Текст книги "Будь моим"

Под ладонями я так отчетливо чувствую тепло его кожи и твердость мышц. Сосредоточиться сложно.

Он останавливается на светофоре. Кладет ладонь мне на руки и сдвигает их чуточку ниже. Касание аккуратное, едва ощутимое, как взмах крыльев бабочки. Я предательски покрываюсь мурашками. Радуюсь, что на мне его худи с длинными рукавами и он ничего не замечает.

– Первый раз на байке? – интересуется он.

– Не-а, – вру я. Не собираюсь признаваться, что на таком я еще не каталась.

Он ничего не отвечает. Загорается зеленый свет, и мы срываемся с места. Гул мотора, ощущение его тела. Вихрь эмоций. Калейдоскоп чувств. Я отвлекаюсь, смотрю по сторонам. Листья наконец распустились. Вечерние лучи солнца сквозь кроны деревьев играют со мной в прятки и, поймав, ослепляют. Я так ждала весны! Тепла, светлых вечеров и того ощущения праздника, которое она приносит в нашу жизнь. Мы мчимся мимо мостов, Эйфелевой башни, мимо эспланады Инвалидов, все дальше и дальше. Наконец заезжаем на брусчатку площади Согласия. Обелиск в самом центре сверкает золотом под заходящими лучами. Отель «Крийон» загорожен лесами, прикрытыми рекламой компании Луи Виттона и их новой сумочки «Pont 9». А над зданием морского министерства развевается французский триколор… Красивые мелочи прекрасного вечера.

– Где именно тебя ждут друзья?

Мистер V возвращает меня на землю. Я бы так каталась и каталась. Погружаясь в ритм города. В шум машин. В суету людей, перебегающих дорогу на красный свет, велосипедистов и туристов, застывающих на каждом углу, чтобы сделать снимок. Даже странно, что рядом с ним мне так комфортно… Не хочу, чтобы эта поездка заканчивалась. Взгляд падает на колесо обозрения. Огоньки уже включены, и оно крутится, демонстрируя всем желающим панорамы Парижа.

– Не хочешь прокатиться на колесе? – тихо спрашиваю я.

Он медленно поворачивает голову в мою сторону. Ему чертовски идет этот шлем. На первый взгляд он обычный. Чисто черный. Ничего особенного. Но я впервые в жизни тащусь от того, как парень выглядит в шлеме. Мистер V вообще любит все простое, неброское, и это подходит ему. Подчеркивает его внешность, не отвлекая на ненужные детали.

– Прокатиться на колесе? – озадаченно переспрашивает он.

– Когда ты последний раз сидел в кабинке?

Он замолкает. Глаза цвета кока-колы задумчивы.

– Я – в детстве, – делюсь я. – На Рождество. Помнишь, это колесо ставили лишь на зимние праздники, а весной вновь разбирали?

– А потом они поняли, что деньги можно делать круглый год, – усмехается он.

– Какая нам разница, о чем они подумали! Паркуйся, и давай покатаемся.

Мужчины любят спонтанных, сумасбродных дам. «С такими не соскучишься», – говорят они. А мне даже не надо притворяться. Я всегда иду на поводу у своих маленьких желаний. Если не сейчас, то когда?

– Ты всегда раздаешь приказы? – Уголок его губ приподнимается в кривой усмешке.

– Прокати меня на колесе – и я прощу тебе грубость по отношению к моим родителям.

– Я думал, что должен подвезти тебя к друзьям и ты все простишь, – отзывается он.

Пожимаю плечами:

– А сейчас мне хочется прокатиться на чертовом колесе.

– И почему именно я должен выполнять твои желания?

– Потому что тебе тоже этого хочется, – тихо-тихо шепчу я ему.

– Очень дешевая уловка, – отзывается мистер V, но все же паркуется.

Я спрыгиваю с байка и улыбаюсь:

– Главное, что сработала. Пошли!

Он снимает шлем и взлохмачивает волосы.

– Надеюсь, ты не выкинешь меня из кабинки… Иначе как объяснить твое неожиданное желание?

Мистер V даже не подозревает. Я покоряю его! Улыбаюсь своей лучшей улыбкой и легко провожу ладонью по его предплечью. Парни любят, когда к ним прикасаются. Хоть любовь к близости приписывают женщинам, у меня достаточно опыта, чтобы знать. Они тают, как мороженое на солнце, от наших нежных касаний.

– Все самое лучшее в мире происходит спонтанно. Поверь, моя спонтанность подарит тебе лучшие секунды жизни.

Он ловит меня за руку и тянет на себя.

– В какую бы игру ты сейчас ни играла, знай: ничего не выйдет. Я с малышами не вожусь.

Его глаза… темные, глубокие, шипучие.

– Никогда? – слетает с моих губ.

– Никогда, – подтверждает он.

– Никогда не говори «никогда», – эхом отзываюсь я и переплетаю наши пальцы. – Но знай: ты абсолютно не в моем вкусе.

Мистер V тихо посмеивается, но не выпускает мою руку из своей. Он позволяет мне отвести его к кассе.

– Спросил бы про твой вкус, но неинтересно.

– Дай угадаю! Потому что и я не в твоем вкусе?

– Ты такая смышленая.

– И тебе даже не хочется меня распробовать?

– Боюсь отравиться.

– Ты сказал «влюбиться»? – Я нахально ему подмигиваю, он оглядывает меня сверху донизу и ничего не отвечает. Интересно, что скрывается за этим взглядом? Какие мысли роятся в его голове?

Мы поднимаемся по ступенькам к кассе. Очередь совсем небольшая и быстро двигается вперед.

– Добрый вечер! Два билета, будьте добры, – вежливо прошу я у мужчины на кассе.

– Двадцать четыре евро, пожалуйста.

Я хлопаю глазами, глядя на мистера V. Он тянется за бумажником.

– Ты не взяла с собой денег?

– На свидании всегда платит мужчина.

– Даже не буду уточнять, с каких пор мы на свидании, – бормочет он, оплачивая билеты.

– Правильно. Не стоит, а то еще выяснится, что тебе это нравится.

– Но знаешь, что интересно? Похоже, женщины используют равноправие, только когда им выгодно.

Я приподнимаю бровь.

– Мужчина, – начинаю я, когда мы наконец проходим к белой кабинке. – Мне стоит начать с разрыва в оплате труда или с элементарного налога на розовое?[9]9
  Налог на розовое – маркетинговый ход, явление на современном рынке, когда товары с пометкой «для женщин» стоят дороже аналогичных товаров для мужчин. Как правило, отличаются они только цветом.


[Закрыть] Весь этот патриархальный мир обязан покупать мне кофе и платить за меня на всех свиданиях!

Он садится напротив меня и тихо посмеивается:

– Как скажешь. Я никогда не спорю на тему феминизма.

– Почему?

– Потому что я всецело поддерживаю женщин в их стремлении поставить мужчин на место.

– Это не основная цель феминизма!

Он смотрит на меня веселым снисходительным взглядом:

– Но это твое любимое занятие, не правда ли?

Он не так прост, как мне хотелось бы.

– Разве что ставить на место самовлюбленных баранов, которые в первые секунды знакомства снимают футболку, чтобы похвастаться своим прессом.

– Я знал, что ты влюбилась в меня с первого взгляда. – Он улыбается и отправляет мне воздушный поцелуй.

До чего же он обаятельный засранец!

Колесо тем временем поднимается все выше и выше, открывая нашему взору прекрасный закат над Парижем. Малиновые разводы вперемешку с огненно-красными полосами разукрасили небо. Здания кажутся такими миниатюрными, машины – игрушечными. Вся суета остается там, на земле. А здесь, в небе, так спокойно. Волшебно. Сказочно. Закат над Парижем – самое прекрасное, что есть в этом мире.

– Черт, я не думал, что оно поднимается так высоко. – Мистер V неуверенно ерзает на сиденье и отворачивается от окна.

– Ты никогда на нем не катался?

Он молча качает головой. Ему неуютно, и он опускает глаза в пол. И до меня доходит.

– Ты боишься высоты!

– Какая ты догадливая, – тихо отзывается он.

– Я никогда не встречала людей, которые боятся высоты! Тебе страшно смотреть в окно? – искренне интересуюсь я.

Мистер V поднимает голову и ловит мой взгляд.

– Представляешь, как странно! Мне не страшно смотреть на тебя, а вот на вид снаружи – да.

– Удивительно! Это же так красиво! Смотри, там башня, мост Александра Третьего, Сена. Париж как на ладони. А этот закат!

– Спасибо, я лучше полюбуюсь тобой, хотя есть вероятность, что меня стошнит.

– Интересно, моему однокласснику Жану понравится история о том, что ты пищал как девчонка на чертовом колесе? – с улыбкой спрашиваю я.

– Шестое чувство подсказывает мне, что он больше оценит мою историю, – закатив глаза, отзывается он.

– Но если ты будешь хорошо себя вести, то твой писк останется между нами, – будто не слыша его, продолжаю я.

Мистер V бросает неуверенный взгляд в окно и, клянусь, бледнеет. Мы поднялись на максимальную высоту…

– Сколько кругов делает эта штука?

– Три.

– Черт! – Он закрывает глаза.

Видно, что ему не до шуток. И даже мне становится не по себе. Надеюсь, он не упадет в обморок. Хотела обольстить, а он тут сознание потеряет!

– Я могу тебе как‐то помочь?

– Твоя спонтанность, похоже, со мной не срабатывает. Какого черта я сюда забрался? От тебя одна головная боль…

Весь его тон пропитан сожалением. И по какой‐то неведомой причине меня это бесит.

– Ах вот как? – негодую я и в порыве доказать ему обратное наклоняюсь к его лицу.

У него красивые губы. Полные, соблазнительные. Нижняя слегка потрескалась, будто искусанная. Темная щетина на подбородке добавляет ему мужественности и притягательности. Он делает глубокий вдох, словно чувствует исходящий от меня запах и понимает, что я совсем близко. Его глаза все так же закрыты. Он весь напряжен. Я медленно наклоняюсь. Мое сердце от волнения готово выпрыгнуть из груди. Достаточно ли я смелая? Смогу ли я? Первоначальный порыв немного поутих. Но я не даю сомнениям одержать верх над собой.

– Моя спонтанность, – шепчу я ему в губы и, отбросив все страхи… целую его. Нежно-нежно, приникая к его губам.

Они такие теплые и такие мягкие.

Щетина покалывает подбородок, его вкус заполняет мой рот. Неожиданно он кладет руку мне на шею и притягивает меня ближе. Я не успеваю удержать равновесие и практически падаю на него, но он ловит меня и сажает себе на колени. Не останавливая поцелуй, напротив, углубляя его и заполняя всю меня. Он буквально удерживает меня на себе, притягивая все ближе и ближе до тех самых пор, пока между нашими телами не остается свободного пространства. Его язык нежно поглаживает мой, губы жадно приникают к моим. Это так же восхитительно, как полет.

Я запускаю руку ему в волосы. Шелковые… Мягкие кудри растворяются между моими пальцами. Исходящее от него тепло обволакивает. Поцелуй становится все более страстным. Дыхания не хватает. Я урывками ловлю воздух, и его запах проникает в легкие. Всюду лишь он. Его запах, его вкус, ощущение его тела. Его сила, нежность, напор. Его нескрываемое желание. Голова идет кругом. Мы останавливаемся, когда слышим неуверенное постукивание в кабинку.

– Простите, – неловко сообщает работник, – сессия окончена.

Я смотрю на мистера V во все глаза. Дыхание прерывистое, губы горят, сердце выпрыгивает из груди. Три круга пролетели за один миг. Точнее, за один крышесносный поцелуй. Мистер V смотрит на меня внимательным, изучающим взглядом.

– Твоя спонтанность сведет меня с ума, – тихим шепотом признается он.

Мои губы расползаются в довольной улыбке. Очко в мою пользу.

– Все, что происходит на колесе обозрения, остается на колесе обозрения.

Я спрыгиваю с его колен и выбегаю из кабинки.

– Меня ждут друзья! – бросаю я на прощание.

– Погуляем завтра? – Он ловит меня за талию и притягивает к себе.

– Я не гуляю с незнакомыми людьми, – шепчу я ему в грудь. От него пахнет морским бризом. А также свободой и приключением.

– Ты с ними только целуешься?

– Мой поцелуй спас тебя.

– Твой поцелуй погубил меня.

Я пожимаю плечами:

– Придется тебе теперь с этим жить.

– Я заеду за тобой завтра в это же время. – Он упрямо стоит на своем.

Мне это нравится, но я качаю головой:

– Никаких свиданий с малышами.

– Порой приходится делать исключения.

– Ты не будешь моим исключением.

– А ты будешь моим… Полин.

Он произносит мое имя так красиво. Тихо, с хрипотцой. Пульс ускоряется, мурашки предательски бегут по телу.

– Месье, имени которого я не знаю… – бормочу я, стараясь скрыть реакцию на него.

Он наклоняется к моему уху. Это так интимно, так завораживающе. Таинственный шепот касается кожи:

– Валентин.

У меня перехватывает дыхание. Я заглядываю в темные глаза, которые так красиво искрятся.

Валентин…

Глава 8
Валентин

До чего же она красива! Не могу избавиться от этой мысли. Не тогда, когда эти огромные глаза Бэмби смотрят на меня, а губы так покраснели после нашего с ней поцелуя.

– Валентин. – Она будто пробует на вкус мое имя, перекатывая его на языке.

– Завтра в это же время буду ждать тебя перед домом, – упрямо повторяю я.

Не знаю, во что она играет и какую цель преследует, однако мне все равно. Этот поцелуй… я определенно хочу повторить его. А такое бывает редко.

Полин довольно улыбается. Ей льстит моя настойчивость. Я наклоняюсь к ней близко-близко и шепчу на ухо:

– Не делай вид, что не будешь меня ждать.

– Это ты зовешь меня на свидание, а не я тебя, – самодовольно напоминает она.

– Говорит девушка, которая поцеловала меня. – Мои губы расползаются в ухмылке.

Легкий румянец покрывает ее скулы. Мне чертовски нравится смущать ее. Она заправляет прядь волос за ухо и с вызовом приподнимает подбородок.

– Всего лишь поцелуй, ничего особенного в нем не было.

Я ловлю ее кисть и переплетаю наши пальцы.

– В нем было особенно все.

И это чистая правда. Ее губы так идеально подошли моим. Ее вкус. Ее запах… Голова идет кругом.

– Хорошо, – неожиданно соглашается она, – завтра в это же время я буду ждать тебя у своего дома. А сейчас мне пора.

– Я подвезу тебя.

Она качает головой:

– Меня ждут друзья.

Не хочу, чтобы она уходила, но в то же время вижу по ее лицу: она хочет скорее уйти.

– Пытаешься убежать от меня?

Она замирает, будто удивлена, что я раскусил ее план.

– Всегда лучше уйти первой, чем… – Полин запинается. – Ну, ты понимаешь.

Она неловко посмеивается, а мне интересно, что же скрывается за маской самовлюбленной девицы, под которой она так умело прячет все остальное.

– Завтра в это же время, – напоминает Полин и потихоньку разжимает пальцы, отпуская мою руку.

– До завтра, – бормочу я, хотя все еще не согласен так прощаться, но понимаю, что она не даст мне большего. Она неловко машет мне на прощание и отворачивается.

– Полин, – зову я, и она медленно оборачивается, – тебе еще долго ждать совершеннолетия?

Широкая улыбка озаряет ее лицо.

– Что, страшно?

– Есть немного.

– Еще три месяца. У меня день рождения в июне.

– А число?

– Все равно не запомнишь.

– Ну а вдруг?

Она наклоняет голову набок:

– Три месяца – это девяносто дней, быть может, мы уже и знать друг друга не будем.

– Ты не из тех девушек, которые в первый же день знакомства планируют свадьбу и выбирают имена детям? – Я хватаюсь за сердце, делая вид, что шокирован.

Она громко хохочет:

– Нет, точно не из тех.

– А из каких тогда?

Полин пристально смотрит мне в глаза:

– Вот и выясни сам.

Она убегает по лестнице вверх, ее силуэт скрывается в парке среди толпы и деревьев. Убегает в моей толстовке, подаренной Марион. Говорят, клин клином вышибают; может, это оно? Сумасбродная малолетка, лишившая меня покоя. Она так и не ответила на мой вопрос.

Вдыхаю воздух вечернего города и пытаюсь унять тревогу в душе. Отец больше не звонил, после того как Полин ответила на его звонок. Но с ее уходом в груди вновь появляется неприятное, липкое ощущение страха. Он никогда не звонит просто так. Он делает это лишь ради своего интереса. Есть только один человек, который может быть в курсе происходящего. Мой дедушка Антони. Моя единственная семья. На часах уже десять вечера. Дед ложится рано. Будь это что‐то важное, он бы сам набрал и все рассказал. А значит, что бы это ни было, я дождусь утра и не буду будить Антони сейчас. Завтра утром накуплю его любимых булочек, заеду к этому старому пройдохе и узнаю, в чем дело.

Когда умерла мама, он стал единственным человеком, который всегда был рядом. Что удивительно, он дедушка по папиной линии, а отец оставил новорожденного меня и уехал в Бразилию, заявив, что не собирается менять молодость на памперсы.

Я был совсем маленьким, когда мама заболела раком. Воспоминания о ее болезни смутны и невнятны. Может, оно и к лучшему: я не помню, как она страдала. В целом я не помню маму. Лишь какие‐то ощущения, которые она дарила мне. Объятия, нежные касания и ее улыбку… Она вся светилась при взгляде на меня. Свет исходил из глубины темных глаз, искрясь теплом и заботой. Так светится любовь. Лишь с годами я это понял. Мне было пять лет, когда ее не стало. Пришел дедушка и забрал меня к себе.

Тот день я не забуду никогда. Я обрел обожающего меня папи[10]10
  Дедушка (фр.).


[Закрыть] и навсегда потерял маму.

Жизнь… У нее самые кинематографичные повороты. Мы с дедушкой стали семьей. Нет, он не обнимал меня, как это делала мама. Но в его взгляде абсолютно так же, как и у нее, сияла любовь. По сей день я вижу этот огонь в бледно-голубых старческих глазах. Отца же я впервые увидел в тринадцать лет. Он приехал, чтобы попросить денег. Дед прогнал его. С тех пор я прошел через все стадии «брошенного ребенка». Злость. Желание быть любимым. Выклянчивание любви. Осознание, что ты никому не нужен и тобой только пользуются. Вновь злость. Я бы хотел сказать, что проработал эту травму и дошел до конечной стадии – равнодушия. Но этого не произошло. Я все так же злюсь. Только у этой злости уже менее эгоистичные причины. Я злюсь на отца за то, как он относится к деду. И за то, что он считает, будто мы ему чем‐то обязаны. Эгоистичный кусок дерьма, моральный компас которого напрочь поломан.

Телефон в кармане начинает вибрировать. От одного этого ощущения все тело деревенеет. Только бы не он! Бросаю взгляд на экран, и, к моей радости, там высвечивается имя Лео.

– Да, – отвечаю я и сажусь на байк.

– Ты где? – И прежде чем я успеваю ответить, он вываливает на меня: – Мы в баре недалеко от блинной, в которой как‐то ужинали. Помнишь тот креп с четырьмя сырами? – Это так похоже на него – запомнить место благодаря еде.

– В Латинском квартале? – уточняю я.

– Да-да! Подъедешь?

В Латинском квартале обычно не протолкнуться. Студенты всего Парижа, как сардинки в банке, ютятся в барах и кафе. Там всегда шумно и весело. Узкие улочки и брусчатые мостовые, существовавшие уже во времена Римской империи, видели столько пьяной молодежи, сколько, я уверен, не видел ни один другой город мира. Так сложилось исторически. Квартал построен вокруг Сорбонны. Она – его сердце, а студенты – бурлящая кровь.

– Тут симпатичные девчонки! – восклицает мой лучший друг. – Приезжай, с тобой мои пикапы всегда проходят успешно.

Я слышу мужские голоса на заднем фоне.

– А с кем ты?

– С Жаном и его другом Полем.

– Поль – брат Полин?

– Это кто? – спрашивает Лео и тут же тянет: – А-а-а! Сейчас вернусь, парни! – говорит он не мне.

Я слышу сопение в трубке и его неловкие «Пардон, пропустите, пожалуйста». Я же говорю: как сардинки в банке.

– Так, я вышел на улицу, ты еще тут?

– Нет, отправился покорять космос.

– Значит, та самая Полин – его сестра и одноклассница Жана! – не реагируя, продолжает Лео.

– Ты невероятно догадлив, Шерлок! – ехидничаю я.

– Поэтому он про тебя так расспрашивал.

– А что он спрашивал? – Тут уже и мне становится любопытно.

– Стандартно: сколько тебе лет, чем занимаешься. Но он не выглядел ревнивым братцем.

– В каком смысле?

– В том смысле, что он скорее переживал за тебя, чем за нее, – задумчиво бормочет Лео, – а это немного… странно?

– Думаешь, его сестра – серийная убийца и он пытался тебя об этом предупредить? – шучу я.

Лео хмыкает.

– Думаю, что она ест таких, как ты, на завтрак и ее брату это прекрасно известно. Главное, сбереги яйца!

– Они все еще при мне.

– Так говорит каждый, кто их потерял, – громко смеясь, сообщает Лео.

Сквозь разговор в телефоне появляются посторонние длинные гудки. Я хмурюсь и смотрю на экран. Незнакомый городской номер… странно.

– Лео, мне кто‐то звонит, позже наберу.

– Так ты придешь?

– Да, я как раз недалеко.

– Ждем!

Я молча сбрасываю и принимаю второй вызов.

– Валентин Тильяни?

– Да.

– Вас беспокоит мадам Дюпре из госпиталя…

Шум в ушах перекрывает все ее слова. Пульс ускоряется.

– Падение с лестницы. Перелом бедра, требуется операция…. Несчастный случай… Вы меня слышите?

Я будто под водой и детали произошедшего слышу урывками. Все внутри обрывается с каждым произнесенным ею словом. Трясу головой.

– Месье, вы меня слышите? – повторяет она в трубку.

– Он живой? – сиплю я.

На том конце тяжело вздыхают:

– Да, месье. Он живой.

– Адрес… будьте добры.

В легких не хватает воздуха. Она диктует, а я чувствую, как руки трясутся. Стараюсь сделать глубокий вдох, но он застревает где‐то в горле.

– Я сейчас приеду, – еле слышно говорю я и сбрасываю звонок.

Насколько может быть опасен перелом бедра в семьдесят четыре года? Твою ж мать! Надеваю шлем и завожу мотор. Вижу перед собой лишь дорогу. Мне прекрасно известно, где располагается госпиталь Сен-Луи. Помню, как в детстве упал со скейта и сломал локоть. Дед отвез меня именно туда. Я тогда плакал крокодильими слезами и в одну секунду покрылся пóтом от боли. Это, пожалуй, все плохие воспоминания о том переломе. Дедушка не отходил от меня ни на секунду, попросил врача нацепить мне на гипс зеленый непромокаемый бандаж и сказал, что у меня теперь есть сила Халка. Его смешило, что из всех супергероев моим любимчиком был Халк. Тупица, который, кроме как «крушить», ничего другого не умел. Но меня вдохновляло, как осторожно все к нему относятся. Никто не станет злить Халка просто так.

Интересно, что в детстве я не задумывался над возрастом деда. Он не казался мне молодым или старым. Он был вне времени. И лишь с годами, при виде все новых и новых морщинок на знакомом лице, осознание неумолимо и безжалостно приходило: он не будет со мной вечно. Наступит день, когда его не станет.

Гоню что есть силы. Этот день не настанет сегодня. Сам не понимаю, как добираюсь до места, и быстро паркую байк. Ненавижу госпитали. Хоть я и не помню, как болела мама, но помню стерильную чистоту и одинаково одетых врачей. И все это вызывает во мне отвращение. Сен-Луи ничем не отличается. Белый, чистый и одинаковый персонал бродит по коридору. Я направляюсь к стойке.

– Месье Тильяни? – встречает меня медсестра перед табло «Информация». Я вижу свое отражение в ее круглых очках.

– Да, – отвечаю немного сконфуженно. А самому страшно: почему она меня встречает? – Только не говорите… – Голос предательски сипит.

– Ваш дедушка ждет вас в палате, – ровным тоном произносит она, – пойдемте, я покажу вам дорогу.

Замираю на месте. Он жив. Жив. В груди вновь начинает биться сердце. Делаю заторможенный шаг за ней. В голове уйма вопросов, но не могу ничего произнести вслух.

– Давайте, давайте, – поторапливает она меня.

От нее веет холодом и отчужденностью. Как только мы подходим к палате, я сразу же вижу отца. Он сидит на серебристой скамье, вытянув длинные ноги в проход. Так похоже на него. Бесить одним своим видом всех вокруг очень в духе моего отца. Он трет усталые красные глаза и встречается со мной взглядом. Всегда испытываю облегчение от понимания, что мы абсолютно не похожи. Португальские корни моей мамы взяли верх, и от его светлых волос и серых глаз во мне нет ничего. Также я выше и сложен иначе. От меня не укрылось, как медсестра поджимает губы при виде его. Кажется, они уже успели познакомиться.

– О, приперся! – со свистом говорит отец и оглядывает меня сверху вниз. – Нашел время для деда, наследничек?

Последнее слово он произносит с нескрываемым отвращением. Это его самая главная проблема и самое большое негодование, а также сожаление, что не затащил мою мать на аборт, пока была возможность. Папаша высказал эту мысль сам, как только узнал, что квартира и все нажитое дедом перейдет после его смерти ко мне. А узнал он об этом, когда, набравшись смелости, потребовал свое наследство заранее.

Я делаю вид, что даже не замечаю его.

– Где мой дедушка? – спрашиваю я у медсестры.

Она молча указывает на дверь справа и добавляет:

– С ним сейчас врач.

– Я могу войти?

– Конечно. Может, хоть вы выслушаете, что скажет доктор… до того, как требовать нотариуса, – бросает она и стреляет взглядом в моего родственничка.

Я киваю и, постучав, переступаю порог. Кошмар становится явью. Дед на больничной койке, с поднятой ногой, бледный, слабый и немощный. Сердце пропускает удар. При виде меня в глубине старческих глаз загорается тот самый огонек, который дарит мне толику надежды.

– Валентин, – хрипло произносит он, но в этой хрипотце столько радости!

Врач поднимает голову от бумажек и смотрит на меня с некоторой опаской.

– Доктор, расскажите ему все-все, – просит дед, а сам пальцем показывает на стул у койки. – Садись, мой дорогой. Сейчас тебе поведают, какой я у тебя увалень.

Я сажусь рядом и беру его дрожащую кисть в свою.

– Что бы ни случилось, ты поправишься, – твердо произношу я, хотя в глубине души у меня нет в этом уверенности и мне дико страшно.

– Для этого необходима операция, – начинает доктор, – у него перелом бедра, и на место костей нужно вставить спицы. Процесс выздоровления может занять неопределенное время. Потребуется физиотерапия и так далее. Но зато месье Антони не будет привязан к постели и есть шанс, что он сможет вести полноценную жизнь.

Доктор смотрит мне прямо в глаза и чеканит каждое слово, будто пытается передать мне всю их важность.

– Я за операцию! – с жаром говорит дед, и его рука в моей начинает дрожать сильнее. – Не могу провести остаток своих дней, лежа в постели в чертовом памперсе!

Стыдно признать, но моя голова словно в вакууме. Мне так хочется, чтобы где‐то вдали зазвенел будильник и все происходящее оказалось лишь страшным сном.

– Вам нужно разрешение на операцию? – тихо спрашиваю я.

Ему семьдесят четыре года, любое хирургическое вмешательство опасно. Есть шанс, что он вовсе не проснется. Я прекрасно понимаю это по тому, как врач опускает глаза в пол.

– Да, нам нужно, чтобы вы подписали определенные документы.

Закрываю глаза и тяжело вздыхаю.

– Ваш отец отказался.

Брови деда сходятся на переносице.

– Я не могу остаться прикованным к постели до самой смерти, Валентин, – тихо-тихо шепчет он, – тебе придется их подписать.

Открываю глаза и всматриваюсь в его лицо.

– А если с тобой что‐то случится?

Он слышит страх и боль в моем голосе. Эти две эмоции невозможно не заметить.

– Значит, такова судьба, – спокойно, даже покорно отзывается он.

– В задницу такую судьбу!

– Все будет хорошо.

Какой сюр. Мне становится стыдно, ведь это я должен его успокаивать. Вместо этого он пытается унять мои страхи. Но я не уверен, что могу взять на себя такую ответственность. Если я подпишу эту бумагу, а он не очнется после операции, будет ли это моей виной? Как жить с сознанием, что это я отправил его в операционную? Дед будто читает мои мысли.

– Ты же знаешь, он никогда не подпишет, – сипит дед. – Это должен сделать ты.

Я молчу. Меня мутит.

– Я буду ухаживать за тобой, мы найдем сиделку.

Дед вырывает руку из моей и смотрит на меня с отчаянием.

– Нет-нет! Я не могу остаться инвалидом до конца своих дней!

– Я не могу потерять тебя! – срываюсь я.

И как только эти слова слетают с моих губ, я осознаю, насколько эгоистичен.

– Прости, – шепчу я.

– Очень прошу тебя, дай разрешение.

Поджимаю губы и медленно киваю:

– Я подпишу.

Доктор мгновенно сует мне под нос документы и ручку. Он явно не хочет, чтобы я передумал.

– Вот здесь подпись и тут, а еще вот тут.

– Когда будет операция?

– Завтра вечером. Мы немного порастягиваем ему кожу и мышцу. – Доктор рукой показывает на бандаж, закрепленный в воздухе. – Ему дали сильное обезболивающее.

– Я останусь с тобой, – говорю я деду.

– Нет-нет, езжай домой, – пытается воспротивиться он.

– Это не обсуждается.

– Ты же знаешь, он опять начнет… – Антони бросает неловкий взгляд в коридор.

– Тебе сейчас не об этом нужно думать, – резко заявляю я, – ты должен пообещать мне, что все выдержишь и не откинешь копыта в операционной.

Медсестра, ахнув, неловко прикрывает рот. Глаза деда весело сверкают. Это именно то, что он хочет услышать от меня. Не сопли, переживания и страхи. Ему нужен вызов. В этом мы с ним похожи.

– Дорогой внучок, ты не скоро погуляешь на моих похоронах, – отзывается он.

Я чувствую, как его кисть дрожит в моей руке, и крепче стискиваю ее. Если бы я мог отдать ему капельку своей молодости, своих лет, своего здоровья и силы, я бы не задумываясь сделал это.

* * *

Под действием лекарств дед несет бред всю ночь и постоянно называет меня именем отца: «Эрик, Эрик». Я не могу заснуть ни на секунду. Тревога снедает изнутри. Оттого, что дед настолько не в себе, мне становится совсем страшно.

– Что с ним? – спрашиваю я медсестру.

– Это побочный эффект от лекарств и шока, который он испытал при падении.

– Его рассудок?.. – Я не успеваю договорить.

– С ним все будет нормально, как только дозировка препаратов снизится. Вы должны понимать: мы не могли иначе. Перелом в таком возрасте очень болезненно переносится.

Всю ночь дедушка зовет меня именем сына и бормочет о том, как любит, скучает и как же плохо меня воспитал. Я слышу столько боли в его голосе. Столько терзаний и неприкрытого разочарования. Для меня становится полной неожиданностью, когда он возмущенно восклицает:

– Валентин, а ну‐ка быстро пошел домой! Хоть душ прими!

Я резко подскакиваю на стуле. Мне казалось, что под лекарствами он даже не замечал моего присутствия. Но, оказывается, я ошибся.

– Сколько можно протирать зад на этом стуле? – продолжает возмущаться он.

Конечно, Антони делает вид, что его это бесит. Но я знаю: на самом деле ему необходимо мое присутствие.

– Тебе нужно в душ!

– Приму после твоей операции.

– До этого времени планируешь портить воздух в моей палате?

– Именно.

– Несносный мальчишка!

В палату входит доктор. Окидывает нас взглядом и коротко кивает.

– Через час мы забираем вас.

– Через час? – севшим голосом переспрашиваю я.

Дед в отличие от меня рад услышать эту новость.

– Отлично, доктор, сделайте мне железную ногу, чтобы я был почти как Железный Кулак![11]11
  Железный Кулак – персонаж комиксов издательства Marvel Comics.


[Закрыть]

Я смотрю на врача и даже злюсь. Выражение его лица непроницаемо. Он улыбается, но эта улыбка не касается его глаз.

– Сделаю из вас самого крутого супергероя, Антони!

– А ты вали домой и принеси мне травку! – восклицает в мою сторону дед и, поигрывая бровями, добавляет: – Доктор, у нас только врачебная, в целях профилактики!

Медик хмыкает:

– Такую и я вам достану.

– Вы волшебник, доктор!

У меня нет слов, шуток и даже мыслей в голове. Кровь в висках напряженно постукивает.

– Сколько будет длиться операция?

– Четыре часа.

– Сделай доброе дело, улыбнись и убери это кислое выражение с лица. – Дед похлопывает меня по плечу. – Я переживу ее и потом еще обгоню тебя в беге, внучок!

Я знаю, что он делает. Валяет дурака, чтобы не было так страшно. Это у нас семейное. Мы мастера прикрывать шутками свои тревоги и страхи. Но сегодня, в эту секунду, я не могу собраться и преодолеть этот кошмар.

– Все так и будет, – нахожу в себе силы и твердо произношу я.

Спустя час его забирают на операцию, а я остаюсь с бешено колотящемся сердцем и ужасом, пожирающим меня изнутри…

Не знаю, куда спрятаться от этого чувства. Четыре часа тянутся слишком долго. Я впиваюсь взглядом в настенные часы в коридоре и слежу за тем, как медленно двигается стрелка. У меня разряжен телефон, но нет сил даже попросить зарядку у медперсонала. Отец всеми силами пытается привлечь мое внимание.