Текст книги "Польша или Русь? Литва в составе Российской империи"

При этом интерпретация другого атласа, вышедшего в то же время, не вызывает таких сложностей. «Атлас народонаселения Западно-Русского края по вероисповеданиям» (подготовка атласа была начата Помпеем Николаевичем Батюшковым, но бóльшая часть работы выполнена офицером Генерального штаба Александром Федоровичем Риттихом) является еще более ярким примером манипуляции этнической статистикой[214]214
  Этот атлас вызвал положительную реакцию русских публицистов: Заметка, по поводу издания Атласа народонаселения Западно-Русского края по вероисповеданиям // Вестник Юго-Западной и Западной России. Историко-литературный журнал. Декабрь. Год второй. Т. II. Киев, 1864. Отд. IV. С. 287–301; Атлас Риттиха (Библиографическая заметка) // Там же. Март. Год второй. Т. III. Киев, 1864. Отд. IV. С. 314–317; Еще библиографическая заметка об атласе Западной России, по вероисповеданиям // Там же. Май. Год второй. Т. IV. Киев, 1864. Отд. IV. С. 272–276.


[Закрыть]. М. Д. Долбилов, сравнивая два издания этого атласа (1863 и 1864 годов), отмечает, что число славян-католиков увеличилось ровно на столько, на сколько уменьшилось число литовцев-католиков, то есть на 268 176. Очевидно, что никакое новое исследование не проводилось, просто несколько тысяч католиков были перенесены в другую графу[215]215
  Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера. С. 191–192.


[Закрыть].

Русская этническая составляющая Западного края в то время превратилась в популярный инструмент политической риторики, к которому имперские чиновники прибегали при необходимости обоснования применения антипольских мер. Так, в знаменитом указе от 10 декабря 1865 года, запрещавшем «лицам польского происхождения» приобретать землю, этот шаг обосновывается в том числе и пропорциями этнических групп: относительно малое число поляков мешает нормально развиваться составляющим большинство малороссам, белорусам и литовцам. Виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев также объяснял применение радикальных мер национальной политики доминированием в крае «русского» населения (согласно данным генерал-губернатора, «русские» в крае составляли 5/6 населения)[216]216
  Четыре политические записки графа М. Н. Муравьева Виленского // Русский архив. 1885. № 6. С. 186.


[Закрыть]. Практически не вызывает сомнения, что такие результаты виленский генерал-губернатор получил, отнеся пять из подчиненных ему в то время губерний Северо-Западного края к ареалу доминирования русского населения. Оставшаяся 1/6 – это не что иное, как Ковенская губерния, большинство жителей которой говорили по-литовски. Осуществляя национальную политику, имперские чиновники иногда вовсе не замечали литовцев, живших в других губерниях Северо-Западного края. Такой подход мы видим, например, в сфере начального образования после подавления восстания 1863–1864 годов. Но эксперты в области статистики и этнографии, конечно, должны были приводить более точные данные.

Как и раньше, в состав «литовского народа» включались и латыши[217]217
  Афанасьев Д. Ф. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Т. 1: Ковенская губерния. СПб., 1861. С. 1–2.


[Закрыть], и все же более серьезные ученые – такие, как известный славянофил А. Ф. Гильфердинг, – подчеркивали, что «Литва и латыши образуют два родственных, но отдельных народа»[218]218
  Гильфердинг А. Ф. Несколько замечаний о литовском и жмудском племени // Сборник статей, разьясняющих польское дело по отношению к Западной России / Сост. С. Шолкович. Вильна, 1885. С. 108.


[Закрыть]. А. Ф. Гильфердинг также писал о близости литовского и славянских языков и о том, что «было время, когда славянское племя составляло с литовским одно целое в Европе»[219]219
  Там же. С. 109.


[Закрыть].

Несмотря на то что и А. Ф. Гильфердинг, и работавшие ранее специалисты в области этнографии и статистики (П. Й. Шафарик, П. И. Кёппен) основными критериями этнической принадлежности считали язык, в этнографических описаниях и при составлении карт в 1860-х годах этот критерий не был важнейшим. Р. Ф. Эркерт заявлял, что руководствуется вероисповеданием как наиболее явным различием между поляками и русскими Западного края, хотя при этом литовцев и русских он различает не только на основе религии, ни и на основе языка[220]220
  Эркерт Р. Ф. Этнографический атлас; Он же. Взгляд на Историю и этнографию. С. 2, 6–10.


[Закрыть]. Критерии, которыми пользовались составители «Атласа», остаются неясными[221]221
  Petronis V. Constructing Lithuania. P. 198–199.


[Закрыть]. При этом офицер Генерального штаба А. К. Корева, который был ответственным за описание Виленской губернии, вслед за историком Т. Нарбутом[222]222
  А. Г. Киркор тоже употребил концепцию Т. Нарбута: Киркор А. Г. Статистический взгляд на Виленскую губернию // Исторически-статистические очерки Виленской губернии. Вильна, 1853. C. 13.


[Закрыть], славян и литовцев различает, опираясь не только на язык, но и на топографические различия, обычаи, исторические названия и, отчасти, на вероисповедание[223]223
  Корева А. К. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Виленская губерния. СПб., 1861. С. V, 286–288, 321.


[Закрыть]. То есть в этом случае наиболее важным было этническое происхождение, которое устанавливалось на основе различных факторов. Подготовленная А. К. Коревой этнографическая карта была опубликована в конце написанной им книги и в основном соответствовала очерченной Т. Нарбутом линии, разграничивавшей литовцев и восточных славян[224]224
  Merkys V. Tautiniai santykiai Vilniaus vyskupijoje 1798–1918 m. P. 56–57.


[Закрыть]. Таким образом, в славянской части Виленской губернии оказались восточная часть Свенцянского уезда, юго-восточная часть Ошмянского уезда, часть Лидского уезда и весь Вилейский уезд, а оставшаяся часть (Трокский и Виленский уезды, части Свенцянского, Ошмянского и Лидского уездов) были отнесены к литовской территории[225]225
  Корева А. К. Материалы для географии и статистики России. С. 287.


[Закрыть]. В целом схожая, правда сильно упрощенная, то есть утратившая какие бы то ни было изгибы, граница между литовцами и славянами была очерчена и в «Атласе»[226]226
  http://elib.shpl.ru/ru/nodes/6115-karta-narodonaseleniya-zapadno-russkogo-kraya-po-ispovedaniyam-1864-g#page/1/mode/inspect/zoom/9 (просмотрено 13 мая 2021). См. также: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 199.


[Закрыть]. Очень похожую литовскую территорию мы видим и в атласе Р. Ф. Эркерта, особенно в ее северо-восточной части. Разница лишь в том, что в атласе Эркерта гораздо больше нюансов – здесь на территориях этнических групп размещаются многочисленные островки проживания других этносов.

Таким образом, не без влияния на русский дискурс экспертных знаний местной нерусской интеллигенции литовцам была отведена бóльшая площадь проживания, чем она могла быть отведена на основе приобретавшего все большую популярность в этнографии и статистике языкового критерия. Именно этим критерием должны были руководствоваться отправленные в Литву во второй половине XIX века эксперты ИРГО латыши Юлий Кузнецов (Kalējs)[227]227
  Petronis V. Constructing Lithuania. P. 153–159.


[Закрыть] и, позже, Эдуард Александрович Вольтер (Eduards Volters; Eduardas Volteris)[228]228
  Ibid. P. 159–163.


[Закрыть].

Понять, почему выбор ИРГО пал на латышей, нетрудно. Требовались люди с соответствующим образованием, владеющие литовским языком или способные быстро его выучить. Поляки, которых элита империи после 1863 года считала in corpore ненадежными, для выполнения такой задачи не подходили. Поскольку в соответствии с понятием национальной принадлежности того времени основным атрибутом поляков обычно считалось католическое вероисповедание, то и литовцев часто считали если не настоящими поляками, то как минимум «потенциальными» поляками. Поэтому литовцы (как католики) в качестве экспертов не годились. Латыши же, которых вместе с литовцами достаточно часто считали одной этнической группой или двумя близкородственными этносами[229]229
  АРГО. Ф. 1–1862. Оп. 1. Д. 26. Л. 285.


[Закрыть], в большинстве своем были протестантами, что позволяло исключить их из числа «ненадежных». Решение ИРГО доверить проведение исследования именно Ю. Кузнецову могло быть связано и с тем, что некоторые члены общества могли располагать информацией о взглядах Ю. Кузнецова. Очевидно, именно его перу принадлежит статья о Прибалтийских губерниях[230]230
  В основе этого предположения – письмо Ю. Кузнецова Андрею Александровичу Краевскому, в котором автор упоминает о своей публикации о Прибалтийском крае, напечатанной в 12-й книге «От<ечественные> Зап<иски>»: ОР РНБ. Ф. 391. Д. 464. Лист не пагинирован.


[Закрыть], опубликованная в середине 1860-х годов в журнале «Отечественные записки». В статье четко обозначена антинемецкая позиция автора: критикуется проводимая немцами политика германизации, рассматриваются точки зрения на происходящие в обществе перемены эстонцев и, еще в большей степени, латышей[231]231
  Экономический и нравственный быт балтийских крестьян // Отечественные записки. 1867. Т. CLXXII. С. 262–294; Там же. 1867. Т. 171. Отд. 1. С. 777–807.


[Закрыть]. Такая интерпретация могла убедить членов ИРГО в том, что автор достаточно компетентен и может выполнить этнографическое исследование и представить политически правильные выводы. Отметим, что вторая половина 1860-х годов – период начала усиления в среде правящей и интеллектуальной элиты антинемецких настроений, в это время врагами России наряду с поляками все чаще считают и прибалтийских немцев.

ИРГО не удалось снарядить в Западный край экспедицию, подготовка которой была начата с 1862 года, и по этой причине Общество отправило в Литву самостоятельных исследователей[232]232
  Семенов П. П. История полувековой деятельности Императорского Русского Географического общества, 1845–1895. Ч. 1. СПб., 1896. С. 375–379; Petronis V. Constructing Lithuania. P. 128–130.


[Закрыть]. На подготовительной стадии стало ясно, что экспедиция ориентирована на удовлетворение нужд национальной политики. Несмотря на то что часть информации, которую планировалось собрать, могла быть интересна и с научной точки зрения[233]233
  Так, А. Ф. Гильфердинг, выполняя задание этнографической экспедиции, писал: «В одном месте могло бы быть записано древнее предание, песнь или сказка или занесен в дневник какой-нибудь характеристический рассказ, в другом месте собраны сведения об обычаях и повериях народа, об образе его жизни и бытовых особенностях; иные деревни представили бы любопытные данные относительно языка, другие – относительно народной одежды, третьи – относительно общественного устройства народного и т. дал. Словом, все предметы, касающиеся собственно этнографии ‹…›»: АРГО. Ф. 1–1862. Оп. 1. Д. 26. Л. 65–66.


[Закрыть], на заседаниях ИРГО чаще выдвигались политические цели, которые можно сгруппировать в два блока. Прежде всего, экспедиция должна была собрать информацию, необходимую для идеологической аргументации: установить, какая этническая группа («племя») составляет большинство населения конкретного уезда, то есть какая именно группа должна считаться господствующей на этой территории. При этом напоминалось о так называемой триединой концепции русской нации (то есть о том, что «племя русское» составляют великороссы, малороссы и белорусы, именно так – с двойным «с»)[234]234
  На карте все эти три этнографические группы должны были обозначаться тремя оттенками зеленого цвета, таким образом подчеркивалось их родство.


[Закрыть]. Таким образом должно было быть установлено, какую местность считать «русскою, польскою, литовскою, еврейскою или татарскою и которая из сих народностей в каждой местности должна по справедливости почитаться господствующею», что позволит опровергнуть «ложные понятия Европы о Польше»[235]235
  АРГО. Ф. 1–1862. Оп. 1. Д. 26. Л. 29–30.


[Закрыть] (то есть представление о том, что Западный край является Польшей). Вместе с тем экспедиция должна была предоставить материалы, полезные для применения национальной политики на практике: установить ареалы проживания этнических групп, «определить причины господства одной народности над другою и упадки последней, равно указать средства к улучшению положения той или другой»[236]236
  АРГО. Ф. 1–1862. Оп. 1. Д. 26. Л. 27.


[Закрыть], на основании собранных данных установить, на каком языке должно вестись обучение в школах, достичь такого положения, когда число верующих и священников, а также молельных домов в разных конфессиональных группах станет равным[237]237
  Там же. Л. 29–30.


[Закрыть]. 23 октября 1862 года на заседании ИРГО свои соображения высказала комиссия по подготовке экспедиции, констатировав, что собранные данные укажут «на обстоятельства, стесняющие развитие нравственного и экономического благосостояния племени, преобладающего численностью в западном крае (белорусов, литвинов, малоруссов), а вследствие сего облегчит правительству приискание способов к возвышению сего благосостояния»[238]238
  Журнал заседания Совета Императорского Русского Географического общества 23 октября 1862 года // Записки Императорского Русского Географического общества. 1863. Кн. 1. 1863. С. 27.


[Закрыть]. То есть в ходе проходивших в ИРГО дебатов о задачах этнографической экспедиции земли Великого княжества Литовского концептуализировались в соответствии с обычным для российского дискурса того времени представлением Западная Россия, то есть пространство, на котором должна доминировать триединая русская нация.

Некоторые данные, которые Ю. Кузнецов собрал в конце 1860-х – 1870-х годах, теоретически могли быть использованы властями империи при проведении национальной политики, поскольку одной из целей Ю. Кузнецова было установление ареалов проживания этнических групп[239]239
  Подготовленная Ю. Кузнецовым карта в архивах не сохранилась, но ее в общих чертах реконструировал В. Пятронис: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 155.


[Закрыть]. Установленная Ю. Кузнецовым территория проживания литовцев была гораздо меньше той, которую мы видим на этнографических картах 1860-х годов. Важно и то, что она очень похожа на территорию, отведенную литовцам на подготовленной в 1875 году А. Ф. Риттихом «Этнографической карте Европейской России»[240]240
  http://www.etomesto.ru/map-atlas_ethnography/ (просмотрено 26 февраля 2015). А. Ф. Риттих использовал карту, подготовленную Ю. Кузнецовым: Merkys V. Tautiniai santykiai Vilniaus vyskupijoje 1798–1918 m. Vilnius: Versus Aureus, 2006. P. 77.


[Закрыть]. Сильнее всего от данных карт 1860-х годов отличался Виленский регион. В принципе одна и та же линия, отделявшая населенные литовцами территории от территорий, населенных славянами, сначала шла с севера в южном направлении, но ниже Свенцян линия делала дугу на запад, оставляя такие населенные пункты, как Троки, Семелишки, Дукштас, Судярве (и, значит, Вильна) в славянском ареале; при этом в Царстве Польском драматических изменений в сравнении, например, с атласом Р. Ф. Эркерта не было[241]241
  Схематично такая ситуация представлена и в более поздних работах А. Ф. Риттиха: Риттих А. Ф. Славянский мир. Историко-географическое и этнографическое изследование. Варшава, 1885. C. 24. Как отмечает В. Пятронис, в тот же год А. Ф. Риттих помог издать публиковавшуюся и ранее этнографическую карту Михаила Федоровича Мирковича, на которой ареал проживания литовцев был значительно бóльшим – в принципе он напоминал тот, который очертил П. Й. Шафарик: Petronis V. Constructing Lithuania. P. 212, 215.


[Закрыть]. Ю. Кузнецов также ставил задачу изучить влияние на литовцев других народов[242]242
  АРГО. Ф. 11. Оп. 1. Д. 20. Л. 1.


[Закрыть], масштаб распространения второго языка[243]243
  Извлечение из письма члена экспедиции в Северо-Западный край Ю. Н. Кузнецова // Известия ИРГО. 1872. Т. VIII. СПб., 1873. С. 169; АРГО. Ф. 11. Оп. 1. Д. 23. Л. 8–9.


[Закрыть], кроме того, его риторика отчасти соответствовала превалирующему официальному дискурсу об этом крае: восстание 1863–1864 годов он называл мятежом, прогнозировал господство русского, а не польского влияния в этнической Литве, поскольку влияние России ощущалось в Литве с давних времен и присоединение ее к России в конце XVIII века лишь завершило этот долгий процесс. Кроме того, Ю. Кузнецов положительно оценивал «обрусение» Литвы[244]244
  АРГО. Ф. 11. Оп. 1. Д. 26. Л. 19.


[Закрыть]. Однако это «обрусение» он понимал иначе, чем большинство адептов «русского дела» в Северо-Западном крае, – он считал, что необходимо стремиться к признанию русского языка как второго, но никоим образом не пытаться полностью вытеснить литовский язык[245]245
  АРГО. Ф. 11. Оп. 1. Д. 26. Л. 19–20.


[Закрыть]. Кроме того, понятие истории Великого княжества Литовского, которое мы встречаем в текстах Ю. Кузнецова, значительно ближе к нарративу, характерному для польскоязычной историографии первой половины XIX века, возвышавшему способности и толерантность великих князей литовских[246]246
  Там же. Л. 3.


[Закрыть], а не к концепции Н. Г. Устрялова. Ю. Кузнецов также придерживался мнения, что в прошлом территория проживания литовцев простиралась гораздо дальше как на восток, так и на юг[247]247
  Известия Императорского Русского Географического Общества. 1871 (1872). Т. 7. Отд. 1. С. 314.


[Закрыть] и, например, восточная часть Новоалександровского уезда, в которой в то время доминировало русское население, раньше была литовской[248]248
  Семенов П. П. История полувековой деятельности Императорского русского географического общества 1845–1895. Ч. 1. СПб., 1896. С. 391.


[Закрыть]. Наконец, Ю. Кузнецов выступал против запрета властями печати в традиционной литовской графике[249]249
  Merkys V. Knygnešių laikai: 1864–1904. P. 377; Petronis V. Constructing Lithuania. P. 157; АРГО. Ф. 11. Оп. 1. Д. 20. Л. 7; Д. 24.


[Закрыть].

Эту меру властей критиковал и Э. А. Вольтер, несколько позже также исследовавший литовцев по поручению ИРГО[250]250
  Merkys V. Knygnešių laikai. P. 92, 107, 125, 144, 376, 377.


[Закрыть]. Собранные Э. А. Вольтером данные непросто было использовать не только для идеологического дискурса, но и в политической практике, поскольку исследователя в первую очередь интересовали литовская мифология и диалектология. Именно благодаря Э. А. Вольтеру в рамках действовавшей по инициативе ИРГО Литовско-латышской комиссии в 1894 году было отмечено десятилетие нелегальной литовской газеты Varpas («Колокол») и решено газету выписывать[251]251
  Протокол 2-го заседания Литовско-латышской комиссии (12 декабря 1894 года) // Живая старина. 1895. Вып. 1. С. 126. В действительности газета начала выходить только в 1889 году.


[Закрыть]. Таким образом, в учреждении, которое некоторые защитники «русского дела» в начале 1860-х годов пытались втянуть в идеологически ангажированный сбор статистического и этнографического материала, призванного доказать русский характер Северо-Западного края, в конце века открыто критиковали имперскую политику в отношении литовцев.

По мнению В. Пятрониса, «ИРГО сыграло неоднозначную роль: демонстрируя внимание к литовской культуре, оно создавало дистанцию между литовцами и поляками; в то же время, изучая местную культуру, оно служило националистам, подчеркивая различия между жителями этого края, жителями соседних территорий и русскими»[252]252
  Petronis V. Constructing Lithuania. P. 164.


[Закрыть]. Для подтверждения этого тезиса следовало бы доказать, что литовская интеллигенция, прежде всего конкретные ее представители, с которыми общались исследователи ИРГО, до встречи с Ю. Кузнецовым и Э. А. Вольтером не интересовались литовской этнографией либо концептуализировали ее иначе, чем исследователи ИРГО. Похоже, что этот тезис (во всяком случае, сегодня) не представляется возможным обосновать с помощью конкретного эмпирического материала. Хорошо известно, что литовская интеллигенция начала собирать этнографический материал задолго до приезда в Литву Ю. Кузнецова и Э. А. Вольтера. И есть много оснований говорить об обратном влиянии – о влиянии литовской интеллигенции на имперских этнографов. Э. А. Вольтер в 1880-х годах изменил свою точку зрения на использование кириллицы в литовской печати: сначала он выступал за применение модифицированной кириллицы, однако позже стал агитировать за упразднение запрета на использование латинской графики. Таким образом, влияние литовской интеллигенции на имперского этнографа может быть доказано гораздо легче, чем обратное влияние.

С середины XIX века, особенно после 1863 года, правящая и интеллектуальная элита все чаще пытается обосновать принадлежность этих территорий России с помощью этнических критериев, при этом деятельность Ю. Кузнецова и Э. А. Вольтера говорит о том, что стремление правящей и интеллектуальной имперской элиты доказывать «русскость» этих территорий в 1870-х годах стало гораздо менее интенсивным. Что, однако, не означает изменения официальной точки зрения на территорию Великого княжества Литовского как на «издавна русскую», и в следующей главе я рассмотрю, как этнографические критерии использовались при установлении административно-территориальных единиц.

Глава 4
Территориально-административное деление как инструмент национальной политики

На реформы административно-территориального деления в Российской империи влияли различные факторы. Одним важным фактором было стремление к более эффективному управлению (и выравнивание с этой целью губернии по размеру или по количеству жителей, или «округление» территорий губерний и основания центра губернии в середине территории). Однако в этом случае нас интересуют только те реализованные или нереализованные проекты территориально-административного деления, которые были связаны с российской ментальной картой, в особенности с представлениями о русской «национальной территории».

В 1830-х годах власти Российской империи, стремясь уравнять размеры губерний, «округлить» губернии и поместить губернский город как можно ближе к географическому центру губернии, начали обсуждать возможности административно-территориальной реформы[253]253
  Более подробно об этих реформах см.: Gorizontov L. In Search of Internal Balance: Debate on Changes in the Territorial Administrative Division of the Russian Empire in the 1830s and 1840s // Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire / Ed. K. Matsuzato. Sapporo: Slavic Research Center, Hokkaido University, 2007. P. 179–198.


[Закрыть]. Планировавшиеся изменения в западной части империи, как отмечал один из организаторов реформы – министр внутренних дел Дмитрий Николаевич Блудов, преследовали и другие цели, которые, правда, формулировались достаточно обтекаемо: в проекте реформы говорилось о необходимости «слить» и «сблизить» губернии с центральной частью России[254]254
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 59. Л. 133, 138.


[Закрыть].

В предложениях министра внутренних дел можно отметить определенную градацию территорий: настоящие русские губернии (такие, как Псковская и Смоленская) – и было бы очень полезно присоединить к ним часть бывших земель Речи Посполитой и таким образом сильнее привязать эти земли к центру империи; далее шла уже освоившая русскую систему управления Белоруссия, к которой было бы хорошо присоединить часть литовских территорий (часть Виленской и Минской губерний – к Витебской губернии)[255]255
  Там же. Л. 134, 138.


[Закрыть]. То есть наиболее чужой виделась Литва, более близкой – Белоруссия[256]256
  Gorizontov L. In Search of Internal Balance. P. 183–184.


[Закрыть]. Такая оценка отдельных территорий Великого княжества Литовского на русской ментальной карте будет встречаться и позже.

Один из проектов, вынесенный на рассмотрение специально созданного для подготовки реформы комитета, предусматривал значительное увеличение территории Виленской губернии (к ней должны были быть присоединены два новых уезда – Гродненский и Лидский). Губерния, и так большая с точки зрения территории и численности населения, должна была вырасти еще больше. Проблема, с точки зрения властей, была связана не только с размерами губернии, но и с тем обстоятельством, что Вильна – это центр Литвы[257]257
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 71. Л. 65.


[Закрыть]. Почему возникали проблемы управления, в проекте объяснено не было, но можно предположить, что речь шла о Вильне как бывшей столице государства, в котором, как считали власти, было сильно польское влияние.

В такой ситуации и родилась идея создания новой губернии из северо-западных уездов Виленской губернии[258]258
  Более подробно см.: Сталюнас Д. Проблема административно-территориальных границ в «национальной политике» имперской власти: Ковенская губерния в середине XIX века // Российская империя: стратегии стабилизации и опыты обновления. Воронеж, 2004. С. 147–166.


[Закрыть]. Северо-западные уезды, по мнению членов специального комитета, выделялись среди других своим бытом, говором, исторически сформировавшимися обычаями, и эти обычаи жители почитали больше, чем законы[259]259
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 71. Л. 18–22. В новую губернию должны были войти Россиенский, Тельшевский, Шавельский, Упитский, Вилкомирский, Новоалександровский уезды. Центром губернии должны были стать Россиены.


[Закрыть]. Основой формируемой губернии должна была стать Самогития (Жемайтия)[260]260
  В предложениях Д. Н. Блудова просматривается и другая возможность: присоединение самогитских уездов к Курляндской губернии (Там же. Д. 59. Л. 142), что также подтверждает факт выделения российскими чиновниками Самогитии как самобытного региона.


[Закрыть]. Здесь возникает вопрос: о какой Жемайтии идет речь – о существовавшем до конца XVIII века Самогитском княжестве или об ареале распространения жемайтийского диалекта, занимавшего меньшую по сравнению с княжеством территорию?

Имперские чиновники и раньше фиксировали ту или иную отличительную черту Самогитии по сравнению с остальной частью бывших земель Великого княжества Литовского. После подавления восстания 1830–1831 годов по инициативе виленского генерал-губернатора рассматривались предложения об уделении Самогитии особого внимания. Рассматривался, но был отклонен вариант, предполагавший создание Самогитской области по аналогии с Белостокской областью. Был реализован требовавший меньших средств временный план: Самогитские уезды – Шавельский, Тельшевский, Россиенский и Упитский[261]261
  Несмотря на то что в рапорте генерал-губернатора о Самогитии упоминаются три привычных самогитских уезда – Тельшевский, Россиенский и Шавельский.


[Закрыть] – были отданы под надзор временно назначенного уездного начальника[262]262
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 5. Д. 137; LVIA. F. 378. BS. 1831 m. B. 610.


[Закрыть].

С формальной точки зрения и обсуждение необходимости особого управления в Самогитии, и указания на исторически сформировавшиеся обычаи при учреждении Ковенской губернии говорят о том, что чиновники имели в виду Самогитское княжество. Намеченное на начальном этапе назначение губернским городом Россиен также говорит о том, что исторические реалии принимались во внимание. Именно в Россиенах до 1760-х годов находился единственный судебный центр Самогитии, здесь проходили заседания гродского и земского судов. Предупреждение министра финансов о том, что следует избегать ситуаций, которые могут напоминать об упраздненных княжествах[263]263
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 59. Л. 45–46.


[Закрыть], скорее всего, было реакцией на предусмотренное проектом создание Шавельской или Самогитской губернии. Были и другие ситуации, в связи с которыми в официальной переписке появлялись запреты упоминать Самогитию и существовавшие ранее княжества[264]264
  Vilniaus generalgubernatoriaus grafo Edvardo Baranovo nuomonė apie Motiejų Valančių // Žemaičių praeitis. 1990. Т. 1. P. 128.


[Закрыть]. Необходимость особого управления после восстания 1830–1831 годов была продиктована не только большей активностью повстанцев на этой территории, но и «уважением различия в наречии и в самом быту жителей Самогитии»[265]265
  РГИА. Ф. 1286. Оп. 5. Д. 137. Л. 9.


[Закрыть]. То есть в то время и Самогитское княжество, и ареал распространения самогитского диалекта понимались как одна и та же территория[266]266
  По мысли Л. Е. Горизонтова, имперские чиновники, предлагая разделить Виленскую губернию на две части, стремились отделить литовцев от восточных славян: Gorizontov L. In Search of Internal Balance. P. 184, 195, 196. Действительно, в последующие десятилетия в бюрократической переписке иногда все этнические литовцы назывались «жмудью» (жмудинами), однако в рассматриваемой здесь бюрократической переписке 1838–1843 годов литовцы и жемайтийцы четко различаются.


[Закрыть].

Иногда возникала еще большая путаница, поскольку часто всех этнических литовцев называли «жмудью». В академическом дискурсе подобных недоразумений, как правило, не возникало[267]267
  Petronis V. Constructing Lithuania. P. 150, 157; Kalnius P. Žemaičiai. XX a. – XXI a. pradžia. Vilnius: Mintis, 2012. P. 45–47.


[Закрыть], однако в бюрократическом мире не обходилось и без курьезов. Так, во время «Учебного дела» в 1852–1854 годах из Санкт-Петербурга пришло указание разделить в школах поляков и «местных жмудских уроженцев»[268]268
  LVIA. F. 378. PS. 1852 m. B. 52; РГИА. Ф. 733. Оп. 62. Д. 1224; Lukšienė M. Lietuvos švietimo istorijos bruožai. P. 222–225; Aleksandravičius E. Tautinio identiteto link: 1852–1854 m. «mokinių byla» // Kultūros barai. 1990. Nr. 7–8. P. 96–99; Zasztowt L. Kresy 1832–1864. Szkolnictwo na ziemiach Litewskich i Ruskich dawnej Rzeczypospolitej. Warszawa: Instytut Historii Nauki PAN, 1997. S. 247–249.


[Закрыть]. Не вызывает сомнений, что «жмудские уроженцы» в данном случае – этнические литовцы. Такая ситуация часто встречается в бюрократической переписке, но на местах указания властей были поняты дословно и началась регистрация поляков и «жмудзин» только в самогитских уездах[269]269
  LVIA. F. 378. PS. 1852 m. B. 52.


[Закрыть].

Возвращаясь к перипетиям создания Ковенской губернии, следует отметить, что в любом случае Самогития, каким бы образом она ни понималась, была слишком маленькой для губернии, и, скорее всего, поэтому ее расширили за счет других литовских территорий. Сначала за пределами создаваемой губернии оказалась Ковна, поскольку она была расположена не в Самогитии, а в Литве[270]270
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 71. Л. 67.


[Закрыть]. И все же подготовленный в Санкт-Петербурге проект был откорректирован, поскольку ни Кейданы, ни Россиены не соответствовали требованиям, предъявляемым к губернскому центру, и губернским городом стала Ковна (и таким образом вошла в состав новой губернии)[271]271
  Уже первая идея административного деления земель Великого княжества Литовского накануне третьего раздела Речи Посполитой предусматривала наряду с Вильной и Гродно и третье образование с центром в Ковне или в Кейданах: Хронологический указатель. С. 159. Позже, согласно конкордату 1847 года, границы Самогитского епископства были приспособлены к границам губернии. Как известно, Самогитское епископство включало территории Ковенской и Курляндской губерний. О границах епископства подробно писал В. Мяркис: Merkys V. Motiejus Valančius. P. 162, 200–201.


[Закрыть].

Как мы видим, российские власти, стремясь к большей эффективности местного управления, изменили административные границы губерний. Сама реформа (для нас в этом случае важно создание Ковенской губернии) отчасти была проведена с учетом исторических и этнокультурных критериев[272]272
  Интересно, что в первых проектах границы уездов приспосабливали к рекам: РГИА. Ф. 1290. Оп. 4. Д. 59. Л. 143.


[Закрыть]. Нужно отметить, что позже некоторые имперские чиновники именно разнообразие жителей, то есть этнокультурные различия, называли одной из причин раздела Виленской губернии[273]273
  Там же. Оп. 1. Д. 149. Л. 9; Арсеньев К. И. Статистические очерки России. СПб., 1848; Афанасьев Д. Ф. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Т. 1: Ковенская губерния. СПб., 1861. С. 22–23.


[Закрыть]. Имеющийся фактографический материал свидетельствует, что определяющими для выбора центра губернии стали практические соображения, то есть был выбран самый большой город, имеющий удобные коммуникации. Но не следует полностью исключать и определенные этнополитические соображения, на которых могло основываться это решение. В то время власти пытались уменьшить влияние Вильны в регионе. В середине 1940-х годов говорили о том, что роль Вильны уже достаточно уменьшена, чему способствовало не только закрытие Виленского университета и перенос Римско-католической духовной академии в Санкт-Петербург, но и отделение северной части Виленской губернии при создании Ковенской губернии[274]274
  РГИА. Ф. 1290. Оп. 1. Д. 149. Л. 13.


[Закрыть]. Одновременно отмечалось, что Ковна может стать важнейшим городом на западной окраине империи[275]275
  Там же. Л. 9.


[Закрыть]. Следовательно, именно в более позднее время создание нового губернского центра в Ковне трактовалось частью имперских чиновников как противовес Вильне.

В 1863 году с целью более эффективной борьбы с повстанцами к Виленскому генерал-губернаторству (Виленская, Ковенская, Гродненская и Минская губернии) были присоединены и две белорусские губернии – Витебская и Могилевская. Именно с этого времени эти шесть губерний составляли и Виленский учебный округ[276]276
  LVIA. F. 567. Ap. 3. B. 1279.


[Закрыть]. По той же причине в составе Виленского генерал-губернаторства временно оказались и четыре уезда Августовской губернии[277]277
  РГВИО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 25919.


[Закрыть]. Такое расширение территориальной власти виленского генерал-губернатора было инспирировано определенными практическими соображениями (более эффективное противостояние мятежникам), но в то же время этот шаг говорил о том, что Северо-Западный край пусть и с определенной точки зрения – по причине враждебности части населения имперским властям – осознается как отдельный регион на российской ментальной карте. Однако в умах политической и интеллектуальной элиты в то время не менее сильной была и другая тенденция конструирования пространства, предполагавшая раздробление этого региона.

В 1861 году на бывшей территории Речи Посполитой начались манифестации, и в 1863–1864 годах вспыхнуло восстание. Эти события заставили имперские власти искать новые меры антипольской политики. В числе интенсивно обсуждавшихся в 1860-х годах идей было и изменение территориально-административного деления Западного края[278]278
  LVIA. F. 378. BS. 1864 m. B. 2427; PS. 1863 m. B. 490; РГИА. Ф. 908. Оп. 1. B. 185; Ф. 1282. Оп. 2. Д. 339; LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 80. D. 1.


[Закрыть]. Одной из целей этих проектов было распределение поляков по разным административно-территориальным единицам[279]279
  РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 339. Л. 1–2.


[Закрыть]. Правда, среди высокопоставленных чиновников были и те, кто сомневался, что эти административные меры способны каким-либо образом сократить польское влияние в регионе[280]280
  Там же. Л. 36.


[Закрыть].

В проектах, обсуждавшихся в это время в коридорах власти, можно отметить несколько направлений конструирования пространства, при этом они нередко встречаются в рамках одного проекта. Попадались предложения присоединить к белорусским губерниям тот или иной уезд великорусских губерний и таким образом усилить русский элемент, но эта логика не была главенствующей.

Большинство идей имели общую черту – стремление к редуцированию ареала польского доминирования. Так, в начале 1864 года М. Н. Муравьев предложил присоединить некоторые уезды Могилевской и Витебской губерний к великорусским губерниям и создать новую Динабургскую губернию, в состав которой должны были войти несколько латгальских уездов Витебской губернии и несколько уездов других губерний: Новоалександровский (Ковенская губерния) и Диснянский (Виленская губерния); часть уездов Минской губернии было предложено присоединить к Витебской и Могилевской губерниям, а Режицкий и часть Мозырьского уезда – к Черниговской и Киевской губерниям[281]281
  LVIA. F. 378. BS. 1864 m. B. 2427. L. 1–3.


[Закрыть]. Авторы некоторых из обсуждавшихся в то время проектов предлагали также уменьшить территорию так называемых литовских губерний, которые иногда именовались «польско-литовскими губерниями»[282]282
  Ibid. L. 29. В то же время Витебская и Могилевкая губернии в том же документе названы «древлерусскими».


[Закрыть], – часть уездов должны были быть присоединены к белорусским губерниям. Сокращение территории и Западного края, и литовских губерний как мера усиления русского влияния в действительности не была новой идеей. Такие предложения звучали еще в 1830-х годах.

В данном случае имперские чиновники руководствовались логикой, согласно которой развитие того или иного региона в значительной степени зависело от того, какой центр, то есть какой город, является доминирующим в регионе, – если русский, значит, и вся территория будет на верном пути, если польский – усиливается опасность того, что регион останется в орбите враждебной культуры. В то же время в представлении правящей и интеллектуальной элиты существовали и конкретные образы городов. Вильна у российских чиновников и поддерживавших имперский режим интеллектуалов ассоциировалась с центом польского влияния. Поэтому целью властей было добиться того, чтобы как можно бóльшая территория попала под влияние Москвы или другого внутреннего центра России и вышла из-под влияния таких городов, как Вильна. В российском дискурсе существовало достаточно четкое представление о том, что чем дальше на восток расположен город, тем сильнее в нем русское влияние и тем слабее польское. Следовательно, целью было «подвинуть» границы уездов и губерний таким образом, чтобы как можно большее число уездов и губерний оказалось в сфере влияния городов, расположенных на востоке[283]283
  РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 226. Л. 1–2.


[Закрыть]. Как писал М. Н. Муравьев, таким образом возможно «оттянуть оные от местных административных центров, в которых преобладает еще господство польской партии»[284]284
  LVIA. F. 378. BS. 1864 m. B. 2427. L. 2.


[Закрыть]. Более широко эту логику развил И. С. Аксаков. Он считал, например, что присоединение части Минской губернии к Могилевской можно обосновать тем, что «Могилев, сравнительно с Минском, представляет более русской общественной стихии», при этом Минская губерния должна получить компенсацию за счет Виленской губернии, то есть к Минской губернии должны быть присоединены Вилейский и Ошмянский уезды, поскольку «Минск, находясь в центре Белоруссии, обильный историческими белорусскими преданиями, с большею пользою мог бы послужить административным средоточением для некоторых белорусских уездов Виленской губернии, нежели Вильно». Вильна же, согласно И. С. Аксакову, стала «средоточением и символом в Литве польской силы, Польской цивилизации, это нечто в роде литовского Петербурга»[285]285
  Достаточно часто в российском дискурсе того времени Санкт-Петербург представляется как воплощение космополитизма, в то время как Москва – образец всего истинно русского.


[Закрыть], и Минская губерния «поставлена в необходимость тянуться к самому главному центру полонизма на Литве, к Вильну», поскольку там расположена резиденция генерал-губернатора[286]286
  Об изменении границ Западного края // Сочинения И. С. Аксакова. T. 3: Польский вопрос и Западно-русское дело. 1860–1886, статьи из Дня, Москвы, Москвича и Руси. М., 1886. С. 260–271.


[Закрыть].

На схожей логике, то есть на желании, чтобы в части Западного края доминировали как можно далее на востоке расположенные центры, была основана и возникшая в начале 1870-х годов идея основания университета, когда кандидатами в университетские города стали Полоцк и Витебск[287]287
  Staliūnas D. Visuomenė be universiteto? P. 98–99.


[Закрыть]. По мнению министра народного просвещения Дмитрия Андреевича Толстого, Полоцк более удачный выбор по сравнению с Витебском, поскольку Полоцк русский город, расположенный в русской губернии и тесно связанный с внутренними губерниями[288]288
  РГИА. Ф. 733. Оп. 147. Д. 1073. Л. 1–3.


[Закрыть].

Эта логика легла и в основу одного из высказанных в 1865 году предложений помощника виленского генерал-губернатора (позже, в 1868–1874 годах, ставшего генерал-губернатором) А. Л. Потапова – изменить границы Виленской губернии и основать новый центр не в Витебске, а в Полоцке. Наряду с аргументами технического характера (наличие в Полоцке железнодорожной линии, местонахождение Полоцка в географическом центре моделируемой губернии и пр.) приводились и соображения идеологического свойства: Полоцк в большей степени, в сравнении с Витебском, олицетворяет русскость, поскольку в городе пятнадцать православных церквей и монастырей, кроме того, таким образом будет восстановлено «название чисто русского Полоцкого княжества»[289]289
  LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 80. D. 1. L. 15.


[Закрыть].

К уменьшению территории Западного края должно было привести и присоединение всей Ковенской губернии или трех самогитских уездов к Прибалтийскому генерал-губернаторству[290]290
  Идею присоединения самогитских уездов к Курляндской губернии рассмотрю позже.


[Закрыть]. «Перенос» всей губернии в Прибалтийское генерал-губернаторство чиновники обосновывали не только географическими аргументами[291]291
  Предполагалось, что Ковенская губерния, особенно после удаления из нее Новоалександровского уезда, будет иметь гораздо более протяженную административную границу, чем все остальные части Виленского генерал-губернаторства.


[Закрыть] и экономическими связями, но и стремлением оградить литовцев от влияния «польского элемента»[292]292
  LVIA. F. 378. BS. 1864 m. B. 2427. L. 28.


[Закрыть].

Уменьшить зону польского влияния Вильны можно было не только путем изъятия нескольких уездов из состава Северо-Западного края, но и возвращением границ генерал-губернаторств к положению, существовавшему до восстания. Такое предложение А. Л. Потапов высказывал еще в 1865 году, и в 1869–1870 годах именно оно было реализовано. Обоснованием решения стали аргументы, звучавшие в начале 1860-х годов. Практически основным мотивом было сокращение влияния Вильны: «Соединение 6-ти губерний под одним центральным управлением в Вильне создает общность интересов между населением оных, приводит в частные сношения полуполяков могилевских с настоящими поляками виленскими и ковенскими и заставляет их смотреть на Вильну, из которой исходят на них и милости и наказания, как на настоящую столицу всего края. Вильна как центр управления, в противность здравых политических начал, дает возможность окраинам привлекать к себе и ассимилировать себе области внутренние, каковы Могилевская и Витебская»[293]293
  Ibid. BS. 1869 m. B. 66. L. 12–13; тот же документ: РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 356. Л. 6.


[Закрыть]. И прямое подчинение этих губерний Министерству внутренних дел будет полезно, поскольку центром притяжения станет уже не Вильна, а Санкт-Петербург, и таким образом сократится количество губерний, составляющих в империи отдельную территорию[294]294
  РГИА. Ф. 1282. Оп. 1. Д. 356. Л. 25–26.


[Закрыть]. При этом границы Виленского учебного округа изменены не были, поскольку имперским чиновникам казалось, что центр ведомства образования не имеет такой символической интегральной силы, какую имеет центр генерал-губернаторства[295]295
  РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 356. Л. 158–163.


[Закрыть].