Текст книги "21.12"

36

– Сам по себе воздух внутри могильника способен заразить сотни человек. Нужно обязательно надеть это.

Стэнтон достал из рюкзака костюмы биологической защиты.

Чель до такой степени уже изошла потом, что даже не могла себе представить, каково это – вновь ощутить прохладу.

– Но ведь я уже все равно больна. А ты сам говорил, что жара только усугубляет состояние инфицированных.

– Чем выше концентрация поражающих факторов, тем быстрее их действие. Чем скорее…

Но она не дала ему закончить.

Он помог ей облачиться в костюм. Чель плохо себе представляла, как сумеет в нем протиснуться внутрь захоронения. В костюме было жарко, и он сильно затруднял движения. Ей довелось прежде побывать во многих склепах, но ни разу она не испытывала при этом чувства клаустрофобии. Сейчас при мысли, что ей придется спуститься в катакомбу в этом неуклюжем одеянии, она ощущала себя похороненной заживо. Шлем на голове заглушал все шумы из внешнего мира. При взгляде сквозь стекло все, что ее окружало – дремучие джунгли, город Пактуля, Стэнтон со своим снаряжением, – казалось чем-то очень далеким. У нее вдруг стало тяжело на сердце.

– Ты готова? – спросил Стэнтон, а потом помог пролезть в дыру, которую они обнаружили рядом с брошенной киркой. Сам он последовал за ней, а потом вытянул руку с фонариком через ее плечо, чтобы осветить путь.

Стекло шлема Чель на какое-то время запотело, когда на коленях она поползла вперед. С внутренней стороны камни покрывал белесый налет – плесень, росшая на них уже веками. Даже сквозь костюм она ощущала под собой неприятную осклизлую поверхность пола. Чель не сомневалась, что в воздухе здесь стоял густой запах помета летучих мышей, но в шлеме в нос бил лишь легкий антисептический аромат, исходивший от фильтра очистки.

Через какое-то время узкий проход начал расширяться и вывел их в небольшой зал. Потолок стал высотой примерно в пять футов, и Чель теперь могла идти, лишь наклонив пониже голову, но Стэнтону по-прежнему приходилось передвигаться на четвереньках.

Она включила свой фонарик, чтобы полюбоваться на вырезанные в камне фигуры приносимых в жертву людей в живописных звериных шкурах и чудищ со змеиными головами на человеческих телах. Чель протянула руку и дотронулась до камня, смахнув перчаткой толстый слой пыли. Не было сомнений, что эту резьбу выполнили мастера, жившие в одно время с Пактулем. На то, чтобы вырезать каждую линию, уходили многие часы труда, а наказанием за малейшую ошибку была казнь.

В противоположном конце помещения находилась лестница, ведущая вниз. Храм был явно спроектирован как череда комнат, куда вели четыре или пять лестниц, последняя из которых уходила уже в подземелье. Там, как предполагала Чель, они увидят несколько малых ритуальных залов, а потом и самый большой, где упокоился Властитель, как это было в погребальных храмах Эль Мирадора.

Они продолжили спуск. Каждая следующая лестница оказывалась ýже предыдущей, и в своих неуклюжих биокостюмах им приходилось поворачиваться боком, чтобы протиснуться между стен. Чем ниже они опускались, тем холоднее становилось, как догадывалась Чель. Она бы сейчас дорого дала за глоток прохладного воздуха, но в костюме приходилось дышать одной и той же затхловатой очищенной смесью.

Наконец они добрались до самого последнего холла. Чель осветила фонариком ниши дверей, вырезанные в стенах со всех сторон. Они находились сейчас в 15—20 футах под землей, и даже в самый яркий полдень сюда не проникало ни лучика естественного света. Потолок здесь был достаточно высоким для того, чтобы даже Стэнтон смог вытянуться почти во весь свой немалый рост.

Посветив в два боковых помещения, которые оказались пустыми, Чель уверенно показала направление:

– Нам сюда.

В центре самого последнего зала был установлен известняковый саркофаг.

Здесь и обрел последний покой Властитель Ягуар Имикс.

– Это то, что мы искали? – Хотя Стэнтон стоял у нее прямо за спиной, она едва слышала его голос в наушниках шлема.

Одного взгляда по сторонам оказалось для Чель достаточно, чтобы понять: в усыпальнице побывали мародеры. Но Волси почти ничего не взял отсюда. Остались кремни с изящной резьбой, ожерелья, раковины-подвески, статуэтки в виде змей.

И скелеты.

Физически Чель ощущала полное изнеможение, но ее мозг жадно впитывал все увиденное. На полу вокруг саркофага располагались четырнадцать или пятнадцать скелетов, уложенных в ритуальном порядке и покрытых красно-коричневой киноварью. Они, по всей вероятности, умерли от той же болезни, которая сейчас убивала ее саму: ощущая жар, предельную усталость и ужас при мысли, что им больше никогда не удастся нормально заснуть.

– Кем были остальные? – спросил Стэнтон.

– Древние верили, что у их повелителя 39 душ и только одну из них забирает смерть, а остальные продолжают обретаться среди живых или застревают в срединном мире, – объяснила Чель. – А потому, чтобы обеспечить правителю безопасный уход в мир иной, необходимо было принести в жертву других людей. – Она указала на шесть совсем маленьких скелетов. – Включая даже детей.

Стэнтон пригляделся поближе.

– Взгляни, как сформированы костные ткани на бедрах у этого скелета. Это был взрослый человек, но очень маленького роста.

Карлик Якомо! Его тоже похоронили вместе с повелителем.

Внезапно пронзительные звуки огласили темноту, заставив Чель вздрогнуть. Она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть огромную стаю летучих мышей, сорвавшуюся с потолка и устремившуюся прямо на них.

– Пригнись! – крикнул Стэнтон. – Они могут порвать наши защитные костюмы!

Неистовая атака маленьких тварей заставила Чель на секунду потерять ориентацию в пространстве. Она хотела опереться о стену, но не смогла дотянуться до нее и рухнула на пол. Стоявший над ней Стэнтон вовсю размахивал руками, отгоняя стаю в сторону выхода.

Скоро тонкий мышиный писк стих вдали.

Чель подумала, что уже не сможет подняться. В костюме руки и ноги казались мумифицированными. Все мышцы болели. И она лежала не шевелясь, лицом к лицу со скелетами, готовая прекратить борьбу. Но именно в тот момент, когда ей хотелось только одного – навсегда закрыть глаза, – она увидела, как под слоем пыли рядом с ней что-то блеснуло. Это было крупное кольцо из оникса с вырезанным на нем глифом.

Эмблема обезьяньего цеха писцов.

Она протянула руку и взяла его – перстень Пактуля.

Наследник и дочери Оксиллы сумели бежать и последовали за духовным животным Пактуля, алым ара, в сторону Киакикса. Но сам Пактуль в своем человеческом воплощении совершить побега не смог. Скорее всего с ним расправились стражники, а потом похоронили вместе с правителем, бросив здесь же его кольцо и рукопись.

Она осмотрела черепа, гадая, который из них принадлежал Пактулю. Один из этих скелетов был останками прародителя ее племени. Им никогда не узнать, какой именно, но Чель стало радостно от одной мысли, что писец сейчас здесь, что они нашли его.

Стэнтон все-таки сумел помочь ей подняться, но идти сама она уже не могла. С его помощью она лишь добралась до саркофага. Даже в своем нынешнем состоянии Чель поразилась мастерски выполненной резьбе, которой он был покрыт, – шедеврами мастерства древних резчиков, воплощенного в единственной каменной глыбе. Поняла она и другое: Волси не удалось проникнуть внутрь, потому что тяжелая каменная плита-крышка лежала на месте, а у мародера едва ли было время вернуть ее в прежнее положение. Вероятно, Волси почти сразу обнаружил книгу и понял, что ее будет вполне достаточно.

– Ты сможешь открыть саркофаг? – спросила она Стэнтона.

Тот взялся за плиту обеими руками и принялся сдвигать ее – сначала один угол, потом другой. И затем она обрушилась на пол с грохотом, эхо которого прокатилось по всем катакомбам.

Чель снова оперлась о стену и только наблюдала, как он достает изнутри кости и различные старинные предметы: ониксовую маску с глазами из жемчуга и кварцевыми клыками; длинное копье с острым наконечником; пластины оникса с изящными инкрустациями.

Но внутри не оказалось никаких сосудов. Ни для воды, ни для шоколада или маиса. Ни горшка, ни вазы – ничего похожего. Только маски, украшения и оружие.

Все это было бесценно. Но совершенно бесполезно.

Чель считала, что в захоронении они непременно обнаружат изделия из керамики, которые обычно укладывали вместе с телом правителя, а в них – образцы пищи, которую употребляли древние предки.

– Даже не знаю, что сказать, Габриель. – Она почему-то чувствовала виноватой именно себя. – Я была уверена…

Она осеклась, когда поняла, что Стэнтон больше не смотрит в ее сторону. Он подошел к месту, где были разложены маленькие скелеты, и отделил голову карлика от шейных позвонков, что оказалось на удивление легко сделать. Чель подумала, что так он хочет сорвать на чем-то свою злость, умерить горечь разочарования.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Зубы, – ответил Стэнтон.

– При чем здесь зубы? – не поняла Чель.

– Оттуда мы сможем извлечь частички пищи, которую они употребляли, – сказал он. – Между зубами они могут сохраняться на многие века. Даже если у них кончились припасы, все равно останутся следы того, что они ели задолго до смерти.

Стэнтон быстро собрал все остальные черепа и начал подготовку к работе. Какое-то время Чель наблюдала за ним, но потом вынуждена была закрыть глаза. Все вокруг делалось слишком ярким для нее. Даже почти в полной темноте. А от воздуха внутри шлема начинали перегреваться мозги.

– Если тебе нужно оставить меня здесь… – начала она, но мысли сразу сбились на другое. Она думала о Пактуле, чье кольцо надела на палец прямо поверх резины костюма, а потом о своей матери и как несправедлива к ней была. А потому не услышала слов Стэнтона, принимавшегося за дело:

– Я тебя никогда и нигде не оставлю.

Сначала Стэнтон удалил все различимые зубные камни, а потом с помощью тончайшего из лезвий своего перочинного ножа соскреб частички между зубов. Он проделал эту операцию трижды на каждом зубе, помещая полученный материал на предметные стекла микроскопа. Даже в самых комфортных условиях это была бы нелегкая работа, а проделать такое исследование при скудном свете ручного фонарика казалось делом безнадежным.

Однако, мобилизовав все свое упорство и терпение, Стэнтон постепенно справился с задачей.

С помощью справочника он определял, что именно видел в окуляр микроскопа, сравнивая различия в структурах молекул: вот маис, вот бобы, вот авокадо, вот плоды хлебного дерева, вот папайя, вот перец, а это – какао. В результате он выделил сотни образцов, но все это была обычная пища, которая едва ли могла защитить знать Кануатабы от ФСБ.

Но затем под тусклым люминесцентным лучом, который только и мог давать ему работающий на батарейках микроскоп, Стэнтон увидел нечто совершенно удивительное. Чтобы определить природу попавшегося ему образца, не нужны были никакие справочники.

Впрочем, Стэнтон не сразу поверил своим глазам. Это были частички бука. Но буки обычно произрастали в климате высокогорья, как, например, в центральной Мексике. Встретить такое дерево в Гватемале было невозможно – это знал не только Стэнтон, но и, наверное, любой ботаник-любитель. И вывод напрашивался один: он обнаружил редкую разновидность растения, встречавшуюся лишь в этом отдаленном уголке джунглей.

Между тем экстракт бука составлял наиболее активный компонент пентозана, который сначала обнадеживал как средство, замедляющее распространение прионов. К сожалению, им так и не удалось найти безопасный способ введения пентозана в мозг человека, и даже буковый экстракт не позволял преодолеть треклятый барьер, не допускавший его в кровеносную систему мозга. Поэтому они даже не пробовали лечить пентозаном больных с ФСБ.

Неужели он нашел решение? Но здесь заключалась явная неувязка. Плоды бука – орехи – были действительно съедобны, хотя на вкус сильно горчили и издавали горький запах, если их пытались поджарить. И все же, чтобы защищаться от прионового недуга, эти люди должны были поглощать их неделями и в больших количествах.

Стэнтон подошел к Чель и мягко дотронулся до ее плеча.

– Мне нужно, чтобы ты ответила на один вопрос, – сказал он. – У древних майя был обычай жевать кору бука?

Он понимал, что она в сознании, но глаза ее оставались закрытыми, и мыслями она уже полностью ушла в какой-то свой мир. Он заставил ее преодолеть мучительный путь через джунгли в невыносимую жару, продержаться гораздо дольше, чем он мог рассчитывать. Он дал ей надежду на спасение. И эта надежда помогла ей найти затерянный город. Но теперь она умирала.

– Ин Ла’кеш, – было все, что пробормотала она в ответ.

Стэнтон поспешно вернулся к микроскопу. Он теперь и сам вспомнил, что в кодексе были строчки о том, как карлик что-то жевал и постоянно сплевывал при этом. Стэнтон готов был сейчас поставить все на эту карту, на то, что подсказывала ему интуиция: карлик жевал кору бука, и именно она служила лекарством. Неизвестная разновидность распространенного дерева претерпела в джунглях эволюцию, и частички ее коры получили способность проникать в мозг сквозь непреодолимый барьер. Древние майя жевали кору и спасались от инфекции до того дня, когда полностью исчерпали ее запасы.

И теперь Стэнтону очень хотелось верить, что где-то рядом с погребальным храмом местная разновидность буков могла возродиться вновь после краха, постигшего город. Только если майя не вырубили джунгли полностью (а на это не всегда способны даже наши современники), невозможно было погубить все деревья. Природа выдерживала и не такое. Единственная проблема теперь заключалась в том, как найти эти стволы, как распознать их в густых зарослях.

Стэнтон понимал, что в темноте не сможет ясно рассмотреть очертания листьев. Различать породы деревьев он мог лишь на ощупь – по свойствам коры. И чутье подсказывало, что гватемальские буки должны были сохранить ту особенность, которая отличала их в любом другом лесу, – свою нежно-гладкую серебристо-серую кору.

Выбравшись наружу, Стэнтон обнаружил, что его фонарик начал тревожно помаргивать. Он слишком долго использовал его внутри гробницы. Чтобы сберечь остатки энергии в батарейке, он собрал валежник под ближайшим деревом и сделал из него факел.

У входа в храм ему попались сосны и дубы, но ничего хотя бы отдаленно походившее на буки. Он вернулся к сдвоенной пирамиде, где в каждой расщелине росли более низкорослые кустарники, и из их ветвей ему удалось смастерить гораздо более долговечный факел, когда первый окончательно прогорел. В джунглях стало заметно тише. Только сверчки продолжали свою несмолкаемую песню, и потому Стэнтон так удивился, когда совершенно бесшумно перед ним мелькнули силуэты двух оленей, стоило ему склониться, чтобы набрать сухой травы для запала.

Когда новый факел разгорелся, Стэнтон продолжил поиски. Чувствуя, что шансы на успех тают, он углубился в чащу, где росли вековые деревья со стволами толщиной с фюзеляж самолета. Их высоту Стэнтон во мраке даже не пытался определить. Хуже всего было то, что и ориентироваться оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Очень скоро он обнаружил, что перемещается по кругу, постоянно натыкаясь на уже знакомые приметы.

Выйдя ненароком к задней стене храма-усыпальницы, Стэнтон испытал уже не просто расстройство, а полнейшее отчаяние. Он понятия не имел, каким образом оказался в начальной точке своего пути. А потом прогорел и второй факел. Его снова окружил непроглядный мрак. И Стэнтон опустился на колени, ощупывая землю в поисках веток. При этом его рука в перчатке наткнулась на что-то острое, и он зажег спичку, чтобы рассмотреть, на что именно. Среди травы лежала коричневая шишка, покрытая мелкими шипами, которая размером не превышала кончика его большого пальца.

Это был буковый орех.

Стэнтон воздел находку вверх, словно пытаясь воссоздать траекторию ее падения на землю. И обнаружил, что прямо здесь, в двух шагах от погребального храма, росло так необходимое ему дерево с гладкой корой. Света спички оказалось, конечно же, недостаточно, чтобы определить его высоту.

Но каково же было изумление Стэнтона, когда он увидел, что перед ним протянулся целый ряд из доброй дюжины таких же деревьев, и они жадно тянули свои ветви в сторону храма, словно хотели до него дотронуться.

Чель то погружалась в забытье, то выходила из него, паря, как птица на ветру высоко в небе. В те моменты, когда она открывала глаза, она ощущала, что ее язык стал подобием наждачной бумаги, жара отдавалась болью во всем теле. И тогда болезнь раскидывала свои паучьи лапки по всем ее мыслям. Когда же свет пропадал, Чель с радостью окуналась в море воспоминаний.

Ее древний предок Пактуль – духовный основатель Киакикса – лежал рядом с ней, и что бы ни случилось дальше, в его присутствии она чувствовала себя в безопасности. Если ей суждено последовать за ним, если предстоит присоединиться к Роландо и своему отцу, что ж, тогда она, вероятно, увидит то место, о котором так часто говорили древние. Место, где обитали боги.

Вернувшись в погребальный зал, Стэнтон застал Чель на том же месте, где оставил ее, – с остекленевшим взглядом она сидела, прислонившись к стене. Но при этом Чель успела сорвать с себя шлем и биокостюм, что привело его в полное отчаяние. Жара лишила ее остатков рассудка. И теперь она дышала воздухом, от которого ей наверняка очень скоро станет еще хуже. Стэнтон обдумал возможность снова надеть на нее костюм, но потом понял всю тщетность этого – причиненный вред уже нельзя было исправить.

Если еще и оставалась хоть какая-то надежда, то заключалась она в другом.

Используя остатки света, который еще давал фонарик, Стэнтон начал готовить материал для инъекции: измельчил листья, кору, волокна древесины и орех, а потом с помощью растворяющих энзимов и соляной суспензии превратил все это в жидкость. Закончив, он заполнил ею шприц и ввел иглу в вену на руке Чель. Укола она, похоже, не почувствовала вообще.

– Ты справишься с этим, – твердил Стэнтон. – Ты будешь жить.

Он посмотрел на часы, чтобы иметь точку отсчета до момента, когда должна проявиться первая реакция организма. До полуночи оставалось ровно сорок пять минут.

* * *

Существовал только один метод, с помощью которого Стэнтон имел возможность определить, смогло ли его снадобье преодолеть пресловутый барьер и попасть в кровеносную систему мозга, – спинномозговая пункция. Если в ней обнаружатся частички бука, значит, жидкость, пройдя через сердце, пробила затем барьер и попала в мозг.

Двадцать минут спустя он ввел иглу другого шприца между позвонками Чель и взял пробу. Стэнтон не раз слышал, как во время этого процесса крепкие мужчины орали от боли. Но Чель уже находилась в таком состоянии, что не издала ни стона.

Стэнтон накапал образцы на шесть предметных стекол и подождал, чтобы они подсохли. Потом закрыл глаза и прошептал в темноту только одно слово:

– Умоляю!

Поместив первое стекло под микроскоп, он тщательно изучил его под всеми углами зрения. Потом взял второе, третье…

Покончив с последним образцом, он чуть не завыл от безнадежности.

Молекул бука нигде не просматривалось. Его новое лекарство, как и все прежние медикаменты, какие он пробовал, чтобы получить и усовершенствовать пентозан, организм отказывался пропускать в мозг.

Полная безысходность готова была охватить его. Уже сейчас он мог оставить все бесплодные попытки и уйти в темноту, если бы не услышал крики Чель, сидевшей по другую сторону саркофага.

Стэнтон бросился к ней. Ее ноги беспорядочно дергались в разные стороны. Начались судороги. Все развивалось по наихудшему сценарию. Лекарство не подействовало, а перегрев и повышенная концентрация прионов в склепе ускорили развитие болезни. Если температура у нее еще немного повысится, это будет означать смерть.

– Борись! Не отключайся! – прошептал он. – Говори со мной.

Он нашел в рюкзаке чистую рубашку, порвал ее на полосы ткани и стал смачивать их из бутылок с питьевой водой. Но он еще не успел приложить и первого компресса, как почувствовал, что лоб Чель стал холодеть сам по себе. Это был знак, что ее организм окончательно сдавался. Стэнтон провел пальцами по горлу Чель и чуть ниже подбородка ощутил, насколько слаб ее пульс.

Судороги постепенно прекратились, и впервые за очень многие годы Стэнтон стал молиться. При этом он сам не знал, к кому обращены его мольбы. Но только не к тому Богу, которому поклонялся всю сознательную жизнь, не науке, которая предала его. Уже скоро ему придется в одиночестве выбираться из джунглей, так и не найдя способа помочь тысячам, а возможно, и миллионам людей, которым предстояло стать жертвами ФСБ. И он помолился за них тоже. За Дэвиса, Каванаг и остальных ребят из ЦКЗ. Помолился за Нину. Но больше всего продолжал молиться за Чель, которой уже ничем не мог помочь, как, впрочем, и никому другому. Когда она умрет, он останется жить с непреходящим чувством вины, с постоянным ощущением, что успел сделать слишком мало.

Он снова посмотрел на часы. 11.46 вечера.

С пола погребального зала на него смотрели древние черепа, чью загадку он так и не разгадал. Стэнтон не собирался оставлять Чель с ними наедине. Он вынесет ее отсюда. Он…

И только в этот момент до него дошла ужасающая мысль, что ему придется похоронить Чель посреди джунглей. И ему вспомнились ее слова, сказанные позапрошлой ночью, когда они сидели вдвоем, прислонившись к стене дома на окраине Киакикса. Казалось, с тех пор минула вечность. Она еще спросила его, знает ли он, зачем майя возжигают благовония на похоронах.

«Когда душа покидает тело, ей нужен дым, чтобы перебраться из срединного мира в потусторонний. А сейчас все здесь застряли в срединном мире».

Какие же благовония воскурит он для нее? Чем сможет их заменить?

А потом он вдруг вспомнил, что про благовония писал и Пактуль:

«Но когда я опустил свою птицу и поцеловал жалкий известняк пола, аромат изменился, и я больше не ощущал его где-то у себя в гортани, как это было чуть раньше».

Что, если запах и вкус воздуха во дворце изменились не случайно? Пактулю был хорошо знаком запах благовоний, которыми обычно пользовался Властитель. И если он не мог больше ощущать его с прежней силой, то не от того ли, что из него ушла горечь…

Стэнтон вскочил и взял Чель на руки. Ему необходимо было срочно доставить ее наружу.

Он вынес ее из склепа через нижний холл, а потом пристроил себе на спину и принялся одолевать первую лестницу. Тяжело было бы даже одному спускаться вниз, а сейчас ступени казались еще круче и ýже, чем прежде.

И все же несколько минут спустя они вышли под открытое небо и вдохнули свежего воздуха ночи. В десяти футах от северной стены пирамиды он нашел небольшую поляну, где было достаточно места, чтобы развести костер, и где, по всей вероятности, ставил прежде палатку Волси.

Стэнтон аккуратно пристроил Чель в углублении между двумя толстыми древесными корнями, а сам бросился к противоположной стороне храма. Там он в спешке собрал как можно больше веток бука, вернулся обратно и бросил кипу на землю перед Чель. Через минуту трут из сухой травы воспламенил костер, и языки пламени заплясали среди тьмы, устремляясь вверх, к небесам. Едкий запах бука наполнил все вокруг.

Стэнтон уселся перед огнем, держа голову Чель у себя на коленях. Положив руку ей на лоб, он пальцами поднял ее веки, как можно шире открыв глаза. Свои он тоже держал открытыми, хотя уже очень скоро от дыма и жара они стали невыносимо слезиться. Ведь если ФСБ проникала в мозг через сетчатку, то, быть может, и лечить его нужно было точно так же?

Пять минут в полном молчании Стэнтон сидел, держа голову Чель повыше и глядя, как разгорается костер. Он ждал реакции. Любой перемены, какая только могла наступить. Отбросив волосы с ее шеи, он постоянно замерял пульс. И при этом уже не смотрел на часы, совершенно забыв о них. А между тем секундная стрелка совершила последние два оборота, завершая отсчет времени для четвертой расы людей.

Миновала полночь.

Наступило 21 декабря.