Текст книги "Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова"

Всё это было назадолго до прихода сезона проливных дождей. Я, кажется уже рассказывал о природе острова… Внимание на это тогда я не обратил никакого, даже не мог вспомнить, куда я высыпал этот мешок. Но как-то раз, когда прошло что0то около месяца, я вдруг с удивлением узрел на лужку несколько робких нежно-зелёных стебельков, толко что выбравшихся из земли. Я никогда не был специалистом в сельском хозяйстве, поэтому сначала подумал, что это какое-то неизвестное мне островное растение. Но вам только и остаётся, что представить моё удивление и радость, когда я увидел, что эти десять – двенадцать сформировавшихся колосьев – это колосья отличного здорового ячменя, того самого, который составляет гордость полей Европы и Англии.

Я сказал, что это открытие вызвало у меня чувство удивления и радости, но скорее можно сказать, что это было чувство смятения. Вообще говоря, я человек, абсолютно чуждый всяким религиозным предрассудкам. Что бы ни происходило в моей жизни, у меня никогда не возникало даже мысли искать в случившемся длани богов или происки Божественного Проведения, я всегда всё объяснял игрой случая, по традиции называя это «волей божьей». Мне бы и в голову не пришло тратить своё бесценное время на рассусоливание на тему, чем руководствуется Божественное Провидение, направляя и выстраивая ход событий. Но едва я увидел эти несколько стеблей ячменя, как в душе моей взросло почти религиозное чувство, ведь если здесь, на этом диком, безлюдном острове, где никогда не ступала нога европейца взрос этот цветок жизни, невесть как попавший сюда как раз в то время, когда здесь оказался я, если здесь, в чуждом для него климате он возрос, то, истинно говорю вам, это не могло быть ничем, кроме произволения господа, из пустоты приказавшего появиться ячменю ради того, чтобы его нижайшему слуге, нижайшему рабу божьему, пропадающему на дикой и безлюдной скале посреди бескрайнего океана нисполать прокорм и ободряющее благословение. Аминь!

Эта немудрёная мысль настолько расстрогала меня, что я даже испустил благочестивую слезу. Я был благодарен господу за его эксклюзивные усилия, направленные на моё личное спасение. Это было так же потрясающе, как если бы английская королева послала весь королевский флот для спасения одного единственного муравья на острове в центре Тихого океана! Такое внимание было неописуемо приятно! Но чудеса господни на этом отнюдь не закончились, а наоборот, посыпались, как из рога изобилия – прищурившись и устремив взор на возросшие стебли ячменя, я внезапно среди них заметил редкие стебли расстения, которое я часто видел на полях во время вояжа по Африке – это был божественный мистер Рис!

Хотя я возносил осанны божественному Провидению за ниспосланное мне велмкое благо в виде ячменя и риса, но в глубине души полагал, что эти растения, раз уж они обосновались около моего жилища, несомненно должны быть ещё где-нибудь на острове. Однако, обойдя весь остров и внимательно осмотрев окрестности, я нигде более не обнаружил ни ячменя, ни риса. Только тогда я вспомнил про прогрызанный крысами мешок и его жалкое содержимое, которое я высыпал на землю, как обыкновенный мусор. Чудо господне померкло, и вместе с осознанием происшедшего поуменьшилась моя благодарность божественному промыслу. Но реальность произошедшего, дававшая мне шанс, хотя и зыбкий, всё же заслуживало подобающей благодарности. Всё-таки, не было ли перста божественного Провидения в поведении крыс, которые, обжирась моими семенами, в порыве, вероятно, уважения ко мне лично, не сочли нужным съесть и эту дюжину зёрен, из которых произросли эти божественные растения? Всё равно, как ни говори, эти зёрна Провидение сбросило мне с небес! И разве не Божественное Провидение толкало меня под руку, когда я в нужное время в нужном месте, куда падала тень от моей скалы, что не позволило иссушить почву, высыпал божественную крысиную труху на землю, высыпал вблизи моего жилища, а потом разве не Божественное Провидение настропалило мои глаза изрядной зоркостью, дабы я заметил всходы? Стоило мне промахнуться и высыпать семена метром дальше, как они были бы наверняка выжжены Солнцем и не взошли.

Мне не надо рассказывать моему читателю, с какой тщательностью я собрать вызревшие ко времени колосья (это было в конце июня). Каждое выпавшее на землю зёрнышко я бережно подбирал с земли, приняв решение снова посеять с тем, чтобы со временем обзавестись таким количеством зерна, которого хватило бы на пропитание.

Только на четвёртый год моего пребывания на острове я наконец смог начать выделять часть производимого мной зерна на еду. Но об этом подробнее я расскажу чуть позднее. Первый посев прошёл очень неудачно. Я промахнулся со временем посева, и застигнутые жарой семена взошли очень плохо, и большинство растений погибло, в результате чего я потерял значительную часть урожая. Я был очень разочарован.

Относительно зёрен риса я могу сказать следующее. Общее количество побегов риса было двадцать или даже тридцать штук. Урожай риса я убрал с той же рачительностью, как и урожай ячменя и с той же целью – я хотел нарастить производство риса до того уровня, когда можно будет печь хлеб или делать похлёбку. К тому времени я уже придумал, как это делать без печки. Но об этом я расскажу в своё время, а теперь самое время вернуться к ведению моего дневника.

Три или четыре месяца, посвящённые возведению ограды, я работал в поте лица. Наконец 14 апреля стена была завершена. Я решил, что попадать домой буду только по приставной лестнице. Снаружи не должно было быть никаких свидетельств, что тут кипит жизнь и кто-то обретается.

Апрель 16. – Я закончил делать лестницу, и теперь, перелезая через ограду, каждый раз затаскиваю её вслед за собой. Я защищён со всех сторон. Я могу быть удовлетворён. Внутри крепости довольно пространства, и самое главное – враг не может попасть внутрь, иначе как перелезет через стену.

Следующий день после завершения ограды чть не окончился гиьелью моего труда, да и я сам едва уцелел. Вот что случилось. Помнится, я крепил ограду у входа в ограду, поблизости от палатки, как вдруг на меня посыпалась земля, она осыпалась со свода пещеры и падала с горы. От тяжести два столба, с такими трудами воздвигнутые мной, обрушились с диким грохотом. Представить, как я испугался, невозможно, н ов первый момент я не смог определить истинную причину случившегося. Я сначала думал, что случилось то же, что и в первый раз. Опасаясь за свою жизнь, думая, что меня каждле мгновение может завалить, я стремительно перелез ограду, но едва соскочил с лестницы, как понял, что в этот раз меня чуть не убило страшное землетрясение. Грунт подо мной ходил ходуном, попутно с этим минут за десять произошло три таких сильных толчка, что случись они в городе, половина зданий лежала бы в руинах. На моих глазах от скалы, которая высилась в полумиле от меня, отвалилась вершина и, видит бог, грохот от её падения был чудовищный, я такого никогда не слышал. Море кипело и вздувалось, а потом начинало бурлить, обрушивая чудовищные волны на берег. Мне стало казаться, что в море землетрясение было даже сильнее, чем на суше. Я не подозревал раньше ни о чём подобном, не говоря уж о том, чтобы оказаться в эпицентре такого бедствия. Я был потрясён и ошеломлён. От этих толчков меня поразила морская болезнь и к горлу подкатила тошнота, какая бывает при сильной качки на корабле. Мне стало так плохо, что показалось, что я уже умираю. Только вид рушащегося утёса и дикий грохот падающих скал вернул меня к реальности. Когда я пришёл в себя, от мысли, что вся гора может завалить и мою палатку, похоронив под грудой камней всё моё имущество вместе со мной, на меня напал такой столбняк, что я задрожал от ужаса, теперь уже во второй раз.

После третьего толчка я снова чуть не лишился чувств, но через несколько минут после этого на какое-то время наступила благословенная тишина, я уже начал приободряться, однако по-прежнему опасаясь попасть под завалы ещё очень долго сидел в отупевшем состоянии за оградой, не очсмеливаясь показать нос наружу. Унылые мысли проносились в моей голове и я совершенно не понимал, что в таком положении можно предпринять. В такой ситуации у любого нормального человека поневоле возникла бы мысль о боге, но меня это не коснулось, и ничего кроме избитого воззвания «Боже! Помилуй мя! «Я ничего не надумал. Как только опасность миновала, я вообще забыл боге и поминок о нём.

Пока я рассиживался в полном расстройстве, я не знал, что на небе стали скапливаться мрачные тучи, Высунув нос за ограду, я понял, что пахнет дождём. Подул л ветерок, сначала едва ощутимый, потом – всё увереннее и увереннее, так, что через полчаса стал бушевать свирепый ураган. Океан вспенился и потемнел, волны взбесились и с неистовой силой бросались на скалистый берег, корни деревьев не выдерживали и их вырывало из земли. Какая жуткая картина! Неистовство стихии продолжалось не более трёх часов, потом ураган стал стихать, и спустя ещё часа два наступил полный штиль, хотя дождь возобновился с прежней силой.

Пока всё это продолжалось, пока ураган не ослабевал, я, охваченный отчаяньем и тоской, недвижно сидел на голой земле. Мне в голову пришло, что ветер и дождь – неизбежные последствия землетрясения, а раз так, то скорее всего землетрясения уже за кончилось. -Я был ободрён этой мыслью, холодные струи дождя, лившиеся мне за шиворот, подтолкнули меня к решительным действиям и я перелез через ограду в попытке найти укрытие в моей палатке, но палатка, состоявшая по большей части из дыр, была слабой защитой, и мне пришлось перебираться в пещеру, хотя трясся от страха, не обвалится ли мой дом мне на голову.

Ох, и задал мне работы этот ливень! Поневоле пришлось проделать дыру в ограде, чтобы был сток воды из моего владения, а то вода уже подбиралась, готовая затопить мою пещеру. Просидев в напряжении довольно долго и видя, что никаких новых толчков нет, я потихоньку стал успокаиваться. Дабы мой дух не терял тонуса, я тут же подскочил к моему фирменному буфету, вынул бутылку и хлебнул изрядный глоток рому, впрочем, без излишеств. Что касается рома, то я следил за расходованием каждой его капли, понимая, что когда мой запас израсходуется, такого чуда мне уже неоткуда будет взять. Алкоголь ведь – не манна, с небес не падает!

Весь следующий день нудно шёл дождь, и я не казал носа из дому. У меня было столько времени для раздумий, что я стал спрашивать себя, что мне делать? Ведь если на острове не в редкость сильные землетрясения, то жить в пещере смерти подобно. Надо думать о том, куда перенести палатку, или строить шалаш где-нибудь на открытом воздухе, а чтобы там оградить себя от нападения зверей и дикарей, снова построить стену, подобную той, какую я строил у скалы. В общем, целый букет неразрешимых проблем. Было совершенно ясно, что эта пещера может для любого быть прекрасной могилой, но едва ли хорошим укрытием.

Теперь стало хорошо видно, что моя палатка располагалась в очень опасном месте, над ней нависал огромный выступ скалы, похожий на мозоль, и словно бы созданный для того, чтобы в случае землетрясения удачно спланировать на мою голову. Не знаю, о чём я думал, выбирая место для жилья! Я решил переселяться на новое место. В течение двух следующих дней, 19-го и 20-го вместе с палаткой я скитался по острову в поисках нового Эльдорадо, наедине с собой ругаясь и обсуждая разные возможности.

Теперь меня постоянно преследовал страх быть засыпанным заживо, и ожидая, когда камни начнут падать на мою голову, я не сводил глаз с неба и почти не спал по ночам. Но одновременно, когда я открывал глаза и оглядывал своё идеальное буржуазное хозяйство, с этими аккуратными полочками, с разложенными и развешанными повсюду вещицами, я понимал, что с другой стороны – мне совершенно не хочется никуда уходить. В этом душераздирающем дуализме меня не оставляли тяжкие, как мельничные колёса, мысли. Я думал о том, что на поиски места и моё переселение всё равно уйдёт уйма времени, и таким образом мне всё равно придётся невесть сколько времени торчать под этой проклятой скалой, рискуя каждую минуту быть раздавленным огромными камнями, и так до тех пор, пока мной не будет достаточно укреплено новое обиталище. Похолодев от ужаса, я через какое-то время смирил свою душу с неизбежным и совершенно меж тем успокоился, хотя и стал подстёгивать себя побыстрее приняться за строительство ограды в другом месте, естественно по старой методе при помощи канатов и кольев, но теперь в силу отсутствиия скалы – в форме окружности. Как только ограждение будет сделано, мечтал я, я должен буду сразу перенести туда мою палатку, а потом только приниматься за переноску всех остальных вещей. Но пока что ограды не существовало, я пребывал на старом месте, морально готовясь в великому переселению. Это было, если мне не изменяет память, 21 апреля.

Апрель, 22. – Всё следующее утро прошло в унылых размышлениях, как мне осуществить задуманное. Главным препятствием было отсутствие инструментов. Передо мной лежали три больших ржавых топора и множество маленьких топориков, которые везли для меновой торговли с дикарями-аборигенами. Но от постоянного использования при рубке чрезвычайно крепкой древесины все они теперь изрядно затупились и были все в зазубринах. У меня было точило, правда совершенно бесполезное – я не мог одновременно приводить его в движение и при этом фиксировать топор. Я думаю, что нигде, никогда ни один государственный муж, решавший важный государственный вопрос, и ни один судья, задумывавшийся над вопросом, помиловать или казнить заключённого, не тратил столько времени и умственной энергии на то, как выйти из этого тупика, как я. В конце концов мне пришло в голову приладить к колесо с ремнем к точилу, в результате чего я теперь мог приводить механизм в движение ногой и имея в своём распоряжении свободные руки.

Примечание. До того времени я никогда не был знаком с подобными устройствами. Я никогда не изучал точила, и не знал, что в Англии такие точила были распространены повсеместно. Мой точильный камень был очень неудобен и громоздок. На прилаживание колеса к точилу у меня ушла целая неделя.

Апрель, 28, 29. – Вот уже два дня только тем и занимаюсь, что точу инструмент. Моя приспособа работает, как часы.

Апрель, 30. – Сделал страшное открытие – запасы сухарей на исходе. Пересчитал сухари, как бойцов на фронте и решил отправлять на смерть по одному.

Май, 1. – Утром, осматривая придирчивым хозяйским взором пустынное побережье, во время отлива я заметил вдали какой-то громоздкий бочкообразный предмет. Как ни странно это и был маленький бочонок. Рядом валялись обломки корабля и всякий мусор. Скорее всего их выбросило на берег во время последней бури. Когда я посмотрел в сторону корабля, мне померещилось, что он как будто выступает над водой больше прежнего. Я произвёл дотошный осмотр бочонка – он оказался с порохом, но внутри порох превратился к камень. В припадке рачительности я выкатил бочонок повыше на пригорок и по мелководью отправился к скелету корабля, мрачно торчавшему из воды.

Когда я подбрёл к кораблю как можно ближе, мне стало видно, сколь сильно изменился корабль. Его нос, прежде почти касавшийся песка, теперь задрался футов на шесть вверх, а корма оказалась совершенно раздраконенной и превратилась в кучу уродливых обломков. Уже в ходе последних моих экспедиций я видел, как быстро может разрушаться большой корабль. С морской пучиной шутки плохи! Это не только мнение старых морских волков, это и младенец, видевший море, понимает! Иной раз глазом не успеешь моргнуть – а корабля уже нет! След простыл! Сейчас большая часть кормы лежала в отдалении, повёрнутая боком ко мне. Помимо этого, в этом месте образовался мощный занос корабля песком, в результате чего теперь я мог совершенно спокойно подойти к борту корабля, в то время как раньше едва ли за четверть мили от корабля начиналась водная гладь, которую нужно было преодолевать вплавь.. Сначала я удивлялся этим метаморфозам, а потом понял, что это последствие землетрясения. По той же причине корабль был ещё сильнее разрушен, и из трюма его постоянно вымывало разные предметы, которые волны регулярно выбрасывали на берег. Происходившее с кораблём поглотило всё моё внимание и отвлекло от намеренья переселится на новое место. Каждый день я отправлялся к кораблю в бесплодных попытках проникнуть внутрь трюма, однако это оказалось совершенно невозможным, потому что все входя были забиты песком. Но я не падал духом, и предпринимал всё новые попытки, а потом решил растаскивать корабль по частям, смекнув, что в моём положении мне будет нелишня любая вещь, даже, на первый взгляд, совершенно ненужная. Ситуация моя была столь отчаянной, что это чувство вскоре окончательно притупилось, и я научился не падать духом ни при каких обстоятельствах.

Май, 3. – Я стал работать пилой, перепилил кусок кормового бимса. Я надеялся, что на нём держатся шканцы, а также мне удалось оторвать несколько досок. Ещё мне удалось отгрести массу песка с той стороны кормы, где она лежит кверху. Работу завершить не удалось, так как начался прилив.

Май 4. – Я стал удить рыбу, но не сумел поймать ни одной, пригодной для еды. Только хотел уходить, как поймал на удочку маленького дельфинчика. Моё удило было самодельным, леской служила пенька от старой верёвки, а о крючке я не мог даже мечтать. Как ни странно, на эту снасть я ловил так много рыбы, что едва мог съедать. Рыбу я обычно вялил на солнце.

Май 5. – Работал на палубе. Подпилил ещё одну балку. Также сумел оторвать от палубы три больших доски, потом связал их и с началом прилива переправил на берег.

Май 6. – Снова работал на палубе. Сумел обзавестись множеством всяких железяк, в том числе приобрёл несколько болтов. Для работы требуетвся всё больше усилий. Возвращаюсь на берег совершенно лишённый сил. Может, бросить эту каторжную работу?

Май 7. – Снова на палубе, но без желания что-либо делать. Как только балки были перепилены, палуба под собственным весом разъехалась. Появилась возможность увидеть содержимое трюма. Там одна вода и кучи песка.

Май 8. – Работал на палубе. Решил отбить все доски, какие можно отбить. Сначала очистил палубу от песка. Две доски с наступлением прилива удалось переправить на берег.

Май 9. – Работал на корабле. Сумел выломать несколько досок па палубе и пролез с трюм. Обнаружил под песком несколько бочек – пять или шесть. Кое-как ломом выворотил бочки. Вскрыть бочки не сумел. Обнаружил свиток листового свинца, и сумел неимоверными усилими приподнять. Вытащить такую тяжесть оказалось не по силам.

Май 10—14. – Каждый день провожу на корабле; добыто много всякой древесины: досок, брусков, а также несколько пудов железа

Май 15. – По пути на корабли захватил с собой два маленьких топорика, мне хотелось попробовать отрубить кусок свинца от свитка. По моему замылсу один топор должен был служить мне лезвием, адругой – молотом. Увы, свинец был фута на полтора залит водой и нанести удар нужной силы мне не удалось.

Май 16. – Всю ночь задувал сильный ветер. Сильное волнение почти разрцшило конструкции корабля. Утром я слишком увлёкся ваыслеживанием лесных голубей и припозднился на корабль. Когда подощёл к берегу, начался прилив.

Май 17. – Примерно в двух милях от моего обиталища нашёл обломки корабля, прибитые волнами к берегу – кусок носа. Он был такой большой и громозхдкий, что я даже не пытался сдвинуть его с места.

Май 24. – Все эти дни до сего дня я вкалывал на палубе. Великими усилиями расшатал предметы в песке, в результате чего всплыли несколько бочек и два морских сундучка. Только успел обрадоватьсч, как подул восточный бриз и унёс их в открытое море. В качестве компенсации сегодня к берегу прибило кучу обломков и здоровенную бочку с ошмётками бразильской тушёнки, тушёнка мерзко пахла и была совсем испорчена песком и морской солью. Моя работа с 25-го мая по 16 июня была такой однообразной, что, собственно, мне и описывать почти нечего, ну, за исключением часов, когда я в поисках пропитания отправлялся на охоту. Однако, как только были возобновлены работы, охотой я занимался только во время прилива, чтобы к оказаться с отливом у борта корабля. Три недели моего старательства привели к тому, что у меня накопилось такое количество железа и досок, что я мог бы сделать из них приличную лодку. Проблема была в том, что этого я не умел, не зная даже, как приступиться к такой работе. Дополнительно к этим приобретениям, мне удалось всё-таки отрезать примерно до центнера листового свинца.

Июнь, 16. – Гуляя по берегу, наткнулся на большую черепаху, тортиллу. До того они мне на глаза никогда не попадались, что можно было бы объяснить чистой случайностью, потому что потом выяснилось, что черепахи на моём острове вовсе не редкость, особенно если отправиться на другую сторону острова, где их можно вылавливать просто сотнями. Я узнал об этом много позднее и это знание далось мне слишком большой ценой.

Июнь, 17. – Вечером в моём меню была черепаха на угольях. Внутри неё оказалось три дюжины яиц! Вкус был божественный. Мне показалось, что никогда в жизни я не едал такой нежной, питательной вкуснятины. В этом не было ничего экстраординарного, ведь за долгое время пребывания на острове я из мясных продуктов ел только довольно жёсткую козлятину и птиц.

Июнь, 18. – Весь день дождило, и я оставался внутри. Весь вечер меня колотит озноб, должно быть я простудился, оказывается, можно заболеть и там, где нет сильных морозов.

Июнь, 19. – Очень болен, меня трясёт горячка, и такое ощущение, что вокруг зима..

Июнь, 20. – Ночь прошла без сна. Сильные головные боли и озноб по всему телу.

Июнь, 21. – Чувствую себя хуже некуда. Возможность серьёзно заболеть пугает меня. Помощи мне ждать неоткуда. Что я буду делать, если заболею всерьёз? Сегодня пал духом настолько, что стал молиться богу, чего со мной не было с момента бури под Гудлем, но слова для молитвы были случайные, потому что от высокой температуры мысли в моей голове всё время путаются.

Июнь, 22. – Мне чуть полегчало. Однако страх ухудшения не оставляет меня.

Июнь, 23. – Снова худо до чёртиков, меня знобит, голова гудит, как котёл.

Июнь, 24. – Много лучше. Мне наконец полегчало.

Июнь, 25. – Сильнейший приступ лихорадки. Примерно с час меня то погружало в полынью, по бросало в адскую купель. Потом почти без чувств лежал в холодной испарине.

Июнь, 26. – Улучшение налицо. Мясо у меня всё вышло, пришлось на трясущихся от слабости ногах идти на охоту. Страшная слабость. Наконец подстрелил козу, не помню как сумел дотащить её до дома. Изжарил мясо на угольях. Очень поесть мне козьего супа, но у меня нет горшка.

Июнь, 27. Новый приступ болезни снёс меня с ног, и весь день я провёл в постели, без еды и питья. В конце концов я стал прост оумирать от жадды, но сил даже шевельнуть руками или ногами у меня сил не было. Снова стал молиться богам, но в голове такая каша и туман, что не мог припомнить ни одной приличной молитвы, ввиду чего пришлось прислушиваться и довольствоваться моими импровизациями: Боже мой! Помоги же мне ныне и присно! Узри мя, господи-тя! Спаси мя, еж-ли так!

Часа три я метался в жару, пока приступ не ослаб и жар не прошёл. Наконец я заснул и спал до поздней ночи. Когда я проснулся, моё самочувствие сильно улучшилось, хотя слабость сбивала меня с ног. Воды ни в погребе, ни в моей палатке не было. Жажда мучила меня всё сильнее, я просто изнемогал, мечтая хотя бы о капле воды. Так я и пролежал до утра в кошмарном полузабытьи и под утро видел кошмарный сон.

Сон был такой. Я сижу на голой, чёрной земле за своей оградой, точно на том самом месте, где сидел в жутком страхе во время землетрясения, перед тем, как на меня накинулся ураган. Вдруг, смотрю, и вижу – с огромного, клубящегося облака, спускается какой-то чёрный человек, сплошь объятый клубами пламени. И таким ярким было пламя, каким не бывает, и так силён жар, исходящий от него, как не бывает от огня. Глядя на него, я стал буквально слепнуть от нестерпимого света. Страх мой был так велик, что я не смогу даже передать его, а во время сна я впал в ступор и даже не шевелился. Страшный чёрный человек приблизил пылающее лицо, оно было ужасающим.

Я понимаю, что человеку, который сейчас читает мою книгу, вряд ли придёт в голову стать на моё место и представить глубину того неперердаваемого ужаса, который навалился на меня во время моего сна. Описать и передать то невероятное впечатление, которое этот сон оказал на меня, невозможно в принципе. Едва пальцы его ног прикоснулись к земле, всё вокруг завибрировало, словно новое землетрясение входило в силу, и умножая мой ужас, весь эфир застыл, пронзённый мириадами свирепых молний.

Оказавшись на земле, чёрный пришелец, потрясая тяжёлым, длиннющим копьём, сразу стал надвигаться на меня, будто с намерением убить и расплющить. Ему не хватило несколько метров до меня, он только взобрался на пригорок и широко раскрыв свою огнедышащую пасть, проскрипел таким грозным и страшным голосом, что я стал дёргаться. Я, признаюсь, в своей трссучке, не понимал половину того, что он выкрикивал. Ясными были только слова: «Тварь! Я послал тебе немыслимые испытания! И ты, наглец, не умер ещё? Так умри! Умри!» С кристальной ясностью я видел каждое его движение. Он кончил говорить, закрыл рот и стал вздымать копьё, намереваясь покончить со мной.

Вряд ли мой читатель сможет представить то потрясающее впечатление этого сна на меня. Даже во время сна я был потрясён. Даже когда я проснулся и понял, что это сон, я находился долгое время под его воздействием.

«Увы и ах!» – сказал бы мой отец. Благие отеческие наставления моего отца, оставшиеся втуне, привели к восьми годам скитаний по морям и весям в компаниях таких же отпетых нечестивцев, каким я был и сам, людей, в высшей степени равнодушных к вере. Даже страшно напрягая память, я всё равно не смогу выудить из неё хоть одно воспоминание о том, чтобы я додумался воздеть голову к небу и вознести мысли и речи к господу. Помимо этого, едва ли вспомню, что я хоть раз задумался о своём поведении. Какое-то странное нечеловеческое отупение окутало мою душу, я не стремился ко злу, но и не осознавал необходимость добра. Они одинаково были мне чужды. По-своему легкомыслию, по одеревенелости своей души, по своему равнодукшию к бесчестью я мог сравнять себя с самым опущенным из матросов нашего корабля. Напомни мне кто-нибудь в иные времена о страхе божием, я бы заржал ему в лицо. Спасшись от смерти, я тоже не очень думал о своём спасении и о чувстве воздаяния за принесённое мне благо.

Я должен, однако, признаться, что когда я впервые вступил на этот безлюдный остров, и впервые осознал, что выжил один и звсего нашего экипажа, а все остальные погибли, словно какой-то дикий экстаз объял меня, я долго бродил в наркотическом отчаяяно радостном состоянии, которое благодаря милости божественного Провидения должно было, будь я человеком, перейти в чувство всеобъемлющей благодарности господу. Но эта радость не преобразилась, оставшись радостью спасшегося от смерти животного, не сопровождавшейся в дальнейшем ни воскурениями фимиама, ни философскими рассуждениями о всевидящей господней длани, стремящейся вызволить праведные души из пучины бед и заблуждений, чей отбор тех, кому даровано уцелеть, не случаен, и не так просто одни гибнут без возврата, а другие, неясно по какой причине, бывают спасены. Во всяком случае, я не задавался вопросом, почему Божественное Провидение в тот страшный день выделило одного меня из всей многочисленной команды? Моя радость была столь же преходяща, как радость бедного моряка, спасшегося после кораблекрушения и выбравшегося после пучины на берег. Такую радость моряк топит в первой же попавшейся на глаза таверне в первой же чарке водки, не помня на следующее утро ничего. Вот как я жил всё это время, не обращая внимания ни на что. Потом, когда до меня дошёл весь ужас моего положения, когда мне стала понятна полная безысходность моего одинокого существования, невозможность общаться с другими двуногими, мрак, в котором не намечалось никакого просвета, я не сломался, и уцелев, оставшись в живых, получив шанс не умереть от голода, обрёл несгибаемый оптимизм, прекратил посыпание пеплом своей головы, я успокоился и принялся за насущные дела, позволявшие мне иметь надёжный прокорм и крышу над головой, и в перспективе не погибнуть, сохранить жизнь, но не пережёвывать всё время случившееся, не смаковать страдание, но принять всё произошедшее, как неизбежную божью кару, неумолимую десницу небесную. Я о деснице, честно говоря, вообще ни разу не думал.

Зёрна, давшие всходы, были истинным чудом для меня, эти зёрна подняли мой дух из пучины отчаянья и обратили к ожиданию новых чудес. Но со временем моя радость померкла и постепенно улетучилась, как и моё благолепие по этому поводу. Впрочем, кажется, я уже рассказывал об этом раньше.

Даже это землетрясение, хотя в природе вряд ли можно найти что-то более грозное, более указующее, чем этот огненный перст неведомой и страшной Силы, которая единственно и может производить такие явления, даже землетрясение. Но когда прошёл первый испуг, всё скоро выветрилось из моей головы. Я не осознал в этом ни перста Бога, ни ужасов Страшного Суда, мне не казалось это бедствие какой-то там божьей десницей, и в те мгновения чувствовал себя не одиноким, жалким, покинутым двуногим, а счастливейшим из смертных.

Но теперь, когда я болел, и перспектива умереть живо предстала моим глазам, теперь, когда под бременем немощи мой дух стал опускать крылья, когда моя телесная природная оболочка исходила под приступами лихорадки, в моём ослабленном теле постепенно пробуждались укоры прежде спавшей совести, я горько корил себя за грехи прошлой жизни, только теперь я осознавал, что божий гнев был справедливой платой за мои былые прегрешения и пороки, и знал, что только я сам был источником моих бед, а удары судьбы были совершенно справедливым воздаянием за зло, исходившее от меня.

Особенно сильно металась моя душа на второй или на третий день болезни, и я был столь угнетён, что из моих уст то и дело вырывались спутанные слова, вероятно, очень мало похожие на молитву, хотя остатками сознания я пытался прочитать именно молитву. В этив взрывах, призывах и криках не было и намёка на надежду и смирение, это был дикий, неосознанный вопль, исполненный ужаса, боли и кромешного отчаяния.