То, что хорошо при ловле преступников, мало годится для семейной жизни. Я очень легкомысленная, постоянно мне вожжа под хвост попадает…

Званцев насупился.

– Ну, Званцев… Не обижайтесь, ну? Званцев? Он топал рядом со мной вразвалочку, и было совершенно ясно, что ходить с ним под руку – тяжкое испытание. Я вдруг положила руку на его литое плечо, потянулась к уху и шепнула:

– Званцев, это был индюк!..

***

– Это был фазан, – уверенно ответил Званцев.

– Постойте, а ваша невеста? – вдруг вспомнила я. – Была же у вас два года назад невеста? Куда вы ее девали? Или вы собрались ради меня разводиться? Этого я не допущу.

– Можно сказать, что собрался. Почти разводиться.

– То есть как?

– Регистрация нашего брака назначена на вторник.

– По… по… почему именно вторник? – только в догадалась я спросить.

– Во вторник у нее в выставочном зале выходной.

– Что-то не похожи вы на жениха, – почуяв какое-то странное вранье, в лоб заявила я.

– Это мне и самому не нравится. Уже давно не похож. Тогда, два года назад, все было ну не то чтобы прекрасно, но во всяком случае хорошо. А теперь, когда все решено, я вдруг понял, что во мне что-то перегорело.

– Вовремя!

– Сам знаю, что не вовремя. Мы недавно в мужской компании говорили про любовь. А компания такая, все – холостяки, всем в районе тридцати, все – оперативники. И выбор у всех в общем-то есть, и жизнь знаем со всех, что называется, сторон, а вот не складывается, все не то.

– И вы на полном серьезе говорили про любовь? – не поверила я.

– Да, в конце концов заговорили и о ней. И один парень, постарше меня, сказал, что любовь – это когда хочешь посвящать ей стихи. Хоть какие, хоть не свои, но – ей.

– И сколько же лет этому парню?

– Да лет тридцать пять будет.

Я только головой покачала. Мы с Кузиной, две здоровенные молодые телки, ничего в жизни плохого, в сущности, не видавшие и не имеющие друг от дружки секретов, мы никогда не употребляли в своих беседах этого слова «любовь» в его истинном смысле. «У них там любовь», – говорили мы иронично. «Заниматься любовью», – говорили мы за неимением другого термина. Две высокообразованные, помышляющие об аспирантуре телки!

– Странная наивность в таком почтенном возрасте, – заметила я. То, что сказал Званцев, настолько уязвляло меня, что требовался немедленный отпор. – Есть время писать стихи и есть время говорить прозу. Стихи – они примерно до двадцати пяти. А если этот ваш друг решит теперь жениться только на той женщине, которая вызовет в нем желание составлять слова в строчки, то он так и останется холостяком.

– По-вашему, это так безнадежно?

– Почти безнадежно.

– Почти… А я нарочно приехал сюда, хотел побродить ночью по нашему берегу, все вспомнить и найти прежнего себя, того, который мог бы написать стихи, если бы умел… Мне стало страшно, что я связываю свою судьбу с женщиной, которая больше не вызывает во мне такого чувства… ну, вы понимаете. А на трамвайчике я встретил вас.

– И страшно обрадовались!

– Да нет, совершенно не обрадовался. Дело-то висело на мне, точнее на всем нашем отделе, и я волей-неволей вспомнил его, а я хотел хоть на выходные забыть обо всем и разобраться с самим собой.

– Ну и как?

– Вот, как видите, разобрался. Поставил точку.

– Опять-таки – вовремя!

– Вовремя. И честно говоря – благодаря вам. Я понял, что мне нужна такая женщина, как вы. Вообще – конкретно вы.

– А через два года опять поедете на остров Долес – ловить призраков и сочинять стихи.

– Нет уж, не поеду, – усмехнулся он. – Мое отношение к вам с самого начала было куда серьезнее, чем к ней.

– Такого не может быть.

– Может. Вы – в таком положении, когда нельзя делать предложения в шутку.

– А если бы этого положения не было? Тогда – можно и в шутку?

– Тогда я просто бы отметил ваши выдающиеся внешние данные, и не более того! – начал сердиться Званцев.

– Так вы на ком собрались жениться – на мне или на моем ребенке?

– На вас!

– А говорите обо мне так, будто я в отрыве от него вообще никакой ценности не представляю! Ну, а если бы этого ребенка все-таки не было? Р-раз – и он исчез, а я опять стройненькая? Что тогда? Если бы оказалось, что это колдовство, наваждение, обман зрения, мираж, галлюцинация?

– Что значит – не было? Вы что, хотите сказать, что можете от него избавиться, что ли? Теперь? Вы что, действительно не понимаете – есть вещи, которыми не шутят, и есть шутки, которых не прощают!

– Кто? Вы?

– Жизнь не прощает! У вас будет ребенок, – а вы допускаете мысль, что все это можно переиграть? Знаете, как-то мы сидели мужской компанией, приходили в себя после примерно такой же ночи. Мужики – один к одному, оперативники, хоть в кино их снимай, все – разрядники по какому-нибудь виду. И говорит один мой товарищ: «Несправедливо все-таки мир устроен. Почему даже самая скверная баба может родить себе ребенка, а самый стоящий мужик – нет? Почему мы в этом деле не можем без них обойтись?» Ну, думаю, созрел! Снимать с веточки пора. Сейчас ребята захохочут. Нет, молчат. Другой слово берет: «А что, я бы сию минуту все, что есть на книжке, снял бы и отдал той дуре, которая мне сына родит и слиняет куда-нибудь во Владивосток. Я ей и алименты сам платить буду, пусть только парня оставит навсегда. Что я, сам его на ноги не подниму, что ли? Они в одиночку справляются, а я – нет?» И тут все ребята как с цепи сорвались! Елки-палки, думаю, все мои Алены Делоны, оказывается, вот чего хотят! Здоровые мужики, зарабатывают неплохо, все с верхним образованием!.. Женщин у них при желании будет – до черта и больше. А где им детей взять? Терпеть ради ребенка его мамашу?

– Но вы сами проповедовали про любовь!..

– Но если не подворачивается вот такая любовь? Бели годы идут, шансов на любовь у мужика все меньше, а без ребенка ему – смертная тоска? Я потому и к вам приглядываться сперва стал – молодая, красивая, что ей стоило вовремя избавиться и жить припеваючи? А вот не избавилась же, ждет его, хочет его! Вот что главное! Любит его! Значит – мать! Значит, и моему ребенку будет матерью! Значит, есть в ней это! Ведь полюбить вас за ваши глазки и все прочее любой кретин может! А вот почувствовать в себе любовь к нашим детям… Я не думал вообще, что это возможно – почувствовать такую любовь!

Господи, как я хотела ощутить сейчас под рукой вместо проклятого поролона свое собственное тело! Званцев не понимал, что каждое его слово отзывается болезненным толчком под левой грудью. Как я хотела, чтобы эти толчки были знаками, которые подает мне моя светленькая дочка! Пусть бы он говорил все, что угодно, мой слух бы отключился, я вела бы с ней беседу на языке нежных прикосновений. Ну, что ты, что ты, сказала бы я ей, ну, успокойся, никто же не виноват, что получилась такая бессонная ночь, вот мы с тобой сейчас придем домой, ляжем, и я тебе колыбельную песенку буду мурлыкать, тихо-тихо, чтоб никто, кроме тебя, не слышал. Зажигает свечи сказка о звезду, я к тебе навстречу, доченька, иду… Я молча смотрела себе под ноги.

– Ну так как же?

– Не могу я, Званцев, быть вашей женой.

– Да почему же? Настолько не нравлюсь?

– Настолько не нравитесь, – немедленно согласилась я.

– Неправда, – уверенно сказал Званцев.

Надо было что-то отвечать.

Правду ему сказать, что ли?

Страшно даже подумать, как он воспримет эту правду. Вот тогда-то между нами уж точно все будет кончено. Нам все равно не быть вместе, но знать, что он меня презирает, что ему противно даже вспоминать обо мне… Ну как ему объяснить, что мы, женщины, иногда затеваем всевозможные штучки, что это, предположим, шутка не безобидная, но и не смертельная! Он же не поймет такого вовеки! А что я могу ему соврать?

И могу ли я ему вообще соврать? Ведь не могу! Он уже чувствует меня!

И я поняла – с меня хватит! Ночь со всеми опасностями – еще куда ни шло, но утро меня доконало. Все. Хватит. Довольно!

Ничего не изменилось. Свиста в ушах и бега задом наперед, как в допотопной кинокомедии, не было. А просто на душе стало вдруг так спокойно, как давно не бывало. И стоящий рядом Званцев опять был тем неуклюжим утренним гостем, который покачнул холодильник. Он переступал с левой ноги на правую, с правой на левую и качался с амплитудой в пятнадцать градусов.

– В Риге, Званцев, вас ждет женщина, которая, судя по всему, вас любит, – сухо сказала я. – И вы любите ее в меру своей способности к этому. Не надо искать спасения от любви только потому, что в голову не лезут рифмы. А в том, что вы искали именно спасения, я не сомневаюсь. И что было бы, если бы я бросилась в ваши объятия? Как бы вы себя чувствовали через полгода после нашей с вами свадьбы? Так что все к лучшему, Званцев.

– Вы не хотите меня больше видеть?

– Думаю, что это ни к чему.

– Ну тогда… Тогда – всего хорошего. Он повернулся и пошел, держа за руль велосипед.

Мы были уже почти возле дядиной усадьбы.

– Всего хорошего, – сказала я ему в спину.

В доме все, казалось, спали. Я влезла в окно, разобрала постель, и тут услышала голоса на кухне.

Там пили чай полуодетые Кузина и Кузен. Я поняла, что за время моих шатаний произошли кое-какие события.

– Ты чего ни свет ни заря поднялась? – изумилась Кузина.

– Пить хочу. А ходить полуголой по чужому дому неприлично!

– Этот дом теперь для, вас обеих не чужой, – сказал Кузен. – Мы с женушкой будем здесь каждое лето проводить отпуск.

– И сэкономим на самолетных билетах, – добавила Кузина.

– Поздравляю, – мрачно сказала я. – Ради такой новости могли бы и разбудить.

– Мы пробовали! – тихо рассмеялись они. – Тебя не добудишься!

И я подумала – а бабка-то Межабеле была права! Все исчезло, как будто не бывало. Я просто раньше всех легла спать и вот проснулась. Да, именно так все и было. На душе спокойно. Это – главное. Званцев – приснился. Мишка – плод воображения. Все. Точка. Точка! Все!

Кузина внимательно пригляделась ко мне.

– Что у тебя с волосами?

Я потрогала голову.

Волосы еще не высохли после купания и гладко лежали на голове. И хвост на спине получился плоский, тот, о котором мечтала Кузина.

– Н-н-ничего… Решительно ничего…

– А что это за пятно у тебя на платье? Что-то я не припомню, когда ты его посадила…

Я потрогала пятно и ощутила в кармане какие-то незнакомые вещи. Я действительно уже не помнила, что это такое, сунула руку в карман и вынула – серебряный лат и гонконгскую зажигалку.

При виде зажигалки Кузина чуть не свалилась со стула.

Я бросила зажигалку и лат на стол, попала в чашку, чашка полетела на пол и разбилась, а я, как ошпаренная, выскочила из кухни, пронеслась через двор и побежала в лес – куда глаза глядят.

Видно, мне недостаточно было той стыдобы, которой я натерпелась, пока Званцев толковал о моем будущем ребенке. Видно, мне было мало! Видно, хотелось еще!

Я пробежала сквозь лес, мимо ельника, в котором занималась художественным переводом, шла шагом, а дальше опять побежала.

Мелькнул плакат, извещающий о штрафе за убийство фазана.

– С меня бы кто догадался содрать этот штраф! – возмущенно обратилась я к плакату.

Званцева не было.

И лишь взобравшись на высокий холм, с которого были видны поля и дороги на несколько километров вперед, я увидела далеко-далеко человека на велосипеде и в желтой рубашке.

На багажнике велосипеда примостилась, подогнув лапы, большая сверкающая птица. Ее лазурная головка ярко выделялась на фоне рубашки. Золотой в темную полоску хвост волочился по дороге.

А глазами, обведенными широкой черной полосой, птица смотрела назад – туда, где я стояла на холме, держась за дерево.

Званцев, не замечая птицы, нажимал на педали. И они вдвоем делались все меньше и меньше…