Текст книги "Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова"

Независимо от этого, нам всё равно требовалось искать место, где можно запастись пресной водой. К тому времени у нас не было её ни капли воды Но где? Когда? Как? Это были вопросы, на которые не было ответа. Наконец Ксури решился сказать, что если я отпущу его на берег одного с кувшином, он отыщет воду и быстро вернётся. Я стал спорить с ним, говоря, что не лучше ли будет ему, маленькому мальчику, остаться дежурить на шлюпке, а мне, большому и сильному взрослому мужчине отправиться на поиски? Но малыш возражал мне с такой искренней детской сердечностью, что с этого мгновения я полюбил его всем сердцем:

– Если дикий люд сюда прибежаль, он заглот меня, ты может бежаль!

– Прекрасно, Ксури, – возопил я, – Так пойдём вдвоём! Пусть любые дикари караулят нас, мы их убьем всех, чёрта с два им удасться сожрать нас, ни меня, ни тебя!

Наградой за мужество Ксури послужил изрядный кусок сахара и порядочный глоток ликера из шкафчика, о котором я уже говорил. Следом за этим, поставив баркас как можно ближе к берегу, как нам это казалось нужным, мы сошли на берег, захватив с собой только наши ружья, да два больших кувшина для воды.

Нам надо было ни минуты не терять баркас из виду, лодки с дикарями могли оказаться поодаль в любой момент. Но мой мальчик, заметив где-то в миле от берега небольшую низменность помчался туда и с быстротой молнии вернулся. Сначала мне показалось, что, либо за ним гонятся туземцы, либо там обретаются хищные звери, и я полетел наперерез к нему. Оказавшись рядом с ним, я увидел на его плече какую-то ношу – это был подстреленный им зверёк: он чем-то был похож на большого зайца, но отличался цветом, да и лапы у него были много длиннее, чем у зайца шерсти был совершенно иной и лапы длиннее. Мы очень обрадовались нашей добыче, нам не могло помешать вкусное кушанье, но основной причиной радости моего Ксури было то, что он, не столкнувшись ни с одним дикарем, обнаружил чистую пресную воду.

Позже мы убедились, что нам вовсе не стоило так беспокоиться о воде: немного повыше бухточки, в которой мы обретались, после отлива вода оказалась на диво пресной, да и сам прилив не был слишком силён. В общем, изрядно пополнив наши запасы воды, мы пообедали жирным зайцем и приготовились продолжить наш путь. Никаких следов людей нами обнаружено не было.

Так как мне уже приходилось ходить у этих берегов, то я довольно хорошо знал, что Канарские острова и острова Зелёного Мыса находятся где-то рядом. Но ввиду отсутствия каких-либо приборов для съема высоты и определения широты, по которой можно было судить о месте нашего нахождения, я не представлял, ни где они находятся, ни когда нам нужно сворачивать к ним. Если бы мне была известна хотя бы широта, добраться до какого-нибудь из этих островов было бы плёвым делом. Держась вблизи от берега, во время путешествия, и пытаясь достичь зоны, где торгуют англичане, я надеялся встретить по пути хоть какое-нибудь торговое судно, – несомненно, оно бы выручило нас и взяло на борт.

По моим прикидкам, место, в котором мы оказались, находилось ровно посередине между владениями марокканского султана и землями негров. Это была крайне пустынная местность, дикая и необжитая, славная только обилием дикий злобных тварей. Негры, опасаясь мавров, покинули её ещё в незапамятные времена и поселились южнее, а мавры в свою очередь не пожелали здесь жить ввиду скудости местных почв и отсутствия воды. При этом можно не сомневаться в том, что на самом деле и те, и другие покинули её в силу чудовищного обилия тигров и львов, леопардов и других свирепых хищников. К тому времени эта пустыня стала местом охоты для целых толп мавров, и порой они охотились здесь целыми армиями в две-три тысячи человек. Пройдя сотни миль вдоль этих негостеприимных берегов, мы целыми днями не видели ничего, кроме необжитой пустыни, а ночью нам не случалось услышать ничего иного, кроме грозного рыканья диких зверей.

Один или два раза мне мерещилось, что я вижу вершину горы, являющейся высочайшим пиком Тенерифских гор на Канарских островах – и здесь я испытывал сильный искус броситься отважно в открытое море. Но после многократных попыток поймать встречный ветер и учитывая сильное волнение в море, представлявшие большую опасность для моего утлого судёнышка, я всякий раз вынужден был поворачивать назад, возвращаясь к прежнему решению строго держаться береговой линии.

В пути для пополнения запасов воды нам несколько раз приходилось причаливать к берегу. Как-то раз на заре мы спустили якорь в каком-то довольно каменистом месте. Только начался прилив, и мы спокойно дрейфовали, а прилив нежно нёс нас к берегу. Ксури, юные глаза которого были как оказалось много зрячее моих, тихо окликнул меня и прошептал, что нам лучше побыстрее убраться от берега..

«Ты что, не видит той чудовищны звер у берега?» – испуганно спросил он.

Я повернулся и посмотрел туда, куда он указывал, и там на самом деле увидел огромного, чудовищного льва, огромного льва, спавшего в тени, у берега, под сенью небольшого грота, который как каменный паланкин низко нависал над ним, спасая от непереносимого жара.

«А ну-ка, Ксури! – сказал я, – Не хочешь отправиться на берег убить этого лежебоку?!»

Лицо Ксури стало испуганным:

«Я убит? Он проглотиль меня ням-ням!»

По лицу Ксури я увидел, что он хотел сказать «одним махом». Я не стал больше ничего говорить мальчику, только посоветовал ему хранить спокойствие, схватил наше самое тяжёлое ружье, разновидность мушкета, забил в дуло большое количество пороха, и две свинцовые пули, и положил рядом с собой на землю. Потом зарядил другое ружьё тоже двумя пулями, а третье (у нас было всего три ружья) забил крупной дробью. Я приладил моё первое ружьё к плечу, чтобы получше прицелиться из него, и гарантированно попасть в голову льва, но тот спал, прикрыв морду огромной лапой, и когда я выстрелил, пуля попала в лапу, чуть выше колена, она перебила ему кость. Зверь взъярился и стал громко рычать, но от дикой боли в перебитой ноге упал, потом привстал уже на трёх лапах и испустил такой ужасающий рёв, какого я в жизни не слыхивал. Я удивился и посетовал, что сразу не попал ему в череп, и мгновенно схватился второе ружье, и видя, что он, хромая, стал удаляться, выстрелил вторично: на сей раз пуля попала ему точно в голову. Я с удовлетворением следил, как он повалился на камни, и, тихо заворчав, растянулся, содрогаясь в агонии. Тут Ксури, взбодрившись, стал просить меня причалить к берегу.

– Хочешь прогуляться? – спросил казал я, – Ну ступай!

Он немыслимо шустро спрыгнул в воду, держа в одной руке ружье, и выгребая второй, поплыл к берегу. Потом, подскочил ко льву и выстрелил льву в голову. Таким образом, со львом было покончено.

Это была незабываемая охота, которая, в итоге не принесла нам новой пищи, и я осознавал, какая это пустая трата пороха и зарядом на добычу, толку от которой не было.. Ксури же, находясь в крайнем возбуждении, хотел хоть что-то забрать от своей добычи. Он вернулся вплавь на баркас и потребовал у меня топор.

– Зачем тебе топор, Ксури? – удивился я.

– Я взял его голова! – сказал он.

Однако силёнок у Ксури не хватало, чтобы отрубить голову, и тогда отсек лапу, которую и принёс мне. Лапа льва была огромна.

По зрелому размышлению я решил, что, нам в дальнейшем, скорее всего, не помешает забрать ещё и шкуру льва, и я решил попробовать содрать её. Не мешкая ни минуты, мы с Ксури взялись за работу, и Ксури оказался более ловким охотником, чем я, который ничего не смыслил в древнем искусстве свежевания трупов. Мы потратили на это дело почти весь день, пока не управились, и не сняли шкуру. Потом, разостлав её на крыше каюты, мы целых два дня дожидались, пока она не высохнет. Это было удачное приобретение, ибо эта шкура отныне служила мне постелью.

Мы устроили привал, после которого целых двенадцать дней и ночей безостановочно шли к югу, экономя еду и воду, которые быстро подходили к концу, и приближались к берегу только тогда, когда кончалась пресная вода. Мне не терпелось достичь какой-нибудь из рек Гамбии или Сенегала, или добраться до островов Зелёного Мыса, где я надеялся перехватить какой-нибудь европейский парусник. Если бы это не удалось сделать, то я был бы в величайшем затруднении, что предпринять: то ли искать в море населённые острова, то ли погибнуть, сдавшись на милость неграм.

Я знал, что все корабли, отправлявшиеся к берегам Гвинеи, Бразилии или Восточной Индии, пристают к Зелёному Мысу или к этим островам. Словом, мне оставалось одно из двух: или встретить корабль, или погибнуть.

Следуя по предначертанному мной пути ещё дней десять, мне стало ясно, что по берегам живут люди, в разных местах на берегу показывались люди, которые, увидев нас, застывали от удивления, и нам было видно, что все они совершенно чёрные и на них нет никакой одежды. Однажды мне в голову взбрела мысль высадиться на берег и попытаться переговорить с ними, но Ксури, к чьим советам я привык прислушиваться, замахал руками: «Не ходиль! Не ходиль!» Я подошёл ближе к берегу, пытаясь с ними заговорить, и они упорно шли за мной по берегу. Мне было видно, что они были совершенно безоружны, только один из них размахивал какой-то длинной палкой. Ксури подсказал мне, что это скорее всего дротик, которое они умеют бросать далеко и очень метко. Я прислушался и предпочитал отныне идти не столь близко к берегу, но продолжил общаться с ними, как получалось, – какими-то знаками. Я стараясь объяснить им, что нам нужна еда. Они показали мне руками, что я должен остановить баркас и они дадут нам еды. Я убрал парус и приблизился к берегу. Двое негров куда-то убежали и через каких-нибудь полчаса вернулись, неся два куска вяленого мяса и мешок каких-то зёрен. Хотя мы сомневались, можно ли такое есть, но, изголодавшись, были готовы взять, что угодно. Но стоит ли рисковать?? Я не без оснований опасался сходить на берег, и мне было видно, что они тоже боятся нас. Наконец был придуман удовлетворительный выход: они сложили свои передачи на берегу и отбежали на приличное расстояние, где и стояли до тех пор, пока мы не забрали всё на баркас, после чего они подошли ближе.

Не имея возможности отблагодарить их чем-то существенным, мы, мы их благодарили жестами, но внезапно нам представился удобный случай сделать им нежданную услугу. Едва мы отошли от берега, как из ущелья выбежали два чудовищных хищника, гнавшиеся друг за другом. Самец ли то был, преследующий самку, дрались ли они или играли, нам осталось неизвестно. Каждый день ли были эти дикие игрища, или они там были в диковинку, я не знаю. Скорее всего, верно последнее, ведь всем известно, что хищники активны только ночью, да и жители на наших глазах, особенно женщины, при этом были страшно перепуганы. Только один абориген, который держал дротик, увидев зверей, остался на месте и не убежал. Однако у зверей не было времени смотреть по сторонам, они напролом неслиськ морю и, не обращая никакого внимания на аборигенов, и наконец с шумом бросились в море. Они так резвились, точно явились сюда всего лишь затем, чтобы совершить утреннее омовение. Внезапно одна из этих тварей стала приближаться к нашему баркасу и в мгновение ока оказалась рядом с нами. Но я уже принимал превентивные меры: мигом зарядил ружье и крикнул Ксури заряжать другое. Как только зверь ещё ближе подплыл ко мне, я выстрелил ему прямо в морду. Он нырнул в воду, мгновенно всплыл, закрутился на месте, будто бы находясь при смерти, (что и было на самом деле), затем тяжело поплыл к берегу и, с трудом вскарабкавшись на берег, в то же мгновение издох, видать, израненный и наглотавшийся солёной морской воды.

Изумление этих бедных людей, потрясённых грохотом моего ружья, было трудно представить. Как они не умерли от страху, я не знаю, да только они все мигом попадали на землю. Потом, придя в себя и увидев, что зверь не шевелится и недвижно лежит в воде, они вскочили, а когда я дал им знак подойти к зверю, – они начали действовать и побрели в воду, чтобы вытянуть мёртвого зверя. Мы отыскали зверя по огромному кровавому пятну на воде. Опутав зверя верёвкой, я подал конец им им, и они вытащили зверя на берег. Это был леопард очень редкой и ценной породы – с изумительной пятнистой шкурой и мехом удивительной красоты. Аборигены хлопали руками от удивления, пытаясь уразуметь, что тут произошло и чем это я умудрился убить такое чудовище.

В это время другой хищник, перепуганный вспышкой и диким грохотом моего ружья, что было сил устремился к берегу и исчез в тех же скалах, откуда появился. Мы были очень далеко от него, и определить, что это за хищник, не представлялось возможным. По поведению аборигенов я увидел, что им просто не терпелось отведать леопардового мяса, и тут же предложил жестами взять леопарда, как мой подарок. Поняв, что им позволяют взять мясо, они буквально расплавились от благодарности и тут же взялись за работу.

Острыми деревянными скребками они с такой скоростью освежевали леопарда за пару часов, с какой мне не удалось бы ободрать его острым ножом и за неделю. Они важно поднесли мне несколько лучших кусков мяса, но я категорически отказался от их дара, показав знаками, что намерен отдать им всю добычу и попросил отдать мне только шкуру. Они с радостью отдали шкуру мне, вручив, кроме шкуры, ещё и множество всякой еды, которую я с удовольствием взял, хотя не знал, что это такое. Я стал объяснять им знаками, крутя кувшин и похлопывая по его дну рукой, что нам нужна вода и кувшины нужно наполнить. Аборигены тотчас подозвали соплеменников, и к нам тут же подбежали две женщины с большим глиняным горшком, по всей видимости обожжённым на Солнце. Женщины были полностью обнажены, так же, как и мужчины. Они, как и раньше, оставили горшок на берегу и ушли. Как и прежде, они поставили его на берегу. Я послал туда Ксури с тремя моими кувшинами, и он тут же перелил в них воду из горшка.

Так удачно пополнив запасы воды, кореньев и каких-то неведомых злаков, я побратался с добрыми аборигенами и, вдали от берега продолжил свой путь. Так продолжалось не менее одиннадцати дней, пока в поле нашего зрения не оказалась полоса земли, довольно сильно вклинившаяся в море, примерно на четыре-пять миль. Море было просто умиротворённым, и я отошел довольно далеко от берега, пытаясь обойти этот выступ. Наконец, обойдя отмель, я увидел противоположную сторону отмели, и мне показалось, что ошибки здесь быть не может: Зеленый Мыс оказался с одной стороны, а с другой – архипелаг того же названия. Но они были невероятно далеко, и я смешался, размышляя, что мне предпринять. Даже немощный ураган мог помешать мне вернуться на землю.

Обуреваемый сомнениями, я пошел отдыхать в каюту, отдав румпель в руки верного Ксури. Когда я уже улёгся в кабине, мальчик громко закричал:

«Хозяйна! Хозяйна! Судно с парус!»

Я вполне понимал его дикий испуг – наивное дитя думало, что это один из парусников его хозяина, посланных в погоню за нами. В отличие от Ксури я понимал, что эта опасность грозить нам не может. Но на всякий случай я как пробка из бутылки вылетел из своей тесной каютки, и в мановение ока не столько зрением, сколько инстинктом ощутил, что перед нами португальский торговый корабль, наверняка направляющийся за товаром – неграми, к берегам жаркой Гвинеи. Однако, оценив курс, которым он следовал, я огорчился, потому что увидел, что он удаляется от земли. Тогда я устремился в открытое море и, поставив все имевшиеся паруса, решил попытаться нагнать португальца и вступить с ним в диалог.

В ходе нечеловеческих усилий хоть на йоту прибавить скорость судна, я убедился, что настичь его мне никогда не удастся, даже если я вывернусь наизнанку, и мне придётся распроститься с ним раньше, чем сумею подать сигнал или лопнут все мои паруса. Я предпринимал всё возможное, и стал потихоньку терять надежду, как вдруг понял, что меня заметили с корабля, скорее всего разглядев в подзорную трубу и, поняв, что скорее всего мой баркас – принадлежность какого-то европейского корабля, жертвы кораблекрушения, снизили ход, предоставив мне шанс догнать португальца. Это взбодрило меня, и вспомнив о том, что у нас был кормовой флаг, я дрожащими руками поднял его на флагшток, демонстрируя, что мы терпим бедствие. В дополнение к сделанному, я выпалил из мушкета в воздух. И то, и другое было замечено: скоро они сообщили мне что хотя выстрела и не услышали, но дым им был хорошо виден. После этого корабль стал дрейфовать и через каких-то три часа мы причалили к нему.

Обступившие нас матросы стали спрашивать, кто мы, сначала на португальском языке, потом на испанском, потом на французском языке, но я не понимал ни одного из этих языков. Если бы не шотландский матрос, случайно оказавшийся на корабле, поговорить бы нам так и не удалось. Я объяснил шотландцу, что я англичанин и сбежал из неволи, находясь в плену у Салехских мавров. С этого момента мы были желанными гостями на корабле и нам позволили перенести на палубу все наши пожитки.

Вам будет трудно представить ту радость, которая объяла меня, когда я осознал, что выскочил из своего бедственного, чудовищного положения. В порыве благодарности за своё освобождение я предложил капитану корабля всё, что у меня было. Но эта благородная душа отказалась от моих дарений, в довершении чего капитан сказал, что ничего у меня не возьмет и по возвращении в Бразилию всё до последнего гвоздя мне будет возвращено в целости и сохранности.

«Я был готов спасти вашу жизнь точно так же, как я вижу, вы, находясь на моём месте, были бы готовы спасти мою! – задумчиво сказал он, – Кто знает, не придётся ли мне когда-нибудь воспользоваться вашей услугой. Кроме того, я вынужден буду высадить вас в Бразилии, которая отстоит от вашей родины на такие расстояния, что, окажись вы без вашего оружия, вы умрёте там с голоду. Я не в состоянии приговаривать спасённого мной к смерти после того, как спас его. И не просите меня, уважаемый господин англичанин, я даю вам приют из сочувствия, полагая, что ваши вещи могут помочь вам уцелеть в Бразилии, даровав вам возможность вернуться на родину».

Он оказался очень щепетилен в исполнении своих обещаний, и искренне запретил матросам хоть пальцем касаться моего имущества и взял его под свой контроль, составив самую подробную опись, а потом вручив мне её, дабы я мог получить всё в целости и сохранности, не забыв включить в неё даже даже три моих верных глиняных кувшина!

Касаемо же моего баркаса, то учитывая, что он был новый и находился в приличном состоянии, капитан тут же предложил мне выкупить его, спросив, как я оцениваю его стоимость. Я отвечал, что поскольку он был чрезвычайно великодушен ко мне, мне не пристало набивать цену и я с радостью дарю его ему. Он сказал, что даст мне расписку на восемьдесят реалов, и заплатит по приходу в Бразилию. Если же в Бразилии кто-нибудь посулит мне большую сумму, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят реалов за моего мальчика Ксури. С ответом на это предложение я медлил, мне очень не хотелось отдавать Ксури капитану. Мне не хотелось продавать свободу честняги, который так много сделал для обретения мной свободы и с такой верностью служил мне в наших бедствиях. Когда я в великом смущении объяснил эти соображениями капитану, они показались ему вполне правильными, логичными и справедливыми, и он пообещал освободить Ксури через десяти лет, если тот согласится принять христианство. Ксури согласился последовать за капитаном, и я вынужден был уступить его новому владельцу.

До самой Бразилии мы плыли вполне благополучно, и через двадцать два дня после нашего освобождения мы наконец достигли залива Всех Святых. Благодаря Провидению, я выпутался из самого бедственного положения, какое может настигнуть человека, и теперь мог спокойно принять решение, что мне делать дальше.

Я был просто обласкан великодушным капитаном, ведь он ничего не согласился взять с меня за приют и заботу в этом путешествии, тут же выкупил у меня шкуру леопарда за двадцать дукатов и шкуру льва за сорок. По прибытии он велел возвратить всё принадлежавшее мне на его корабле в полном объёме и купил у меня то, что я продавал. Это был мой ящик с вином, пара ружей и кусок белого воска, из которого я мастерил свечи. Одним словом, на круг я выручил за всё это не менее двухсот пиастров. С этими деньгами в кармане я ступил на берег Бразилии.

Вскоре после этого благодаря капитану я был введён в дом такого же человека, как и он сам, порядочного честняги, местного хозяина плантации сахарного тростника и владельца сахарного завода. Я проработал у него какое-то время и познал таинства разведения сахарного тростника и секреты приготовления из него сахара. Узрев, какой роскошной жизни предаются счастливые колонисты американцы и как стремительно они богатеют, я решил получить разрешение правительства, бросить здесь якорь и по возможности самому стать плантатором. Я стал ломать голову, как мне вернуть деньги, вложенные в Лондоне. Я получил подданство, и прикупив столько необработанной землицы, сколько позволяли мне мои накопления, стал составлять план моей будущей плантации и домовладения, которые можно было позволить себе на деньги, выписанные из Лондона.

По соседству со мной жил один лиссабонский португалец, происходивший из Англии, – он носил фамилию Уэлз. Оказалось, что наши судьбы были практически сходны.. Его плантация сахарного тростника соседствовала с моей и на этой почве мы с ним крепко сдружились и поддерживали самые крепкие деловые отношения. Наши доходы были одинаково смехотворны, примерно два года мы могли извлекать с наших плантаций только на самое убогое существование. Но потихоньку, благодаря удаче и упорному труду наше положение улучшилось, и к третьему году, когда мы стали разводить табак, у нас в совместном пользовании оказался приличный кусок земли, который мы на будущий год планировали засадить сахарным тростником. Однако как мой сосед, так и я, мы оба нуждались в подмоге, и я часто горько жалел, что так неблагодарно и подло продал своего друга Ксури.

Но, что тут говорить, увы! – ошибаться было моим основным хобби, и я не буду спорить, если кто-то скажет, что благоразумием я не богат. Это правда – благоразумием я похвастаться не могу. Оставалось одно – сжать свою волю в кулак и продолжать усилия, чего бы это мне не стоило. Итак, я предался занятиям, которые совершенно не соответствовали моей животной натуре и явно входили в противоречие с образом жизни, которым я грезил в своих мечтах, и благодаря которым не только покинул отчий дом, но и презрел добрые отцовские советы. Между тем на чужбине я поневоле внедрился в тот самый излюбленный средний класс – апогей скромного существования, который при мне так расхваливал мой отец – состояние, которого я мог бы я так же легко мог бы достичь и на родине, не подвергая себя страданиям и мучительным скитаниям по планете Земля!

Как часто теперь пенял я себе: что тем, чем я занимаюсь здесь, я так же легко мог заниматься и в самой Англии, находясь при этом среди моих родствеников и друзей. Стоило ли мне для этакого ничтожного результата, в угоду своему упрямству исколесить пять тысяч миль, жить и страдать среди чужих мне людей, бродить вместе с дикарями в бесплодной пустыне – и в итоге так далеко от родины, что откуда бы ни шли, сюда не придёт ни одна дружеская весточка!

Так вот, не буду скрывать, часто я горько раскаивался в своём легкомыслии. Никого, с кем бы я мог поделиться своими чувствами, кроме моего соседа, рядом не было, да и такая возможность выпадала не часто! Всё, что требовалось мне сделать, я делал своими руками, и при этом часто твердил про себя, что существую здесь как человек, совершенно справедливо выброшенный на безлюдный дикий берег после кораблекрушения, в чьём владении находится целый необитаемый остров и, заброшенный на необитаемый остров, он не может рассчитывать ни на кого, кроме самого себя. Насколько же следует вбить в голову каждому глупцу, которого Провидение шаг за шагом ставит на всё более низкую ступень жизни, показывая ему его явное падение, что Провидение само решает и всё может изменить в одно мгновение так, что сегодняшнее страдание может оказаться благом по сравнению с завтрашним бедствием. Я понимал, насколько это справедливо, повторял это себе, ещё не ведая, что одинокая жизнь на безлюдном острове, на которую я жаловался, живя в раю, скоро станет моей истинной участью. Меня ужасало сравнение моей нынешней жизни с прежней, живя которой и прояви я больше выдержки, я уже достиг бы много большего и уже давно, скорее всего, достиг бы желанного богатства и процветания.

Мои труды по благоустройству моей сахарной плантации уже начали давать кое-какие плоды, когда мой добрый друг и благодетель, капитан корабля, который выловил меня в открытом море, собрался отправиться в обратный путь (он пробыл в порту не менее трех месяцев, ожидая, пока завершится загрузка его корабля). Едва я рассказал ему о моём небольшом капитале, который был вложен в Лондоне, он дал мне следующий дружелюбный и искренний совет:

– Сеньор энглез, (он всегда называл меня так) вам стоит дать мне законную, формальную доверенность и ваше письмо тому, у кого в Лондоне оставлены на сохранение ваши деньги, с указание закупить необходимые для торговли товары и потом отправить их в Лиссабон по тому адресу, который будет указан мной, то я, бог даст, доставлю их вам во время моего возвращения сюда. Но так как планы человеческие подвержены на земле и на море бесчисленным препятствиям и превратностям фортуны, то вам стоит проявить благоразумие, пустив в дело ровно сто фунтов, рискнув только половиной имеющейся у вас суммы. Если вы получите прибыль с оборота, то вы точно так же сможете пустить в дело и остальной капитал. Если же вы обанкротитесь, то по крайней мере, у вас останется кое-что на чёрный день.

Совет был внешне так разумен, свидетельствуя о явном дружеском расположении капитана ко мне, что я решил – лучшего решения мне и не придумать. Поэтому я, не мешкая ни минуты написал письмо вдове покойного капитана, которая хранила мои деньги, и выдал капитану доверенность.

В письме я в деталях рассказал рассказал вдове обо всех моих приключениях и невзгодах, о моём неожиданном пленении, бегстве от мавра, томительном блуждании по морю, о португальском капитане, спасшем меня и сделавшем всё возможное для моего блага в том положении, в котором я тогда пребывал, а также прописал все указания по поводу закупки товаров.

Когда к мой друг капитан оказался в Лиссабоне, он через тамошних английских купцов передал ещё одному лондонскому купцу как моё послание, так и изложение всех моих злоключений. Этот лондонский торговец нанёс визит вдове и был виновником того, что она прислала, сверх моих денег, ещё пять фунтов для моего капитана в благодарность за его благородство и доброе участие в моей судьбе.

Лондонский купец по поручению капитана закупил на сто фунтов стерлингов колониальных товаров и выслал их на его адрес в Лиссабон. Вскорости они были в идеальном состоянии доставлены ко мне в Бразилию. Благородный капитан, не имея от меня никаких просьб или распоряжений ((Я ведь в этих делах был полный профан), в дополнение к поставленным товарам отправил мне массу прекрасных сельскохозяйственных орудий для обработки земли, и всякие вещи, потребные в работе на моей плантации. Все они оказались очень полезны мне.

Получение долгожданного груза было очень радостным событием для меня, и я укрепился в уверенности по поводу стабильности моего положения. Мой заботливый друг, капитан, в дополнение ко всем приятным сюрпризам, как оказалось, истратил пять фунтов, которые подарила ему вдова, в тайне от меня заключил на шесть лет контракт с работником, с условием работы на моей плантации, и когда я узнал об этом, ни под какими уговорами не согласился принять от меня подарок, за исключением небольшого количества табака с моей плантации.

Но это было только полдела. Поставленный мне товар был в основном представлен английской мануфактурой: тут были платки, штуки материй, фланель и множество модных дорогих платьев. Прибыль от их продажи учетверила мой капитал, и я оставил далеко позади по своему преуспеянию моего бедного соседа, свидетельством чего было наличие у меня двух работников – одного негра и одного-европейца, того самого, кого капитан завез мне из Лиссабона.

Мой пример является иллюстрацией того неоспоримого факта, что скверное распоряжение теми подарками судьбы, которые дают человеку ощущение успеха и счастья, слишком часто приводит его к полной жизненной катастрофе. Я это испытал на себе. Следующий год принёс мне потрясающие доходы: плантация дала мне пятьдесят здоровенных тюков табака, в дополнении к которым я много выменял у соседей на предметы обихода. Тюк весил не меньше центнера. Все пятьдесят тюков были плотно увязаны, упакованным, и ожидали погрузки и отплытия в Лиссабон. Осчастливленный ростом и процветанием моего дела, находясь в счастливой эйфории от успехов, я стал встревать в великое множество фантастических прожектов, которые были мне явно не по карману, таких прожектов, какие легко могли разорить и человека гораздо богаче меня!

Удовлетворись я тогда своими нынешними успехами, то мне, вполне возможно, удалось бы удержаться в рамках здравого смысла и дождаться преуспеяния и радостей, ради которых мой отец с такой горячностью рекомендовал мне держаться спокойной жизни среднего буржуа. Мне надо было послушаться советов отца, который предсказывал счастье только в случае следования здравому смыслу и умеренному поведению. Но ввиду моего поведения мне такое счастье было не суждено, и я в очередной раз оказался виновником собственного несчастья. И всё это произошло будто бы только для того, чтобы только ухудшить свое положение, раздуть свою вину, а значит, и умножить самобичевание. Настали времена, в которые на самобичевание у меня появилась масса времени.

Понятно, что все несчастья, подобные моим, могут случаться только благодаря нездоровой страсти шляться по свету, страсти, которая объяла меня с немыслимой силой, в то время как меня, избери я другой жизненный путь, в конце дожидались спокойствие и гармоничное, тихое существовование, пойди я по пути, предписанному мне Провидением и исполнением предписанного нам Природой долга. Сознание сделанной ошибки долгие годы ело меня изнутри, не производя никакого упокоения. Поэтому я считаю, что если человек ошибается, это не столь страшно, в конце концов ошибки, если не все, то многие, можно исправить, а вот самоедство по поводу своей глупости исправить нельзя. Конечно, другая крайность, когда человек идёт вразнос и все его действия ошибочны или преступны, а он даже в голову не возьмёт, что он сам рубит сук, на котором сидит, здесь не может быть обсуждена, как крайность самоубийственная, но довольно часто встречающаяся.