Текст книги "Секс, вино и камамбер"

Если бы мужчины только знали, какие занимательные процессы происходят в голове женщины, пока она с милой улыбкой слушает чепуху, которую они ей так убедительно рассказывают, как будто пытаются получить в банке ипотеку. Пока самец изощряется и направляет все свои таланты на воспроизведение «химии», у самки перед глазами две чаши весов. Она долго пытается уравновесить их, особенно если видит данного самца в первый раз. И когда все аргументы за и против иссякнут и чаши весов достигнут нейтрального равновесия, одна незначительная мелочь может обратить решение в его пользу – или наоборот. И чаще всего мужчина никак не может повлиять на финальный аккорд. Какая-то прихоть в ее голове скажет «не дам», и любые ухищрения ее не переубедят. Или, наоборот, наблюдая за мужчиной, она подумает: «Забавный персонаж, интересно, как он ведет себя в постели, когда становится бесконтрольным», и вот она уже улыбается совсем другой улыбкой и подмигивает, сигнализируя, что уже выбрала сценарий на вечер.

Произведя необходимый swot-анализ, я подумала, что черный мальчик хоть однажды, но должен быть у каждой женщины, и кандидатура Феми проходила отбор. Многие мои знакомые дамы сожалели, что в перерыве между первым и вторым браками не успели предаться африканским страстям, и я решила от их лица пойти в разведку.

– Я хочу танцевать! – воскликнула я, лукаво поглядывая на него исподлобья, и Феми принялся соображать, куда меня отвести.

В баре номер три играли микс кантри, рока и хитов 80-х, но на тот момент любая музыка с танцевабельным ритмом и зажигательной мелодией находила во мне благодарного слушателя. И не только слушателя.

Я зажгла танцпол. На меня смотрели все.

Так танцует человек, который принадлежит сам себе. Который не знает, что будет завтра, но больше не привязан к тому, что было вчера. А потому проживает каждое мгновение, из которого соткано сегодня, на полную катушку.

Так танцует человек, который больше ничего не откладывает до следующей реинкарнации.

В хостел, который на вторую ночь воспринимался как дом родной, я попала в четыре утра. На цыпочках пробралась в комнату, где в душной темноте сопели десять неизвестных мне носов. Сегодня я последняя. Нащупав на тумбочке зубную щетку, я тихонько спускаюсь по скрипучей лестнице на первый этаж в общую ванную. Зажигаю свет, аккуратно затворяю за собой дверь и смотрю на себя в зеркало. Хороша. Я подмигиваю сама себе с улыбкой победительницы. Во мне ликовала новая женщина. Женщина, уверенная в себе на сто процентов. Такая классная, такая искренняя, такая обворожительная и такая неотразимая. Irresistible. Я была в восторге от нее, но еще больший восторг вызывал тот факт, что этой женщиной была я.

P. S.: Все, что про черных мальчиков говорят, правда.

Глава 7
Компас и штурвал

И снова утро, и снова тусклый свет в окно, и мне так хорошо и комфортно здесь просыпаться, что я нежусь в кровати до одиннадцати, хоть это мой последний полный день в Лондоне, и его тоже надо прожить на все сто. Беспрецедентный случай. Я из прошлого поставила бы будильник на восемь утра и после насыщенной ночи вытолкала бы себя, как на работу, ходить по музеям. Но новая я балдела от того, как сквозняк щекочет ногу, торчащую из-под одеяла, балдела от жизни, чудной и простой, отпустила ситуацию и позволила себе вздремнуть еще часок.

Тем временем в Лондоне, впервые за мое пребывание, из-за туч выглянуло солнце. Боясь упустить его слабые, ласково-теплые лучи, я не сразу спустилась под землю в метро, а пошла гулять по району Elephant & Castle. Я шла по улице, через рынок, мимо мусорок, магазинчиков и сомнительного вида баров, и чувствовала себя как дома, и поражалась тому, как по-свойски я здесь обжилась. Любое место, где тебе хорошо, становится родным, когда твой собственный дом уже не дом и ты давно бежишь из него прочь. Два дня назад меня ужасала необходимость выходить из самолета в новую жизнь, и вот я уже вхожу во вкус этой новой жизни, нового ритма, где нет ни предсказуемости, ни подушки безопасности. Новые впечатления очень четкие и очень реальные. И в то же время мне кажется, что я нахожусь во сне, в отрыве от прошлого, от боли, переживаний, разочарований. Новая реальность, та, что здесь и сейчас, начала вытеснять старую. Мне вдруг стало так уютно с самой собой, мне хотелось обнять себя и сказать, как клево с тобой скитаться по миру!

Подставив лицо солнцу, я подумала, что осталось еще одно место из учебника английского языка, которое необходимо посетить, – Гайд-парк, с его знаменитым уголком ораторов, тем более что погода располагала.

Сказано – сделано.

По зеркальной глади озера Серпентайн скользят стаи белых лебедей мимо искаженных водной рябью отражений белых облаков и раскидистых крон деревьев. Я иду по тропинке, и рядом со мной следует призрак Устричного Принца, который остался в Канаде. Периодически на плече воспроизводится прикосновение губ Феми. Он жаждет снова меня видеть, но мы больше встречаться не будем. Я мысленно перелетаю обратно через океан, к тому, другому. Я тону в его теплых карих глазах, рассматриваю его улыбку и ровный ряд красивых белоснежных зубов. Его рука, накрывающая мою руку. Ваучеры на завтрак на его имя. Он смахивает капли воды с моей спины после душа. Вопреки очевидному я все-таки надеялась, что в субботу утром он вернется и разбудит меня поцелуем.

Солнце светит ярко, и я решаю продолжить прогулку на свежем воздухе и дойти до Паддингтона, а там… там своя, лондонская Венеция.

Оказалось, мое любимое место в Лондоне – здесь, среди узких водных артерий, тесных набережных, разномастных мостов, череды уютных квадратов трехэтажных домов, взирающих на тихую гладь каналов своими глазищами-окнами, и, конечно, среди пришвартованных по обе стороны лодок и барж. В воздухе витали стихи Оскара Уайльда, приглашая поселиться на одной из этих лодок, затопить печку, посадить на колени кота и коротать за чашкой глинтвейна тихий зимний вечер. Скучно-серый, тревожно-синий, а вскоре и мистически-черный.

Из всего вышеперечисленного можно было осуществить лишь последнее. Я обосновалась на палубе плавучего бара и, завернувшись в плед, пила горячее вино со специями, сидя у огня. В душе воцарился необыкновенный покой. Я все делаю верно. Я слушаю свое сердце и поступаю по его велению. Я закрываю глаза и пытаюсь увидеть свой путь. Перелетные птицы всегда находят дорогу домой, без карты и компаса. Надо только абстрагироваться от внешних раздражителей и заглушить внутренний монолог. Представить себя одним большим ухом, прижимающимся к собственной груди. О чем стучит твое сердце? Что подсказывает тебе интуиция?

Уход от окаянного понятия «надо» выводит существование на качественно новый уровень. Нет, это не контрамарка на анархию. Но в идеально выверенной упорядоченности счастья нет. И нет души. Оставив дома тетрадь со списком дел и развлечений, я была вынуждена постоянно прислушиваться к себе, учиться доверять себе и своим желаниям. И на выходе оказалось, что все происходило совсем не так, как я себе представляла, но… так, как надо. Так, как мне надо.

Во французском языке есть понятие – le cadre, – что в дословном переводе означает «рамки, границы». Узнала я о нем из книги «Французские дети не плюются едой». Книгу эту я прочла несколько лет назад, когда еще намеревалась кого-нибудь родить. Мне казалось, что появление детей исправит и примирит наши непримиримые различия.

(«Какая же ты умная, что не завела детей перед тем, как развестись», – примерно раз в неделю повторяет мне Марго. Наличие двух маленьких детей сильно усложняет ее развод, не говоря уже о необходимости общаться с бывшим мужем вплоть до их совершеннолетия.)

Le cadre – идеал французского воспитания. У детей есть несколько простых и четких безоговорочных правил, которые они не могут нарушать. Эти правила и есть «рамки». Однако внутри этих «рамок» дети пользуются полной свободой.

Мне нравится идея le cadre. Реальность хаотична и непредсказуема, а потому дисциплина (а иногда и категоричность) и порядок необходимы, как точка опоры, как поручень, за который можно ухватиться, если неуверенно стоишь на ногах или если оступился и упал. Но чрезмерная дисциплина и порядок душат жизнь. Поэтому внутри «рамок» можно позволить себе свободу действий. Дерзнуть и посмотреть, что из этого выйдет.

* * *

Допив глинтвейн и почувствовав, как теплое пламя поселилось на весь вечер у меня в груди, я расплатилась и пошла дальше. У меня еще были планы на Лондон.

И, словно пытаясь испытать на прочность мой новый подход к жизни, эти скромные планы провалились один за другим.

Я хотела посетить лондонский Тауэр, но не успела до закрытия.

Я хотела пробежаться по Тейт Модерну, но не успела до закрытия.

Я хотела зайти в собор Святого Павла, но там проводился рождественский концерт по билетам, и туда я тоже не попала.

Я стояла в растерянности посреди холодной улицы, наблюдая, как контрастирует с ночным небом белый купол собора. Похоже, я не оправдывала собственных ожиданий. Или чьих-то чужих ожиданий, которые я сама же себе придумала и навязала.

Я оглянулась вокруг. Я стояла одна. Мне не перед кем было отчитываться о проделанной или проваленной работе. Это все у меня в голове. Я из прошлого начала бы сокрушаться и обзывать саму себя неприятными словами. Но я из прошлого осталась где-то далеко. Нет, не на дне стакана с пивом во вчерашнем баре; не в туалете самолета, приземлившегося в Гатвике в воскресенье; и даже не в гостиничном номере города N^***, где я проснулась последний раз в этом году на Североамериканском континенте.

Я из прошлого осталась стоять посреди подземного гаража, откуда я выехала на разбитой машине, загруженной моими вещами, в дождливый сентябрь навстречу тьме и неизвестности. Она смотрела, скованная ужасом, как я, другая я, глотая рыдания, ехала во что бы то ни стало вперед, потому что другого направления уже не знала.

А тем временем в Лондоне после рабочего дня шли по улице прохожие, подмерзшие на ветру.

Я пожала плечами и улыбнулась.

It’s okay.

Свобода не в том, чтобы постоянно делать то, что хочешь. Это невозможно, да и не способствует развитию. Ведь проблемы порождают прогресс.

Свобода – это когда ты не привязываешься к проблеме, провалу, неудаче. Разверзлась земля у тебя под ногами – ты остановился и пошел в обход, вместо того чтобы тщетно пытаться перепрыгнуть бездну.

Многие путают здоровый пофигизм или блаженную индифферентность с наплевательством… Нет, мне не было наплевать на то, что какие-то заранее выстроенные планы не сложились. Но серия провалов внутри «рамок» ничего кардинально не меняла – ведь я могла запросто слепить новую реальность. Каждое утро я просыпалась и лепила для себя новую реальность. Отчаянно противостояла собственному микроменеджменту. И мне от этого было хорошо. Словно руки развязали.

* * *

В Англии легко слепить новую реальность. Ведь здесь все дороги ведут в паб.

Не попав в собор, я немного побродила по окрестностям и зашла в очередное питейное заведение, завлекающее рождественскими венками и домашним уютом вкупе с простым английским меню и обилием английского пива. Я порядком замерзла и проголодалась, а потому устроилась основательно. Выбрала одиночный столик в углу напротив барной стойки, чтобы удобнее было наблюдать за посетителями. Хоть на меня и снизошло час назад просветление, мне было невесело. В голове постоянно возникал вопрос: а что я собираюсь делать дальше? Я не знала, что делать дальше. Я знала, что поступила правильно, но легче мне не становилось. Я не сомневалась в правильности выбора, но не знала, куда иду. А еще иногда я теряла всю свою объективность и мудрость, и мне хотелось, чтобы я сейчас была не одна, чтобы со мной рядом был непонятно кто, но кто-то, кто меня понимал бы, безоговорочно поддерживал и ничем не раздражал. Короче, как любой живой человек, я дала слабину и на пару минут захотела так, как не бывает. Захотела картинку, которую все старательно создают у себя в Инстаграме, а потом пытаются убедить себя, что так и есть на самом деле.

Мне комфортно в одиночестве, поэтому мимолетная потребность в абстрактном спутнике быстро отпала. Но щемящее отчаяние и ошеломленность человека, стоящего на краю пропасти, – состояние, в котором я провела целый год, – осталось. Навязчивым и приставучим шлейфом, как паутина, оно протянулось за мной через океан и по нескольку раз в день давало о себе знать, прямо посреди великолепия окружающего меня города.

Я заказала бутылку пива. Осушила. Жизнь начинала налаживаться. Кажется, я понимаю, почему люди пьют. После первой заказала вторую. Праздник продолжался. Боюсь, что здешняя культура распития алкогольных напитков пагубно на меня влияет. Хмельное пиво снова взялось за неблагодарную работу отогревания обледенелого сердца, а мой внутренний скиталец почувствовал себя как дома. Как уютно здесь в пабах. Не хочется уходить.

Я потягивала пиво, жевала рагу с картофелем и наблюдала за одетым с иголочки белым воротничком. По всей видимости, он пришел сюда прямо из офиса. Он сидел за стойкой бара, пил белое вино бокал за бокалом, ел и строчил имейлы в рабочем телефоне. На левой руке его гордо блестел толстый ободок обручального кольца. Видимо, где-то там в его английском доме уже наряжена елка к Рождеству и ждет жена и два с половиной ребенка. Как он себя ведет, когда белый воротник накрахмаленной рубашки больше не обязывает его к деловой озабоченности, словно, кроме бесконечной ленты рабочей почты, его больше ничего не интересует? Во всяком случае, вел он здесь себя как дома. С таким же успехом можно было бы представить его в махровом халате, сидящим за кухонным островом с бессменным бокалом вина, телефоном в одной руке и вилкой в другой.

Мне по-прежнему было не по себе. А ведь это мой последний вечер в Лондоне! Снова ехать в Сохо не хотелось. Плавали мы уже вчера в вашем Сохо.

Была у меня в Торонто одна знакомая по имени Стелла. Ей давно перевалило за тридцать, она была одинока и независима, но особо не страдала от отсутствия спутника жизни. Днем она работала в государственном учреждении, вечером тусила с друзьями, а ночью мечтала все бросить и уехать странствовать по винным регионам мира. В Стелле текла итальянская кровь, и больше всего на свете она любила вино.

У Стеллы был лучший друг. Не парень, а именно лучший друг. Джонни. Как минимум раз в неделю Джонни приходил к ней домой, они пили вино, играли в карты и говорили о политике. Добрая традиция продолжилась, даже когда у Джонни появилась женщина. На свадьбе Стелла выступала в качестве свидетеля со стороны жениха. Поскольку она и была его самым близким другом.

Вскоре после свадьбы Джонни Стелла уволилась с работы, продала квартиру и на вырученные деньги уехала на несколько лет скитаться по миру. Точнее, по знаменитейшим винным регионам. Италия. Новая Зеландия. Австралия. Южная Африка. Она посещала виноградники и пила вино. Однажды я наткнулась на ее новую фотографию в Фейсбуке. Она выглядела лет на десять моложе. Беззаботная улыбка, одетая в дерзкую красную помаду. Нитка жемчуга на шее для пущего шика. Бессменный бокал вина в руке. Ее лицо светилось счастьем. Так выглядит человек, который пошел на риск и сделал то, о чем давно мечтал.

Меня поразила перемена в ее лице. Я восхищалась ее смелостью. А еще мне тоже хотелось, как она, все бросить и заняться собственными мечтами. Но я не могла даже подумать об этом. А потому, тихонько вздохнув, я закрыла Фейсбук с лучезарной Стеллой и по привычке отложила осуществление своих грандиозных планов на следующую жизнь. До очередной реинкарнации.

На второй год скитаний где-то в виноградниках ЮАР Стелла познакомилась с мужчиной. Пропутешествовав несколько месяцев вместе, они осели в Амстердаме. В прошлом году Стелла получила голландский вид на жительство. В ее резюме после череды исполнительных помощников и советников по связям с общественностью теперь значится «независимый винный консультант». Раз в год, на Рождество, она приезжает в Канаду. От нее по-прежнему исходит свет человека, который наконец встал за штурвал своего корабля.

Однажды Стелла рассказала о том, как, будучи в Лондоне, она гуляла со своим мужчиной вдоль Темзы, пританцовывая сальсу, пока случайно они не наткнулись на бар латинских танцев. «Темпл-бар». Я записала название – интересно, как это, пойти танцевать сальсу, ну или мою любимую бачату, в другой стране?

И сейчас, в последний вечер в Лондоне, мне хотелось жить, мне хотелось праздника, мне хотелось танцевать и забыть в танце обо всем на свете. Я люблю танцевать.

Выбрав путь наименьшего сопротивления, я направилась в «Темпл Бар».

Путь наименьшего сопротивления, конечно, преувеличение. Любой латиноамериканский танцевальный клуб – это очаг веселья и общения. Сплоченная толпа завсегдатаев, где все всех знают.

А тут я.

А вдруг они здесь танцуют бачату по-другому?

Я вышла из метро в надежде, что идти до бара долго, я заблужусь и так до него и не дойду, но бар оказался прямо за поворотом.

Заглушать собственный внутренний голос, все ставящий под сомнения, я еще не научилась, зато один навык у меня оттачивался ежедневно, словно я поспорила до Нового года достигнуть уровня виртуоза. Выход из зоны комфорта.

Стараясь не обращать внимания на кучку латиносов, курящих у входа, я с ноги открыла дверь, как будто хожу сюда каждый вечер, как на работу, и, задрав повыше нос для пущей важности, направилась в гардеробную. Сняла куртку, шарф, свитер и, оставшись в одной майке, пошла – как обычно – в туалет, набираться смелости перед зеркалом.

«Ты крутая, – говорил мне один знакомый, которому я обязана моим ускоренным танцевальным прогрессом. – «Бросай маркетинг, ты же королева бачаты!»

В зеркале отражалась девочка в камуфлированных штанах, черной майке и тряпичных кедах мехом внутрь. Ее надменно-дерзкое лицо (надменно-дерзкое, чтобы страх не было видно) усмехнулось. Рядом стайка разодетых чикуль стучали каблуками и красили губы. Я выглядела на их фоне пацанкой, хоть внутри считала себя воплощением женственности. Я пожала плечами и вернулась к своему отражению. Провела рукой по моим маленьким крепким бицепсам и улыбнулась. Наплевать, что сегодня я не похожа на девочку с обложки. Я другим цепляю – своей самобытностью.

И я включила себя.

Оставив в туалете застенчивую чужачку, которая хотела поскорей потеряться в толпе, я заказала в баре «Мохито» и огляделась. Люди оживленно общались, искрясь беззаботным весельем. Я прошлась вдоль столиков.

Стелла сопровождала свой рассказ фотографией, где она сидит вот на этом диванчике со своим мужчиной. В руках коктейли, на лицах улыбки. Им не надо никуда вписываться, потому что они вдвоем, и им достаточно друг друга. Мне снова подумалось, что было бы неплохо прийти сюда с абстрактным бойфрендом, который все за тебя решает и заказывает и с которым – как за каменной стеной – спокойно и не страшно. Непонятно только, что же делать за этой каменной стеной?

Я села на ступеньках лесенки, ведущей на второй ярус, и с любопытством стала наблюдать за танцующими. Родные мелодии ускоряли сердцебиение и возвращали меня в многочисленные пятницы в Торонто, когда я на несколько часов забывала о том, что мир мой рушится, отбивая ногами основной шаг на раз-два-три-четыре, под разноцветными лучами прожекторов.

Закрыв глаза, я растворилась в музыке. В музыке и эйфории.

Это была одна из лучших ночей бачаты. Я танцевала так, словно танцую в последний раз. Я ни о чем не думала – ни о разводе, ни о боли, ни о мужиках, ни о том, что мне завтра уезжать, ни о том, что декорации постоянно меняются, едва я привыкну и освоюсь. Мне было блаженно все равно. Тот самый здоровый пофигизм, граничащий с бескрайним дзеном. Та самая свобода, которая обретается внутри. Прошлое, будущее не имело значения. Была лишь я посреди сверкающего лакированным паркетом танцпола в латиноамериканском баре на берегу Темзы, текущей из века в век под вечно облачным небом Туманного Альбиона.

Как хорошо быть собой.

В начале второго ночи я совсем перестала чувствовать ноги. Скоро закрывалось метро. Пора было ехать домой. Дождавшись, когда блок бачаты сменится сальсой, я вышла из зала в коридор и подала номерок в гардеробной.

– Ты уходишь?

Передо мной стоял кубинец, с которым мы протанцевали несколько отличных раундов. Кажется, он был учителем танцев.

– Да, мне пора.

– Давай обменяемся номерами. Встретимся еще раз, потанцуем.

– Нет нужды. Я завтра уезжаю в Портсмут, а оттуда во Францию.

– А куда во Францию? Я там часто бываю по работе, – не отставал он.

– Каждый день новый город. Я путешествую по Европе. Франция. Португалия. А в следующем году домой.

– Понятно, – протянул он.

Я закончила одеваться и была готова к эвакуации.

– Пока, – сказала я, раскрыв объятия моему новому знакомому.

– Спасибо за танцы, – ответил он и поцеловал меня. Сначала в одну щеку. Потом в другую.

Затем мы посмотрели друг на друга и, не обращая внимания на толкотню вокруг, на минуту слились в поцелуе. Так, на прощание.

– Может, все-таки дашь номер?

– Нет, не стоит, – сказала я и вышла в ночь.

Там, за пределами бара, дышал декабрьской свежестью такой родной, такой разноцветный Лондон. Завтра вечером точно так же будет переливаться река, так же будут покачиваться на волнах сходы к речным трамвайчикам, жесткие порывы ветра так же будут одергивать прохожих. Но здесь уже не будет меня. От этого становилось немного грустно. Я очень быстро сделала этот город своим. Может, потому, что здесь я наконец-то разрешила себе просто быть собой, без оглядки.

До последнего поезда оставалось пятнадцать минут. Я хотела еще раз увидеть «Лондонский глаз» и разноцветье побережья. Не все подчиняется расписанию. Я сошла к реке у Вестминстерского пирса и застыла, вдыхая ночную свежесть, снова и снова благодаря Бога за все, что он мне дал.

С утреца я решила по-быстрому сбегать в город. На прощание.

Снова не попав в собор Святого Павла, я зашла в кофейню через дорогу согреться чашкой кофе, но в итоге полчаса проплакала в туалете. От призраков прошлого так легко не избавляются. Вдоволь нарыдавшись, я вытерла слезы и отправилась смотреть Тауэр.

Несмотря на зловещее прошлое главной государственной тюрьмы Великобритании, неизменных черных воронов и пробирающий до костей холод, день прошел великолепно. Уйти от собственного прошлого можно, лишь погрузившись в другое прошлое, более грандиозное, более масштабное, чем отдельно взятая человеческая жизнь. Ярко светило солнце. Хотелось улыбаться.

Я купила горсть жареного арахиса в карамели, вышла на мост и в последний раз окинула взглядом Лондон, мельтешащий в своем предзакатном удовольствии.