Текст книги "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи"

Метод исследования и структура книги

Если мы хотим выяснить, стремились ли чиновники Российской империи к этноциду, нам необходимо прежде всего понять не только господствующие представления об империи, рецепции окраин и высказывания о целях национальной политики, но и то, на основе каких критериев в то время в российском дискурсе устанавливалась национальная принадлежность. Поэтому надо исследовать три взаимосвязанные проблемы. В первую очередь необходимо выяснить, как чиновники различных рангов и влиятельные публицисты формулировали цели национальной политики, обращая при этом особое внимание на то, какой терминологией они пользовались (обрусение, ассимиляция, слияние, сближение и пр.) и какие значения связывались с этой терминологией. Далее следует установить, как в то время в российском дискурсе понималась национальная принадлежность, то есть кого считали поляком, русским, евреем, литовцем и так далее, и как, с точки зрения чиновников и влиятельных российских публицистов, можно было изменить национальную принадлежность, или, другими словами, что должен был сделать не относящийся к русской нации подданный империи, чтобы имперские власти начали считать его русским (декларировать лояльность императору или империи, изменить внешний вид, выучить русский язык и пользоваться им в домашнем кругу, перейти в православие и так далее). Установив, как в то время понималась национальная принадлежность, то есть какие сегменты национального идентитета считались наиболее важными, необходимо проследить, пытались ли власти изменить или упразднить маркеры, свидетельствующие об инаковости той или другой национальной группы. Попытки изменить или элиминировать маркеры, свидетельствующие об отличиях недоминирующей этнической группы, могут сигнализировать о достаточно разных стратегиях национальной политики, которые, как в «долгом XIX столетии», так и в исторической литературе, часто определяются одним и тем же термином – «русификация».

Для того чтобы раскрыть разнообразные смыслы понятия «русификация», я воспользуюсь предложенной американским историком Бенджамином Натансом (Benjamin Nathans) дистинкцией между ассимиляцией, аккультурацией и интеграцией: «Ассимиляцию следует понимать как процесс, который завершается c исчезновением элемента узнавания определенной группы общества. Напротив, аккультурация означает приспособление к форме окружающего общества, которая меняет, но не упраздняет признаков различия, особенно в сфере культуры и идентичности. Интеграция дополняет аккультурацию (хотя они необязательно проходят одновременно) в социальной сфере – интеграция может быть институционной (например, в сфере образования), географической (по месту жительства) или экономической (в профессиональной деятельности)»[101]101
  Nathans B. Beyond the Pale. The Jewish Encounter with Late Imperial Russia. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 2002. P. 11.


[Закрыть]. То есть аккультурация может, но не в обязательном порядке, быть предварительной стадией ассимиляции. Понятие интеграции я расширю, и меры, с помощью которых имперские власти стремились превратить представителей других национальностей в лояльных подданных, также буду считать интеграцией. В практике национальной политики встречаются действия, которые могут быть определены как сегрегационная политика. Сегрегацией я буду называть политику властей, ограничивающую возможности какой-либо недоминирующей национальной группы выбирать место жительства или характер деятельности (посещать общие школы, занимать должности на государственной службе и пр.).

Ассимиляционные, аккультурационные, интеграционные или сегрегационные элементы политики коррелируют с представлениями об империи и с вытекающими из них стратегиями национальной политики. В этой книге я буду пользоваться дистинкцией между стратегиями имперской и националистической национальной политики, которые в данном случае понимаются как определенные идеальные типы. Имперская стратегия – это такая политика, когда приоритетом является политическая лояльность всех подданных империи и власти не применяют насильственных мер для достижения аккультурации и тем более ассимиляции, хотя последние могут быть желательны; националистическая стратегия предполагает представление о том, что путь к политической лояльности лежит через культурную гомогенизацию, поэтому на том пространстве империи, которое понимается как русская «национальная территория», предпринимаются попытки обеспечить лояльность нерусского населения путем применения ассимилятивной и аккультурационной политики, а в тех случаях, когда применить такую политику невозможно или применить ее не удается, государство прибегает к мерам сегрегационной политики, при этом преимущества предоставляются тем, кого считают русскими[102]102
  Похожим образом различные стратегии имперской политики описаны В. Родкевичем, исследовавшим политику России в 1863–1905 годах, но между подходом В. Родкевича и подходом, примененным в этой книге, имеются существенные различия: В. Родкевич понимает эти стратегии как реально существовавшие, а не как идеальные типы; кроме того, он наделяет эти стратегии определенными свойствами, которые, с моей точки зрения, трудно обосновать: например, он пишет, что бюрократический национализм стремился превратить империю в русское национальное государство, при этом интеграцию В. Родкевич понимает как «полную лингвистическую и культурную русификацию нерусского населения» (a full linguistic and cultural russification of non-Russians) и считает, что представители имперской стратегии национальность [nationhood] понимали как политическую лояльность и эта стратегия предполагала поддержку устремлений литовцев, белорусов, украинцев как противовес против поляков.


[Закрыть].

При такой стратегии исследования одинаково важными являются анализ и официального, и общественного дискурса (что и как говорится о целях национальной политики, как понимается национальная принадлежность) и рассмотрение конкретных, чаще – дискриминационных, действий властей. После того как станет понятно, какой маркер доминирует при определении национальной принадлежности, нужно проследить, стремились ли власти элиминировать или модифицировать этот маркер. Например, если при исследовании национальной политики Российской империи окажется, что доминирующей являлась конфессиональная парадигма, следует ответить на вопрос, предпринимали ли власти попытки обратить исповедовавших «иностранные исповедания» в православие, то есть ассимилировать, или использовались иные формы конфессиональной инженерии, то есть привлекались средства аккультурации. Преимущество такого подхода в том, что он, с одной стороны, позволяет рассматривать действия властей в более длительной перспективе, увидеть долгосрочные тенденции даже в том случае, если тот или другой влиятельный чиновник не очень четко осознавал, каких целей национальной политики позволяет достичь применение тех или иных мер.

Книга состоит из трех разделов. В первом рассматривается перцепция исторических земель Великого княжества Литовского в общественном и (более подробно) в официальном русском дискурсах, то есть выясняется, каким образом это пространство на российской ментальной карте начало восприниматься как русская «национальная территория»[103]103
  О научной литературе, посвященной проблематике ментальных карт, см.: Schenk F. B. Mental Maps: The Cognitive Mapping of the Continent as an Object of Research of European History // European History Online (EHO). Mainz: Leibniz Institute of European History (IEG), 2013-07-08. http://www.ieg-ego.eu/schenkf-2013-en. URN: urn: nbn: de:0159-2013070216 (просмотрено 6 июля 2021).


[Закрыть]. Я попытаюсь выяснить, можно ли согласиться с утверждением, что, в отличие от этнических белорусских земель, территория проживания литовцев на российской ментальной карте не трактовалась как русская «национальная территория»[104]104
  Miller A. The Romanov Empire and Nationalism. Essays in the methodology of historical research. Budapest; New York: CEU Press, 2008. P. 163, 170.


[Закрыть]. В этом разделе я буду анализировать смену названий края, инструментализацию исторических, этнографических и национальных статистических данных, проводившихся с целью доказать исконную русскость этого региона, связи реализованных и оставшихся на бумаге территориально-административных реформ с перцепцией субрегионов этого края в российском дискурсе, а также символическое освоение пространства. Понимание того, как и Северо-Западный край, и его отдельные субрегионы с белорусским и литовским большинством концептуализировались на российской ментальной карте, то есть того, какая территория и насколько последовательно считалась русской «национальной территорией», поможет определить, какие смыслы вкладывались в понятие «обрусение».

Разнообразие этих смыслов рассматривается во втором и третьем разделах. Анализ открывает обзор периода, последовавшего за подавлением восстания 1863–1864 годов. Как уже отмечалось, именно этот «мятеж» в историографии считается переломным моментом национальной политики не только в том регионе, где шло восстание, но и в империи в целом. В данном случае будет применен ситуативный подход[105]105
  Miller A. Between Local and Inter-Imperial. Russian Imperial History in Search of Scope and Paradigm // Kritika, Explorations in Russian and Eurasian History. 2004. № 1. P. 5–26; Миллер А. И. Империя Романовых и национализм. Эссе по методологии исторического исследования. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 28–32.


[Закрыть], который, с моей точки зрения, является дополненным вариантом регионального подхода и явно контрастирует с характерной для национальных историографий концентрацией исключительно на одном национальном вопросе[106]106
  Критику региональной политики можно найти не только в работах А. И. Миллера. См., например: Brüggemann К. Licht und Luft des Imperiums, Legitimations– und Repräsentationsstrategien russischer Herrschaft in den Ostseeprovinzen im 19. und frühen 20. Jahrhundert. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2018. S. 22–23.


[Закрыть]. Я буду анализировать политику имперских властей, руководствуясь ментальной картой имперских чиновников и влиятельных публицистов, то есть на территории всего Северо-Западного края, поскольку представители властей не только в Вильне, но и в Санкт-Петербурге моделировали национальную политику именно в рамках этого региона. Шесть губерний Северо-Западного края[107]107
  Виленская, Ковенская, Гродненская, Минская, Витебская, Могилевская.


[Закрыть] в самый разгар «обрусения» были подчинены одному и тому же центру силы местных властей – виленскому генерал-губернатору, и до самого конца существования империи этот регион входил в состав Виленского учебного округа.

Однако многие метаморфозы национальной политики невозможно объяснить, руководствуясь лишь узко понимаемым региональным подходом, поскольку «польский вопрос» в Северо-Западном крае был тесно связан с имперской политикой в Царстве Польском, литовцы проживали не только на находившейся в подчинении виленского генерал-губернатора территории, но и в Царстве Польском, поэтому имперские чиновники в Вильне и Варшаве иногда советовались по вопросам политики в отношении литовцев; «еврейский вопрос», несмотря на инициативы местных адептов «русского дела», мог решаться только в столице империи с учетом ситуации во всей черте оседлости, и так далее. Другими словами, я пытаюсь принять во внимание взгляды и влияние всех действующих лиц, которые так или иначе участвовали в концептуализации и осуществлении национальной политики в Северо-Западном крае, в том числе и косвенно. Во втором разделе я пытаюсь выяснить, каким образом с помощью аналитических категорий – ассимиляции, аккультурации, интеграции, сегрегации – можно описать национальные политические практики, применявшиеся имперскими властями в отношении поляков, евреев, белорусов и литовцев.

В третьем разделе анализ продолжается: рассматривается ситуация начала XX века в условиях изменившегося политического режима в несколько более узком регионе – в «урезанном» Виленском генерал-губернаторстве, то есть в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях, хотя большинство рассматриваемых тенденций национальной политики были теми же и в остальной части Северо-Западного края. В данном случае не анализируется «еврейский вопрос», который в конце существования империи, очевидно, стал прерогативой центральных властей. Если во второй половине XIX века явно доминировала парадигма националистической национальной политики, то в начале XX века можно наблюдать конкуренцию этой парадигмы с имперской. В третьем разделе книги ставится вопрос о том, имели ли власти в конце существования Российской империи четкое направление национальной политики в Северо-Западном крае, которое с точки зрения самих властей могло быть результативным, то есть как минимум способным обеспечить лояльность недоминирующих этнических групп. Я утверждаю, что такой стратегии у имперских чиновников не было и они фактически смирились с нелояльностью по отношению к Российской империи недоминирующих национальных групп этого региона (во всяком случае, элит этих групп).

Основным предметом исследования этой книги является проводившаяся Российской империей национальная политика, поэтому главные герои книги – чиновники различных рангов: и представители центральной власти, и местные должностные лица, которые (особенно в 1860-х годах) не только проводили национальную политику, но нередко были и инициаторами различных мер, нацеленных на лингвистическую или конфессиональную инженерию. Вторая половина XIX – начало XX века – эпоха, когда государственные служащие различных рангов были вынуждены реагировать на публичный дискурс, поэтому значимыми персонажами книги стали и влиятельные публицисты. В силу этих причин в предлагаемом вниманию читателей исследовании я в основном опираюсь на официальные, часто неопубликованные, документы, конфиденциальную межведомственную и частную переписку различных чиновников, представителей властей и влиятельных общественных деятелей. Существенно дополняют важную для исследования источниковедческую базу опубликованные в XIX веке интерпретации истории Великого княжества Литовского, этнографические и другие описания этого региона, публицистика.

Даты в книге приводятся по лианскому календарю, действовавшему в Российской империи. Этот календарь отстает от григорианского календаря, который использовался в Царстве Польском, на 12 дней в XIX веке и на 13 дней – в XX веке. В тех случаях, когда документы оформлены в Царстве Польском и адресованы центральным учреждениям, дата указана в соответствии с обоими календарями.

* * *

Несмотря на то что я много раз участвовал в российских научных конференциях, проходивших в Москве, Санкт-Петербурге, Казани, Воронеже, и опубликовал около десяти статей на русском языке, у меня впервые появилась возможность представить в виде книги русскоязычным читателям результаты исследований, проводившихся в течение нескольких десятилетий.

Как обобщение результатов многолетней работы книга не является ни новым исследованием, ни точным переводом одной монографии – она опирается на материалы трех опубликованных ранее работ: монографии «Making Russians. Meaning and Practice of Russification in Lithuania and Belarus after 1863» (Amsterdam; New York: Rodopi, 2007) и статей «Poland or Russia? Lithuania on the Russian Mental Map» (Spatial Concepts of Lithuania in the Long Nineteenth Century / Ed. D. Staliūnas. Boston: Academic Studies Press, 2016. P. 23–95), «Challenges to Imperial Authorities’ Nationality Policy in the Northwest Region, 1905–1915» (The Tsar, the Empire, and the Nation. Dilemmas of Nationalization in Russia’s Western Borderlands, 1905–1915 / Ed. D. Staliūnas and Y. Aoshima. Budapest; New York: CEU Press, 2021. P. 33–66).

После публикации положенной в основу книги монографии появилось немало важных исследований, посвященных политике России на западных окраинах империи, – прежде всего работы М. Д. Долбилова, Мальте Рольфа (Malte Rolf) и К. Брюггеманна (Karsten Brüggemann)[108]108
  Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера; Brüggemann K. Licht und Luft des Imperiums, Legitimations– und Repräsentationsstrategien russischer Herrschaft in den Ostseeprovinzen im 19. und frühen 20. Jahrhundert. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2018; Рольф M. Польские земли под властью Петербурга. От венского конгресса до Первой Мировой. М.: Новое литературное обозрение, 2020 (впервые книга издана на немецком языке: Rolf M. Imperiale Herrschaft im Weichselland. Das Königreich Polen im Russischen Imperium (1864–1915), Oldenburg: De Gruyter, 2015).


[Закрыть]. Книги Рольфа и Долбилова вышли в издаваемой «Новым литературным обозрением» серии Historia Rossica. Для меня большая честь опубликовать свою книгу именно в этой серии, так высоко ценимой в академическом мире.

Я хочу поблагодарить за перевод книги на русский язык Татьяну Александровну Тимченко и выразить отдельную благодарность команде «Нового литературного обозрения», работавшей над книгой на заключительной стадии ее подготовки к печати. Также выражаю благодарность коллегам из раздела Истории XIX века Института истории Литвы, особенно Зите Медишаускене (Zita Medišauskienė), Ольге Мастянице (Olga Mastianica) и Вильме Жалтаускайте (Vilma Žaltauskaitė), а также Григорию Поташенко (Grigorjus Potašenko) за помощь при подготовке этой книги.

Перевод книги стал возможен благодаря гранту фонда поддержки научных исследований «Научный совет Литвы» (Lietuvos mokslo taryba; договор № S-LIP-21-23). Все исследования, опубликованные в этой книге, были подготовлены в Институте истории Литвы.

Раздел I. Земли Великого княжества Литовского на ментальных картах имперской элиты

В этой главе речь пойдет о том, с помощью каких дискурсивных практик создавалась концепция, согласно которой Литва являлась не только владениями Российской империи, но и русской «национальной территорией». И прежде всего посмотрим, как имперские власти меняли название региона, и проясним важные, критические моменты имперского символического конструирования пространства на этой территории[109]109
  Ранее написанные на эту тему работы: Medišauskienė Z. Laikas-Erdvė-žmogus // Lietuvos istorija. T. 8. D. 1: Devynioliktas amžius: visuomenė ir valdžia. Vilnius: Baltos lankos, 2011. P. 45–55. Наряду с неопубликованной перепиской чиновников основными источниками нашего исследования стали и опубликованные работы: Хронологический указатель указов и правительственных распоряжений по губерниям Западной России, Белоруссии и Малороссии за 240 лет, с 1652 по 1892 год / Сост. С. Ф. Рубинштейн. Вильна, 1894; Полное собрание законов Российской империи (c 1772 года).


[Закрыть]. Далее необходимо будет выяснить, какие научные (или псевдонаучные), идеологические и политические инструменты использовали имперские чиновники и интеллектуальная элита российского государства в процессе символического освоения именно этого региона. Затем будет рассмотрено, какое влияние оказала ментальная карта на перекраивание административных границ, то есть каким образом был осуществлен переход от дискурсивной практики к политической. И наконец, внимание будет уделено некоторым важным шагам, которые имперские власти предприняли по изменению культурного ландшафта.

Глава 1
Переименование пространства

Земли бывшего Великого княжества Литовского вошли в состав Российской империи в результате трех разделов Речи Посполитой (в 1772, 1793, 1795 годах) и стали российскими губерниями. В конце XVIII века эту территорию, а также Правобережную Украину, входившую до разделов в состав Королевства Польского, называли «губернии от Польши присоединенные». Название не несло каких-либо дополнительных коннотаций, просто констатировало свершившийся факт. Использовались и другие похожие названия, например «новоприобретенные от Польши области». Иногда эти земли просто называли «польскими губерниями», однако, скорее всего, в этом случае имелся в виду не культурный, этнический, лингвистический или какой-либо иной похожий [польский] характер этих территорий, но именно упомянутый выше исторический факт – бывшая принадлежность этих земель Речи Посполитой, которая в то время в российском дискурсе называлась Польшей. Такое наименование этих территорий не было абсолютно точным, поскольку в созданную после раздела 1772 года Псковскую губернию вошла часть территории, принадлежавшая России еще до первого раздела Польши. Но такие мелочи в названии губерний не отображались.

В историографии нет единого мнения по вопросу о том, на каком конкретно этапе разделов российские власти аргументировали свои действия присоединением «своей» территории. Э. Аляксандравичюс и А. Кулакаускас утверждают, что такой «демагогией» российские власти пользовались только «после двух первых разделов Речи Посполитой»[110]110
  Aleksandravičius Е., Kulakauskas А. Carų valdžioje. XIX amžiaus Lietuva. Vilnius: Baltos lankos, 1996. P. 56–57.


[Закрыть]; М. Д. Долбилов и А. И. Миллер пишут о возникновении этой аргументации после всех трех разделов, правда, подчеркивают, что смысл, вложенный в легенду медали «Отторженная возвратих», должен пониматься как династическая, а не националистическая логика, то есть Екатерина II провозглашала возврат тех земель, которые когда-то принадлежали России, причем тот факт, что большинство жителей этой территории были славянами, то есть этнически близкими великороссам, еще не играл важной роли[111]111
  Долбилов М. Д., Миллер А. И. Западные окраины Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 77.


[Закрыть]; другие авторы пишут, что подобная аргументация исторических прав, а также указания на этническую близость жителей присоединенных земель встречаются после второго и третьего разделов[112]112
  Gajdučik V. N., Barelkowski M. Die Gouvernements Vicebsk und Mahilëǔ nach den Teilungen Polen-Litauens (1772–1830/31) // Die Teilungen Polen-Litauens. Inklusions– und Exklusionsmechanismen – Tradistionsbildung – Vergleichsebenen / Hrsg. H.-J. Bömelburg, A. Gestrich, H. Schnabekl-Schüle. Osnabrück: Fibre, 2013. S. 261. Йоханнес Реми пишет, что российские власти обосновывали разделы в том числе и этническими аргументами, хотя в то время эти аргументы не были первостепенными: Реми Й. Польский вопрос и западные пределы русской народности в российской правительственной политике от разделов Польши до 1863 г. // Проникновение и применение дискурса национальности в России и СССР / Ред. И. Яатс, Э. Таммиксаар. Тарту: Эстонский национальный музей, 2011. С. 61–70, особенно с. 61–63.


[Закрыть]. В последнем исследовании Александр Борисович Каменский утверждает, что концепция собирания русских земель начинает формироваться в последней четверти XV века с целью обоснования прав Москвы на часть Великого княжества Литовского на основе как вотчинного права, так и того, что на этих землях живет православное население. Позже эту концепцию то забывали, то снова актуализировали (как это случилось в середине XVII и в начале XVIII века), кроме того, менялись идейные предпосылки: в XVIII веке уже не монарх претендует на территорию на основании вотчинного права – держателем этих прав становится государство. С 1720-х годов о собирании земель вновь забывают и актуализируют концепцию лишь в 1792 году, то есть накануне второго раздела. В 1793 году концепция исконных русских земель становится и частью публичного дискурса[113]113
  Каменский А. Б. «Отторженная возвратих». Разделы Польши и концепция собирания русских земель // Труды по россиеведению / Гл. ред. И. И. Глебова. М.: РАН. ИНИОН. Центр россиеведения, 2016. С. 220–261.


[Закрыть]. То есть спорными являются следующие вопросы: a) использовала ли элита российской власти не только исторические и конфессиональные, но и этнические аргументы; б) после каких конкретно разделов власти Российской империи «вспоминали» о своих правах на присоединенные земли?

Уже после первого раздела в официальном дискурсе упоминались исторические права России на присоединенные земли, то есть утверждалось, что это древнее наследство России[114]114
  Lenkijos-Lietuvos valstybės padalijimų dokumentai. 1 dalis: Sankt Peterburgo konvencijos / Sud. R. Šmigelskytė-Stukienė. Vilnius: Versus Aureus, 2008. P. 129–130, 179. Правда, похоже, что в то время эти идеи не были перенесены в публичный дискурс.


[Закрыть]. В этом случае о принадлежности присоединенных территорий России должно было свидетельствовать и название этих территорий – Белоруссия, недвусмысленно указывавшее, что этот регион – Белоруссия/Белая Русь – является частью России[115]115
  Топографическия примечания на знатнейшие места путешествия Ея ИВ в Белорусския наместничества 1780. [Санкт-Петербург, 1780]. С. 44–45.


[Закрыть]. Употребление термина «Белая Русь» в более раннее время рассмотрено белорусским историком Алесем Белым, который отмечает, что в русских документах термин распространяется в XVII веке и с этого периода имеет четкие идеологические коннотации, которыми Москва пользовалась для обоснования своих прав на эту территорию. Часто этот термин имел в большей степени культурно-религиозные, но не географические коннотации; кроме того, он мог обозначать разные регионы: сначала Белой Русью называли современную территорию Украины, позже тот регион, который мы теперь называем Восточной Белоруссией, также Белой Русью называли и всю этнографическую Белоруссию[116]116
  Белы А. Хронiка Белай Русi. Нарыс гicторыi адной геаграфiчнай назвы. Мiнск: Энцыклапедыкс, 2000. Р. 162–165; Он же. Белая Русь, Вялiкая княства Лiтоўкае // Энцыклапедыя. Т. 1. Мiнск: Беларуская энцыклапедыя, 2005. С. 306–308.


[Закрыть].

В контексте второго раздела наряду с аргументами о необходимости остановить анархию в Речи Посполитой, желании оградить себя от проникающих из Франции революционных идей и схожей риторикой в официальных документах можно обнаружить и этнические/конфессиональные аргументы. Так, в указе Екатерины II генералу Михаилу Никитичу Кречетникову от 8 декабря 1792 года утверждается, что присоединяются территории, «издревле России принадлежавшие, грады русскими князьями созданные и народы общего с россиянами происхождения и Нам единоверные ‹…›»[117]117
  Сборник Императорскаго Русскаго Географическаго общества. 1885. Т. 47. С. 473.


[Закрыть]. С другой стороны, мышление политической элиты России в то время еще не было националистическим и этничность еще не была важной политической категорией.

В документах, связанных с третьим разделом, подчеркивается распространившаяся в Речи Посполитой анархия, и здесь нет прямых отсылок к историческим или этноконфессиональным аргументам, однако уже в некоторых официальных документах 1799 и 1800 годов вся территория, отошедшая после разделов к Российской империи, называется «возвращенной» от Польши[118]118
  Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Т. XXV: 1798–1799. СПб., 1830. С. 542; Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Т. XXVI: 1800–1801. СПб., 1830. С. 131.


[Закрыть] либо используются подобные выражения, что однозначно говорит о том, что вся эта территория уже принадлежала России раньше[119]119
  В опубликованном в 1808 году статистическом описании Российской империи также отмечается, что земли ВкЛ и Правобережная Украина – это «древнее российское достояние»: Зябловский Е. Ф. Статистическое описание Российской империи в нынешнем ее состоянии, с предварительными понятиями о Статистике и о Европе вообще в Статистическом виде. СПб., 1808. С. 94–95.


[Закрыть]. При этом следует отметить, что в то время концепция исторических прав России на все земли бывшего Великого княжества Литовского использовалась редко. Таким образом, имперские власти после первого и второго разделов систематически использовали этноконфессиональный критерий, равно как и аргумент об исторических правах, при этом последний иногда встречается и после третьего раздела.

В начале 1810-х годов в официальных документах появляется новое название присоединенной территории – «западные губернии». В то время это название еще не несло дополнительных историко-идеологических коннотаций – оно просто указывало на географическую локализацию этой территории в западной части Российской империи. Кроме того, западными губерниями часто называли и другие территории, не только бывшие земли Речи Посполитой. И лишь позже это название закрепилось за включенными в состав империи бывшими землями Великого княжества Литовского и за Правобережной Украиной. В официальном российском дискурсе новое название («западные губернии») несколько десятилетий сосуществовало со старым («губернии, присоединенные от Польши»).

Позднее более старое название было уточнено: губернии стали не «присоединенными», но «возвращенными». Новая версия названия губерний не только констатировала имевший место в конце XVIII века факт, но и обосновывала его историческим правом. Интересно, что это название появляется до восстания 1830–1831 годов[120]120
  Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание второе. T. V: 1830. Отд. второе. СПб., 1831. С. 89.


[Закрыть], с которым обычно связывают радикальное изменение имперской политики[121]121
  Ganzenmüller J. Russische Staatsgewalt und polnischer Adel. Elitenintegration und Staatsausbau im Westen des Zarenreiches (1772–1850). Köln; Weimar; Wien: Böhlau Verlag, 2013.


[Закрыть], что позволяет выдвинуть осторожную гипотезу о том, что еще до восстания среди правящей элиты зреют идеи о необходимости изменить национальную политику на этой окраине[122]122
  См. раздел, посвященный историческим концепциям.


[Закрыть].

Несколько лет в бюрократической переписке встречаются оба названия (и «присоединенные от Польши», и «возвращенные от Польши губернии»), однако после подавления восстания остается только второе. Еще почти десятилетие новое название, декларировавшее «возвращение» этих территорий, использовалось вместе с названием «западные губернии», пока, наконец, в начале 1840-х годов почти полностью не вышло из употребления[123]123
  Иногда это название встречается и в 1860-х годах: РГИА. Ф. 940. Оп. 1. Д. 3. Л. 18–19. Об этом документе более подробно см.: Staliūnas D. Between Russification and Divide and Rule: Russian Nationality Policy in the Western borderlands in the mid-19th Century // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2007. H. 3. S. 358–373.


[Закрыть].

Под влиянием появившейся в 1830-х годах исторической концепции, которая будет обсуждена ниже в этой главе, появилось понятие «Западный край»[124]124
  Это название часто использовал один из создателей этой исторической концепции Николай Герасимович Устрялов: Устрялов Н. Г. Исследование вопроса, какое место в русской истории должно занимать Великое Княжество Литовское? СПб., 1839.


[Закрыть], который включал в себя сначала восемь, а позже (с 1843 года) девять губерний бывших земель Великого княжества Литовского и губернии Правобережной Украины. Название «Западный край» находим в переписке середины 1830-х годов об учебнике истории этого края. Правда, тогда это название еще не устоялось[125]125
  Один из крупнейших российских специалистов первой половины XIX века в области статистики, географии и смежных областей Константин Иванович Арсеньев в 1845 году включил в понятие Западный край и Смоленскую губернию. РГИА. Ф. 1290. Оп. 1. Д. 149. Л. 1.


[Закрыть]. Иногда все присоединенные земли Великого княжества Литовского и Правобережную Украину называли «Юго-Западными губерниями» или «Юго-Западной Россией». И только позже, после 1863 года, употребление названий становится общепринятым, то есть оно («Западный край») применялось к девяти губерниям: Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской, Витебской, Могилевской, Киевской, Волынской, Подольской[126]126
  В 1862–1864 годах издавался поддерживаемый частью имперских чиновников известный своей антипольской направленностью журнал «Вестник Юго-Западной и Западной России». Название этого журнала заставляет говорить о том, что понятие «Западный край» охватывало только шесть, а не девять губерний. В 1855 году в официальных документах министр внутренних дел писал о назначении Владимира Ивановича Назимова губернатором Западных губерний, хотя в то время виленскому генерал-губернатору, которым и был назначен В. И. Назимов, подчинялось только четыре губернии (Виленская, Ковенская, Гродненская и Минская): РГИА. Ф. 733. Оп. 62. Д. 1307. Л. 17. Это еще раз подтверждает, что название все еще не было устоявшимся.


[Закрыть]. В состав этого региона – Западного края – входили два субрегиона – Северо-Западный край; включающий шесть губерний, сформированных из бывших земель Великого княжества Литовского[127]127
  Название «Северо-западные губернии» встречается уже в указе о территориально-административных изменениях от 18 декабря 1842 года: Полное собрание законов Российской империи. Т. 17 (1842). Ч. 2. СПб., 1843. С. 229; Kulakauskas А. Kova už valstiečių sielas. Caro valdžia, Lietuvos visuomenė ir pradinis švietimas XIX a. viduryje. Kaunas: Vytauto Didžiojo universiteto leidykla, 2000. Р. 28. Однако этот термин мог пониматься как элементарная географическая локализация.


[Закрыть], и Юго-Западный край (три губернии Правобережной Украины). Эти названия, в сущности, не изменились до самого конца существования империи, несмотря на то что, как мы увидим далее, в конце XIX – начале XX века объем значения названия Северо-Западный край иногда сужался до трех «литовских» губерний.

Сначала властям империи не мешало и название Литва. Присоединенные к России губернии после первого раздела называли белорусскими, после третьего – литовскими. Непродолжительное время (1797–1802) территории, оказавшиеся под властью Романовых, были поделены на две губернии – Белорусскую и Литовскую[128]128
  После второго раздела была сформирована и Минская губерния.


[Закрыть]. Позже они были разделены на более мелкие территориально-административные единицы, но Литва пока присутствовала в названии губерний: Литовско-Виленская губерния и Литовско-Гродненская губерния (объединены в Виленское генерал-губернаторство) и Белорусско-Витебская и Белорусско-Могилевская (также объединенные в одно Белорусское генерал-губернаторство). То есть прослеживается преемственность традиций прошлых столетий – Москва отмечает дуализм земель Великого княжества Литовского и при этом признает его нерусское ядро.

В 1840 году указом царя было запрещено упоминать в названии губерний Литву и Белоруссию. Очевидно, этот шаг Николая I был связан с имевшим место в 1830-х годах началом развития по отношению к западным окраинам империи политики, нацеленной на символическое освоение территорий. В этот же период Самогитское епископство стало Тельшевским епископством (в 1847 году после подписания России и Святым престолом конкордата появляется двойное название епископства – Самогитское (Тельшевское)[129]129
  Prašmantaitė А. 1863 metų sukilimas ir Katalikų Bažnyčia Lietuvoje. Vilnius: LII leidykla, 2014. Р. 12.


[Закрыть]). Однако царский указ не равен запрету на упоминание названия Литва. Название Литва продолжает употребляться в российском дискурсе. Так, название Русская Литва не раз употребляется этнографической экспедицией, проходившей на этнических литовских землях во второй половине XIX века, и это название обозначает входившие в состав Российской империи этнические литовские земли[130]130
  АРГО. Ф. 1–1862. Оп. 1. Д. 26. Л. 286; этот термин также часто используется в текстах участника экспедиции Юлия Кузнецова.


[Закрыть]. Упоминание России в этом названии означает, что есть и другая Литва (населенная литовцами территория), входящая в состав другого государства (Пруссии). В начале XX века ковенское православное братство издавало газету «Литовская Русь»[131]131
  Этот термин использовался и раньше. Например, в 1860-х годах его использует помощник виленского генерал-губернатора Александр Львович Потапов. Создается впечатление, что в то время термин «Литовская Русь» используется А. Л. Потаповым как синоним других терминов – Литва или Северо-Западный край, при этом в том же документе говорится и о Литве и Белоруссии, в значении Северо-Западного края. См.: LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 80. D. 1. L. 11–13.


[Закрыть], способствуя росту популярности этого термина, значение которого по сути было тем же – этнические литовские земли, входившие в состав России[132]132
  По мнению редакции, название Литва может быть использовано не только потому, что существовало Литовское государство, но и потому, что на этой территории значительную часть населения составляют «литовцы и жмудины». «Литовская Русь» – большая часть Ковенской губернии, почти вся Сувалкская губерния и некоторые уезды Виленской и Гродненской губерний: Ковна, 31 декабря 1910 г. // Литовская Русь. 1911. № 1. С. 2. Ковенские губернские власти приказали учреждениям самоуправления городов и волостей в обязательном порядке оформить подписку на эту газету. См.: KRVA. F. 50. Ap. 1. B. 24334.


[Закрыть]. Также Литва сохранилась и в названиях некоторых учреждений: так, до конца существования империи действовало учрежденное в 1839 году Виленское и Литовское православное епископство. Правда, в этом случае отсутствовала какая бы то ни было опасность использования названия Литва в антиимперских целях. Представляется очевидным, что подобное изменение названий учреждений произошло с целью искоренения в публичном пространстве знаков нерусской (то есть литовской) государственности.

Одновременно из названий губерний исчезло и название Белоруссия. Как уже отмечалось, название Белоруссия служило прежде всего инструментом, позволявшим имперским властям обосновать русский характер части земель Великого княжества Литовского. Имеющаяся информация позволяет выдвинуть единственное предположение: упоминание Белоруссии было удалено из названий губерний с целью соблюдения последовательности решений (удаление части «Литва» из названия губерний повлекло за собой применение того же принципа и в случае белорусских губерний, несмотря на то что название Белоруссия не должно было вызывать у имперских властей отрицательных коннотаций). В то время как упоминание о Литве удалялось из названий учреждений, могущих напоминать о существовании Речи Посполитой, белорусская составляющая сохраняется в названии учебного округа (Белорусский учебный округ)[133]133
  В 1850 году вместо Белорусского учебного округа учрежден Виленский учебный округ.


[Закрыть]. Министр народного просвещения Сергей Семенович Уваров, принимая во внимание указ императора о названии губерний, предлагал переименовать и учебный округ – заменить «Белорусский» на «Виленский», но Николай I приказал отложить это решение[134]134
  РГИА. Ф. 733. Оп. 66. Д. 483.


[Закрыть].

Позже, до самого конца существования империи, имперские чиновники обычно называли литовскими территории, присоединенные к России после третьего раздела Речи Посполитой, то есть Виленскую, Ковенскую и Гродненскую губернии. Правда, начиная с середины XIX века в российском официальном дискурсе все больший вес приобретают этнические категории, и тогда литовскими иногда называют только Виленскую и Ковенскую губернии[135]135
  Там же. Ф. 940. Оп. 1. Д. 3. Л. 6–7.


[Закрыть]. Созданная в результате второго раздела Минская губерния иногда не примыкает ни к белорусской, ни к литовской группе, иногда ее включают в состав литовских губерний[136]136
  Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. IX. Ч. 2: Виленская губерния. СПб., 1848. С. 24.


[Закрыть], но со второй половины XIX века эта губерния все чаще осознается как белорусская.

Белорусские губернии (сначала две – Витебская и Могилевская, позже три – к группе добавляется Минская губерния) в некоторых случаях имели особый статус среди бывших земель Речи Посполитой. Уже упоминалось, что Российская империя заявляла о наличии исторических прав на присоединенные во время первого раздела территории; но вместе с тем здесь были важны и определенные политические расчеты. Еще в 1763 году военный министр Александр Иванович Чернышев предлагал присоединить к России земли Речи Посполитой, расположенные к востоку от Днепра и Даугавы. Интересно, что А. И. Чернышев выступал против более широкой российской экспансии, поскольку она потребовала бы переселения части населения из центра империи на новые территории; также на новые территории должны были бы быть передислоцированы войска, а налоги, собранные в центральной части империи, должны были пойти на нужды окраин, что привело бы к оскудению центра. В то же время небольшое расширение территории, по мнению министра, могло быть полезным, особенно если учитывать наличие на западе России «натуральных границ». Как мы знаем, в 1772 году Российская империя расширила свою территорию как раз до этих «натуральных границ»[137]137
  Раздел все же не следует считать равным предложению А. И. Чернышева, поскольку в этом случае трофеями пришлось делиться с другими государствами: LeDonne J. P. The Grand Strategy of the Russian Empire, 1650–1831. Oxford et al.: Oxford University Press, 2004. P. 31–32; Gajdučik V. N., Barelkowski M. Die Gouvernements Vicebsk und Mahilëǔ. S. 248.


[Закрыть].