Текст книги "Секс, вино и камамбер"

Часть вторая
Другая реальность

Глава 5
Вниз по течению реки Темзы

Я прибыла на остров Туманного Альбиона крохотным сгустком напряжения в двести двадцать вольт, готовым в любой момент коротнуть, вспыхнуть и исчезнуть, словно его и не было. Я сидела, сложившись в три погибели, в узком кресле, уткнув голову в иллюминатор, и пыталась избавиться от неприятного, неудобного чувства неопределенности, недосказанности. Мы еще не приземлились, а мне уже казалось, что все идет не по плану, и исключительно по моей вине. Недоработала, недодумала, все делаю не вовремя и невпопад. Прямо как в моем браке, недавно развалившемся. Могла довести до ума, а вместо этого…

Полет я провела в сумбурном споре с самой собой. Я из прошлого – та, которой нет места в будущем, – мешала предаться восторгу первооткрывателя. Прислушаться к себе тоже не удавалось – спор шел на повышенных тонах. Я из прошлого не унималась, напоминая, что, пусть я и сбежала на самолете от всего и всех, от себя так просто не отделаться.

Неизвестное будущее, неумолимо приближающееся, подобно снежной лавине, спускающейся с гор, пряталось за плотным, непроницаемым занавесом. Он не пускал на другую сторону испуганную девочку, которая продолжала оборачиваться назад.

Вот только прошлое уже кануло в Лету, будущее еще не наступило, а я проснулась в самом что ни на есть настоящем, постоянно и неутомимо требующем от меня действий и решений – четких, без промедления. Плыть по течению больше не значилось в списке возможных вариантов развития событий. Это одновременно вдохновляло и пугало.

– Уважаемые пассажиры, наш самолет начинает посадку…

Голос пилота вырвал меня из глубокого тяжелого сна, которым забываются люди, обессиленные физически и израсходовавшие под ноль свои эмоциональные ресурсы. «Уже?!» – промелькнуло у меня в голове, и я почувствовала, как меня накрывает раздражающая неуверенность – не стопроцентная уверенность. Такое бывает у отличников, которые идут на экзамен, не готовясь, потому что и так знают предмет, но не могут избавиться от мысли, что стоило накануне немного позубрить, на всякий случай (это про меня). Или когда выезжаешь в непогоду на машине, а у тебя бензина едва на донышке плещется. Заправляться в ненастье неохота, вроде должно хватить, и едешь без дозаправки, стараясь лишний раз не трогать педаль газа, и проклинаешь свой глупый авантюризм, но ничего не можешь с ним поделать (тоже про меня).

В салоне царила ленивая суета людей, растягивающих последние минуты состояния «душевного нейтралитета», когда ты (в буквальном смысле) между небом и землей, между точкой А и точкой Б, до тебя не дозвониться, не достучаться ни в один из многочисленных мессенджеров. Пока ты в воздухе, ты предоставлен самому себе. Ты удивительно свободен, парадоксально свободен – ведь ты полностью зависишь от адекватности и профессионализма пилота и ограничен пространством тесной железной птицы, набитой тремя сотнями человек.

– Я лечу над Великобританией, – пробормотала я, потирая глаза.

Да, сегодня воскресное утро, и совсем скоро я приземлюсь в лондонском аэропорту Гатвик. А вот вчера я проснулась посреди огромной постели в отеле города N***. Одна. Обнаженная и, впервые за много месяцев, с выражением безмятежности на лице. Принц, конечно же, имел место, но, как в сказке про Золушку, только до полуночи. Мне было жаль, что принц не мог остаться до утра, потому что я, разведенная и свободная, остаться до утра как раз могла. Отныне я могла делать все, что угодно…

– Через день я буду в Лондоне, – мечтательно говорю я ему, блаженно улыбаясь. Мы стоим под душем и скользим мыльными телами друг по другу. Я ловлю ртом капли воды и пробегаю кончиками пальцев по его бицепсам, трицепсам и прочим дельтовидным и трапециевидным.

После горячего душа в комнате холодно и неуютно. Оттого что он уходит, тоже неуютно, но совсем чуть-чуть. Я знаю, что, когда перевернется страница, он останется в прочитанной половине книги. Потому мне и жаль, что я с ним так и не проснусь. Он заранее поздравляет меня с днем рождения и всеми зимними праздниками. И уходит. От него остаются лишь крепкие поцелуи у меня на теле, недопитая бутылка газировки на прикроватной тумбочке и два ваучера на завтрак в гостиничном ресторане на его фамилию.

«Я спала блаженным сном, – строчу я утром ему сообщение, потягивая кофе и с удовольствием жуя жареную картошку с яичницей. – Лучше могло быть, только если бы ты был рядом. Не помню, когда я последний раз просыпалась такой отдохнувшей».

Зато я очень хорошо помню последний раз, когда я завтракала в этом отеле. Полгода назад. Я опять сбежала со скандалом из дома в десять вечера и приехала сюда на электричке. Проведя ночь в предсмертной агонии того, что когда-то именовалось браком, и замерзнув под шумным нещадно морозившим меня кондиционером, я сидела в этом же ресторане, как побитая собака, глотая слезы вперемешку с дольками грейпфрута и черствым круассаном.

Хорошо, что последняя моя ночь в этом году в Канаде прошла здесь. Символично. Я люблю переворачивать страницы, замыкать круги и закрывать гештальты…

Кстати, о завтраке.

Стюардессы разносили кофе и кекс. Я протиснулась в уборную и внимательно посмотрела в зеркало на свое отражение. На лице отпечаталась привычка париться по поводу и без повода. Я провела ладонями по теплым после сна щекам. Такой я уже не буду никогда. У меня есть двадцать один день, чтобы свести на нет одни привычки и привить другие. Я еще не знала, что это за привычки и в чем суть моего просветления. Я до конца не понимала цель моего паломничества. Я пустилась в путь, потому что не могла оставаться на месте. Я пошла, потому что не могла не идти.

Прощай, подруга. Мы много пережили, нам было и весело, и больно, и страшно, но мы держались вместе, как преданные друг другу соратники. А теперь нам пора расстаться. Ты останешься здесь. В уходящем году. Я же уйду вперед, в год грядущий. И однажды, через месяц-другой, я наткнусь на письма, которые ты писала, и ты мне покажешься совсем чужой. Мне будут непонятны твои страхи, твоя боль, но мне будет тебя искренне жаль. Прощай.

Я вернулась на свое место. Болтливая пассажирка справа от меня снова включила пулеметную очередь своих рассказов. В самом начале полета ее беспокойное соседство меня немного расстроило, ведь она мешала мне погрузиться в суровые думы о смысле жизни на сон грядущий. Наверное, к лучшему. Специально пытаться вывести новую формулу успеха – бесполезно. Просветление не наступает добровольно-принудительно. Оно наступает случайно, во время долгого пути. Надо сменить окружение, заставить себя жить в других условиях, в другом ритме и, отталкиваясь от этого, что-то понять (и принять) о себе и о жизни.

Самолет вынырнул из облаков, и, к моему удивлению, в иллюминаторе зазеленели широкие лоскуты полей. В декабре Англия встречала меня без единой снежинки. Мы спустились еще ниже, пролетая над автомагистралью. Плотный поток машин ехал в обратном направлении. Левостороннее движение. Это не сон, я и правда в Англии.

Первая остановка. Три дня в Лондоне. Из аэропорта на электричке до станции Виктория. Пересесть на метро. Доехать до Elephant & Castle. И там пешком минут десять.

У меня не было никаких ожиданий. Никаких надежд.

Tabula rasa. С чистого листа.

И тут я наконец поняла причину гложущей меня неуверенности: я забыла дома собственноручно составленную развлекательную программу моего путешествия. Гиперответственная я – та, что пытается предусмотреть каждую мелочь и страдает каждый раз, когда что-то идет не по плану (а обычно все идет не по плану), – еще месяц назад начала расписывать мой досуг, день за днем.

Оказалось, что и эту, гиперответственную, придется оставить в прошлом.

Первый шаг за пределы зоны комфорта – выкинуть подробный список дел и четкий план действий.

Первый шаг на пути к свободе – свыкнуться с потерей (мнимого) тотального контроля над ситуацией.

Но фаааак…. как же мне это мешало. Подобно фантомной боли, я остро переживала отсутствие придуманного мною ориентира, словно правильно расписанный день/месяц/год гарантирует счастье и успех.

Я стою в очереди на паспортный контроль, разминая затекшие за время перелета ноги. Вереница людей извивается нескончаемой змеей. Я теряю терпение. Я не выношу очередей. Ожидание напоминает мне о собственной смертности. О быстротечности времени; о том, что я за ним не поспеваю; о том, что я сама за собой не поспеваю. А мне еще электричку искать. И oyster card оформлять. Интересно, а почему в Лондоне проездной называется устричной картой?

– Ты прям как устрицы, – сказала я однажды моему принцу, – я обожаю устриц, но это блюдо не на каждый день. Тебя кто-нибудь до меня сравнивал с устрицами?

(Ответ был отрицательным.)

Вынырнув из меланхолии эротических воспоминаний, я вернулась в настоящее. Устричный Принц больше не имел значения, хоть я и послала ему на прощание свою фотографию, попросив иногда думать обо мне.

Я подключилась к вай-фаю и сообщила всем, что жива-здорова.

И вдруг вспомнила, что теперь я сама по себе. Мне больше не надо ни на кого производить впечатление. Отчитываться не перед кем. Нет нужды искать общие знаменатели в диаметрально противоположных представлениях двух людей о том, что такое хорошо и что такое счастье.

Я больше никому ничего не должна.

Я вообще никому ничего не должна.

Мне тут же полегчало. Мне больше не нужен забытый дома план действий.

Я просто приехала. Жить.

Мало что может сравниться с восторгом первой встречи с новым городом. Мною овладевает безудержное веселье, а лицо само по себе расползается в улыбке, как только я погружаюсь в пленительный мир своенравных улиц, пропитанных живой историей, до абсурда аутентичной культурой и пикантностью неизведанного. Я словно иду на первое свидание с новым мужчиной. Адреналин по венам, сердцебиение, граничащее с тахикардией, и будоражащие воображение предположения – как пройдет наша встреча, чем он меня зацепит, о чем я буду вспоминать на следующее утро… Ну а если объект вожделения не оправдает надежд или не окажется чем-то из ряда вон выходящим – такие же попытки найти очарование в трущобной экзотике его пошлых татуировок или, если это свидание с городом, в уродливых граффити на вагонах метро.

Лондон я хотела увидеть очень давно. Уроки английского языка, тысячи страниц английской литературы, специфический английский юмор (на любителя, как сыр с плесенью), изысканный говор, салют на фоне «Лондонского глаза» в новогоднюю ночь по телевизору, воспетая Оскаром Уайльдом осенняя Темза…

Однако на первый взгляд и вздох, город никаких бабочек в животе не всколыхнул. Сердце билось индифферентно-спокойно, а попытки саму себя воодушевить кончались полным крахом. Кремень, ударяемый об огниво с тупым незаинтересованным упорством, искру не давал.

Оставшись наедине с собой, вдали от бытовых проблем, дебетово-кредитовых несостыковок и уже несуществующего брака, мой мозг запустил два параллельных, иногда взаимопротиворечащих процесса.

В первый же день я наконец-таки погрузилась в траур. Мне было больно. Мне хотелось плакать. Мне хотелось спрятаться в углу и провалиться под землю. Даже отвлекаясь на логистику передвижений по городу и обустройство на новом месте, мозг каждые полчаса находил какую-то привязку к прошлому и снова выводил меня на взлетную полосу вселенской скорби и тупого полуживотного отчаяния. А я думала, что этот этап уже пройден… Злость на судьбу сменялась обидой за себя любимую, затем гневом по отношению к «обидчику», затем чувством вины перед тем же «обидчиком», ну и на десерт включалась жалость к самой себе.

Помимо оплакивания уже перевернутой страницы моей истории, во мне поднималась нарастающая волна сопротивления. Зачем я сюда приехала? Что я здесь забыла? Куда я пойду? Невозможность микроменеджмента собственной жизни в предлагаемых обстоятельствах сковывала волю и отключала всякую инициативу.

Кое-как взяв себя в руки, я села на метро и доехала до запомнившейся мне по пути в хостел станции, London Bridge. Мне казалось, что надо выходить именно там.

Если вы поглощены каким-нибудь бесполезным занятием, отвлекающим вас от настоящего, – будь то самоедство, сомнение в правильности собственных действий, внутренний монолог, больше похожий на беспощадную тираду, спиритический сеанс с призраками прошлого, муссирование ужаса перед будущим, лучший способ вернуть себя к действительности – это устроить себе небольшую встряску. Заставить свою физическую оболочку немного пострадать (нашим изнеженным телам много не надо) и таким вот обманным путем вернуть мозг в эволюционное состояние выживания, в котором нет места пустопорожним размышлениям. У меня все получилось просто и ненарочно – я мучилась сменой часовых поясов, была одета не по погоде и уже успела потеряться в сумеречных переулках по-диккенсовски мрачного и по-диккенсовски уютного Лондона.

Пройдя по опустевшим рядам Боро-маркета и окончательно продрогнув, я выпила стакан глинтвейна и двинулась сквозь тьму по направлению к Тауэрскому мосту. Туда мне и дорога.

Ночной мост оказался великолепным. Грандиозным, сказочным, волшебным. Его праздничное сияние отражалось ярким заревом в холодной ряби Темзы и кончиками башен терялось в облачном небе. Тяжеловесное величие разводного исполина угадывалось издалека.

– Это и есть тот самый Тауэрский мост, – сказала я себе, сделав первый шаг и словно вынырнув из моего бесчувственного забытья. Сложно переживать по поводу еще не наступившего будущего, когда в настоящем тебя окружает такая красота.

На мосту царило туристическое оживление. Пешеходы фотографировались, смеялись и грызли обжаренный в карамели арахис с легкомыслием людей, сбежавших на несколько дней – или на несколько часов – от наскучившего быта.

Я пересекла дивный мост три раза и пошла гулять вдоль реки. Дул холодный ветер, но что-то в моей душе, уже давно находящейся в оборонительном режиме, начало оттаивать. Я словно позволила себе надеть розовые очки и, широко раскрыв глаза, смотреть на прекрасный мир, который меня окружает. Правда, в темное время суток очки не нужны – ночь сама по себе и пленит, и манит, и, как искусная соблазнительница, завязывает глаза тонким, полупрозрачным шелком, придающим всему вокруг особое очарование, исчезающее с первыми лучами солнца.

…Я тогда еще не знала, что знакомство с каждым городом на моем пути будет начинаться с такого вот ночного волшебства.

«Осколок» разрывал темно-серые тучи ломаным оранжевым пламенем, геометрически выверенные кубы культурно-развлекательного комплекса мерцали неоново-фиолетовым, обреченный на реставрацию Биг-Бен выглядывал белым циферблатом сквозь частокол лесов, рядом Вестминстерский дворец проливал желтые потоки света прямо в Темзу, а посреди возвышался ярко-красным колесом тот самый «Лондонский глаз».

Но вопреки моей любви ко всем без разбору колесам обозрения, заключенная в его прозрачной капсуле, я впала в уныние. Там, у подножия, город жил, дышал, суетился и не хотел ложиться спать. Я же оставалась наедине с самой собой и с моим отвращением к праздникам. Не сложились у меня отношения с ними, и все тут. Соседи по капсуле с упоением щелкали контент для своих Инстаграмов, а я сидела на краю скамейки, дрожала от холода и презирала их за то, что им так хорошо и просто.

…И снова ночь перед отлетом. Я сижу посреди огромной кровати, завернутая в большое белое гостиничное полотенце, и пристально наблюдаю, как Устричный Принц натягивает на себя джинсы и заправляет в них футболку. Можно достичь поразительного безразличия к человеку, одним поцелуем вызывающему у тебя неистовую страсть, – если он тебе не принадлежит и никогда принадлежать не будет. Но безразличие – это защитная реакция. Мне немного грустно, что он уходит, – в моем ненаписанном рассказе о нем он остался до утра, перед тем как исчезнуть навсегда.

– А ты знаешь, что будешь делать в Лондоне? – вдруг спрашивает он. – Сходи в «Ковент-Гарден», тебе понравится, это место как раз для тебя.

Почему для меня? Что он вообще обо мне знает? Когда-то мне было жаль, что у него недостаточно времени и возможности оценить глубину моего интеллекта и размах моей харизмы – не потому, что не способен, как раз способен, оттого и жаль. А теперь мне все равно.

– «Ковент-Гарден» и Лейстер-сквер. На Лейстер-сквер постоянно что-то происходит. Каждый раз там какая-то кинопремьера, звезды ходят по красной дорожке, оперу поют прямо на улице.

Мне сложно представить его посреди площади, заполненной звездами и праздной толпой. Праздность – это не про него.

«Ковент-Гарден» почти опустел, только у телефонной будки стоит уличный музыкант, окруженный толпой слушателей, и играет на гитаре. Я проталкиваюсь вглубь толпы и растворяюсь в их эйфории. Музыкант играет The Scientist группы Coldplay. Люди поют, хлопая в ладоши, и раскачиваются из стороны в сторону. Я греюсь их теплом и лечу в своем собственном потоке сознания. Мне больно, и боль эта совсем родная и знакомая, изученная вдоль и поперек. Боль потери. Потери человека, который когда-то был лейтмотивом моей жизни. Потери почвы под ногами. Потери предсказуемости завтрашнего дня – я так долго думала, что предсказуемость и есть залог успеха. Я все еще осваиваю привычку ежедневно выходить из зоны комфорта, но делаю это первоклассно – с высоко поднятой головой, уверенной походкой, на высоких каблуках и с лучшей из моих улыбок.

В душу полилась сладкая грусть. Сладкая, потому что каким-то шестым чувством я вдруг наконец ощутила начало пути – нового пути в новую жизнь. В жизнь, которую я могу окрасить в те цвета, что мне заблагорассудится. В жизнь, в которой я смогу осуществить свои мечты, какими бы странными они ни казались. Я слишком много говорю о собственных мечтах? Наверное, потому, что последние без малого тридцать лет я с упоением проживала чужие мечты, откладывая свои до следующей реинкарнации. Так что мне можно.

На Лейстер-сквер я долго стояла перед закрытой театральной кассой. Завтра куплю билет и пойду на мюзикл. Сегодня же поеду домой спать, ибо валюсь с ног после перелета, а завтра с новыми силами отправлюсь покорять Лондон.

Выпив напоследок чашку густого горячего шоколада, я прошла по нарядным улицам на Трафальгарскую площадь. Место, о котором я столько читала в школьных учебниках английского языка. Как и утверждалось в учебниках, рядом с колонной Нельсона стояла новогодняя елка. Правда, в детстве я и площадь представляла необъятной, и елку непременно в десять обхватов, а в действительности и то и другое не соответствовало заданному воображением масштабу.

Разочарования не было. Казалось, что в Лондоне я уже была – в детстве – и смотрела на главную площадь с высоты своего десятилетнего роста. А теперь приехала взрослым обитателем бетонных джунглей, и все показалось мне аккуратным и маленьким.

Так бывает. Нам постоянно хочется заранее все придумать и додумать.

Не надо обманываться. Не надо строить иллюзий.

Надо брать и делать. Или брать и ехать.

Глава 6
Начало начал

Все в жизни бывает в первый раз. Впервые проведя ночь в хостеле на нижней полке двухэтажной кровати, где, кроме меня, спало еще десять незнакомцев, я проснулась по будильнику, умылась и отправилась завтракать. За столом сидели путешественники с разных концов мира и уплетали бутерброды с сыром и ветчиной. Новая реальность старательно вытесняла старую, но призраки прошлого не сдавались. По привычке я было почувствовала себя несчастной, но усилием воли переборола уныние и начала потихоньку наслаждаться новизной обстоятельств. Покончив с завтраком, я облачилась в нарядное платье-свитер, расшитое блестящей нитью (мое платье на выход), и пошла знакомиться с Лондоном заново.

Ночное очарование спало, и при тусклом свете дня город оказался совсем другим. Менее загадочным, менее интригующим. Но очень знакомым. Я шла по улицам, пила кофе, спускалась в метро, и все происходило… как само собой разумеется, как будто так и надо. Как после ночи любви просыпаешься с мужчиной, вы идете завтракать, и вам легко и просто, и в голове не зудит навязчивое желание поскорее от него избавиться или самой куда-нибудь сгинуть. Лондон мне сразу «зашел», без адаптационного периода. Может, потому, что таким я себе его и представляла.

Но насколько он был великолепен вечером, настолько хмур и уныл он оказался утром. Особенно в понедельник. Хоть я и не против понедельников. Каждый понедельник – тоже табула раса. Новая неделя, новая страница, новый шанс что-то изменить. Я решила, что план на день есть. Прикоснуться к истории, погрузиться в искусство, а потом спуститься на землю и немного загулять. Ведь Англия – это страна пабов.

Начала я с размышлений о вечном в Национальной галерее. Подключившись к бесплатному вай-фаю, телефон завибрировал от сообщений, в нетерпении ожидавших прочтения в чистилище вечного облака.

«В Париже погромы, – пишет сестра. – Ну, хоть сейчас… может, через неделю пройдет».

Прислушавшись к собственной интуиции и начитавшись о желтых жилетах, я еще до отъезда пришла к выводу, что все обойдется, но не могла ей этого сказать, боясь показаться легкомысленной. Я почти осязаю ее беспокойство и проецирующийся на меня через расстояние страх. Усилием воли я стряхиваю его на пол.

«Посмотрим на обстановку ближе к концу недели», – отвечаю я и отключаюсь от сети.

Днем Трафальгарская площадь внушительней и просторней. Реабилитировав главное «воспоминание» детства, я направилась к Вестминстеру и тут же столкнулась с толпой протестующих. Кстати, о популизме… Толпа, вооруженная плакатами, флагами и прочими атрибутами митингующего народа, изъявляющего свою волю, призывала Терезу Мэй довести до конца Брекзит. Рядом толпа поменьше размахивала флагами Евросоюза и, соответственно, призывала его не покидать.

Понаблюдав, как новая страница истории разворачивается прямо у меня на глазах, я свернула в Вестминстерское аббатство. Но и там превалировала политика. Несмотря на церковную готику, многочисленные статуи мучеников и ангелоголосый хор, в храме, где из века в век коронуют на престол, религией и не пахло. Усыпальницы сильных мира сего и просто богатых людей, мемориальные доски за заслуги перед отечеством мореплавателей, естествоиспытателей, инженеров, часовых дел мастеров, поэтов и прочих почетных граждан лишь усиливали патриотический дух.

В сумерках я пересекла Сент-Джеймс-парк и обошла Букингемский дворец, огороженный кирпичным забором и колючей проволкой посерьезней, чем в некоторых тюрьмах.

Мне хорошо скитаться. Я могу часами идти куда глаза глядят. Идти, покуда меня несут ноги. Я хочу раствориться в городе, ведь только так можно проникнуться его характером, уловить, чем он живет, увидеть, о чем мечтает. Прикоснуться к его настоящему и заглянуть в его прошлое – ведь прошлое и настоящее являются одним целым, одно вытекает из другого. Терапевтическая функция любого путешествия в том, что можно на несколько часов отвлечься от себя, перенести свое внимание на окружающий мир, позволить ему заставить тебя задуматься – об истории, о ходе жизни, о человеческих страстях. Абстрагировавшись от суеты, начинаешь смотреть на свое существование совсем иначе, в более глобальном контексте. Что-то отходит на второй план, что-то, наоборот, становится понятней, четче и важнее.

Потерявшись среди незнакомцев и незнакомого, можно наконец-то увидеть себя со стороны.

Прежде чем связать себя узами брака с мужчиной, я бы посоветовала любой женщине сделать три вещи. Научиться водить машину, осуществить свою заветную мечту и поездить по миру в одиночестве. Это придаст ей уверенности в собственной целостности и снимет с ее партнера бремя ответственности за ее же счастье. Невозможно сделать счастливым человека, который сам не знает, что ему для этого нужно. А может, ей и не захочется больше замуж – во всяком случае, очень возможно, что брак перестанет казаться мерилом женской востребованности и единственным вариантом половозрелого существования.

До мюзикла оставалось полтора часа, и я отправилась на Лейстер-сквер пить пиво и есть fish & chips. Устричный Принц пел оды английским пабам, и я начинала понимать почему. Здесь уютно, как дома. Приглушенный свет создает атмосферу домашней безопасности, музыка играет негромко, не заглушая разговор – или внутренний монолог, – а в декабре, когда пабы украшены к Рождеству, отсюда вообще уходить не хочется. Я могла здесь спокойно сидеть в свое удовольствие. Я почти не пила алкоголь в этом году, не могла себе позволить такую слабость. Мне надо было держать ситуацию под контролем. А теперь вроде можно. С каждым глотком я отпускала страх неизвестности. Боль медленно, но верно уходила на дно стакана. Все будет хорошо. Я допью пиво, посмотрю спектакль, а потом пойду снова пить пиво. Похоже, надо пить. Это путешествие – мой переход в самостоятельную, одинокую жизнь. И заливание прошлого большим количеством алкоголя – часть перехода.

– Послушайте, а вы еще долго здесь будете?

Напротив меня у барной стойки сидели двое мужчин. Один из них встал и подошел к моему столику.

– Нет, уже ухожу, – с улыбкой ответила я. Мужчина мне не нравился, но мне нравилась вероятность познакомиться с кем-нибудь в баре.

– А я хотел пригласить вас присоединиться к нам.

– Не могу, я иду на спектакль.

– «Призрак оперы»?

– «Призрак оперы»!

– Приятного просмотра. Не пугайтесь, когда из-за кулис начнут истошно кричать.

Я вышла из паба и триумфальной походкой зашагала к Театру Ее Величества, как раз туда, где много лет назад состоялась премьера того самого «Призрака оперы». Поход в театр всегда меня радует. Торжественная обстановка, разодетая толпа, суматоха в буфете. Я чувствовала себя достойно в своем сверкающем платье, слегка прихмелевшая, слегка взволнованная первым выходом в свет.

Спектакль мне понравился. Шикарная постановка, прекрасные голоса, пиротехника, летающие люстры и прочие спецэффекты. Однако за два с половиной часа представления меня охватила дикая тоска. История искаженной любви, которой не суждено быть вечной; история женщины – марионетки чужой мечты и чужих страстей; метание между небом и землей и жажда свободы… это слишком хорошо мне знакомо. Весь второй акт я размазывала по лицу слезы и после оваций вышла на улицу абсолютно разбитой. Что ж, истинный смысл искусства – не развлекать, а заставить задуматься, провести параллели с собственной жизнью.

Как обычно, захотелось поддаться слабости, уехать домой и спрятаться от реальности и от себя под одеяло. Но я пообещала себе, что с сегодняшнего дня начинаются приключения. Опрокинув для бодрости чашку капучино, я пошла тусить.

Я честно старалась держать себя в рамках приличия, но культурного продолжения вечера не получилось. В знаменитом лондонском джаз-баре Ronnie’s места закончились (это в понедельник-то вечером), и билеты на входе не продавались. Пришлось отправиться в Сохо. Прогулявшись несколько раз мимо баров, битком набитых уже дошедшими до кондиции людьми различных возрастов и социального положения, я выбрала наугад один и решительно открыла дверь.

Надо сказать, что я никогда не ходила в бар одна. То есть нет, бывали вечера, когда я заходила в бар целенаправленно поесть. Или перехватить чашку чая. Или почитать книгу. Или написать письмо любовнику. Мне никто не мешал, я никому не мешала, было тихо и скучно. Я никогда не заходила в бар одна в самый разгар вечера. Если так разобраться, ничего страшного нет – люди хорошо проводят время, а ты хочешь присоединиться к их веселью. Но когда один заходишь в бар, а там все с кем-то, очень явно начинаешь осознавать свое единоличие. Или, попросту говоря, одиночество. Никто не заметил моего появления, но я настолько смутилась, едва переступив порог, что тут же уверенным шагом направилась в туалет. Спрятаться. Ну и продумать стратегию.

Уединиться не получилось. Пьяные девицы поправляли прически, стучались друг другу в кабинки, одергивали перекошенные платья. Одна из них попросила меня застегнуть ей молнию на спине. Я помогла, и это простое действие, уравнявшее меня со всеми этими незнакомыми людьми, придало мне уверенности. Настолько, что мне захотелось не просто вернуться в бар, но и непременно с кем-то познакомиться и пообщаться. Расчесав волосы и сложив куртку в рюкзак, я направилась к барной стойке заказать пива. Получив свою пинту, я так там и осталась, слегка отодвинувшись от кассы, чтобы не мешать другим расплачиваться. Моя логика была проста: пиво заказывают здесь, то есть не заметить меня невозможно. А значит, рано или поздно с кем-то завяжется разговор.

Я потягивала пиво и с любопытством рассматривала пьяных в стельку посетителей, пока один из них не обратился ко мне. У него был неразборчивый ирландский акцент, и сам он едва стоял на ногах. Я с трудом понимала, что он говорит. Я не уверена, что он вообще понимал, кто перед ним. Он находился в алкогольной прострации и туго соображал, но я продолжала тянуть разговор на себе, в надежде присоединиться к его компании. Присоединиться не вышло, но, отойдя вместе с ним от стойки, я смешалась с несколькими другими одиночками, которые так же, как и я, пытались паразитировать на общем веселье.

Один из них оказался особо настойчивым. Сын нигерийских дипломатов, он получил в Америке блестящее образование, а потом решил все бросить и уехать в Лондон, о чем нисколько не жалел.

– В жизни иногда надо рисковать. Бывают моменты, когда ты понимаешь – сейчас или никогда.

«Расскажи мне об этом», – подумала я про себя. Допила пиво и решила, что надо уходить. Тяжело находиться среди настолько пьяных людей, когда ты даже не навеселе. Но нигериец не отставал.

– Ты что, уходишь?

– Да, думаю, мне пора.

– Давай еще по бокалу, где-нибудь в другом месте.

Я внимательно на него посмотрела.

– Ну пошли. Как звать тебя, еще раз?

– Феми.

И вот мы уже сидим на диванчике какого-то лаунжа. За окном оживленный перекресток Сохо и сильно за полночь. Лаунж полупустой. Я звонко смеюсь и пью пиво, Феми пьет вино и медленно целует кончики моих пальцев своими мягкими африканскими губами. Мне весело. Я понимаю, к чему все клонится. Понимаю, что решение надо принимать прямо сейчас, пока я могу капризно отнять руку и сказать, чтоб притормозил. Мне страшно и любопытно. Я не ожидала, что невод вернется с уловом в первый же вечер. Я недооценила волшебную силу мизансцены, состоящей из одинокой девушки, с незаинтересованным видом пьющей пиво у барной стойки. Я могу сказать Феми «нет», мне хватит уверенности и доходчивости. Но стоит ли? Авантюризм, с которым я пересекла океан, предполагал многое. Carpe diem, мое кредо и modus operandi, всегда давал одну и ту же рекомендацию – если нравится, надо брать. Феми не был мужчиной моей мечты, но с ним я чувствовала себя безопасно. Он разговаривал как интеллектуал и вел себя как джентльмен.