Текст книги "Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова"

Отчаянье порвало и спутало мои мысли, я топтал себя так, как не удавалось никому, ужас перед смертью смешал м разъял мой разум и превратил душу в космический лёд, и я уже совершенно не понимал, что буробит совершенно отровавшийся от меня язык.. А мой язык выдавал кучу бессвязных, диких и бессмысленных выкликов, примерно вот каких:

«Господи, что я за несчастье земное? Заболею я если, то помру, некому помочь мне, господи! Боже, что со мной будет? Для чего ты бросил меня здесь?»

Хлынули тут слёзы мои потоком неудержимым из глаз моих, и долго после того, уже успокоившись, не мог я проронить ни единого слова.

Как последние гвозди, вбитые в гроб моей глупости, всплыли из глубин моей памяти благие наставления и пророчества моего отца, о которых я уже рассказывал, в частности то, что если я не откажусь от своей безумной авантюры, благословения божьего мне не узреть, как своих ушей, зря я веселюсь, очень скоро придёт время, когда я буду рвать на себе волосы от сожаления, что пренебрегал его бесценными советами, и почти наверняка это будет тогда, когда и помочь-то мне будет некому. Теперь мне всё время вспоминались слова отца, и всё время в великой печали я твердил:

«Вот пришёл час, когда начинают сбываться пророчества моего доброго батюшки. Кары небесные обрушились на меня, и теперь некому спасти меня, выслушать меня, Господи!» Глупость отказалась внимать голосу разума, отказалась слушать наставлений самого Божественного Провидения, всё от него зависящее сделавшего для моего блага, создавшего все условия для моей спокойной и счастливой жизни. Но что мне было мнение и слова Божественного проведения, что мне был и опасения родителей. Я сам себе был бог, и сам себе оказался судиёй. Мои родители знали всё наперёд и заранее оплакали моё безрассудство, задолго до того, как я сам стал рыдать. Я отринул любую помощь, отверг любую поддержку, не понимая, как бы они скрасили и обезопасили мои первые шаги в жизни, и вот поистине предсказуемый и справедливый результат – я принуждён неистово, на грани выживания, в одиночку бороться за свою жизнь, без помощи, поддержки, без утешения и благого совета. В печали восклицал я:

«Боже мой! Стань защитной стеной мне, ибо ослаблен мой дух великой печалью!» Вот это и была моя первая молитва, если только возможно назвать это молитвой. Первая и последняя молитва за множество лет одиночества на необитаемом острове.

Но хватит лить крокодиловы слёзы! Давно пора вернуться к моему дневнику.

Июнь 28. – Утром я почувствовал, что сон немного освежил меня, как ни странно, лихорадки не было, я встал почти здоровым, и хотя ужас виденного мной во время сна заставлял меня вздрагивать и бледнеть, то памятуя о том, что приступ может повторится следующейночью, я решил на сей раз подготовитться заранее сделав всё, чтобы облегчить будущие страдания. Во-первых, я наполнил водой большую, четырёхгранную бутыль и дабы она не протухла, влил в неё не менее четверти пинты рому, и поставил на расстоянии вытянутой руки. Затем я нарезал козлятину кусками и изжарил на углях. В тот момент есть мне совсем не хотелось, я едва съел маленький кусочек, и как ни пытался, больше съесть не смог. Потом мне на ум пришла мысль прогуляться, чтобы проветрить голову, но я чувствовал себя таким слабым, что едва мог стоять на ногах. Угнетённый мыслями о своём одиночестве, приплюснутый страхом перед возвращением порипадков, я почти приполз в палатку. Вечером полакомился тремя испечёнными в золе черепаховыми яйцами.

Совсем забыл, тогда я даже помолился – это была первая за всё время пребывания на острове трапеза, освящённая подобающей молитвой.

Псоле ужина я сделал вторую попытку прогуляться, но слабость моя была так велика, что ружьё казалось мне танталовым грузом. А я боюсь отправляться в путь без ружья. Пройдя малое расстояние, я уселся на землю отдохнуть и тут увидел море новыми глазами. Величественно-гладкое, спокойное, как зеркало, оно расстилалось предо мной, уходя за горизонт. И пока я сидел там, в моей тяжёлой, дурной голове проносились шальные, быстрые, как птицы, тревожные мысли:

«Только прямая божья воля – главный и единственный источник моих бедствий. Только бог мог ниспослать мне такие испытания, только ему это по силам! Только он властен над мириадами живых сцуществ, в той же степени, как он властен над моей жизнью. Но, видит бог, я не могу отрешиться от вопроса, за какие грехи мне было уготовано стольк жестокое наказание? За что мне кары сии? Что плохого сделал я? В чём моя вина пред тобой? В чём моя ошибка? Что я преступил? И тут, задавая вопросы, запнулся мой язык и я испытал первые уколы совести, как будто простые слова мои были исполнены тайного богохульства, на что тайный голос возгремел гневно в моей потерянной голове:

Презренное ничтожество! И ты ещё осмеливаешься задавать мне вопросы? Спрашиваешь, как я мог? Огляди свою прежнюю жизнь, оглянись назад, в прошлое, оцени свою жалкую, беспутную жизнь, клоп, воскреси шаг за шагом всё, что происходило! И только потом задайся вопросом, почему ты, тля, ещё пока что жив, почему ты не утоп на Ярмутском рейде? Ты не задумывался над этим? Как ты мог не быть убит в битве с маврами, там, где другие гибли толпами? Благодяря кому ты остался жив, когда салехские мавры взяли на абордаж ваш корабль? Почему ты один не утонул вместе со всем экипажем? Как ты думаешь, почему? Умерь свою наглость и не задавай больше дурацких вопросов!»

Эти мысли потрясли меня. Ни одного довода я не находил в опровержение этих обвинений, ничего не мог сказать в своё оправдание! Потрясённый и убитый, едва смог подняться я с земли и побрёл в своё убежище. Я перебрался через ограду, и уже хотел упасть в постель, как горькое отчаянье разогнало остатки моего сна. Трясущимися руками я разыская свой светильник, и видя, как быстро смеркается вокруг, тяжело опустился на стул. Голова моя пала ниц. Я продолжал опасаться возврата припадков. Тут я в спомнил, что в Бразилии жители от всех болезней используют табак. Я вспомнил, что в одном из сундуков хранится несколько пачек табаку, одна совсем готовая для употребления, а остальные – листового.

Я направился в кладовку искать табак. Я твёрдо знаю, что всем нашим существом, всеми нашими действиями руководит одно Провидение, и тут же получил вещественное подтверждение этому – отвалив крышку сундука, я обрёл одновременно и лекарство для тела в виде табака, и целительный бальзам для души в виде пузатой библии с застёжками. Я вспомнил, что давеча сложил в сундук все книги, спасённые на корабле, и захлопнув крышку, напрочь забыл об этом, не удосуживштись ни разу открыть сундук с тем, чтобы заглянуть в эти бесполезные книги. Что касается библии, мне и в голову не приходило желание читать её. И тут произошло со мной чудо – я взял её, положил сверху пачку табаку и понёс в палатку, где водрузил на стол.

Как применять табак, чтобы он был лекарством против болезни, мне было неведомо, неясно было, помогает ли он против лихорадки и озноба, поэтому я стал экспериментировать на себе, в надежде, что очередной опыт приведёт к успеху.

Первым делом я вытащил из пачки целый лист табака и стал жевать его. Это был зелёный, невероятно крепкий табак. Непривычный к такого рода пище, я скоро почувствовал сплошной дурман в голове. За ним последовала табачная настойка на роме. Я хотел выпить её часа за два до сна. Наконец, я зажёг лист табака и стал вдыхать смрадный дым. Так я делал несколько раз, прекращая процесс только, когда начинал задыхаться.

Улучшив момент между экспериментами, то и дело я хватался за библию, но моя голова так ходила ходуном от табаку, что книга то и дело падала из рук, так что чтение этой книги на время пришлось отложить до лучших времён. Запомнилась мне только одна фраза, попавшаяся мне на глаза: «Призови меня в день траура, и я сделаю тебя свободным, и ты воспоёшь имя моё!»

Вокруг стало совсем темно, и хотя моя голова от курева отяжелела, как свинцовый чан, и мне очень хотелось спать. Светильник продолжал гореть. Я специально оставил его, чтобы, коль мне что-нибудь понадобиться ночью, быстро достать необходимое. Я лёг в постель, но прежде чем улечься, я занялся тем, чем никогда бы не стал заниматься в былой жизни: упал на колени и стал горячечно молиться, упрашивая господа исполнить мою просьбу и освободить меня, если день печали и траура настанет, и я стану призывать его в день печали. Завершив мою импровизированную молитву, я, давясь от отвращения, я стал глотать табачную настойку. Она оказалась такой крепкой, горькой и отвратительной, что я едва пропихивал пойло в горло. Алкоголь сразу ударил мне в голову, я упал на кровать и заснул. Я проснулся на следующий день, судя по Солнцу, в районе трёх часов пополудни, и у меня есть подозрение, что проспал я тогда не одни сутки, а двое суток, и проснулся едва ли на третий день. Иначе мне очень трудно объяснить, почему из моего календаря выпал один день. Я обнаружил потерю через несколько лет. Может быть, этот день был потерян в результате нескольких пересечений экватора, но думаю, я просто проспал тогда более одних суток. В любом случае, мне так и не удалось выяснить, как это случилось.

Однако, чтобы ни случилось, долгий сон вернул меня к жизни и удивительно освежил. Я лёг развалиной, а встал бодрым крепышом, да ещё поимел в качестве бонуса прекрасное расположение духа. Я чувствовал, как силы буквально поминутно вливаются в моё тело, перестал жаловаться на свой желудок, и скоро почувствовал зверский аппетит. Симптомы лихорадки больше не проявились, я быстро пришёл в себя и стал поправляться. Случилось это двадцать девятого июня от Р.Х.

Тридцатое июня оказалось как бы счастливым для меня. Отправился снова с ружьём, стараясь не слишком уходить от дома. Добычей послужили две птицы, похожие на наших казарок. Вернулся с добычей, но птиц готовить не было сил, поэтому пообедал черепашьими яйцами. Они здесь очень питательные и вкусные. Вечером повторил удачные эксперименты с лекарствами, говорю о ромовой настойке на табаке. На сей раз стремился непереусердствовать в дозе лекарства. Ограничился ромом, жевание листьев и вдыхание дыма не практиковал. Но первого июля почувствовал себя много хуже. Вновь озноб по всему телу, хотя на сей раз умеренный.

Июль, 2. – Сновав дело пошли все три рецепта, с упором на ром с табаком. Выпил двойную дозу лекарства.

Июль, 3. – Припадки приостановились, хотя я выздоравливал и приходил в себя в течение ещё нескольких недель. Пока я набирался сил, моя мысль непрерывно вертелась вокруг священного писания. «Скоро освобожу тебя!» Меня не мог освободить мой разум, преграда была непреодолима, И я был обескуражен этим, это отягощало мой разум, и когда я сосредотачивал мысли на моём спасении, меня накрывала волна неминуемого огорчения, и тогда надежда на спасение покидала меня, и я смирялся, не уставая всё время пытать себя суровыми вопросами. Нет! Даже чудо не могло спасти меня! Я был разбит и опустошён сильнее, чем когда бы то ни было. И зачем, скажите, мне был уготован весь этот ужас? Что я мог вынести из этого страшного опыта? Что я мог поделать со своей участью? Бог, возможно, и хотел освободить меня, но я не хотел восславить его, что тут скажешь, я не считал, что нужно быть благодарным за грядущее спасение, и как после этого меня можно было спасать? О, как трепетало от этих мыслей моё бедное сердце! Я упал на колени и вознёс богу громкую хвалу, благодаря его за моё исцеление.

Июль 4. – Утром я взял в руки библию, и она раскрылась на Новом Завете. И я принялся внимательно читать это сочинение. С тех пор я взял себе за правило читать каждое утро и каждый вечер, и читал, пока не уставал, не обращая при этом внимания, сколько глав на сей раз мне удалось одолеть.

Я был под впечатлением сна и слов: «Все эти вещи не ведут к покаянию!» всерьёз овладели моим разумом. Я искренне обратился к богу с покаянием, надеясь, что это угодно Провидению. Весь день, когда я читал Священное Писание, я повторял слова: «Ты, всевластный спаситель, дарующий покаяние и новую жизнь!»

Книга вывалилась у меня из рук, и вместе с мои сердцем мои руки устремились ввысь, к неведомому раю, и изнемогая в экстазе неземной неги, я заорал во весь голос: «Иисус, сын дома Давидова! Ты, всевластный спаситель, дарующий покаяние и новую жизнь! Спаси меня!» Впервые на этом острове прозвучали слова, вырванные из сердца искренним и чистым чувством, слова первой моей осознанной молитвы в жизни. Теперь я возносил молитву всем моим существом, во всём согласный с взглядами Святого Писания, основывавшегося на поддержке Слова Божьего, и с этого момента, я могу сказать, я поверил, что Господь способен услышать меня.

Я принялся толковать слова, упомянутые ранее: «Позови меня в день скорби, и я явлюсь тебе!» Эти слова явились для меня чем-то иным, чем раньше, рвньше это было связано с возможностью освободиться из заточения на острове, на котором я находился, потому что, хотя на острове хватало пространства, и даже его было более, чем нужно, но для меня остров был тюрьмой с самыми худшими условиями содержания. Но потом я стал трактовать эти слова в совершенно ином смысле: всё чаще оглядываясь назад и осмысливая мою прошлую жизнь, я испытывал ьакое отвращение, так ужасался содеянным мной поступкам, что дух мой теперь испрашивал у бога только одного – избавления от грехов молодости, я не мог больше носить в себе это невыносимое бремя, тяготевшее над моей душой и лишавшее её ясности и покоя. Чем в этом смысле осознавалось мной моё одиночество? Теперь я не просил бога избавить меня от одиночества. Я теперь совершенно не думал о нём, оно стало такой мелочью, что я не увидел бы его и под лупой. Всё сказанное здесь имеет только один посыл: показать моему читателю, что для человека, познавшего истину, отрешение от грёз приносит много больше удовольствия и радости, чем избавление от боли и страданий.

Но, кажется, я чрезмерно увлёкся теологией и скоро наскучу читателю. Поэтому я прекращаю долгие рассуждения и снова готов вернуться к моему дневнику.

Отныне безусходность мого донельзя горестного по своей сути состояние мой мозг стал воспринимать много легче. Моё положение теперь казалось мне почти сносным. Каждодневное штудирование библии и многочасовые молитвы направили мои мысли в узкий туннель поисков всего возвышенного, и в этом тёмном, затхлом туннеле я, как ни странно обнаруживал массу счастливых духовных находок, до которых раньше у меня не доходили руки. Вообще, я заметил, что если три часа всматриваться в воду мусорного ведра, то в конце концов начинаешь видеть там ангелов! Помимо этого, как только болезнь ушла, и ко мне стали возвращаться силы и уверенность, я снова принялся восполнять то, чего мне не хватало в хозяйстве. В общем, я продвигался в том же направлении, в каком во все времена двигались все известные святые – от разнообразия и сложности – к порядку и простоте. Фантом праведной жизни, как мираж, всё время маячил надо мной.

С 4-го по 14-го июля. Все дни не расставался с ружьём, помятуя о том, что далеко вследствие болезни мне уходить не следует. После болезни я был ещё не так крепок, как хотелось бы. Хорошо, что вы, мои читатели, лишены возможности увидеть меня в те времена – это был просто скрипучий ходячий скелет. Лечение лихорадки крепким табаком и ромом, которое вряд ли применялось в качестве лекарственного средства кем бы то ни было и когда бы то ни было, начиная с Авиценны (во всяком случае я с трудом могу это представить), хотя и принесло результаты в смысле вытравливания из меня заразы, одновременно столь ослабило мой организм, что ещё долгие месяцы того года я испытывал судороги в конечностях и страдал от постоянно накатывавшей на меня нервной дрожи.

Моя лихорадка многому научила меня. Теперь я понимал, что здесь, на этом острове, открытом всем ветрам, опаснее всего попасть под случайный ливень, находясь под открытым небом, особенно если это случится во время урагана или шторма, это даже опаснее, чем во время зимних дождей (в сентябре-октябре) отсиживаться и томиться бездельем у себя под кровлей. Но самыми опасными для здоровья оказались случайные и крайне редкие ливни, случающиеся во время жаркого периода.

Я пребывал на этом несчастном острове уже не менее десяти месяцев. Я облазил весь остров вдоль и поперёк и убедился, что до меня нога человека никогда не ступала на эту дикую землю, и мне не следовало тешить себя надеждой на скорое спасение. Я не сразу решился обследовать остров, и сделал это только после того, как убедился, что моё жилище надёжно охраняет меня. Убедившись в этом, я решил более подробно исследовать остров. Мне хотелось узнать, нет ли на острове каких-либо неведомых животных и неизвестных мне растений.

15-го июля я приступил к реализации моего намерения. Первым делом я отправился к той самой бухте, к которой причаливал мой плот. Милями двумя вверх по течению, в чём я убедился собственными глазами, прилив уже не имел той силы, что внизу, и поэтому вода в ручье была кристально чиста. Было сухое время года, и ручей, хотя никогда не пересыхал, превратился в едва видную между камней струйку.

По обе стороны от ручья раскинулись прекрасные, ровные, как стол, луга с сочной, зелёной травой, а дальше, проблизости от скал, где равнина переходила в возвышенность, и куда, стало быть, разлив не распространялся, сплошной стеной рос табак, удивляя своими мощными, крепкими стеблями. Я обнаружил там массу других растений, но не имея возможности узнать их полезные свойства, так и не воспользовался ими для своих нужд.

Поиски кассавы, из которой индейцы изготавливают муку, результатов не дали. Я обнаружил растения, очень схожие по виду с алоэ и сахарным тростником. Я долго ломал голову, для чего могла бы послужить склизская плоть алоэ, но так и не нашёл ей приличного применения. При обследовании плантаций сахарного тростника выяснилось, что сахарный тростник, растущий в диких условиях, как правило очень низкого качества и никуда не годится. На этом моя первая этнографическая экспедиция завершилась, и я с лёгким сердцем отправился домой, рассуждая сам с собой о том, как хорошо было бы обладать волшебной способностью распознавать полезные свойства растений и предметов. Но никакого способа воплотить это в жизнь я не нашёл. Проживая в Бразилии, я был столь занят торговыми делами, что не обращал никакого внимания на окружающую природу, и поэтому не знал названий даже самых распространённых дикорастущих растений. Учитывая, что на острове подавляющее количество растений было вообще не похоже на растительность Бразилии, мои слишком скромные познания в биологии не могли сослужить мне никакой полезной службы.

На следующий день, шестнадцатого числа, я повторил тот же путь, отправившись, впрочем чуть дальше за ручей и луга – в лесистую лощину. Здесь меня ждал приятный сюрприз – я нашёл целые плантации спелых, сочных дынь и густые заросли винограда. Здоровые, мясистые гроздья винограда очень обрадовали меня. Но я опробовал их вкус с большой острожностью, памятуя случай в Берберии – там несколько англичан-рабов, доотвала наевшись местным виноградом, умерли в страшных корчах от дизентерии и лихорадки. виноград не пропал, я нашёл ему прекрасное применение – я выставил его на Солнце, и на камнях он превратился в отличный изюм, это было логичное и справедливое умозаключение, что в зимние месяцы, когда не может быть никакого винограда, этот изюм будет долго лакомить меня.

В тот день я не вернулся домой, это была первая ночь на острове, проведённая вне стен моего дома. Я воспользовался приёмом, который применил в день кораблекрушения, и взобравшись на дерево, спал на ветвях, и надо вам сказать, выспался, как никогда хорошо. Утром я продолжил свой обход. Я мог оценить примерную длину долины мили в четыре, и шёл в одном направлении, на север, следуя направлению гряд с севера на юг.

В финале моего похода я наткнулся на обширную открытую долину, едва заметно понижавшуюся по направлению к западу. Крошечный родник, струившийся откуда-то сверху, почему-то тёк в обратном направлении – на восток. Здесь, напоенная целительной влагой, окрестность зеленела и цвела, горя буйными красками. Это царство красоты было до удивления схоже с садом, обихоженным руками человека, где каждое растение, вечно одетое в краски весеннего наряда, нашло своё уникальное место благодаря таланту и предвиденью мастера-садовода.

Как в аристократический парк старой Европы спустился я в этот благоухающий рай, радостный и одновременно грустный от мысли, что хотя всё это богатство – моё, и я полновластный царь и хозяин целой империи, и хотя мне не надо доказывать свои права на эту землю, ибо нет иных претендентов на неё, но я не могу перенести этот дивный парк всего на какую-то малость – на несколько тысяч миль по направлению к Англии, где у меня появилось бы тогда поместье, с каким не сравнялось бы ни одно поместье самого перуспевающего английского лорда. Великое множество кокосовых пальм устремляло свои ветви ввысь, рядом зеленели рощи апельсинных и лимонных деревьев, к сожалению, при ближайшем рассмотрении оказавшимися дикорастущими. Лишь на малом количестве их я обнаружил плоды. Может быть, я попал туда в то время, когда эти растения уже прекращают плодоносить. Я набрал целый подол прекрасных зелёных лимонов, которые оказались не только необычайно красивы, но и очень полезны для моего здоровья. Я с удовольствием пил воду с лимонным соком, что очень укрепило моё здоровье и освежало тело после тяжёлой болезни, последствия которой ещё сказывались на моём состоянии.

Я с трудом представлял, сколько мне придётся потрудиться, занимаясь переноской лимонов и винограда, готовясь к дождливому времени года. Я долго собирал виноград и сложил свою добычу в огромную кучу. Неподалёку я сделал ещё одну кучу, размером поменьше. Точно так же я собрал в третью кучу собранные лимоны. Следом за тем, взяв с собой столько лимонов и винограда, сколько удавалось унести, я отправился домой. Я хотел найти там мешок побольше, и с его помощью перенести все фрукты домой.

На следующий день, это было девятнадцатое число, я отправился туда снова, прихватив с собой два больших мешка, в которые я собирался сложить свою новую добычу. Но каково же было моё разочарование и удивление, когда я, прибыв на место, где должны были быть все три кучи с фруктами, увидел, что от куч почти ничего не осталось – часть фруктов была явно поедена, часть рабросана и затоптана. А я ведь я даже не подумал, что вслед за мной туда могут придти какие-то животные, хотя какие – непонятно.

Получив зримые доказательства, что складывать сладкие фрукты в кучи на моём добром острове совершенно бесполезно, и они в этом случае либо будут все съедены, либо растоптаны и разбросаны, я стал искать какой-нибудь способ не только сохранить, но и благополучно доставить фрукты домой. И такой способ нашёлся. Сорвав огромное количество крупных гроздьев винограда, я развесил их тут же, на этом же дереве, рассчитав всё так, чтобы на эти гроздья как можно больше светило Солнце, и ягоды побыстрее сохли. Касаемо же лимонов, тут всё было проще, я просто унёс столько лимонов, сколько мог унести, не рискуя надорваться под их весом.

Когда я вернулся домой из моего путешествия, меня не оставляли воспоминания о райской, фруктоносной долине, открытой мною на острове. Вспоминая её, я снова и снова отмечал про себя её живописное местоположение, защищённость гавани от штормов, доступность чистой воды и обилие древесины. Проанализировав всё, я пришёл к печальному выводу, что прежнее место, выбранное мной для жилья – самое худшее из самых худших мест острова. Эта мысль засела в моей голове. Я стал мечтать о переселении в новые края. Надо было выбрать самое удачное место для дома и возвести его, обеспечив не меньшую безопасность, чем та, которая была в моём старом доме. Мысль о переселении всё глубже заседала в душе, и я находил всё больше доводов для смены адреса. Но по более тщательному рассмотрению, мне пришла в голову мысль, что неудобство расположения моего нынешнего дома имеет одну полезную особенность, которая перечёркивает все достоинства райской лимонной долины – из моего нынешнего обиталища открывался прекрасный вид на море, а вместе с ним рядом со мной всегда пребывала счастливая возможность увидеть случайно проходящий корабль. А это была возможность спасения. Поэтому, поколебавшись, я решил никуда не переселяться и продолжить жить у своей скалы. Горький опыт научил меня тому, что Злой Рок не случайным образом преследует свои несчастные жертвы. Он подобен рыбаку, лесному брату, или злому духу, и ищет эту возможность всегда и всюду. Ему мало одного несчастного. А если это так, то возможность того, что вслед за мной, тем же путём на остров попадёт следующая жертва, очень велика. И что же будет, если люди вступят на мой остров, а я в это время буду куковать, закрытый от мира волной холмов и лесов, и так и не узнаю о спасительной возможности, которую упустил по неразумию своему? Разумеется, вероятность этого была ничтожной, но переселиться в Лимонную долину – значило сокрыть себя в природном монастыре, и тогда уж окончательно похоронить всякую возможность освобождения и бегства с острова.

При всём том открытая мной долина была столь пленительна, что весь конец лета я пропадал в ней. Я уже не собирался переселяться сюда навсегда, но временно проживая в этом фруктовом раю, соорудил себе крепкий шалаш, ограждённый двумя рядами плетней высотой чуть выше человеческого роста. Промежуток между плетнями для пущей безопасности я завалил сухим хворостом. Так же, как и основном моём доме заходить в дом временный нужно было тоже по приставной лестнице. В шалаше я был в такой же безопасности, как в доме. Иной раз я оставался в шалаше на несколько суток. Таким образом я стал счастливым обладателем не только благоустроенного дома в горах, но и дачи в лесу. Обладание такой весомой собственностью являлось приятной утешительной пилюлей для истомлённого одиночеством разума, и судя по радости, которую я испытывал от обладания этими вещами, мой разум был не в лучшем состоянии.

Я всё время повторял себе, что я счастлив, что у меня есть не только дом, но и дача. Здесь до начала августа я трудился, не покладая рук.

Едва мне удалось доделать ограду, и начать наслаждаться плодами рук своих, как долину залили бесконечные ливни, и мне пришлось вернуться в главную штаб-квартиру. Уходя, я оглянулся на мою новую первоклассную палатку, обделанную древесиной, искренне сожалея, что здесь нет скалы, в которой можно было бы прокопать пещеру и обеспечить себе спасительный чертог, защищающий от сильных ветров и дождей.

С началом августа, как я уже говорил, я закончил мою хижину, и дал себе трёхдневный отдых. Где-то третьего августа я проверил гроздья винограда, которые загодя развесил на ветвях, и убедился, что они уже совершенно высохли и Солнце превратило их в изумительный изюм. Недолго думая, я стал снимать их со стволов деревьев. Как оказалось, эта мысль пришла мне в голову очень своевременно, так как повремени я с этим ещё пару дней, спасти мою добычу от свирепых ливней было бы уже невозможно. Было бы очень нерационально из-за небрежности лишиться львиной части зимних запасов. Я с гордостью оглядывал свою добычу – больше двухсот здоровенных кистей прекрасного винограду. Как только это несметное богатство было собрано и потом перенесено в мою пещеру, зарядили дожди. С 14 августа я практически не припомню и дня без безостановочных, нудных дождей. Иногда ливни были такими сильными, что я неделями не казал носу из под укрытия.

Период дождей оказался чреват негаданным приращением моего семейства. Уже очень давно моя кошка убежала из дома и пропала. Сокрушение моё по поводу этой утраты не знало границ, и некоторое время я терзался размышлениями, сдохла ли моя кошечка, или скитается где? Я уже прекратил сокрушаться и почти забыл о ней, как она вернулась с приплодом – троицей маленьких котят. Это было, учитывая, что все три мои кошки были самками, преудивительнейшее событие. Конечно, отправляясь на охоту, я подчас натыкался на диких котов (я не знал, как их величать) и даже случайно подстрелил одного из них, но моё первоначальное мнение заключалось в том, что эти твари совсем другой породы, чем обычные европейские кошки, поэтому они вряд ли размножатся. Троица котят при внимательном рассмотрении оказались как две капли мочи похожей на саму кошку. Скоро эти блудливые твари так размножились, что заполонили всю округу. Я теперь только тем и занимался, что истреблял это зловещее семя и гнал орды четвероногих тварей подальше от своего имения.

С 14-го по 26 августа шёл непрекращаюшийся дождь, почти всё это время я сидел дома. После болезни я так боялся промокнуть на ветру. Оставаясь сухим, я не мог избегнуть другой напасти – не оставаться голодным, ибо, пока я сиднем сидел в своей норе, мои запасы продовольствия стали быстро истощаться, пока не закончились вовсе. Мои опасения насчёт грядущего голода были столь велики, что я пару раз рискнул отправиться на охоту. Трофеем от первой охоты была коза, во время второй (это было 26-го, день окончания моего заточения) я поймал огромную черепаху. Дома меня ждало роскошное пиршество. У меня была целая система экономного расходования пищи: утром на завтрак я съедал кисть винограда, на обед подавал себе на стол кусман козлятины или шмат черепахового мяса. Мясо было всегда жареным, возможности отваривать мясо у меня не было. А как я порой, вах-вах-вах, тосковал по куску тушёной в овощах говядины! На ужин мне доставалось два-три черепашьих яйца.

Пока я не менее дюжины дней отсиживался в подземелье, я не тратил времени даром, и занимался своей пещерой, постоянно расширяя и укрепляя её. Я упорно копал в одном направлении, пока нора не вышла на поврехность, сразу же за оградой. Я сделал дверь, и теперь мог свободно покидать и возвращаться в мою крепость, не рискуя всё время лазить по лестнице через насыпь. Но всё хорошее в этом мире имеет дурные стороны. Обретя удобный вход в жилище, я утратил покой, ибо раньше моё жилище было со всех сторон ограждено и никому не удалось бы попасть внутрь, не прибегнув к приставной лестнице теперь в моё жилище мог попасть кто угодно. Впрочем, кого я мог опасатьсчя на острове, если нанём не было никаких животных крупнее козы?

30-е сентября. Отметил трагическую годовщину моего прозябания на острове – пересчитав зарубки на столбе, я убедился, что из ровно триста шестьдесят пять. Нет, день этот никак не мог быть праздником, и я сделал его Днём Поста и Покаяния, чему и посвятил время. Религиозная практика хорошо помогает от беспокойства.