Текст книги "Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова"

Наконец справа от бухты мне попался небольшой затон, к которому я и повёл свой плот. Орудуя одним весло, я с трудом повернул плот и буквально втолкнул его в этот узкий прогал. Но и здесь мой груз был в опасности: передо мной громоздился такой крутой берег, что мне приходилось задирать голову. У меня не было ни малейшей возможности причалить, чтобы не опрокинуть плот во время удара о берег, и мне оставалось только надеяться на максимальный подъём воды. Упираясь веслом в дно и используя весло в качестве якоря, я всеми силами сдерживал плот, потихоньку подвигая его к относительно ровной площадке на берегу, надеясь на момент, когда площадку закроет вода. Так и вышло в конце концов. Когда вода достигла своего максимума и мой плот ушёл под воду едва ли не на фут, я отчаянным рывком затолкал его на эту площадку, быстро привязал плот к двум с двух сторон воткнутым мной в землю обломкам вёсел. Теперь мой плот, и, самое главное, груз на нём, оказались в относительной безопасности.

Теперь следующим моим шагом был осмотр окрестностей. Мне надо было найти сухое, удобное место для устройства жилища, где можно было бы сложить своё добро, обезопасив его от любых посягательств.

Я даже мне пытался понять, куда меня занесло, на остров или материк, я не знал, обитаема ли эта суша, я не знал ровным счётом ничего. Грозит ли мне близкая опасность от хищников, или нет? Примерно в миле я выделил из целой череды мелких возвышенностей, тянувшихся на север, крутой, высокий холм. Вооружившись охотничьим ружьём, взяв пистолет и пороховницу, я, недолго думая, двинул на разведку. С немалыми трудностями, преодолев кучу препятствий, я в конце концов взошёл на гору, и моим глазам открылся вид, который испортил мне настроение: я узрел, что попал на остров, с вершины которого не видно никакой земли, кроме двух островков и нескольких удаленных, торчащих из воды каменных гряд. По виду мой остров не населён, не было никаких свидетельств культурной деятельности человека, и кроме, может быть,, диких зверей, на нём никого не было. Впрочем, пока что я не видел и ни одного дикого зверя. Я отметил, какое огромное количество птиц населяет этот остров, но среди них не было ни одной породы, которую я мог бы идентифицировать, таким образом я был в неведенье, какие из них годились мне на обед, а какие – нет. Повернув назад, я подстрелил какую-то крупную птицу, токовавшую у опушки леса на дереве. Я с гордостью подумал, что возможно, это первый залп, который был здесь произведён со времён сотворения мира. Не успел я пальнуть из ружьяь, как над лесом взмыла огромная туча всяких пернатых. Таких криков я ещё никогда не слышал. Ни одну из них я не знал и поэтому обозвал убитую птицу «соколом», на которого она была похожа цветом оперения. Птица была очень когтистая, и на ногах у неё оказались острые шпоры. К сожалению мясо её оказалось несъедобным и имело мерзкий вкус и запах.

День открытий подходил к концу. Я поспешил к плоту, и принялся разгружать его. На это пришлось истратить остаток дня и весь вечер. Близилась ночь и мне надо было решать, где и как её проводить. Где мне устроить лежбище – вот вопрос! Спать на голой земле мне не представлялось возможным, я ведь не знал, нет ли в округе хищников. Лишь спустя время, мне стало известно, что мои опасения совершенно безосновательны.

Огородив себя сундуками и привезёнными досками, я получил какое-то подобие шалаша. Я ещё не знал, буду ли этой ночью сыт, пока не увидел прямо перед собой пару зверьков, отдалённо схожих с зайцем. Они выскочили из чащи, как только я выстрелил из ружья.

Тут только я стал раздумывать о том, что не забрал с корабля множество в будущем полезных мне вещей, и было бы неплохо, если бы их удалось забрать, пока корабль не разбился окончательно. Там оставались верёвки, парусина и многое другое.

Я принял решение навестить корабль ещё раз. Понимая, что следующая буря не оставит от корабля мокрого места я понял, что пока я не вывезу с корабля всё необходимое мне, ни за что другое мне не следует приниматься. Я держал совет с самим собой и решал, стоит ли во второй раз использовать мой плот. По зрелому размышлению я решил, что не стоит, и как и раньше, решил воспользовался отливом. На сей раз я учёл опыт прошлого путешествия, и разделся в шалаше, оставшись в одной пёстрой рубахе, брюках из грубого холста и в башмаках.

Во второй раз добравшись до корабля, я пор верёвке поднялся на палубу и принялся сооружать второй плот. Мой первый опыт многому меня научил. Дело у меня теперь спорилось и я запасся множеством очень нужных вещей. Совершенным сокровищем были несколько мешков с гвоздями, большими и мелкими, пару десятков топоров, и истинную жемчужину моего хозяйства – целое точило. На капонирском складе я нашёл несколько тяжёлых ломов, парочку бочонков с пулями, семь мушкетов, дополнительное охотничье ружье, ещё одну порцию пороха, здоровенный мешок дроби, сверток листового свинца, хотя, он оказался так тяжёл, что я не сумел поднять его, пытаясь перебросить через борт.

Кроме всего перечисленного я сложил на плот всё найденное мной платье, присовокупив к этому гамак и кучу матрасов и подушек. С верхом нагрузив второй плот всеми этими сокровищами, я, к великому моему удовлетворению, быстро и благополучно свёз всё на берег.

Больше всего я опасался, что за время моего отсутствия какие-нибудь хищники не полакомились моими съестными припасами. Но, вернувшись в свой лагерь, мной не было обнаружено никаких следов, кроме какого-то зверька, схожего с дикой кошкой, который расселся на одном из сундуков и с довольным видом облизывался. Едва я стал приближаться к нему, он нехотя отбежал от меня на несколько шагов и остановился и, присев на задние лапы, совершенно спокойно глядя мне в глаза, словно единственным его намерением было близкое знакомство со мной. Я стал целиться в него из ружья, но он, не сообразив, что это значит, ничуть не испугавшись, наблюдал за мной, ни на дюйм не сдвинувшись с места. Я кинул ему сухарь, хотя понимал, что не могу позволить себе излишней расточительности, учитывая скудость моих запасов. Как бы там ни было, я решил поделиться едой с этим зверьком. Он подскочил к сухарю, стал его обнюхивать, обнюхал, потом с удовольствием проглотил, бросив на меня благодарный взгляд, и замер, подняв лапу, точно прося добавки, но так как я больше не дал ему ничего, то он, потоптавшись на месте, убежал.

Когда я вывез мой второй транспорт на большую землю, то отложив на время перетаскивание по частям содержимого больших бочонков с порохом, я сначала принялся за сооружение укрытия в виде палатки. Жерди послужили каркасом моего убежища, а парус – крышей. Жерди я нарубил в соседней роще. Сделав палатку, я вздохнул с облегчением – теперь туда можно было снести всё, что могут испортить Солнце и дождевая влага. Потом я перенёс по частям содержимое бочонков, а сами бочонки вместе с сундуками расставил вокруг палатки, чтобы затруднить нападение на меня врагов или хищников.

Итак, вход в палатку был загорожен снаружи самым большим сундуком, а изнутри я обложился толстыми досками. Я расстелил одну из постелей п, бросив тюфяк прямо на землю, разложил пистолеты у самого изголовья и ружья под каждым боком. И лёг. Это была первая ночь после кораблекрушения, когда у меня появилась возможность поспать, и страшно изнурённый и усталый, я мгновенно заснул и проспал до утра глубоким, славным сном, ибо бог знает сколько я работал весь день перед этим, перетаскивая грузы с тонущего корабля.

Я уверен, ни у кого еще не было такой загромождённой разным скарбом лавки, с вещами, предназначенными для одного покупателя, как нынче у меня. Но моя жадность не ведала успокоения: пока корабль маячил, стоя на мели, я почитал своим долгом перетаскивать с него с него всё, что мог. И так каждый день отправлялся я на корабль, чтобы обзавестись то одной вещью, то другой. Особенно удачен был третий визит, когда мне удалось понавезти столько снастей, что я не знал, куда их девать. Тут были канаты, шнуры, куски парусов, в довесок к ним я забрал бочонок с сырым порохом. Словом, я перетащил на землю все тряпки, какие были на корабле. Часто мне приходилось резать парусину на куски, так было удобнее паковать груз, я хотел забрать за одну поездку как можно больше вещей, а парусина в дальнейшем могла понадобиться, когда потребуется свежее полотно.

Открытиям моим не было конца, сделав пять или шесть ходок и думая, что ничего достойного моего внимания в этом щедром чертоге уже не осталось, я обнаружил, здоровенную бочку с сухарями, три бочки с ромом, ящик сахару и бочку отменной крупчатки. Это было откровением, поскольку я уже не надеялся найти провиант, не подмоченный водой. Я опрокинул бочку с сухарями, разбил добычу на несколько частей и завязал в куски парусины. И благополучно переправили свои новые сокровища на берег.

На следующий день я рискнул отправиться в новый поход. Собрав на корабле абсолютно всё, что было мне по силам, я решил взяться за канаты. Я разрубил основной канат на куски и перевёз его на берег вместе с остальными канатами и всеми железными деталями, какие смог оторвать. Следом за этим, подрубив оставшиеся реи, я соорудил из них большой плот, нагрузил на него все тяжести и отправился домой. На этот раз счастье не стало мне потворствовать, плот был так неповоротлив и перегружен, что управлять им я почти не мог. Войдя в бухточку, где я всегда разгружал свою добычу, я не сумел сладить с плотом так же хорошо, как раньше: плот опрокинулся вместе со мной в воду. Я утопил груз. Сам я ничуть не пострадал, беда приключилась совсем близко от берега, но как мне жалко было моего груза, в особенности железок, на которые у меня были большие виды. Но моё упорство и жадность не знали пределов: едва спала вода, я уже бродил по заливу, собирая потерянное, в результате чего вытащил на берег почти все канаты. К тому времени я уже был порядочно помят работой, но каждый божий день я продолжал притаскивать в свою нору какую-нибудь новинку.

Как-никак, а я провёл на острове уже целых тринадцать дней, с тех пор, как я выполз на берег, за это время я побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив с него почти всё, что посильно вынести одному человеку. Продержись ясная погода чуть дольше, я бы, кажется, перенёс по частям на берег и всю нашу посудину. В тот момент, когда я готовился отправиться в двенадцатый рейс, поднялся ветер. Не обращая внимания на это, с началом отлива, я рискнул отправиться туда снова, и хотя был уверен, что капитанскую каюту я обшарил целиком и ничего полезного там нет, я – вопреки ожиданиям – обнаружил в ней шкаф с несколькими отделениями: в одном из них нашёл две или три бритвы, несколько ножниц и дюжину серебряных вилок и ножей. В другом ящике оказалось около тридцати шести фунтов стерлингов в золотых и серебряных монетах, отчасти в европейской, отчасти в бразильской чеканке, и немалое количество восьмерных испанских реалов.

Вид денег заставил меня улыбнуться. «Ничтожный хлам! – сказал я себе. – На кой ты мне сдался? Здесь вы не стоите того, чтобы даже нагнуться за вами! Любой из этих ножей ценнее для меня, чем всё золото мира! Вы мне не нужны! Оставайтесь там, где лежите! Идите на морское дно! Вы – пустота, не стоящая спасения!» Однако, поостыв в своих оценках, я передумал, и завернув деньги в кусок парусины, стал мозговать, из чего бы мне соорудить новый плот. Пока я тратил время на раздумья, небо стало свинцовым, ветер крепчал и спустя четверть часа превратился в бодрый береговик. Я смекнул, что при таком всё время усиливающемся ветре плот совершенно бесполезен, и мне подобает убраться до того, как волнение превратится в шторм, а не то я вовсе утрачу возможность попасть на берег. Не тратя попусту времени, я бросился в воду и стал плыть по фарватеру, стараясь поскорее достичь мели. Не скажу, что мне было легко, влача такие тяжести, справиться с течением, но к тому времени, когда ветер превратился в ураган, я уже выползал на берег, радуясь очередному спасению. Скоро я был уже дома, в палатке, и хозяйским взором оглядывал все свои сокровища. Всю ночь ревел шторм, и, когда утром я поутру вылез из убежища и поглядел в сторону море, корабля не было. Он исчез! Я, разумеется, был расстроен, но я утешил себя тем, что не терял времени попусту и сумел вывезти почти всё, что могло мне в дальнейшем пригодиться. Что ни говори, на корабле уже почти ничего не оставалось, что бы стоило забрать, даже если бы и было время на перевозку. Наконец постоянные мысли о корабле и о том, что с него снять, оставили меня, но я продолжил держать в уме соображения насчёт досок, оставшихся от корабля, которые наверняка волны выбросят на берег. Мысль была правильная, хотя эти выловленные мной доски в дальнейшем счастья в мою жизнь не принесли.

Мою голову терзала ещё одна мысль – как защититься от орд дикарей-людоедов, которые круглые сутки выглядывают из джунглей, чая на меня напасть и съесть, равно как и саблезубые тигры, гиены и львы, если им бог дал шанс родиться на этом богоданном острове. Воспалённый мозг взвешивал все возможные варианты: превратить ли мне мою палатку в неприступную крепость или выкопать пещеру, куда можно забиться вместе с моими богатствами. Жадность моя была столь велика, что я решил реализовать все эти возможности разом. Я полагаю, читателю будет любопытно узнать, как это всё происходило.

Оказалось, что место, где я обосновался в первые дни, совершенно не подходило для обустройства: низкая болотистая равнина, слишком близкая к морю, явно не могла быть оазисом здоровья. Но главной причиной было то, что вблизи не было пресной воды. Так что время для поисков нового пристанища настало.

Мне следовало учитывать при этом целую кучу вводных обстоятельств. Во-первых, местность должна была быть приспособленной для жизни, тут должна быть свежая пресная вода; второе – мое обиталище должно быть надёжно защищено от солнечного полуденного солнечного зноя, в округе не должно оказаться дикарей и свирепых хищников; и наконец, как из роскошнорго поместья на Ривьере, отсюда должен открываться потрясающий вид на море, и он необходим только, чтобы увидеть из окна любое приближающееся к острову судно и не упустить случая сделать отсюда ноги, если, конечно, Богу будет угодно проявить ко мне изначально присущее ему милосердие!

Потратив массу времени на розыски удобного места, я открыл у подножия крутого холма маленькую равнину, одна сторона которой прилегала к высокой, остроконечной горе, плавно переходившей в отвесное скальное плато., обеспечившее мне относительную безопасность – сверху никто не мог ко мне попасть. В подножие холма имелось едва заметное углубление, с виду похожее на арку или на дверь в пещеру, но никакой пещеры, и каких-либо ходов здесь не было.

Прямо против этой впадины, на небольшой полянке, я и решил разбить бивак. Равнина оказалась размером в ширину ярдов в сто, а длиной примерно вдвое – она расстилалась как зеленый, цветущий луг, завершение которого небольшим возвышением спускалось уродливыми уступами вплоть до самого берега.

Моё нынешнее местоположение находилось на северо-западе от ранее описанного мной холма, так что я практически весь день мог быть укрыт от палящих лучей Солнца, и одновременно насладиться теплом ближе к закату.

Прежде чем приступить к постановке моей палатки, я описал вокруг своего нового жилища полукруг радиусом примерно ярдов в десять. Следовательно, диаметром он был– двадцать ярдов. Вдоль этого полукруга я сплошь заколотил в два ряда колья так, так заколачивают во время стройки в землю строительные сваи. Острые концы свай высовывались над землей не менее, чем на пять с половиной футов, а меж рядами кольев был зазор не более шести дюймов. Вслед за этим я взял куски привезённого мной с корабля каната и уложил их рядами в промежутки частокола, проделав эту операцию до самого верха. Следом за этим внутри моего полукруга я набил другие колья фута в два с половиной, и тщательно подпёр ими первые. Изгородь полуучилась такой крепкой, что никакой человек, и ни какое животное не смогло бы пробить ее или опрокинуть. Вам будет трудно поверить, если я расскажу, сколь много сил, времени и труда мне потребовалось для её установки, особенно при рубке и вывозе кольев из леса, а потом в долгом, мучительном вколачивании кольев в сухую, твёрдую землю.

Для входа в мою усадьбу я предусмотрительно устроил не дверь, а утлую коротенькую лестницу, по которой мне теперь пришлось переправляться через забор. Залезая внутрь, я всегда убирал лестницу вслед за собой. Только теперь, укрепившись за частоколом и тем самым обезопасив себя от всякой напасти и вылазок зверей, я теперь мог ночью спокойно сомкнуть глаза и заснуть, на что бы ни за что не решился в другом месте. Много позже выяснилось, что мне, как оказалось, толком ничто не угрожало и таким образом не было ни малейшей нужды возводить такие заслоны против врагов, которых не существовало.

В эту крепость, или точнее говоря, загородку я с великими трудами перетащил все мои сокровища, провизию, ружья и весь мой нехитрый скарб, описанный мной ранее. Чтобы уберечься от проливных дождей, которые обычно очень сильны здесь в это время года, я соорудил двойную палатку, точнее говоря, внутри поместил палатку узкую, а снаружи развернул гораздо более просторную, усилив её свойства сверху смоленым брезентом, который предусмотрительно прихватил с корабля заодно с парусами.

Теперь я спал не на земле или жёсткой подстилке, а в чудесном гамаке, некогда бывшим собственностью капитана корабля. В палатке хранились теперь все мои съестные припасы, вкупе стем, что боялось сырости, За загородку я перенёс все прочие вещи, и только тогда накрепко задраил вход, который до того всё время оставался открытым, а сам забирался в своё имение по приставной лесенке.

Покончив с оградой и впервые вздохнув свободно, я принялся за рытьё пещеры в моём утесе и, вытаскивая грунт наружу прямо через палатку и всю вынутую землю и камни укладыва внутри ограды в некий род насыпи высотой около полутора футов. А пещера, всё время расширяясь, долго служила мне погребом.

Не спрашивайте, сколько усилий мне потребовалось на то, чтобы довести мои труды до конца, и привести моё хозяйство в надлежащий порядок. По этой причине мне следовало бы остановить своё внимание на всём том, что тогда занимало мои мысли.

В тот самый день, когда я наконец закончил размышления о том, как мне ставить палатку и рыть пещеру, когда я еще обдумывал устройство своей палатки и погреба, вдруг налетела грозная чёрная туча и надо мной разверзлись хляби небесныеь, дождем и грозой: внезапно кругом заблистали молнии молния, и загромыхал гром. Привыкший ко всему, чему угодно, я не столь испугался молнии, дождя и грозы, чем своей мысли, пронзившей меня стремительнее всякой молнии: «Что может случиться с моим порохом?» Сердце у меня подскочило и упало, тут до меня дошло, что весь мой бесценный порох, все мои припасы, могут быть в одно мгновение взорваны одним ударом молнии, а ведь мой порох – единственное, что может дать защиту от многих опасностей и способен обеспечить меня пропитанием! Судьба пороха тогда интересовала меня гораздо в большей степени, чем моя собственная, да и к тому же, полыхни этот порох на моих глазах, я бы даже не сумел этого осознать, он бы пыхнул, я, улетая в иные миры, даже не успел бы ничего понять…

Эта мысль ошарашила меня и ввергла в холодный пот, волосы встали у меня на голове дыбом, и едва дождавшись окончания грозы, я, отложив в долгий ящик все другие мои работы, включая рытьё пещеры и возведение ограды, принялся мастерить ящички для пороха и срочно шить для него холщёвые мешочки. Мне надо было срочно разделить порох на малые порции, и припрятать его в в разных местах, чтобы, даже взорвись он, мой порох не вспыхнул бы весь разом. Затем я стал продумывать, каким образом расположить свёртки таким образом, чтобы они при возможном взрыве не воспламенились друг от друга. На это у меня ушло примерно две недели неустанных трудов. Итак, у меня было пороха не менее ста сорока фунтов, я разделил его примерно на сто пачек. Я запрятал их по разным расщелинам горы, там, куда ни при каких обстоятельствах не могла проникнуть сырость и вода, и у каждой закладки поставил хорошо различимый знак. Касаясь подмоченного бочонка, кажу следующее, относительно него у меня не было никаких опасений и я поставил его в погреб, который я юмористически именовал «кухней».

Не отвлекаясь ни на минуту от основных дел, я тем не менее везде ходил с ружьём, отчасти из кайфа осознавать себя вооружённым джентльменом, отчасти в чаянье подстрелить на ужин какую-нибудь вкусную дичь, иногда порой – для безопасного более тесного знакомства с ресурсами острова. Так в первый же день, когда я отправилсв путешествие по острову, я обнаружил, что на острове водятся дикие козы. И я очень обрадовался этому, однако моё ликование скоро поутихло – козы были так пугливы и имели такие быстрые ноги, что к ним приблизиться было ну совершенно невозможно! Мои попытки постоянно оказывалист тщетными. Но я не утрачивал надежды при удобном случае подстрелить хоть одну из них. Со временем я заметил, что они тут же пугались и убегали, увидев меня с горных кряжей. Но если им случалось пастись в долине, в то время как я оказывался на плато выше их, то они не обращали на меня совершенно никакого внимания. Из этого я вывел вполне логичное умозаключение, что зрение коз зрение устроено таким образом, что их взгляд направлен исключительно вниз и им не дано от природы увидеть, что творится над ними. Это было величайшее научное открытие из всех, какие когда-либо совершались на этом острове. Совершив его, я принял за закон, желая подстрелить козу, взбираться на какой-нибудь утёс, откуда мне теперь довольно легко удавалось подстрелить пугливое животное! Первым моим охоничьим трофеем была коза-мать, подле которой обретался сосунок-козленок. Я был огорчён. Коза была мертва, а сам малыш, который с лёгким блеянием сначала стоял, как на привязи, а потом, когда я подошёл, чтобы забрать добычу и понёс её на плечах в пещеру, покорно, бежал за мной, как дитя бежит за отцом. Перебросив старую козу через частокол, я поднял козлёнка и тоже перенёс его за загородку. Я хотел сделать его ручным, но он не мог ничего есть, кроме молока, и мне пришлось зарезать его и съесть. Эти два охотничьих трофея надолго обеспечили меня мясом, учитывая, как экономен я был и как бережно относился к запасам пищи, в особенности хлеба.

Обустроившись так, я стал дальше думать о том, как мне в моём жилище сделать какой-нибудь очаг и где взять топливо к нему. О том, как мне удалось справиться с этой проблемой, как я в дальнейшем расширил свой погреб и обзавелся кое-какими дополнительными удобствами, читатель сможет узнать в своё время. Но прежде всего этого мне необходимо вкратце рассказать кое-какие вещи о себе и о том, что я передумал относительно моего существования, так что рассказывать мне, по всей видимости, придется не так уж и мало.

Свою участь я находил ужасающей! Я был заброшен после жестокой бури на какой-то безлюдный остров, бури, мне можно теперь было навсегда забыть о предначертанном мной маршруте, до стандартных морских путей было отсюда несколько сот миль, в общем, у меня были все основания смириться с тем, что по приговору Провидения мне в этом тёмном нелюдимом месте придётся влачить дни, а может быть и годы, а может и обрести на нелюдимом острове свой конец.. Когда такие мысли наваливались на меня, я заливался горестными слезами и порой гневно роптал на божественное Провидение: «Если Ты, Провидение, – твердил я сам себе, – готово погубить своих самых любимых детей, если Оно Ты способно довести их до такого жалкого состояния, если Ты забываешь о них, и не испытываешь желания избавить от страданий и тягот, то как мне благодарить Его за такую презренную жизнь?»

Я сравнивал свою участь с участью английского бездомного, и в то время находил, что его участь много лучше моей, ведь по крайней мере он оставался среди людей. Это было моим серьёзным заблуждением, потому что участь английского бездомного была безнадёжна именно в силу наличия рядом соотечественников, которым ненавистна бедность, как напоминание о том, что судьба может поступить с нимми точно так же, как она епоступила с несчастными бездомными моей родины. Я часто замечал, что люди были непреклонно жестоки к бездомным и уверяли себя, что это – не люди, или люди низшей породы, именно потому, что им нужно изгнать любую мысль о своей связи с этими потерянными изгоями. Спустя время я понял, что когда я был бездомным на необитаемом острове, я уцелел именно потому, что рядом не было людей, готовых воспользоваться моей беззащитностью и пнуть сапогом там, где их человеческая сущность предписывала им милосердие.

Но надо сказать, что каждый раз после таких припадков отчаянья я всегда брал себя в руки в тогда изгонял такие мысли. В такие мгновения мой внутренний голос звучал во мне, возвращая меня к оптимизму и здравому смыслу. Мне особенно запомнился один такой день, когда я шатался по берегу океана с ружьём в руках, в очередной раз посыпая голову пеплом по поводу своей горестной судьбы. Внезапно мой внутренний голос заговорил со мной совершенно отчётливо: «С тобой не поспоришь, что делать, твоё положение в самом деле хуже некуда, ты страшно одинок – это сущая правда! Но почему ты не вспоминаешь, что приключилось с остальной частью экипажа, твоими товарищами? Сколько вас было на корабле? Не одиннадцать ли человек вас было? Сколько из вас спустилось в шлюп? Тебя в школе учили математике? Куда подевались остальные десять? Почему они погибли? Почему ты спасся? За что тебя одному были даны дары Небес? Кому теперь хуже – тебе или им?»

И я потупился и стал смотреть в море. Любое бедствие всегда имеет хорошую сторону, стоит лишь осознать, что всё могло сложиться много хуже! Правильно говорят: «Потерял руку – не взыщи, ликуй, что голова на месте!»

Утешением служила другая мысль – мысль о том, как удачно, пребывая на необитаемом острове я обеспечил себя всем необходимым.

Я ясно представлял себе, какой удачей было то, что я перетащил всё с корабля, обеспечив себя тем, чем на 99% никогда не обеспечены всякие погорельцы и испытавшие бедствие, и что бы теперь со мной было, если бы наш корабль так и остался торчать, пришпиленным к той скале, откуда на моё счастье его снесло поближе к берегу, и я получил счастливую возможность плавать на него и обзаводиться на нём необходимыми мне вещами. Что бы было со мной, если бы я сразу стал жить на острове в таких условиях, в каких прошла моя первая ночь – без крыши над головой, без еды, не зная совершенно, как добыть то и другое? А что бы я делал, входя в раж, твердил я сам себе, не будь у меня верного ружья, пороха и пуль, что бы я делал на острове без инструментов? Как бы сложилась моя жизнь, без постели, одежды, наконец, без палатки – моего главного укрытия? Теперь же я был богач, у меня всего было вдосталь, и я не заглядывад в будущее, когда у меня закончатся порох и пули – я знал, что к тому времени найду другой способ добывать себе пищу! Даже сейчас, испарись из моих рук ружьё, я сумел бы прожить без него вполне сносно и не умереть с голоду до самой смерти.

У меня с первых же дней пребывания на острове хватило ума задуматься о тех временах, когда закончится порох, начнут иссякать силы и приблизится неминуемая старость с её болячками. И я искал решение, как мне тогда не лишиться еды и крова.

Впрочем, в некоторых вещах я был не так уж предусмотрителен. В первые дни мне совершенно не приходило в голову, что все мои бесценные огнестрельные припасы могут быть одним махом уничтожены или приведены в негодность, и какая-нибудь случайная молния в одно мгновение покончит и с ними, да и со мной, взорвав мой порох. Вот почему так сильно было моё потрясение, когда эта возможность разверзлась надо мной во время первой грозы.

И теперь, подойдя к моему намеренью описать моё безусловестное, препечальнейшее бытие на забытом богом острове, бытие, которому едва ли может позавидовать даже самый несчастный из смертных, бытие, которое вряд ли могло выпасть любому смертному, я с самого начала буду рассказывать о нём кропотливо и очень подробно, даже если вызову скуку у моих читателей.

По моему разумению, моя нога впервые ступила на землю проклятого острова 30-го сентября. Таким образом, случилось это в разгар осеннего равноденствия, в широтах, по моим прикидкам, где-то вблизи 9º 22́.

Едва прошло дней десять-двенадцать с тех пор, как я поселился на острове, как мне в голову ударила шальная мысль, что я близок к тому, чтобы потерять счёт времени! А ведь у меня нет ни книг, ни чернил, ни даже пера, и если дело пойдёт таким образом, очень скоро я буду путать, где у меня будни, а где – праздники! Чтобы избегнуть этого, я водрузил на том месте, где я десантировался на берег, большой, толстый столб, и торждественно вырезал на нём ножом, стараясь писать красиво: «Здесь моя стопа коснулась этого берега 30 сентября 1659 года». Надпись я прибил накрест к столпу. На гранях этого столпа я каждый день делал зарубки ножом, и после каждый шести маленьких зарубок у меня всегда следовала одна большая. Она обозначала воскресенье. Зарубки, которыми я означивал начало каждого месяца, были самыми длинными. Вот так на острове был устроен мой островной календарь, и так я отмечал дни, месяцы и годы!

Составляя пред вами список предметов, которые я стащил с корабля, я не указал множество всяких полезных мелочей, которые, хотя и не были очень ценны, но между тем сыграли мне очень хорошую службу. К примеру, в капитанской рубке я тогда нашёл склянки с чернилами, перья, ручки и бумагу, несколько (три или четыре) компаса, всякие астрономические приборы, подзорные трубы, свёртки географических карт и толстенные инструкции по навигации. Я забрал всё это на всякий случай и сложил в большой сундук. Я не знал даже, появятся ли обстоятельства, когда эти предметы понадобятся мне, или нет. Как ни сранно, мой собственный багаж содержал три роскошные библии (Я выписал их из Англии вместе с заказанными там товарами, и счёл нужным забрать с собой в плаванье) Несколько книг на португальском языке, три католических сборника псалмов и ещё какие-то неизвестные мне книжонки я тоже прибрал на всякий случай в сундук. Я совсем забыл сказать, что на нашем корабле из живности, кроме людей были две кошки и собака, со временем я вернусь к рассказу о них и их жизни на нашем острове, это очень поучительная, между нами говоря, история! Кошки прибыли на остров вместе со мной на плоту, а собака в первую же поездку на корабль сразу бросилась с корабля в воду и поплыла вслед за мной. Много лет подряд это был мой самый лучший, самый верный друг! Всё время она ходила за мной, как приклеенная и старалась не только быть полезной, но и на самом деле стала моим лучшим другом и слугой. Она стремилась тщательнейшим образом исполнять все мои приказы, и мне даже не пришлось кричать на неё, так она была исполнительна, и я общался с ней с не меньшим укдовольствием и пользой, чем с иными людьми! У неё, правда, был маленький недостаток – она не умела говорить на человеческом языке! Но чего кому-то не дано, тому не дано! Но потом оказалось, что это – пёс! Тут уж ничего не поделаешь! Итак, как я уже сказал, я притащил с корабля чернила, перья и бумагу. Вот эти предметы я экономил с особым рвением, и каждый день убористым почерком я записывал в дневник все мои поступки и впечатления. Как же велико было моё огорчение, когда вышли последние чернила, и древнюю традицию вести записи пришлось поневоле прекратить. Увы, я не мог измыслить ничего, заменяющего чернила. Моя фантазия оказалась слаба для изобретения такого предмета, как чернила. Я был огорчён и раздавлен моим собственным ничтожеством!