Текст книги "Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова"

Никогда, ни во время жизни со своими родителями, ни в моём теперешнем положении я не удовлетворялся настоящим. Меня болезненно тянуло к скитаниям, я любил только приключения и странствия, и скучная каждодневная работа на плантации надоела мне и лишила надежды на быстрое богатство. Ради возможности быстро разбогатеть завтра я готов был пожертвовать сегодняшней стабильностью. Я снова кинулся во все тяжкие, не разбираясь со способами достижения богатства, и идя к злоключениям такого масштаба, какие гарантированно могут испепелить человека, какие только могут поглотить человека и из коих практически невозможно выбраться, сохранив даже саму жизнь.

Тут надо познакомить читателя с особенностями той жизни, которую я вёл в Бразилии. Мой читатель должен знать, что за четыре года, в течение которых я жил в новой стране, я не только значительно увеличил моё богатство, но и изучил португальский язык, заведя многие нужные знакомства в среде плантаторов и купцов нашего портового города Сан-Сальвадора. Когда мы собирались, в их компании я часто рассказывал о своих приключениях у берегов Гвинеи, советовал, как следует вести торг с неграми, акцентируя на том, с какой лёгкостью за сущие безделки – стеклянные бусы, дешёвые ожерелья, ножницы, ножики, топорики, разного рода подвески и стекляшки можно выменять не только горы золотого песка, изделий из слоновой кости, но и живой товар – негров для работы на тростниковых плантациях – подчёркивая, какая уйма богатств ожидает там ловкого путешественника и купца.

Мои рассказы все слушали, открыв рот, в особенности ту их часть, которая была посвящена торговле чернокожими рабами, скорее всего потому, что в то время торговля рабами-неграми ещё не была общим местом и там, где была возможна, производилась с большими сложностями – с обязательным разрешением испанского и португальского королей, и негров на плантациях было мало и покупались они по чрезвычайно завышенным ценам.

Как-то мы в очередной раз собрались в компании плантаторов и купцов, беседуя на эти темы, и я был, надо сказать, в особом ударе. Потом мы расстались, но на следующее утро мне нанесли неожиданный визит двое или трое из них Они сообщили мне, что после вчерашней встрече они явились для того, чтобы сделать мне. уникальное предложение.

Тут в качестве большого секрета они сообщили мне, наслушавшись моих россказней, что решили снарядить большую экспедицию в Гвинею. По их словам, имея плантации и инструменты, они все всегда испытывали огромную потребность в крепких рабочих руках и поэтому решили попробовать добыть эти руки в Гвинее. Но зная, с какими сложностями сопряжено получение разрешений на такого рода товар, какие препоны стоят перед теми, кто хочет заняться работорговлей, они решили тайно отправиться в эту экспедицию, при этом ограничившись всего одной вылазкой, а добытых негров тоже тайно разделить между участниками, используя негров только на своих плантациях, не увлекаясь торговлей неграми..

Их предложение состояло в том, чтобы я вступил на палубу их корабля в качестве судового приказчика и взять на себя организацию закупки негров в Гвинее. Ими было предложено равное распределение товара на всех участников, включая меня, а мой взнос в общее дело состоял только в моем командовании. Таким образом я не вкладывал в дело ни гроша.

Для какого-нибудь человека, у которого не было ни гроша в кармане, а в руках не было плантаций, в которые нужно постоянно вкладываться, всё время надзирать и присматривать за всем, чтобы в переспективе получить приличный доход, такое предложение было бы просто спасительной соломинкой. Но касаемо меня, владельца идущей в гору плантации, кому оставалось каких-то три-четыре года до полного налаживания дел, кому оставалось только истребовать из Англии остатки своего капитала, чтобы состояние на круг составило три-четыре тысячи фунтов и продолжило бы быстро возрастать – так вот, для меня даже думать о таком предприятии, как вояж в Гвинею, было величайшим безумием.

Однако я сам сделался палачом для себя. Как и прежде я ничего не мог поделать со своими потребностями в бродяжническом образе жизни и по-прежнему игнорировал добрые советы моего бедного родителя, дав молниеносное согласие на участие в этой авантюре. Я ответил им, что с превеликим удовольствием принимаю их предложение и готов хоть сейчас отправиться в Гвинею. Единственным условием, которое я им поставил, был присмотр за моей плантацией во время моего отсутствия, а в случае моего невозвращения – распоряжение моим имуществом. Они с радостью выразили согласие, скрепив его письменным обязательством, а я сделал распоряжения, касаемые моей плантации и имущества и составил завещание на случай моей смерти По этому завещанию всё моё имущество отходило моему другу и спасителю – португальскому капитану, оговорив при этом условие, что половину доходов от плантации он будет оставлять себе, а половину отправлять моей семье в Англию.

Вроде бы всё для сохранения моего имущества и плантации, было сделано. Окажись в тот момент в моём мозгу хоть молекула разума, взвесь я все последствия предпринимаемого мной, вспомни я о собственной выгоде и доступности открывших передо мной возможностей, ззанимайся я просто своей плантацией, проанализируй я, что стоит делать, а чего не стоит делать никогда, я бы, разумеется не стал бросать своего бурно развивашегося дела, не зачеркнул бы одним махом такие удивительные шансы на успех и не припустился бы в очередные морские авантюры, всегда чреватые опасностями и огромным риском, не говоря уже о том, что особенности моего характера и судьбы явно не сулили мне ничего хорошего. Торопливость и рабская привязанность к своим детским фантазиям ещё никому не принесла пользы, и выбирая между детскими фантазиями и здравым смыслом, я выбрал первое. Всё шло своим чередом: корабль был нагружен оговоренными товарами, оснащён и отремонтирован, всё шло в идеальном согласии с нашими договорённостям, и наконец в самый страшный день моей жизни – 1 сентября, когда все планеты злобно ополчались против меня, в тот самый день, когда восемь лет назад я устроил побег из своего дома в Гулле, в тот самый день, когда я предал своего отца, я снова предал, но теперь – себя и свою судьбу.

Наш корабль имел водоизмещение около ста двадцати тонн, вооружён шестью пушками, и команда его состояла из четырнадцати матросов, не считая капитана, меня и юнги. Никаких других товаров, не говоря о каких-нибудь тяжестях, кроме всяких безделушек для торговли с неграми, стеклянных бус, игрушек, мелких зеркал, ножей, раковин, топориков и тому подобного в трюме у нас ничего другого не было.

Итак, как я уже сказал, 1 сентября я поднялся на палубу нашего корабля, и он тут же снялся с якоря, направляясь строго на север. Мы шли вдоль берега Бразилии, никогда не отходя далеко в море, планируя в нужном месте свернуть к Африканскому побережью. Для этого нам надо было дойти до десятого-двенадцатого градуса северной широты – обычный маршрут кораблей.

Всё время нашего движения вдоль побережья Бразилии до самого мыса Святого Августина стояла чудесная солнечная погода. Единственно, было иногда слишком жарко. Здесь, у мыса мы повернули в открытый океан, и земля быстро скрылась за горизонтом. Нашей целью был остров Фернандо де Норонха, расположенный на северо-востоке. Потом остров Фернандо мы оставили по правой руке, и спустя двенадцать суток пути очутились на семи градусах двадцати двух минутах северной широты. Тут нас накрыл жестокий шторм.

Шторм начался юго-восточным ветром, потом ветер переменился на северо-восточный, постоянно усиливаясь, пока не разбушевался до такой степени, что в течение следующих двух недель мы вынуждены были отдаться на волю стихии и носиться по волнам куда нас бог послал. Что и говорить, и я, и все члены команды едва ли уже надеялись выбраться живыми из этой передряги и ожидали смерти, как быстрого избавления от мучений.

Буря была только предвестьем ещё более страшных событий – во время бури один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а другой был смыт вместе с нашим юнгой за борт.

Через двенадцать суток ураган потихонку угомонился, и наш капитан заключил, что мы находимся где-то около одиннадцатого градуса северной широты, однако мы отнесены на двадцать два градуса от мыса Святого Августина. Мы оказались совсем близко от побережья Гвианы, это северная оконечность Бразилии, находящаяся за Амазонкой, в окрестности рекуи Ориноко, которую местные жители называли Великой Рекой. Мы посоветовались с капитаном по поводу нашего дальнейшего курса. Поскольку в нашем корабле была течь и дальнейшее плавание оказалось невозможным, капитан полагал, что нам лучше всего повернуть назад, и вернуться в Бразилию.

Я решительно возражал ему. Изучив вместе с ним имевшиеся карты берегов Америки, мы убедились, что не сможем найти ни одного клочка земли, где можно благополучно пристать и получить любую квалифицированную помощь, и эта дикая зона простирается вплоть до Карибских островов. Обсудив ситуацию, мы пришли к соглашению, что нам нужно держать курс на Барбадос, куда можно добраться дней за пятнадцать, держась исключительно открытого моря ввиду силы течений в Мексиканском заливе. Нам было ясно, что не починив корабль и не пополнив экипаж, нам не видеть берегов Африки, как своих ушей.

Нам пришлось поменять курс. Теперь он был северо-западным. Нашей целью стало достижение какого-то острова, принадлежащего Англии, где мы могли бы получить помощь.

Но оказалось, что Провидение имело на нас совсем другие планы.

В момент, когда мы достигли двенадцати градусов восемнадцати минут северной широты, нас накрыл второй шторм. Он с невиданной силой повлёк нас в обратном направлении, мы с дикой скоростью неслись на запад, и шторм всё сильнее отбрасывал нас в сторону от любых торговых путей, так что могло оказаться, что не погибнув от злобы стихии, мы будем принуждены умереть, попав на рождественский стол к местным дикарям-людоедам.

Буря свирепствовала, не прекращаясь ни на минуту, ветер выл по-прежнему в тот день,, когда как-то ранним утром один из наших матросов закричал: «Земля!» Едва мы успели выбежать из каюты на палубу, пытаясь понять, что с нами происходит, как наша посудина напоролась на мель. Его остановка была столь стремительной и встречные волны бросились на палубу с таким неистовством, что нам показалось – мы гибнем. На время мы укрылись в трюме.

Человеку, которому не выпало испытать таких ощущений, не удасться представить, в какой ужас и исступление впала вся наша команда. Мы не знали ровным счётом ничего: ни где мы находимся, ни у какого острова нас постигло кораблекрушение, что за материк перед нами, остров ли это, есть ли здесь люди, цивилизованные они или нам нужно бояться их пуще огня? И буря, продолжавшая свирепствовать с прежней силой не оставляла нам никакой надежды на то, что коррабль сможет продержаться на плаву хотя бы ещё несколько минут. Нас могло спасти только изменение направления ветра, но о таком чуде нам даже не приходилось мечтать. С ужасом вперяясь друг в друга, мы ожидали смерти, считая мгновения. Нам было ясно, что скоро мы все очутимся в ином мире, потому что в этом, как оказалось, нам уже нечего было делать. Одно утешение – вопреки ожиданиям, корабль, скрипя, оставался на плаву, и капитан вдруг сказал, что ветер стихает.

После непродолжительного ликования по поводу того, что ветер стихает, наш оптимизм пошёл на убыль, как только мы убедились, сколь крепко корабль сел на мель. Предположить, что нам в считанные часы нам удастся снять его с мели, было совершенно невозможно. Это было поистине катастрофа, и перед нами встал вопрос, каким образом спасаться. Всё днище нашей шлюпки, привинченной к корме, от частых и сильных ударов о руль было как решето, и она сразу же по спуску затонула бы или была бы отброшена в море, так что надежды на шлюпку не было никакой. Вторая шлюпка была цела, но спустить её в море мы не смогли. К тому же времени для долгих дискуссий и философских раздумий у нас не было. Ни у кого не было ни малейших сомнений, что теперь корабль затонет, и кто-то даже кричал, что уже появилась огромная трещина.

В это мгновение помощник капитана устремился к шлюпке, и с нашей помощью сумел спустить её в море, и тогда мы все, все одиннадцать человек, вскочили в шлюпку и вверили свои жизни Божьей воле и гневу Стихий. Хотя шторм смирял свою ярость, но волны всё ещё дико бились в берег, Так что море, языком голландцев можно было назвать Дикарём.

Более отчаянного положения чем было у нас, невозможно представить: прямо перед нами, на наших глазах свирепело море, у нашей шлюпке не было ни одного шанса не перевернуться, гибель была неизбежна. Что нам было делать без парусов? А если бы они у нас и были, то зачем? С отчаянья, мы как сомнамбулы начали подгребать к земле, ощущая тот же холодок, какой ощущает человек, которого ведут на казнь: мы знали, что каждый дюйм к берегу близит морской прибой, который вдребезги разломает нашу скорлупку вдребезги. Препоручив наши души Господнему милосердию, мы каждым гребком близили мгновение нашей погибели, и с ещё большей силой гребли к земле, хотя смерчь уже сам по себе гнал нас на камни.

Я так и думал, что на камни, а на самом деле, кто знал, что там был за берег, были ли это острые скалы или песчаный пляж, крут он был или это была плоская дюна, ничего этого мы не знали. Слабым лучом надежды служила ускользающая мысль, что нам удастся проскользнуть в какую-нибудь тихую бухту или устье реки, куда мы, повернись Фортуна к нам лицом, могли бы проскочить, чтобы скрыться от бури. Но ни бухты, ни реки впереди не виделось, только буйно взраставший на наших глазах берег с каждый метром представлялся всё ещё большей напастью, большей опасностью, чем кипящая морская пучина.

Когда, по моим прикидкам, нас отнесло от места кораблекрушения мили на четыре, вдруг, словно гора, огромный вал вздыбился над нашими головами, грозя похоронить нас, набегая вдоль кормы по палубе. В один миг он обвалился на нашу шлюпку с такой звериной силой, что в мановение ока шлюпка опрокинулась. Не успев открыть рот, чтобы крикнуть: «О Боже!», мы закрутились в бурлящем потоке, отброшенные от спасительной шлюпки и друг от друга. В одно мгновение все мы скрылись под бурлящей водой.

Не описать моего ужаса, когда я ушёл под воду. Плавать я умел довольно прилично, но тут долго не мог вынырнуть, и чуть не задохся. Огромная волна опять подхватила меня и пронесла довольно большой расстояние, в результате чего я оказался близко к берегу, и разбившись о берег, вода отступила назад, я же на мгновение ощутил себя стоящим на ногах, едва не захлёбываясь хлещущей вокруг водой. Полумёртвый от страха и усталости, осознав, что я гораздо ближе к земле, чем мог надеяться, я собрал в кулак всё моё благоразумие и волю, вскочил на ноги и побежал, истошно пытаясь добраться до берега до того, как меня опрокинет и унесёт в море следующий вал. Но стихия тут же продемонстрировала мне моё полное бессилие. Оглянувшись, я увидел, как за моей спиной озверевшее море вздымает настоящее чудовище, готовое нагнать меня и проглотить. Я почувствовал свое бессилие, увидев, как яростное море поднималось сзади меня горой и догоняло меня. Сражаться с таким зверем у меня не было ни сил, ни веры.. Последней моей надеждой было задержать как можно дольше дыхание, поднырнуть под гребень волны, и удерживаясь в таком положении, пытаться вместе в волной как можно дольше плыть по берегу. При этом я больше всего боялся, чтобы волна, выбросившая меня на берег, потом не увлекла меня назад, отбросив снова в море.

Следующая волна всей своей массой внезапно погребла меня футов на двадцать в глубину с невероятной силой. Я чувствовал, как меня несло к земле с неимоверной силой, дав мне секунду облегчения, волна снова поволокла меня по берегу! Задерживая дыхание, я снова выгребал, изо всех сил пытаясь помочь волне. Я уже почти изнемог от недостатка дыхания, как вдруг понял, что всплываю кверху и что, к моему великому счастью и облегчению, моя голова и верх тела вдруг оказались над волнами. Те две секунды, когда я подобно рыбе, выброшенной на берег, жадно глотал воздух, были моим истинным спасением: глоток воздуха вернул мне жизнь и я снова ощутил мощный прилив сил. Затем волна снова накрыла меня, но на сей раз, трепыхаясь изо всех сил, я был под водой не слишком долго. Почувствовав, что волна накатившись на берег, потеряла силу и уже готова повлечься назад, я скрепился и снова поднялся на ноги. Мне дана была передышка на несколько секунд, в течение которых я смог перевести дыхание и переждать, когда вода отхлынет, и дождавшись удобного момента, что было сил кинулся на берег. Но разъярившееся море не собиралось отпускать меня, с новой силой оно накрыло меня ещё пару раз, и снова меня сносило всё дальше от отлогого берега.

Этот последний удар стихии едва не стал для меня гибельным. Последний вал швырнул меня на скалу с такой силой, что я от удара потерял сознание и оказался совершенно беспомощен пред бесчинством волн. Удар в голову и грудь почти вышиб из меня дух, и если бы дыхание моё не восстановилось, я был бы навсегда поглощён пучиной. Мне удалось перевести дух и прежде чем ударила следующая волна, захлестнувшая меня с головой, я вцепился в скалу и сдерживал дыхание, пока волна не ушла.

Ближе к берегу волны вздымались не так сильно, я сумел их выдержать и не сорвался. Я снова поднялся и устремился к берегу и уже здесь подошёл к нему настолько близко, что следующая настигшая меня волна не смогла увлечь меня вслед за собой. Потребовалось ещё одно усилие, и вот уже я оказался на твёрдом грунте, и здесь уже к своему восторгу, сумел залезть на скалу, где бессильно опустился на траву, понимая, что теперь голубые когти океана до меня точно не дотянутся.

Очутившись в безопасности на земле, я воздел очи долу, задрал голову и стал возносить славословия Всевышнему, благодаря его за спасение моей бесценной жизни, на что еще несколько мгновений назад у меня не было ни йоты надежды. Я всё равно при всём своём желании не смогу изобразить ликование души моей при виде чуда – покойник, а, которого уже погружали в могилу, когда ангелы вдруг вырвали его из неё. Стоит ли удивляться обыкновению врачей пускать кровь приговорённому преступнику в момент помилования, когда нежданное извести достигает его ушей, а намыленная верёвка ещё трёт его шею. Конец так близок, и в сердце человека уже нет надежды, и вдруг небеса раздраются и луч надежды с силой бьёт с них в потухшие глаза пробуждающего преступника. Для неподготовленного, ослабленного горем человека чрезмерное счастье может послужить причиной его смерти.

«Как горе, так и радости с горы

Внезапно потрясают наши души!»

Объятый горячечными мыслями о моём спасении, испытывая воистину электрические чувства я, как гусь на току разгуливал по берегу туда-сюда, то и дело вздымая длани к небу, вихляясь всеми частями своего тела, я не смогу даже описать одну сотую испытанных мной чувств и своего поведения, ведь я всё время размышлял об утопших своих собратьях, из коих, похоже, кроме меня, не спаслась ни одна живая душа; я скажу, забегая вперёд, начиная со времени своего спасения, я уже никогда не столкнулся с ними, никто из них не попадался мне на глаза, не было ни их тел, ни следов, ни криков – ничего не было, кроме трёх мокрых шляп, разбросанных по берегу, и двух башмаков с разных ног.

Застрявшее на мели судно терялось в клубящейся мгле, я с едва мог различал его, столь далёкое, что я сам удивлялся, как мог преодолеть такое расстояние. «Боже мой, – твердил я про себя, – и как это я умудрился-таки выбраться на берег?» Начиная приходить в себя и видя своё нынешнее положение, я стал осматриваться вокруг, мне хотелось понять, куда я попал и что мне теперь предпринимать. Моя пылкая радость быстро испарилась: я вдруг осознал, что неожиданно спасшись от смерти, я отнюдь не избавлен от других угроз и бедствий. С одежды моей струилась холодная вода, переодеться мне было не во что… У меня не было ни крошки во рту, страшно хотелось пить. Мне нечем было подкрепить свои тающие силы. Ужасный выбор поджидал меня: либо помереть с голоду, либо стать кормом для диких зверей.

Самое ужасное заключалось в том что я не имел никакого оружия, благодаря которому я мог бы поохотиться и добыть каких-нибудь съедобных животных, будучи одновременно защищённым от хищников, которые тут наверняка водятся и могут в любую минуту напасть на меня. В общем, в карманах у меня было шаром покати, был ножик, моя курительная трубка и остатки табака в табакерке. Вот все мои припасы. Когда до меня это дошло, я впал в полный ступор и долго бегал взад и вперед по берегу как оглашенный. Едва закатилось Солнце, своими испуганными, спутанными мозгами я стал с замирающим от ужаса сердцем вопрошать себя, что со мной будет, если здесь водятся всякие хищные твари, ведь, как известно, их мёдом не корми, только дай побродить в поисках лёгкой добычи.

Я не мог придумать ничего иного, кроме как залезть на росшее поблизости дерево, толстое, разлапистое, чем-то похожее на ель. Ель оказалась вся в колючках, но мне не приходилось выбирать, это было единственное доступное для меня место, где я безопасно мог перекантоваться этой ночью, оставив раздумья, какой смертью мне придётся умирать на следующий день. Никакой другой возможности у меня не было. Утром я отправился в путь, пытаясь выяснить, есть ли здесь вода, которую можно пить, и пройдя буквально с четверть мили, к счастью, обнаружил в зарослях источник чистой воды. Утолив жажду и пожевав щепотку табаку, дабы немного приглушить голод, я направился к дереву, залез на него и попробовал поудобнее на нём устроиться, чтобы не упасть во сне. Для защиты самого себя я наскоро вырезал из короткого толстого сука дубинку и, будучи всё время начеку, занял оборонительную позицию. Усталость быстро сморила меня, и скоро я спал крепким богатырским сном. Вряд ли кто-то ещё, попав в подобное положение, мог спать таким крепким сном. В результате я выспался, как младенец и теперь я чувствовал такую лёгкость ума и тела, какой не чувствовал никогда.

Когда я проснулся, день был в зените: погода прояснилась, ветер стих, и вчерашнее бурление моря прекратилось. Но как же я был потрясён, увидел эту картину: наш корабль пропал с того места, где сел на мель, вероятно его снесло приливом, и теперь красовался совсем впритирку с той скалой, о которую меня так сильно била волна! Всего какая-то миля отделяла меня от него и, как мне почудилось, он стоял практически прямо. Тут мне пришла в голову благая мысль – отправиться на корабль, дабы запастись на нём необходимыми вещами и едой.

Покинув мои новые апартаменты, берлогу в кроне дерева, я стал осматриваться кругом и первое, что увидел, была наша шлюпка, лежавшая на земле где-то в двух милях от того места, где находился я. Похоже, её выбросило на берег во время бури. Пытаясь поскорее добраться до неё, я довольно долго блуждал вдоль берега, и по пути открыл небольшой залив, не более полумили шириной. Тогда я повернул назад. Для меня было много нужнее попасть на корабль, где я расчитывал обнаружить что-нибудь нужное для своего проживания и пропитания.

После полудня море сделалось ласковым и спокойным, уровень воды во время прилива понизился, и я имел возможность на четверть мили подойти к кораблю. Здесь меня снова потряс приступ глубокой скорби, потому что я увидел, что останься мы на корабле, то всё было бы хорошо, все мои товарищи были бы живы, они непременно были бы спасены: пережив шторм, все мы в добром здравии достигли бы берега, были бы целы и невредимы, а я не был бы в таком ужасном одиночестве и горе, как ныне, навсегда лишённый человеческого общения. От этих навязчивых мыслей на мои глаза навернулись горючие слезы, но они не принесли облегчения моей душе. Однако моё намерение добратьсядо корабля окрепло. Стояла нестерпимая жара. Я, ски нул с себя одежду и вошёл в воду. Впрочем, когда я доплыл до судна, передо мной встала большая проблема: как попасть на корабль? Засев на мели, судно стояло сильно возвышалось над водой, и ухватиться мне было не за что. Вплавь я сделал два круга вокруг корабля, и на второй раз увидел свисавший почти до воды канат. Разволновавшись, я, видимо пропустил его. Конец каната свисал так низко, что я, хотья и не без трудностей, смог з ухватиться а него и, попотев, влез на бак. Тут я убедился, что корабль довольно сильно пострадал от бури. Корабль был сильно разрушен, трюм его почти весь оказался заполнен водой, нос до того ушёл в воду, что почти черпал еёй. Но глубоко погрузившись в песок, он был устойчив, высоко задрав корму в небо. или, точнее, упирался в землю, то корма его поднялась довольно высоко. И таким образом, всё, что находилось на корме или внутри неё, было сухим.

Уяснив это, я хотел всё осмотреть и понять, что оказалось повреждено, а что уцелело и представляло для меня ценность. В результате осмотра выяснилось, что корабельная провизия сохранилась в идеальном состоянии и была совершенно сухой. Будучи голоден, как собака, я первым делом отправился в склад, где стал набивать карманы сухарями. Я глотал их на ходу жадно, одновременно, дабы не тратить времени, занимаясь всем остальным. Потом я забрался в кают-кампанию, где нашёл большую бутыль рому, и изрядно хлебнул из неё, что оказалось весьма кстати. Под воздействием рома оптимизма у меня сильно прибавилось. Мне было понятно, что всего нужнее мне сейчас шлюпка. Нужнее всего мне была лодка, единственная вещь, с помощью которой мне удастся перевезти на берег всё нужное.

Времени на безделье у меня не было. Надо было срочно спасать то, что ещё было цело. Я убедился, сколь нужда и горе обостряют людскую изобретательность. На палубе лежали запасные снасти – несколько рей, несколько одинарных и несколько двойных стеньг.

Мысль соорудить из них плот явилась сама собой.. Я стал скидывать за борт всё, что было мне под силу за борт все то, что мне было под силу, при этом связывая веревками всё это. Я не мог позволить, чтобы мой плот раньше времени отправился в плаванье. Вслед за этим я спустился с корабля и, подтянув к себе четыре плававших рядом бревна, стянул их по концам канатами. Сверху крест-накрест я навалил куски обшивки. Плот был почти готов. Я почти мог свободно на нём передвигаться, впрочем, не надеясь переправлять на нём слишком тяжёлые предметы.

Надо было снова приниматься за работу. Я разыскал большую пилу, некогда принадлежавшую нашему корабельному плотнику, и распилил запасную мачту на три куска, после чего с величайшей натугой присобачил её к плоту. Крайняя потребность добыть всё необходимое для жизни подталкивала меня на такие усилия, на какие в иных обстоятельствах я бы никогда не был способен.

После всех этих манипуляций мой плот стал довольно крепок, и следовательно, мог выдержать довольно большую тяжесть.

Наконец плот мой был надежно скреплен и мог выдержать значительную тяжесть. Первым вопросом, который я задал себе, был вопрос, чем загрузить плот, и как без потерь миновать буйного прибоя. Первым делом я сложил на плот все найденные доски, следом за этим, хорошенько поразмыслив, взялся за три сундука, собственность наших матросов: сдёрнул с них замки, вывалил содержимое на палубу и спустил сундуки на плот. Один сундук я набил всякой провизией: сухарями, рисом, особенно меня обрадовали три круга голландского сыра и пять солидных кусков сушеной козлятины (основной мясной пищей нашей команды), горами кормового зерна, которым кормили кур, содержавшихся на судне, и в массе своей давно съеденных нами. Я обнаружил немного ячменя, вперемешку с пшеницей, однако, к несчастью, ячмень был попорчен крысами. На глаза мне попались несколько бутылок вина, принадлежавших нашему капитану, примерно пять– шесть галлонов арака (рисовой водки). Это сокровище я погрузил отдельно, поскольку места для них в сундуках уже не было. Увлечённый этим кладоискательством, я с большим запозданием заметил, что начинался прилив, слишком вкрадчиво он начался, пока, к своему величайшему огорчению не заметил, как подхваченные волнами моя рубашка, жилетка и камзол не отправились в плавание по бурным волнам. К счастью я тут же обнаружил, что мои полотняные штаны с дырками на коленях и чулки пока что ещё на мне.

Тогда я занялся поисками одежды, на корабле её было в достатке, так что пришлось выбирать только самое насущное. На корабле было множество крайне нужных вещей, в частности, корабельные инструменты.. В результате упорных поисков я нашёл плотницкий ящик, и он был теперь для меня драгоценнее корабля, по реи нагруженного золотом. Этот драгоценный ящичек я с великой бережностью спустил на плот, при этом не додумавшись даже заглянуть в него, чтобы убедиться, есть ли там что-то действительно ценное.

Оставалось самое главное – найти оружие и припасы к нему и запастись ими. В кают-кампании я обзавёлся двумя прекрасными охотничьими ружьями и двумя пистолетами, которые я быстренько спустил на плот со всеми найденными пороховицами и двумя ржавыми саблями.

Мне было известно, что на корабле припрятаны несколько бочонков пороха, но где они припрятаны капониром, я не знал. После долгих поисков мне наконец удалось их найти. Один из бочонков подмок, но зато два остальных были в прекрасном состоянии. Я аккуратно перенёс их на мой плот и сложил.

Нагрузив плот, я стал размышлять, как мне транспортировать его до берега, ведь у меня не было ни паруса, ни вёсёл, ничего такого, что могло бы помочь мне в этом, в то время, как даже самый слабый ветер или волна повыше могли опрокинуть моё утлое судёнышко.

Три вещи вселяли в меня хоть какой-то оптимизм:

1) во-первых, полный штиль на море;

2) наступившее время прилива, который нёс меня прямо к берегу;

3) небольшой, но ровный ветер, дувший по направлению к суше.

Разыскав два или три сломанных весла от нашей шлюпки и две пилы, топор и молоток, в дополнение к инструментам, найденным в сундуке, я отчалил от корабля вместе со своим грузом. Примерно с милю или около того плот шёл ровно, но потом я увидел, что меня сносит от места, где я выкарабкался на берег. Это навело меня на мысль, что течение прибьёт меня в бухту или к устью реки, где мне будет удобно причалить и выгрузить мой скарб.

Как я полагал, так и вышло. Прямо передо мной оказалась уютная бухточка, и приливная волна увлекла меня в неё, я лишь старался держать плот как можно ближе к середине потока. Тут я едва не потерпел крушение вторично, и случись такое, я бы его не пережил. Я имел дело с совершенно незнакомым побережьем, мой плот косо несло на песчаную отмель, а ввиду того, что другой край плота был не нагружен, то когда плот зацепило за берег, весь мой груз едва не рухнул в воду. Пытаясь спасти свои сундуки, я что было сил стал подпирать их спиной. Находясь в таком неловком положении, я никак не мог оттолкнуть плот, и целые полчаса сдерживал спиной сползавшие сундуки. Это продолжалось до тех пор, пока прилив несколько не выровнял плот. Вода продолжала прибывать, через какое-то время плот совсем выровнялся, и я истошно стал толкать его в середину течения. Меня несло всё дальше, пока я не попал в устье крохотной речки, и с всё возрастающей скоростью понёсся между двумя узкими берегами, подгоняемый усиливающимся приливом. Я осматривал внимательно берега, пытаясь вычислить место, где мне удастся причалить без катастрофических происшествий. Я ещё грезил надеждой со временем поймать какое-нибудь судно, и не хотел причаливать в отдалении от моря, поэтому стремился держаться какого-нибудь из берегов.