Текст книги "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи"

В конце XVIII – первой половине XIX века белорусские губернии чаще всего попадали в группу польских губерний («от Польши присоединенных»), однако так было не всегда, и тогда эта группа губерний упоминалась отдельно как белорусские губернии, то есть приобретала статус русских или почти русских, как малорусские губернии. Не только использование названий говорит о том, что эти губернии не рассматривались на российской ментальной карте как интегральная часть бывшей территории Великого княжества Литовского, – император Александр I в 1811 году рассматривал план воссоздания находящейся под императорской властью Польши в границах бывших земель Речи Посполитой, за исключением Белоруссии[138]138
  Предполагалось, что граница будет идти по Даугаве, Березине и Днепру: Лукашевич А. М. Проекты восстановления Речи Посполитой и Великого княжества Литовского и их место в военно-стратегическом планировании Российской империи (1810–1812 гг.), http://www.museum.ru/museum/1812/Library/Lukashevich/index.html (просмотрено 14 мая 2021); Gajdučik V. N., Barelkowski M. Die Gouvernements Vicebsk und Mahilëǔ. S. 273.


[Закрыть]; в 1817 году было создано специальное военное подразделение, которое планировалось позднее включить в состав войска Королевства Польского, где служили жители Виленской, Гродненской, Минской, Подольской и Волынской губерний, но в эту часть не призывали жителей белорусских губерний[139]139
  Gajdučik V. N., Barelkowski M. Die Gouvernements Vicebsk und Mahilëǔ. S. 278.


[Закрыть]; состав учебных округов до середины XIX века постоянно менялся, но в течение достаточно продолжительного времени белорусские и литовские губернии относились к различным учебным округам[140]140
  Lukšienė M. Lietuvos švietimo istorijos bruožai XIX a. pirmojoje pusėje. P. 37, 200.


[Закрыть]; действие Литовского Статута в белорусских губерниях было упразднено раньше (в 1831 году), чем в литовских губерниях (в 1840 году)[141]141
  Долбилов М. Д., Миллер А. И. Западные окраины. С. 104.


[Закрыть]. Кроме того, и в известном письме Николая Михайловича Карамзина Александру I четко выделяется Белоруссия (наряду с Украиной), на которую Россия имеет особые права: «‹…› Белорусия, Волыния, Подолия, вместе с Галициею, были некогда коренным достоянием России»[142]142
  Карамзин Н. М. Мнение русского гражданина. http://dugward.ru/library/karamzin/karamzin_mnenie_russkogo_grajdanina.html (просмотрено 1 мая 2021).


[Закрыть]. В конце XIX – начале XX века белорусские губернии иногда не попадали под понятие «Северо-Западный край», что могло быть связано и с тем обстоятельством, что они больше не входили в юрисдикцию виленского генерал-губернатора.

Наряду со сменой географических названий отдельные имперские чиновники заботились и об исправлении «ополяченных» топонимов. Достаточно последовательные попытки чиновников в деле «возвращения» исконных названий просматриваются со второй половины XIX века. В 1868 году с инициативой замены польских топонимов русскими выступил виленский губернатор И. А. Шестаков, однако в конце века местные чиновники констатировали, что замена географических названий 1868 года была не вполне удачной «быть может, по той причине, что замена названий сделана была, во многих случаях, произвольно, а не на основании положительных исторических данных, каковыми представляются, относящиеся к помянутым местностям официальные акты и документы бывшего Литовского государства, писанные на русском языке»[143]143
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 2. Д. 396. Л. 5–6.


[Закрыть].

В 1893 году ведомство народного просвещения было озабочено тем, что в «народных школах» Виленской губернии пользуются картой, изданной фирмой Ильина, на которой «искони православно-русские исторические села и деревни прописаны с польскими окончаниями ‹…›»[144]144
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 2. Д. 396. Л. 1.


[Закрыть]. Фирма Ильина была готова исправить ошибки, поэтому чиновники Северо-Западного края бросились составлять списки «неправильных» названий. Должностные лица Гродненской губернии вообще не нашли полонизированных русских топонимов. Несколько случаев полонизации удалось найти в Ковенской губернии. Ковенский губернатор констатировал, что русские географические названия могут иметь место только в части Новоалександровского (Зарасайского) уезда, где живут белорусы, в то время как в оставшейся части губернии, «как то установлено исторической наукой», исстари живут литовцы, которые близки славянам, но все же не составляют с ними одной этнографической группы, поэтому аутентичные названия здесь «несомненно происходят из языка литовского» и эти названия могут быть восстановлены на основе народного говора и исторических документов[145]145
  LVIA. F. 378. BS. 1894 m. B. 382. L. 6. В 1880-х годах восстановлением исконных литовских названий был озабочен и обрусевший латыш Иван Спрогис: Спрогис И. Исторический словарь древней Жомойтской земли, XVI столетия. Вильна, 1888. C. V.


[Закрыть]. Из нескольких рассмотренных ковенским губернатором случаев было особо выделено название центра губернии. Губернатор распорядился позаботиться о том, чтобы всем было выслано указание в обязательном порядке называть город Ковна вопреки распространенному названию Ковно, поскольку в старину литовцы называли этот город Kauna; кроме того, это название города встречается и в изданных Виленской археографической комиссией сборниках исторических документов.

Информацию о Виленской губернии было поручено подготовить именно Виленской археографической комиссии. Комиссия пришла к выводу, что в девяти из десяти случаев образование русской формы возможно только путем изменения польского окончания на русское, поскольку в старину этих населенных пунктов не существовало и названия они получили только в конце XVIII – начале XIX века; кроме того, некоторые польские названия надо не исправлять, а просто переводить на русский язык; и лишь в 10 процентах случаев имеется возможность опираться на исторические источники. При этом чиновники утверждали, что такие изменения приживутся только в том случае, если будет издан отдельный высочайший указ[146]146
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 2. Д. 396; LVIA. F. 378. BS. 1894 m. B. 382.


[Закрыть].

Эта проблема для имперских чиновников не потеряла актуальности и в начале XX века. В 1903 году в Санкт-Петербурге были озабочены тем, что все еще встречаются случаи употребления официальными учреждениями, например Министерством путей сообщения, польского варианта названия столицы Северо-Западного края, исконно русского города: Вильно, а не Вильна[147]147
  РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 1094. Л. 17. Министр дал указание использовать только русское название города.


[Закрыть]. При этом в начале XX века польский вариант Вильно в официальных и полуофициальных документах, написанных на русском языке, используется гораздо реже, чем в первой половине XIX века, когда вариант Вильно доминировал. Так, в документации учебного округа Вильна начинает доминировать в 1860–1870-х годах[148]148
  В данном случае мы опираемся на материалы, собранные Ольгой Мастяницей.


[Закрыть]. На изданных в Российской империи картах до 1870-х годов обычно писалось Вильно[149]149
  Например: Оболенский А. Атлас Российской империи, приспособленный к географическим учебникам в гимназиях и уездных училищах. СПб., 1849; Риттих А. Ф. Атлас народонаселения Западно-Русского края по исповеданиям: составлен при Министерстве внутренних дел в Канцелярии заведующего устройством православных церквей в западных губерниях. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1864; Подробный атлас Российской империи с планами главных городов. 70 карт. СПб.: Издание картографического заведения А. Ильина, 1876.


[Закрыть], и только позже начинает преобладать вариант Вильна[150]150
  Например, на карте А. Ф. Риттиха 1874 года: Этнографическая карта Европейской России. Составил по поручению Императорского Русского Географического Общества действительный член оного А. Ф. Риттих под наблюдением специальной комиссии из Вице-председателя ИРГО П. П. Семенова и членов: А. И. Артемьева, Е. Г. Вейденбаума, М. И. Венюкова, А. А. Куника, П. И. Лерзе, Л. Н. Майкова, В. Н. Майкова и Н. В. Христиани. СПб.: Картографическое заведение А. А. Ильина, 1875.


[Закрыть].

И даже перед началом Первой мировой войны имперские власти среди важнейших мер противостояния польскому влиянию особое место отводят борьбе с польскими топонимами и названиями улиц, вывесками и другими случаями употребления польского языка в публичном пространстве[151]151
  РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 172. Л. 35; Там же. Д. 167. Л. 51.


[Закрыть]. С началом Первой мировой войны в контексте антигерманской кампании в Санкт-Петербурге возникает идея замены немецких названий русскими, однако виленский, гродненский и сувалкский губернаторы не находят названий, нуждающихся в замене[152]152
  Там же. Ф. 1288. Оп. 5. 1914 год. Д. 83.


[Закрыть].

Таким образом, в 1830-х годах происходит перелом, во время которого правящая элита империи меняет географические названия на бывших землях Речи Посполитой, в том числе и в Великом княжестве Литовском. Именно тогда имперские власти инициировали и создание исторической концепции, призванной доказать права России на эти земли.

Глава 2
Формирование концепции западной Руси

Из четырех выделяемых историком Александром Ильичом Филюшкиным российских дискурсов Великого княжества Литовского – агрессивности, исторической обреченности, необходимости завоевания, «правильной Руси» (то есть трактовки его как государства, выбравшего более правильный путь развития в сравнении с Московской Русью)[153]153
  Филюшкин А. И. «Другая Русь» в русской историографии // Lietuvos Didžiosios Kunigaikštijos tradicija ir paveldo «dalybos» / Sud. A. Bumblauskas, Š. Liekis, G. Potašenko. Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 2008. P. 93–113.


[Закрыть] – только последний не встречается в российском дискурсе XIX века. Все остальные, хотя и с разной степенью интенсивности, проявляются и в работах русских историков XIX века, и в официальных документах; кроме того, достаточно часто встречается и сочетание этих дискурсов.

Дискурс обреченности трактовал Великое княжество Литовское как историческое недоразумение, слабое государство. Как мы уже упоминали, в опубликованных в контексте второго раздела Польши документах, оправдывающих аннексию, указывается, что Российская империя была вынуждена присоединить принадлежавшие ей когда-то земли по причине распространившихся в этих землях анархии и просочившихся из Франции безбожных идей, отсутствия покоя и порядка[154]154
  Хронологический указатель. C. 151, 152. Схожая аргументация появляется и после III раздела. Такая риторика характерна и для международных договоров, на основании которых проводился раздел Речи Посполитой: Lenkijos-Lietuvos valstybės padaijimų dokumentai. 1 dalis: Sankt Peterburgo konvencijos / Sud. R. Šmigelskytė-Stukienė. Vilnius: Versus Aureus, 2008. P. 16, 36, 129, 130, 147, 154, 179, 229, 240, 241, 259.


[Закрыть]. Эта концепция достаточно часто встречается и в российской историографии второй половины XIX века:

Несмотря, однако, на видимое внешнее могущество, на обширную и многолюдную территорию, вошедшую в его состав, на энергию господствовавшего племени и на старую культуру племени подчиненного, великое княжество Литовское также быстро ослабевает и разрушается, как быстро возникло. Внутреннее бессилие поражает этот, по-видимому, могучий политический организм; едва он успел сложиться, он ищет уже посторонней точки опоры, подчиняется влиянию соседнего государства… Литовское княжество замирает, укладываясь в бытовые и общественные формы, выработанные на совершенно чуждых ему началах…[155]155
  Цитируется по: Филюшкин А. И. «Другая Русь». P. 101.


[Закрыть]

Дискурс об агрессивности подчеркивал притеснения, которые в Великом княжестве Литовском испытывало русское население. В действительности этот дискурс был в большей степени антипольским, нежели антилитовским, поскольку все несчастья связывались с поляками (ополячившимся дворянством) или с польским влиянием. Истоки таких интерпретаций мы находим в документах, появившихся в контексте второго раздела[156]156
  Хронологический указатель. C. 152.


[Закрыть]. Особенно интенсивно эта интерпретация развивалась после восстания 1863–1864 годов, когда имперским чиновникам было необходимо оправдать агрессивную дискриминационную политику, направленную против «лиц польского происхождения». Именно в таком контексте виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев и инициировал конкурс на написание нового учебника истории Западного края. В этом учебнике основное внимание должно было быть сосредоточено

на судьбе русской народности в Северо-Западном крае, на усилиях ее отстоять от притязаний Польско-Католической пропаганды свою Православную веру, свой язык и коренные русские народные обычаи, – на неуклонной борьбе с польским шляхетством, навязывающим здешнему народу чуждые ему нравы, – на замечательных в летописях здешнего края личностях в среде православного населения, которые всеми силами противостояли гнету и насильственным действиям Польско-Католической пропаганды, и наконец должны были пасть как мученики за Веру и Русское слово под одолевшею их силою и влиянием пришлой польской партии, захватившей в свои руки все артерии жизни и умственного развития здешнего народа[157]157
  LVIA. F. 378. BS. 1864 m. B. 1672. L. 1–2.


[Закрыть].

Этот, как пишет А. И. Филюшкин, translatio servilium характерен и для известных авторитетов русской академической археографии конца XIX – начала XX века, посвященной истории Великого княжества Литовского, Матвею Кузмичу Любавскому, Митрофану Викторовичу Довнар-Запольскому и другим[158]158
  Филюшкин А. И. «Другая Русь». P. 98–99.


[Закрыть]. Третий нарратив обосновывает исторические права России на территорию Великого княжества Литовского. Поскольку он является наиболее важным для рассматриваемой нами темы, мы детально проследим его возникновение в 1830-х годах.

До 1830-х годов писавшие о Великом княжестве Литовском российские историки Михаил Михайлович Щербатов и Н. М. Карамзин рассматривали его как соседнее государство, которое долгое время удерживало в своем составе захваченные русские земли[159]159
  Błachowska K. Wiele Historii Jednego państwa. Obraz dziejów Wielkiego Księstwa Litewskiego do 1569 roku w ujęciu historików polskich, rosyjskich, ukraińskich, litewskich i białoruskich w XIX wieku. Warszawa: Wydawnictwo Neriton, 2009. S. 52–71.


[Закрыть]. Восстание 1830–1831 годов, которое в российском дискурсе того времени называли в том числе и революцией, заставило правящую и интеллектуальную элиту искать новые формы легитимации разделов Речи Посполитой.

В 1831 году Осип Иванович Сенковский, родившийся в Литве и работавший цензором в Санкт-Петербурге, сначала в газете Tygodnik Peterburgski[160]160
  Dzieje Społeczne // Tygodnik Peterburski. 1831. Nr. 24. S. 170–172; Nr. 25. S. 177–178.


[Закрыть] и позже в отдельной книге[161]161
  [Сенковский О. И.] Несколько замечаний на последнюю польскую революцию. СПб., 1831. Автор этой публикации не указан, однако именно О. И. Сенковский значится как автор в каталоге Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, кроме того, изложенная в публикации концепция содержится в более поздних текстах О. И. Сенковского (например, в цитируемом тексте, написанном в 1835 году, в рецензии на книгу Н. Г. Устрялова о месте ВкЛ в истории России и об изданном в Вильне в 1843 году сборнике документов: Библиотека для чтения. 1839. Т. 33. С. 1–30; Библиотека для чтения. 1843. Т. 60. С. 29–39). Интересно и то, что именно О. И. Сенковский был цензором газеты Tygodnik Peterburgski.


[Закрыть], опубликованной на нескольких языках (а позже перепечатанной и в издававшейся в Вильне газете Kuryer Litewski[162]162
  Wiadomości Krajowe // Kuryer Litewski. 1831. Nr. 60, 64, 65; Kulakauskas A. Kova už valstiečių sielas. P. 28.


[Закрыть]), начал рекламировать концепцию, согласно которой Великое княжество Литовское также объявлялось русским государством[163]163
  О. И. Сенковский утверждал, что эти идеи он впервые озвучил публично во время лекции, которую читал на французском языке в Санкт-Петербургском университете в 1826 году: Библиотека для чтения. 1839. T. 33. C. 27; Библиотека для чтения. 1843. T. 60. C. 25.


[Закрыть]: в XIV веке существовали «мир Европейский и мир Славяно-Русский, или, лучше сказать, Руссо-Монгольский», и разделявшая эти два мира граница проходила по Неману и Бугу. Самой сильной частью славяно-русского мира того времени была Литва, которая «состояла почти из одних областей Славяно-Русских». В этом государстве были те же, что и в других славяно-русских землях, обычаи, правила политики, тот же язык, религия. В состав этого государства входила и этническая Литва (земли которой «едва составляют семь или восемь Округов нынешней Виленской губернии»), однако, как позже писал Сенковский, литовцы в этом государстве напоминали лишь «каплю воды в море», столица была основана на славяно-русских землях и, возможно, даже династия происходила от Рюриковичей[164]164
  [Сенковский О. И.] Несколько замечаний. C. 60–61; Собрание сочинений Сенковскаго (барона Брамбеуса). T. 6. СПб., 1859. C. 46–48 (текст подготовлен в 1835 году). Столицы этого государства – Вильна, Троки, Гродно – были «на Русской земле»: Библиотека для чтения. 1843. T. 60. C. 27.


[Закрыть]. Литва как наиболее сильное русское государство имела все возможности утвердиться в славяно-русском мире, однако допустила роковую ошибку, объединившись с Польшей[165]165
  Собрание сочинений Сенковскаго (барона Брамбеуса). Т. 6. СПб., 1859. С. 53.


[Закрыть].

В то время концепция в российском дискурсе не прижилась. Причиной могло стать прежде всего то обстоятельство, что часть правящей российской элиты, в том числе министр народного просвещения С. С. Уваров, не доверяла «поляку» О. И. Сенковскому[166]166
  Никитенко А. В. Записки и дневник: В 3 т. Т. 1. М.: Захаров, 2005. http://www.imwerden.info/belousenko/books/memoirs/nikitenko_dnevnik_1.htm (просмотрено 11 октября 2015); Ambroziak D. «Każdy baron ma swoją fantazję». Józef Sękowski: Polak z pochodzenia, Rosjanin z wyboru. Opole: Uniwersytet Opolski, 2007. S. 11, 45.


[Закрыть]. Тем не менее вскоре эта идея в Российской империи стала официальной и обязательной, и инициативу взял в свои руки тот же Уваров.

Приняв решение о написании нового учебника истории, Уваров сначала доверил эту задачу своему личному другу Михаилу Петровичу Погодину, но рукопись Погодина по многим причинам оказалась более технического, чем идеологического, характера и министру не подошла[167]167
  Saunders D. Historians and Concepts of Nationality in Early Nineteenth-Century Russia // Slavonic and East European Review. 1982. Vol. 60. № 1. P. 44–62; Staliūnas D. Imperial Nationality Policy and the Rusian version of the History of the Grand Duchy of Lithuania in the Mid-neniteenth Century // Central Europe. 2010. Vol. 8. Nr. 2. P. 146–157.


[Закрыть]. Тогда было решено объявить конкурс на написание учебника. Уваров решил сразу объяснить, каким должен быть новый учебник. Прежде всего история должна быть «прагматичной», кроме того, она должна соответствовать принципу «православие, самодержавие, народность». Эта триада была необходима министру как ответ на новый принцип народности, популярный в то время в Западной Европе. Православие и самодержавие для С. С. Уварова – институты, отражающие самобытное развитие России, а народность – это идея, воплощенная в истории именно в упоминаемых в триаде институтах – в православии и народности[168]168
  Зорин A. Л. Кормя двухглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 337–374.


[Закрыть]. Эту концепцию мы видим и в условиях объявленного конкурса. Уваров хотел, чтобы в новой версии истории России не только была показана важность православия для русского народа, гармоничные отношения православия с мирской властью, но и последовательно представлена роль самодержавия и народности в прошлом. Вместе с тем должна была быть показана и историческая общность русских земель: споры и борьба удельных князей во время междоусобицы – лишь «семейный спор князей одного дома»; «мысль о единстве государственном не исчезла и впоследствии по завоевании правого берега Днепра литовцами, ни в восточной, ни в западной России»; «только случайное обстоятельство мешало соединению обеих частей» в XVI и XVII веках; Польша, не имевшая иного выхода и «примкнувшая к Западной России», должна была неизбежно войти в состав Российской империи. Следовательно, российская история должна охватывать прошлое обеих русских земель. Конечно, «Восточная Россия» шла по правильному пути: «Когда в восточной России все принимает лучший, благоустроенный вид, в особенности под Державою дома Романовых, в западной и Польше все падает, разрушается среди ужасов безначалия и фанатизма»[169]169
  РГИА. Ф. 733. Оп. 66. Д. 172. Л. 32–36.


[Закрыть].

Победителем конкурса стал Николай Герасимович Устрялов, и в 1836 году первый том его истории с согласия императора как временное пособие начинает использоваться в средних школах[170]170
  Там же. Л. 85–87, 90–91.


[Закрыть]. В написанной Устряловым истории Великое княжество Литовское по своему государственному устройству, конфессиональному и этническому составу предстает таким же русским государством, как и Московское княжество, с той разницей, что в создании Великого княжества Литовского принимал участие и немногочисленный литовский народ[171]171
  Устрялов Н. Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836. С. 42; Он же. Русская история. Издание второе, исправленное. Ч. 1. СПб., 1839. С. 15; Он же. Исследование вопроса, какое место в русской истории должно занимать Великое Княжество Литовское. СПб., 1839. С. 34.


[Закрыть] и территориальное соперничество Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского всего лишь «семейный спор» о том, какая династия победит. Литовские князья переняли русскую культуру, принадлежали к Восточной христианской (православной) церкви и для русских были своими[172]172
  Устрялов Н. Г. О системе. С. 64–68; Он же. Исследование вопроса. С. 17; Он же. Русская история. С. 279–280.


[Закрыть]. Поэтому неудивительно, что все время существовала идея объединения двух русских государств[173]173
  Устрялов Н. Г. Исследование вопроса. С. 14, 20.


[Закрыть], и осуществление этой идеи задерживала только «случайность», то есть уния с Польшей, которая была нужна последней гораздо больше, чем Литве[174]174
  Устрялов Н. Г. О системе. С. 43, 74.


[Закрыть]. Не забыл Устрялов и о втором условии конкурса и поэтому постоянно подчеркивал, что преемственность в русской истории обеспечивали православие и самодержавие[175]175
  Устрялов Н. Г. Русская история. С. 19–20.


[Закрыть]. То есть мы видим, что в работах Устрялова прослеживаются не только идеи, но и риторика Уварова[176]176
  В воспоминаниях Н. Г. Устрялов писал, что именно он подготовил условия конкурса: Воспоминания о моей жизни // Древняя и новая Россия. 1880, август. С. 626. Если это было именно так, то историк не перенимал риторику министра народного просвещения, но просто писал своими словами.


[Закрыть].

В своих публикациях Н. Г. Устрялов определяет и этническую русскую территорию – это Россия, которая сформировалась под правлением династии Рюриковичей. На Западе граница России – Карпаты, Брест, Гродно, Динабург (Даугавпилс)[177]177
  Устрялов Н. Г. Исследование вопроса. С. 13–14.


[Закрыть], при этом литовцев историк локализует в границах современных ему Виленской и Ковенской губерний. Литовцы составляют всего лишь 1/12 жителей Великого княжества Литовского, остальная часть – русские[178]178
  Устрялов Н. Г. Русская история. С. 193. Описание не было точным. Устрялов указал, что литовцы проживают в Виленской губернии, а жемайтийцы – в Тельшевском, Шавельском и Россиенском уездах Ковенской губернии, и забыл указать, что в оставшейся части Ковенской губернии тоже проживают литовцы.


[Закрыть]. То есть Устрялов знал о существовании этнического литовского ареала, однако Великое княжество Литовское называется Литовской Русью (или Западной Русью).

Такие названия Великого княжества Литовского – Литовская Русь, Западная Россия, Литовско-русское государство – были характерны и для последующих менее идеологизированных работ историков, например для публикаций М. К. Любавского[179]179
  Любавский М. К. Областное деление и местное управление Литовско-русского государства ко времени издания первого Литовского статута. М., 1892.


[Закрыть]. В его работах мы видим попытки идентификации не этнических ареалов, но «политико-географических» регионов. Любавский к Собственной Литве относил Виленское, Трокское, Городенское и Новогрудское княжества[180]180
  Там же. С. 1–12.


[Закрыть]. Это ядро государства, доминировавшее в Великом княжестве Литовском, однако элита этого ядра – «военнослужилый класс» литовского происхождения, «обрусевший благодаря своему племенному и культурному сближению с русскою народностью»[181]181
  Там же. С. 7.


[Закрыть].

Сначала имперские власти не пытались навязывать исторические интерпретации С. С. Уварова – Н. Г. Устрялова польскоязычной исторической литературе[182]182
  Medišauskienė Z. Rusijos cenzūra Lietuvoje XIX a. viduryje. Kaunas: VDU, 1998. P. 177–183.


[Закрыть], и иногда публиковались инициированные имперскими властями исторические работы, которые совершенно не опирались на работы Н. Г. Устрялова[183]183
  При комитете статистики Виленской губернии была создана комиссия, которая отбирала документы из архива Главного трибунала Великого княжества Литовского. В этой комиссии работал историк Теодор Нарбут, написанная им история Литвы и была основным источником этого сборника документов (см. ниже). В начале книги опубликован текст о литовской истории, тесных связях литовцев и русских, большом влиянии православия в Великом княжестве Литовском до Кревской унии, однако на работы Н. Г. Устрялова автор не опирался. Собрание Древних грамот и актов городов: Вильны, Ковна, Трок, православных монастырей, церквей, и по разным предметам. Ч. 1. Вильно, 1843.


[Закрыть], однако со временем его концепция закрепилась в российском дискурсе и стала канонической[184]184
  Иной позиции придерживался один из самых известных русских историков XIX века Сергей Михайлович Соловьев, для которого Великое княжество Литовское было чужим, не русским, государством: Błachowska K. Wiele Historii Jednego państwa. S. 189–210.


[Закрыть]. М. Д. Долбилов отмечает различия между исторической интерпретацией Устрялова и исторической интерпретацией профессора Санкт-Петербургской православной духовной академии Михаила Осиповича Кояловича: первый фокусирует внимание на князьях и династических связях, в то время как второму более интересен народ, важный для современного ему понятия этноса. М. О. Коялович описывает народ с помощью социальных и географических критериев, но не этнографических[185]185
  Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера. С. 204–209.


[Закрыть].

Кроме того, иногда – например, во время реорганизации по указанию М. Н. Муравьева Виленского музея древностей – возникали дискуссии, какой из периодов истории Великого княжества Литовского можно считать русским и когда усиливается польское влияние – в 1385 году (Кревская уния) или в 1569 году (Люблинская уния)[186]186
  Staliūnas D. Imperial Nationality Policy. P. 154–155.


[Закрыть], однако основная идея о русском характере Великого княжества Литовского в российском дискурсе не ставилась под сомнение. Этот тезис должны были подтверждать и этническая статистика, и этногеографические исследования.

Глава 3
Этнографические аргументы

Уже упоминалось, что в конце XVIII века в риторике имперских властей появляются исторические и этнические аргументы, призванные обосновать легитимность присоединения к империи новых земель. Однако в то время такая аргументация еще не является превалирующей. Этнический аргумент в пользу политической легитимности будет использован позднее. Интерес к этническому составу присоединенных земель, как и к этническому составу других частей империи, был вызван не только политической конъюнктурой, особенно в первой половине XIX века[187]187
  Сбор информации об этническом составе жителей уже был предметом исследований. Целью работы В. Мяркиса было установление степени достоверности этих данных (Merkys V. Tautiniai santykiai Vilniaus vyskupijoje 1798–1918 m. Vilnius: Versus Aureus, 2006. P. 31–126), других исследователей в большей степени интересовала смена критериев (Sirutavičius V. Tautiškumo kriterijai multietninių visuomenių statistikoje. XIX a. vidurio Lietuvos pavyzdys // Lietuvos istorijos metraštis. 1998 metai. Vilnius, 1999. P. 74–85; Staliūnas D. National Census in the Service of the Russian Empire. The Western Borderlands in the Mid-Nineteenth Century. 1830–1870 // Defining Self. Essays on Emergent Identities in Russia. Seventeenth to Nineteenth Centuries / Ed. M. Branch. Helsinki: Finnish Literature Society. P. 435–448). В. Пятронис детально проанализировал этнографические карты: Petronis V. Constructing Lithuania: Ethnic Mapping in Tsarist Russia, ca. 1800–1914. Stockholm, 2007.


[Закрыть]. До середины века государственные учреждения практически не интересовались этническим составом жителей. В предоставленной в 1837–1840 годах чиновниками низших рангов комитету статистики Виленской губернии информации об отдельных населенных пунктах указывалось, что «жители по племенам и вере разны: большею частью христиане и евреи»[188]188
  LVIA. F. 388. Ap. 1. B. 24. L. 2, 11; ten pat. B. 38. L. 25, 31.


[Закрыть]. Но и в тех случаях, когда в комитет статистики попадала более точная информация об этническом составе населения, критерии ее сбора и обработки сильно отличались от критериев, используемых наукой того времени: литовцами в таких документах считались католики, униаты и «новые православные» (то есть бывшие униаты), а поляками – только те, кто родился в Царстве Польском[189]189
  LVIA. F. 388. Ap. 1. B. 17. L. 6, 37; B. 38. L. 27, 46, 48–49, 51, 54, 57–58, 59, 64; ten pat. B. 48. L. 44–45.


[Закрыть].

Статистические и географические описания империи также дают неполные и часто очень неточные данные об этническом составе жителей. Так, в составленном Карлом Федоровичем Германом статистическом описании Российской империи все жители бывшего Великого княжества Литовского и Правобережной Украины называются поляками[190]190
  Герман К. Ф. Статистические исследования относительно Российской империи. Ч. I: О народонаселении. СПб., 1819. С. 65–71.


[Закрыть], поскольку экспертам в области статистики национальности важны лишь тогда, «когда они могут иметь значительное влияние на благосостояние государства»[191]191
  Там же. С. 62.


[Закрыть]. Автор множества книг и учебников по географии Евдоким Филипович Зябловский в общих чертах описывает населенную литовцами территорию: «Литва находится в Виленской, Гродненской, Минской губерниях и во всех местах бывшего Герцогства Литовского»[192]192
  Зябловский Е. Ф. Краткое землеописание Российского государства в нынешнем его состоянии для пользы учащихся. СПб., 1807. С. 47. В книгах, изданных позже, называются и другие губернии, но это не устраняет путаницы. Правда, в издании 1842 года литовцы (и латыши) исчезают: Зябловский Е. Ф. Российская статистика. Ч. I. Издание второе. СПб., 1842. В отличие от более поздней традиции Е. Ф. Зябловский называет и литовцев, и латышей латышами; правда, в издании 1815 года о литовском и латышском языках автор пишет как о литовском языке: Зябловский Е. Ф. Статистическое описание Российской империи в нынешнем ее состоянии и с общим обозрением Европы в статистическом виде. СПб., 1815. С. 148.


[Закрыть].

Первым ученым, предпринявшим значимую для имперского дискурса научную попытку не только выяснить, кто такие литовцы и где они живут, но и нанести населенную литовцами территорию на карту, может считаться Павел Йозеф Шафарик (Pavel Josef Šafařík), работавший в империи Габсбургов, но поддерживавший связи со многими российскими учеными[193]193
  Сведения о западных окраинах Российской империи он получал от литовского общественного деятеля Дионизаса Пошки (Dionizas Poška), а также от одного из крупнейших специалистов в области этнографии того времени Петра Ивановича Кёппена.


[Закрыть]. Важно то, что работы Шафарика, посвященные славянской этнографии, сразу после публикации переводились на русский язык. Они стали отправной точной многих публикаций (в том числе и карт), посвященных славянам и литовцам.

Важнейшим критерием этнической принадлежности П. Й. Шафарик считал язык и к литовцам относил все те группы, которые мы сегодня называем балтами (в эту группу попадают и латыши). Литовцев он считал более близкими славянам, чем какая бы то ни было другая этническая группа. В своем известном труде Slovanský nàrodopis (1842) П. Й. Шафарик обозначил территории проживания литовцев и латышей[194]194
  Изображение Литвы см.: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 179.


[Закрыть]. Литовцев он локализовал практически по всей территории Виленской губернии (белорусское доминирование он видел только в трех восточных и юго-восточных уездах (Братславском, Завилейском и Ошмянском), в северной части Гродненской губернии, то есть в Лидском и Гродненском уездах, в северной части Августовской губернии (Мариямпольском, Кальварийском и Сейнском уездах до Сейн и Сувалок) и в значительной части Восточной Пруссии)[195]195
  Шафарик П. Й. Славянское народописание. М., 1843. С. 105–106; Шафарик П. Й. Славянские древности. Т. I. Кн. II. М., 1847. C. 276–281. О влиянии установленной Шафариком территории проживания литовцев в Восточной Пруссии на более поздний немецкоязычный дискурс см.: Safronovas V. The Creation of National Spaces in a Pluricultural Region. The Case of Prussian Lithuania. Boston: Academic Studies Press, 2016. P. 80–81.


[Закрыть].

В Российской империи территория проживания литовцев впервые была нанесена на карту в 1848 году в «Этнографическом атласе Европейской России»[196]196
  См. фрагмент атласа с изображением территории расселения литовцев: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 189.


[Закрыть], изданном поддерживавшим связи с П. Й. Шафариком Петром Ивановичем Кёппеном, и следующим изданием стала «Этнографическая карта Европейской России»[197]197
  http://dacoromania.net/sites/default/files/maps/Koeppen-Ethnic_map.jpg (просмотрено 2 июня 2021).


[Закрыть] (1851). Несмотря на то что подходы П. Й. Шафарика и П. И. Кёппена схожи (П. И. Кёппен также основным идентификатором этнической группы считал язык и относил к литовцам и латышей), многолетние исследования П. И. Кёппена привели к совершенно иным результатам; кроме того, со временем претерпела изменения интерпретация П. И. Кёппена, изложенная в первой публикации о литовцах (1827).

В 1827 году П. И. Кёппен считал, что «племя литовское», славянское по происхождению[198]198
  Литовцев считал славянами и М. В. Ломоносов: Slezkin Yu. Naturalists versus Nations: Eighteenth-Century Russian Scholars Confront Ethnic Diversity // Representations. 1994. № 47. P. 189.


[Закрыть] и лишь позже смешавшееся с другими племенами, состоит из трех частей одного таксономического уровня: латышей, прусских литовцев и литовцев (и «жмуди»), проживающих в Российской империи[199]199
  Кёппен П. И. О происхождении, языке и литературе Литовских народов. СПб., 1827. С. 3.


[Закрыть]. Через несколько десятилетий он отказался от идеи «самостоятельности» прусских литовцев и стал вычленять в «литовском племени» (Der litauische Volksstamm) две группы – литовцев и латышей, особо выделяя в первой группе Schemaiter («жмудь», жемайтицы), к которым относил и литовцев, живших в Царстве Польском[200]200
  Köppen P. Der litauische Volksstamm. Ausbreitung und Stärke desselben in der Mitte des XIX. Jahrhunderts // Bulletin de la classe historico-philologique de L’ Académie Impériale des Sciences de Saint-Pétersbourg. 1851. T. VIII. № 18–19. P. 274.


[Закрыть].

Значительно отличалась в интерпретации П. И. Кёппена и площадь территории проживания литовцев. Поскольку П. Й. Шафарик, как мы уже говорили, получил информацию в том числе и от П. И. Кёппена, неудивительно, что описанная П. И. Кёппеном в 1827 году территория проживания литовцев в принципе совпадает с той, которую приводит в своем труде П. И. Шафарик[201]201
  [Кёппен П. И.] О происхождении, языке и литературе литовских народов. СПб., 1827. С. 94–96. Следует отметить, что упомянуты и некоторые территории других губерний, где имелись населенные пункты, жители которых говорили по-литовски.


[Закрыть]. Однако через несколько десятилетий П. И. Кёппен как территорию проживания литовцев указывает гораздо меньший ареал[202]202
  Разграничение литовцев и латышей было достаточно стабильным и проходило по административной границе, разделяющей Виленскую (позже – Ковенскую) и Курляндскую губернии (линия, разграничивавшая литовцев и латышей, была гораздо ýже линии, разделявшей литовцев (и латышей) и славян, что также указывало на родство литовцев и латышей). Поскольку этнографическая карта охватывала только Российскую империю, прусские литовцы в данном случае локализованы не были.


[Закрыть]: если сначала восточная граница с севера на юг идет почти так же, как в работе П. Й. Шафарика, то за Свенцянами площадь проживания литовцев уже значительно меньше – к славянскому ареалу отнесены Вильна и Ошмяны[203]203
  http://dacoromania.net/sites/default/files/maps/Koeppen-Ethnic_map.jpg.


[Закрыть].

П. И. Кёппен корректировал свое представление о литовцах, поскольку в течение нескольких десятилетий ему удалось получить информацию не только у интеллигенции Северо-Западного края, но и в различных государственных учреждениях, а также в Российской академии наук. Ученого прежде всего интересовало научное знание, и прямых политических мотивов уменьшения ареала проживания литовцев у него, скорее всего, не было. И все же сбор этнографических сведений даже в академическом дискурсе не следует рассматривать как абсолютно не связанный с политической сферой. П. И. Кёппен был одним из основателей Русского географического общества (основано в 1845 году, с 1849 года – Императорское Русское географическое общество; далее – ИРГО). Это общество не следует рассматривать как чисто научное учреждение, назначение которого совершенно отлично от определенных государственных учреждений. Как уже не раз упоминалось в исторической литературе, внутреннюю борьбу ИРГО выиграла не немецкая, а русская фракция, которая стремилась направить деятельность общества на проведение исследований, необходимых для решения практических задач, стоявших перед империей. В центре внимания русской фракции, связанной прежде всего с Николаем Ивановичем Надеждиным, сначала были восточные славяне (в терминах того времени – русские), позже в фокус попали и другие подданные империи. Важно то, что подход, использовавшийся для исследования русского народа, позже был перенесен и на исследования других этнических групп. В работе ИРГО преобладала дескриптивная практика: подчеркивалась уникальность конкретной этнической группы, этнические группы редко сравнивались между собой, ученые избегали обобщений оценочного характера[204]204
  Knight N. Science, Empire, and Nationality. Ethnography in the Russian Geographical Society, 1845–1855 // Imperial Russia: New Histories for the Empire / Eds. Burbank and D. Ransel. Bloomington, IN: Indiana UP, 1998. P. 108–141; Idem. Seeking the Self in the Other. Ethnographic Studies of non-Russians in the Russian Geographical Society, 1845–1860 // Defining Self. Essays on emergent identities in Russia. Seventeenth to Nineteenth Centuries / Ed. M. Branch. Helsinki: Finnish Society, 2009. P. 117–138.


[Закрыть]. Таким образом, в формирующейся в середине XIX века практике российских этнографических исследований было запрограммировано достаточно толерантное отношение к разным этническим группам.

Именно в издании ИРГО в 1861 году была опубликована статья М. О. Лебедкина, в которой четко прослеживалась идеологическая позиция автора[205]205
  Лебедкин М. О. О племенном составе народонаселения Западного края российской империи // Записки Императорского русского географического общества. 1861. Кн. 3. С. 131–160. М. О. Лебедкин, как и многие исследователи, работавшие позже, пользовался данными анкеты, составленной П. И. Кёппеном для приходских священников различных конфессий в 1856–1857 годах: Medišauskienė Z. Laikas-Erdvė-žmogus. P. 103.


[Закрыть]. Описывая прошлое Литвы, Лебедкин полностью следовал схеме Н. Г. Устрялова, трактовавшего Великое княжество Литовское как Западную Русь, которую абсолютно правомочно в XVIII веке вернула Екатерина II, кроме того, в тексте подчеркивалось, что только славяне и литовцы являются коренными жителями этой территории, все остальные (прежде всего – поляки) – пришлые, и большинство жителей края составляют русские. И все же, несмотря на такую интерпретацию истории края, в статье приводятся неожиданные данные этнической статистики. Лебедкин пишет о гораздо большем по сравнению с данными, опубликованными в том же 1851 году П. И. Кёппеном, числе литовцев[206]206
  Как и другие исследователи, М. О. Лебедкин относил латышей и литовцев к одной этнической группе.


[Закрыть]. Согласно М. О. Лебедкину, Виленская губерния, за исключением Вилейского и Дисненского уездов, является ареалом доминирования литовцев, поскольку их здесь насчитывается гораздо больше, чем восточных славян (почти 419 тысяч литовцев и менее 162 тысяч славян)[207]207
  М. О. Лебедкин и в Гродненской губернии обнаружил более 46 тысяч литовцев (значительная часть которых были православными).


[Закрыть]. Следует отметить, что использование М. О. Лебедкиным обычных для этнографии и статистики того времени критериев, то есть прежде всего языка, равно как и использование наиболее часто употреблявшегося в политической практике того времени маркера – религии, должно было дать гораздо более скромное число литовцев.

Спор об определяющих этническую принадлежность критериях разгорелся через десятилетие. В то время правящей и интеллектуальной элите империи информация об этническом составе населения была необходима как по практическим соображениям (например, при планировании введения преподавания на родном языке в начальных школах следовало знать, на каком языке говорят местные жители), так и по соображениям идеологического порядка (аргументы в споре с поляками о том, кому должен принадлежать Западный край).

Инструментализация этнической статистики в политических целях ясно прослеживается как в большинстве официальных и полуофициальных публикаций 1860-х годов, так и в опубликованных офицерами Генерального штаба описаниях губерний. Павел Осипович Бобровский, собирая сведения о Гродненской губернии, писал, что результаты работы должны будут опровергнуть измышления поляков об этом крае[208]208
  LVIA. F. 605. Ap. 8. B. 249. L. 63.


[Закрыть]. Часть авторов подчеркивает, что, согласно имеющимся у них статистическим данным, этот край русский, а не польский. Правда, если в одном случае наиболее весомым аргументом была конфессиональная принадлежность жителей (православные в Минской губернии составляют большинство)[209]209
  Зеленский И. И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Т. 3: Минская губерния. СПб., 1864. C. 418.


[Закрыть], то в другом случае упор делался на происхождение и язык (Гродненская губерния)[210]210
  Там же. Т. 2: Гродненская губерния. СПб., 1863. C. 619–620.


[Закрыть].

Более труден для интерпретации случай русского и французского атласов, подготовленных к печати Родериком Федоровичем Эркертом (Roderich von Erckert). Витаутас Пятронис (Vytautas Petronis) отмечает, что во французской версии территории проживания входящих, согласно главенствующей в то время в российском дискурсе идее, вместе с великороссами в состав триединой русской народности белорусов и украинцев занимают большую территорию, чем в русской версии атласа. При этом в русской версии в сравнении с французской бóльшую территорию занимают поляки. Таким образом, атлас, предназначенный для Западной Европы, должен был опровергнуть польскую пропаганду, утверждавшую, что эта территория является польской; русская же версия атласа демонстрировала, какую большую опасность представляют собой поляки, и таким образом подталкивала к применению радикальных антипольских мер[211]211
  Petronis V. Constructing Lithuania. P. 203.


[Закрыть]. Желание во французской версии атласа показать максимально бóльшую площадь населенного «русскими» ареала достаточно понятно[212]212
  Эркерт Р. Ф. Взгляд на Историю и этнографию Западных губерний России. СПб., 1864. С. 1. Возможно, Р. Ф. Эркерт действительно верил в правильность выбранной им методики, поскольку открыто признавал, что показываемое им число поляков слишком большое. См.: Там же. С. 11; Эркерт Р. Ф. Этнографический атлас Западно-Русских губерний и соседних областей. СПб., 1863. Такое признание не было бы возможным, если бы Р. Ф. Эркерт руководствовался только идеологическими соображениями. С другой стороны, как это было принято в российском дискурсе того времени, он трактовал Великое княжество Литовское как русское государство. Эркерт Р. Ф. Взгляд на историю и этнографию. С. 12–53.


[Закрыть]. Однако в случае русского атласа такая логика выглядит довольно странно. Дело в том, что большинство ревнителей «русского дела» считало, что и российскому обществу недостает знаний о Западном крае, оно не до конца понимает, что этот край с этнической точки зрения является русским. То есть такая же пропаганда, что и в отношении Западной Европы, была необходима и внутри империи. Помимо прочего, подтверждает такое мнение и сравнение атласов. Так, в русской версии территория доминирования русского населения в Белостокском уезде занимает значительно бóльшую площадь, чем во французском атласе; а на литовской территории Свенцянского, Виленского и Лидского уездов в русском атласе появляется множество «русских» островов, отсутствующих во французской версии[213]213
  См. сравнение двух атласов: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 201. Трудно согласиться с гипотезой В. Пятрониса, согласно которой увеличенная (в сравнении с работами других исследователей) площадь проживания литовцев «служила Эркерту для усиления антипольского аргумента» (p. 208). Площадь расселения литовцев могла быть увеличена только за счет восточных славян, а это никак не могло быть выгодно российской пропаганде. К вопросу об изображении Р. Ф. Эркертом литовского ареала я еще вернусь.


[Закрыть].