Текст книги "Путешествия и исследования в Африке"

Когда страус мирно пасется, длина его шага равняется 20–22 дюймам [около 0,5 м]; когда он просто ходит, но не щиплет траву, она равняется 26 дюймам [66 см], но когда он бывает испуган, то длина шага достигает 13–14 футов [около 4 м]. По моему наблюдению, он делает в последнем случае тридцать шагов в десять секунд. При быстром беге страуса глаз едва может различать его ноги. Если принять средний его шаг при быстром беге в 12 футов [более 3,5 м], то мы имеем скорость в 26 миль [48 км] в час.

Самка страуса начинает класть яйца раньше, чем она найдет место для гнезда. Поэтому всюду можно видеть отдельные яйца, брошенные самкой на произвол судьбы; они часто становятся добычей шакалов; бечуаны называют эти яйца «лесетла». Гнездом, в котором высиживается большая часть откладываемых яиц, является простая ямка около 1 ярда [около 0,9 м] в диаметре и в несколько дюймов глубиной. Самка не всегда склонна идти на риск, связанный с приисканием себе гнезда, и часто откладывает яйца в чужом гнезде; в одном гнезде находят до сорока пяти ее яиц. Самец и самка помогают друг другу высиживать яйца, но так как число самок несравненно больше, то, вероятно, бывают случаи, когда самки выполняют эту обязанность до конца. Я несколько раз видел новый выводок под присмотром самца, который, для того чтобы отвлечь внимание преследующих от цыплят на себя, сделал очень удачную попытку казаться хромающим, как это всегда делает зуек. Когда цыплята еще слишком малы, чтобы убежать далеко от опасности, они приседают и остаются неподвижными на месте, но когда они вырастают приблизительно до величины курицы, то достигают изумительной быстроты ног. Пойманные живыми, страусы легко делаются ручными, но в прирученном состоянии они бесполезны.

Яйцо страуса обладает очень большой жизнеспособностью. Когда одно яйцо, хранившееся более трех месяцев в комнате при температуре в 60° [22,7 °C], разбилось, то обнаружилось, что в нем был живой цыпленок, частично уже развившийся. Бушмены, найдя гнездо страуса, тщательно избегают прикасаться к яйцам или оставлять около гнезда следы своих ног. Они идут к гнезду обязательно против ветра и, чтобы унести из него несколько яиц с собой, они удаляют их из гнезда при помощи длинной палки; устраняя этим у самки всякие подозрения, они предоставляют ей возможность месяцами продолжать высиживание остальных яиц, как мы делаем с домашней птицей.

Выслеживая страусов и охотясь на них, бушмены ползут на животе несколько миль, чтобы успешно подкрасться к этой птице; от них требуется исключительная ловкость. И все-таки количество добываемых ежегодно страусовых перьев показывает, что число убитых страусов должно быть весьма значительным, поскольку на крыльях и хвосте у этой птицы перьев очень немного. Самцы страусов черного как смоль цвета, а их перья, являющиеся предметом торговли, белого цвета. Нельзя представить себе лучшего приспособления к климату Калахари, где страус водится в изобилии, чем его пушистые перья, потому что они дают ему прекрасную тень со свободной вентиляцией под ними. Самка страуса темного коричневато-серого цвета, и такую же окраску имеют подрастающие самцы.

При нападении и опасности страус всегда ищет спасения в бегстве, но когда за ним гонятся собаки, то можно видеть, как он оборачивается к ним и с огромной силой наносит одной из них такой удар ногой, что иногда переламывает ей спину.

Глава VIII

Кислый творог. – Нчокоца. – Дикие животные страдают от жажды. – Напрасная жестокость охотников. – Нтветве. – Деревья мова-на. – Чрезвычайная их жизнеспособность. – Дерево мопане. – Красота страны около Унку. – Куст могононо. – Тяжелая работа прокладывания пути. – Бегство наших быков. – Как баквейны собирают их. – Бушмены. – Как они уничтожают львов. – Яды. – Одинокая возвышенность. – Красота страны. – Прибытие на реку Саншу-рех. – Затопленные степи. – Экспедиция на понтоне. – Река Чобе. – Прибытие в деревню Мореми. – Изумление макололо при нашем неожиданном появлении

Восьмого февраля 1853 г. из Мотлацы мы поехали вниз по Мококо, которая на памяти ныне живущих людей была настоящей рекой. Мы сами видели однажды, как сильный грозовой ливень заставил ее принять прежний вид настоящей реки, несущей свои воды на север.

В разных местах этого края бамангвато держат большие стада овец и коз. Где только встречается соль и растет кустарник, там эти животные достигают полной упитанности. Козье молоко, вследствие своей густоты, свертывается не так легко, как коровье, но туземцы открыли, что сок плода одного пасленового растения, толуане, будучи подмешан к молоку, производит быстрое его створаживание. Бечуаны наливают молоко в мешки, сделанные из недубленой кожи, из которой полностью удалена шерсть. Подвешенное на солнце, молоко в мешках скоро свертывается. Вынув внизу из мешка затычку, удаляют сыворотку и добавляют в мешок свежее молоко и так делают до тех пор, пока весь мешок не наполнится густым кислым творогом, который, когда к нему привыкают, кажется восхитительным. Богатые примешивают его к каше, в которую они превращают всякую пищу, и так как от такой прибавки каша становится питательным и укрепляющим блюдом, то иногда по адресу бедных и слабых физически людей слышится презрительная фраза: «Эти люди едят кашу на воде». Это блюдо у туземцев занимает место нашего ростбифа.

Дождливый сезон в этом году держался дольше обычного времени. У Нчокоцы термометр в самом прохладном тенистом месте показывал 96° [36,2 °C]. На Колобенге такая высокая температура была предвестником близости дождя. В Курумане дождь можно считать неизбежным, когда температура поднимается там выше 84° [31,7 °C], а на далеком севере, прежде чем можно ждать охлаждающего действия испарений от дождя, она поднимается выше 100° [37,7 °C]. Здесь шарик термометра на глубине 2 дюймов [около 5 см] в земле показывал 128° [48,2 °C]. Вся местность вокруг Нчокоцы выглядела выжженной, и на глаза очень утомительно действовал ослепительный блеск от белого налета соли, которым покрыты всюду встречающиеся здесь обширные блюдца.

На огромных равнинах, по которым мы ехали под ослепительными, палящими лучами солнца, всюду виднелись стада зебр, гну и иногда буйволов. Целыми днями стояли они около колодцев, глядя в них жадными взорами, мучаясь невыносимым желанием получить хоть каплю содержащейся в них тошнотворной воды. Пользоваться безвыходным положением этих бедных животных и убивать их из ружья одно за другим без малейшей мысли об использовании их мяса, шкуры и рогов является просто бессмысленной жестокостью. Когда в них стреляют ночью, то животные чаще бывают ранены, а не убиты. У раненых животных жажда настолько усиливается, что они в отчаянии медленно подходят к воде, которую вы достали из колодца, невзирая на опасность: «Хотя я умираю, мне нужно пить». А страус, даже когда он не ранен, при всей своей осторожности не может противиться крайнему желанию утолить палящую его жажду. Пользоваться его несчастным положением значило бы поступать подобно бушменам, которые получают именно таким путем большую часть добываемых ими страусовых перьев, но они при этом едят и мясо страуса и поэтому заслуживают оправдания.

Мы ехали по бесконечному блюдцу Нтветве, на котором, как на безбрежном море, можно было определять географическую широту. Поверхность огромных пространств этой страны состоит из известкового туфа с очень тонким почвенным покровом на нем. Повсюду на этой твердой, ровной поверхности в изобилии растут баобабы и деревья «мопане». Проехав около двух миль за северный край блюдца Нтветве, мы распрягли своих быков, сделав стоянку под широко раскинувшимися ветвями великолепного баобаба, который на языке бечуанов называется «мована». На высоте 3 футов [около 1 м] от земли окружность его ствола равнялась 85 футам [почти 26 м].

Деревья мована являются в этой стране самым поразительным примером живучести растений. Поэтому для нас было полной неожиданностью, когда в нескольких милях от места нашей стоянки мы напали на засохший баобаб. Из волокон, извлекаемых из коры баобаба, туземцы делают крепкие веревки. Часто со всего ствола снизу до высоты, достижимой для рук человека, бывает содрана вся кора, что оказалось бы гибельным для любого другого дерева, но на баобаб это не оказывает никакого действия, кроме того, что заставляет его посредством процесса грануляции выгнать новую кору. Обдирание коры туземцами производится часто, поэтому нередко можно видеть, что диаметр нижних 5–6 футов [1,5–2 м] ствола у баобаба немного меньше диаметра вышележащих его частей. Даже те оставшиеся на дереве куски коры, которые при обдирании ствола отделились от него внизу, но еще соединены с ним вверху, продолжают расти и очень напоминают метки, сделанные кафрами на шее у быков: кафры отдирают снизу лоскут кожи от тела, не отрывая его сверху и оставляя его свисать и болтаться. Никакое наружное повреждение, даже повреждение, причиняемое огнем, не может уничтожить баобаб, так же как невозможно причинить ему чувствительный вред изнутри. Баобаб всегда бывает внутри пустым, т. е. имеет дупло. Я видел одно дерево, внутри которого могли улечься и спать двадцать или тридцать человек, как в большой хижине. Порубка этого удивительного дерева не уничтожает его жизнедеятельности и живучести. В Анголе мне пришлось видеть ряд случаев, когда срубленное и лежащее на земле дерево продолжало и после этого расти в длину. Так обстоит дело с большей частью деревьев, растущих в этом климате.

Дерево мопане (Bauhinia) отличается тем, что его листья дают очень мало тени. Во время дневного зноя каждая пара листьев складывается вместе и стоит почти отвесно, так что тень от них ложится на землю в виде тонкой линии. На листьях мопане находятся маленькие личинки одного насекомого, покрытые сладким клейким веществом. Туземцы собирают их в большом количестве и употребляют в пищу. На этом же дереве водятся лопане, большие гусеницы в 3 дюйма [около 7,5 см] длиной, питающиеся его листьями; гусеницы тоже разделяют судьбу личинок.

Во время пути невольно приковывает к себе внимание мощь растений, пробивающих поверхность отложений туфа. Растущее в небольшой расщелине дерево мопане, увеличиваясь в размерах, разрывает и приподнимает вокруг себя большие куски породы, подвергая их расщепляющему действию атмосферы. Дерево это очень твердое, почему португальцы и называют его железным деревом. Оно красивого красного цвета.

Доехав до Рапеш, мы попали к нашим старым друзьям – бушменам, управляемым Горойе. Этот Горойе – типичный представитель своего племени; его сын Моканца и другие все были ростом по меньшей мере в 6 футов [1,8 м], и кожа у них более темная, чем у южных бушменов. У них всегда достаточно пищи и воды, и так как они посещают р. Зоугу так же часто, как дикие животные, среди которых они живут, то их жизнь резко отличается от жизни обитателей безводных равнин Калахари. В целом – это веселая, жизнерадостная компания, с которой приятно иметь дело. Они никогда не лгут.

Достигнув Унки, мы попали в местность, в которой задолго до нашего прибытия прошли освежающие дожди. Вся она была покрыта травой, и все деревья были в полном цвету. Вместо унылого ландшафта в окрестностях Кообе и Нчоко-цы нашим взорам открылось приятнейшее зрелище. Все водоемы были наполнены водой, воздух оглашался веселым щебетаньем птиц. Так как теперь дикие животные везде беспрепятственно находили воду, то они сделались снова очень осторожными и пугливыми, и их нельзя было обнаружить даже в их излюбленных местах.

Продолжая путь от Кама-Кама на север, мы въехали в густой кустарник могононо, через который можно было пробираться, только постоянно работая топором. В течение двух дней трое людей из нашей партии прокладывали нам дорогу, не выпуская из рук топора. У этого кустарника красивые серебристые листья и сладкая на вкус кора. Слон со своим изысканным вкусом любит его и много ест. Выехав из зарослей кустарника на равнину, мы увидели много бушменов, которые позже оказались очень полезными для нас. Выпавшие прежде дожди были очень обильными, но теперь большое количество водоемов уже высохло. В них в изобилии росли лотосы, а берега были покрыты каким-то низкорослым душистым растением. Иногда с этих высохших болот до нас доносился приятный освежающий ветерок, и с ним доходил какой-то приятный запах, вызывавший и у меня и у всех других чихание, а 10 марта (когда мы находились на 19°16 ю. ш. и 24°24 в. д.) мы вынуждены были сделать непредвиденную остановку вследствие того, что четверо людей из нашей партии заболели лихорадкой. Я видел раньше случаи этой болезни, но не мог сразу распознать именно африканскую лихорадку. Я думал, что это просто приступ желчной болезни, возникшей от обильного мясного питания, потому что у нас в пути всегда было много мяса крупных диких животных, но через несколько дней, помимо первых заболевших, которые скоро поправились, у нас слегли все люди, кроме одного баквейна и меня. Этот уцелевший баквейн управлялся с быками, а я ухаживал за больными и иногда уходил с бушменами охотиться на зебру или буйвола для того, чтобы у них не пропадало желание оставаться с нами.

Здесь первый раз за все время моего путешествия я располагал свободным временем, чтобы применить на практике любезные указания моего учителя мистера Маклира, и я определил несколько долгот по расстоянию луны от других светил. Сердечность, с которой этот знаменитый астроном и искренне расположенный ко мне человек обещал помочь в вычислениях и в проверке моей работы, более чем что-нибудь другое воодушевила меня к настойчивому проведению астрономических наблюдений во все время моего путешествия.

Трава здесь была такой высокой, что наши быки начали обнаруживать беспокойство, и однажды ночью появление гиены заставило их броситься от испуга в лес, находившийся к востоку от нас. Поднявшись утром 19 марта с постели, я узнал, что с ними убежал и мой юноша баквейн. Это часто бывает у людей его племени. Они бегут вместе со скотом, даже если скот бывает напуган львом. Молодые люди бегут опрометью вместе с животными по несколько миль через чащу кустарника, пока не обнаружат, что паника немного улеглась. Тогда они принимаются свистеть, созывая скот, как они делают, когда доят коров. Собрав и успокоив стадо, они остаются с ним до утра в качестве сторожей. Обыкновенно, когда они возвращаются домой, их голени бывают в сплошных ссадинах от колючек. Каждый молодой человек знает, что все его товарищи поступят так же, не думая ни о какой другой награде, кроме похвалы вождя. Наш парень Кибопечое побежал вслед за быками, но в своем стремительном беге сквозь густую чащу леса потерял их. Разыскивая быков, он оставался в лесу весь следующий день и всю ночь. Утром в воскресенье, когда я решил уже отправиться на поиски, то вдруг увидел его около повозки. Он нашел быков поздно вечером в субботу и был вынужден простоять около них всю ночь.

Самое удивительное во всем этом было то, как он ухитрился без компаса и в такой местности найти дорогу домой, пригнав около сорока быков.

Лес, через который мы теперь медленно и с трудом пробирались, становился с каждым днем все гуще, и мы на каждом шагу задерживались, расчищая себе дорогу топором; листва на деревьях была здесь гораздо гуще, чем дальше к югу. Листья больше всего перистой и полуперистой формы и представляются исключительно красивыми, когда их видишь на фоне неба. В этой части страны растет много видов мотыльковых.

До настоящего момента Флеминг все время помогал прокладывать путь для своей повозки, но к концу марта он совсем выбился из сил, так же как и его люди. Я не мог управляться один с двумя повозками, поэтому я поделил с Флемингом остаток воды, составлявший половину каски, и продолжал путь без него с намерением вернуться к нему, как только мы достигнем следующего водоема. Начался сильный дождь. Весь день я занимался валкой деревьев, и при каждом ударе топора мою спину обдавало градом крупных капель воды, что во время тяжелой работы, когда вода лилась со спины мне в ботинки, действовало весьма освежающе. К вечеру мы встретили нескольких бушменов, которые вызвались проводить нас к одному болоту. Кончив работу, я прошел с ними в поисках этого болота несколько миль. Когда сделалось темно, бушмены выказали себя очень любезными людьми, которыми могут быть не только цивилизованные люди: они шли впереди, предупредительно ломали нависавшие над дорогой и преграждавшие нам путь ветки и указывали на упавшие деревья, о которые можно споткнуться.

Так как в болоте, к которому они меня привели, вода высохла, то мы скоро вынуждены были снова двинуться на поиски. Один из бушменов вынул игральную кость и, метнув ее, сказал, что бог приказал ему идти домой. Он метнул ее и во второй раз с целью убедить меня в этом, но результат вышел противоположный, поэтому он остался и оказался мне очень нужным, так как мы снова потеряли быков, угнанных от нас львом на очень большое расстояние.

О львах в этих местах слышно не часто. Львы, кажется, испытывают полезное для бушменов чувство неизъяснимого страха перед ними. Когда бушмены обнаруживают, что лев совершенно сыт, они идут за ним по его следу и так тихо подходят к нему, что это не нарушает его сна. Подойдя ко льву близко, один из бушменов стреляет в него из лука за несколько шагов отравленной стрелой, а его товарищ в этот же самый момент набрасывает на голову зверя свой кожаный плащ. Неожиданность заставляет льва потерять присутствие духа, и он быстро отскакивает в сильнейшем смятении и страхе.

Наши друзья показали мне яд, которым они смазывают наконечники стрел. Это внутренности одной гусеницы, называемой «н'гва». Она всего полдюйма [немного более сантиметра] в длину. Бушмены выжимают из гусениц внутренности и высушивают их на солнце. После потрошения гусеницы они тщательно очищают ногти, потому что даже ничтожное количество яда, попавшее в царапину, оказывает действие, подобное действию трупного яда. Агония при этом бывает такой сильной, что человек режет самого себя, требует материнской груди, как будто становится снова грудным ребенком, или убегает от человеческого жилья в состоянии буйного помешательства. Действие яда на льва бывает столь же ужасным. Издали бывает слышно, как он громко стонет от боли; приходя в ярость от невыносимых страданий, он кусает деревья и землю.

Так как бушмены пользуются репутацией людей, умеющих лечить раны, отравленные этим ядом, то я спросил их, как они достигают излечения. Они сказали, что для этой цели они назначают самое гусеницу в комбинации с жиром. Они втирают в ранку также жир, утверждая, что гусенице н'гва требуется жир, и когда она не находит себе жира в теле человека, то она убивает человека; «мы даем ей то, что ей нужно, и она бывает довольна» – довод, который может понравиться и просвещенным людям.

Наиболее часто употребляемый для отравленных стрел яд представляет собой млечный сок дерева евфорбии (Euphorbia arborescens). Он особенно опасен для лошадиных пород. Если его примешать к воде какого-нибудь болота, то целое стадо зебр погибнет от действия этого яда, не отойдя и двух миль от болота. Но он не убивает быков или людей. На них он действует только как слабительное. Это средство употребляется во всей стране; в некоторых местах, чтобы усилить его отравляющее действие, добавляют еще змеиный яд и известную луковицу Amaryllis toxicaria.

В случае укуса змеи следует крепко прижать к ране маленький ключик так, чтобы отверстие ключа было наложено на самое место укола, и держать его до тех пор, пока можно будет получить от какого-нибудь туземца кровососную банку. Ключ от часов, крепко прижатый к месту, укушенному скорпионом, удаляет из ранки яд, а смесь из масла или жира с ипекакуаной успокаивает боль.

Бушмены, живущие в этих областях, большей частью красивые и хорошо сложенные люди. Они почти независимы ни от кого. Я заметил, что они очень любят клубни одного растения, напоминающего картофель, а также один вид ореха, который, по мнению Флеминга, близок к бетелю; это – красивое, большое, широко раскинувшееся дерево с лапчатыми листьями.

Судя по множеству ягод и обилию дичи в этих местах, туземцы едва ли могут когда-нибудь нуждаться здесь в пище. Так как я мог без особых затруднений хорошо снабжать их мясом и хотел, чтобы они остались со мной, то я предложил им взять с собой и своих жен, чтобы они тоже могли пользоваться мясом, но они ответили, что женщины всегда могут позаботиться о себе сами.

Продвигаясь, насколько возможно было, вперед, мы доехали до возвышенности Н'гва (18°27 2» ю. ш., 24°13 36» в. д.). Так как это была единственная возвышенность, которую мы увидели после Бамангвато, то мы почувствовали желание снять перед ней свои шляпы. Сплошь покрытая деревьями, она имеет в высоту 300 или 400 футов [приблизительно от 90 до 120 м]. Географическое ее положение установлено довольно точно. Могу сказать, что долина Кандеги, или Кандегай, прилегающая к ней с северной стороны, является самым живописным местом в этой части Африки. По открытой прогалине, окруженной лесными деревьями разнообразных оттенков, протекает небольшая речка, красиво извивающаяся в середине долины. На одной стороне реки около большого баобаба стояло стадо антилоп (паллаг) с их красновато окрашенной шерстью, в упор глядя на нас, готовое взбежать на возвышенность, а гну, цессебе и зебры в изумлении пристально смотрели на незваных гостей. Некоторые из них беспечно щипали траву, а другие приняли тот особенный вид неудовольствия, который появляется на их физиономии прежде, чем они решаются на бегство. Большой белый носорог вразвалку шел по самому низкому месту долины, не замечая нас; он выглядел так, как будто намеревался с наслаждением поваляться в грязи. На другой стороне реки, против антилоп, стояло несколько буйволов с их мрачными мордами.

В окрестностях этой долины все дикие звери очень смирные. Когда я ехал, то куду и жирафы таращили на меня глаза как на непонятное видение. Один раз на рассвете пришел лев и все ходил вокруг наших быков. Я мог иногда поглядывать на него из кузова моей повозки. Хотя нас разделяли всего 30 ярдов [около 27 метров], я не мог сделать выстрела. Затем он поднял рев во всю мощь своего голоса, но так как быки продолжали стоять спокойно, то он, раздосадованный этим, пошел прочь и долго еще продолжал подавать свой голос издали. Я не видел у него гривы. Если ее не было, то, значит, и лишенные гривы породы львов также могут реветь. Мы слышали, как ревели и другие львы; когда они убеждались, что не могут испугать наших быков, они тоже уходили рассерженными. Это чувствовалось по интонации их голоса.

По мере нашего продвижения к северу страна становилась все более и более красивой. Появилось много новых деревьев; трава была зеленая и часто выше наших повозок; виноградные лозы украшали деревья своими гирляндами. Среди деревьев появились: настоящий баньян (Ficus indica), дикий финик, пальмира и несколько других, неизвестных мне. В водоемах было много воды. Далее появились речные русла, в данное время похожие на настоящие небольшие реки в 20 ярдов [около 18 м] шириной и 4 фута [около 1,25 м] глубиной. Чем дальше мы ехали, тем шире и глубже становились эти реки. На дне их находилось много глубоких ям, вдавленных ногами слонов, когда они переходили эти реки вброд. Наши быки так отчаянно барахтались в этих ямах, что у нас сломалась оглобля, и нам пришлось три с половиной часа работать по грудь в воде; это, однако, обошлось для меня без последствий.

Наконец, мы подъехали к р. Саншурех, которая представляла собой непроходимую преграду на нашем пути. Поэтому мы сделали стоянку под великолепным баобабом (18°04 27 ю. ш. 24°06 20 в. д.) и решили исследовать реку в поисках брода. Огромная масса воды, через которую мы проходили, была частью ежегодного разлива р. Чобе, а эта река, казавшаяся большой и глубокой и заросшая во многих местах тростником, с гиппопотамами в ней, является только одним из рукавов, через который р. Чобе посылает на юго-восток излишки своей воды. От возвышенности Н'гва на северо-восток тянется край нагорья и ограничивает в этом направлении течение указанной реки. Совершенно не зная об этом, мы находились в долине, единственном месте во всей стране, которое было свободно от мухи цеце. Сопровождаемый бушменами, я исследовал берега Саншуреха к западу, пока нам не встретилась на той стороне цеце. Мы долго бродили среди тростника, идя по грудь в воде, и убедились, что перейти вброд эту широкую и глубокую реку невозможно.

Надеясь добраться до макололо, живущих на р. Чобе, мы сделали столько попыток переправиться через Саншурех и в восточном и в западном направлении от места нашей стоянки, что мои друзья бушмены совершенно обессилели. Посредством подарков я уговорил их остаться еще несколько дней, но в конце концов однажды ночью они просто удрали от меня, и я был вынужден взять с собой самого сильного из всех остальных моих все еще слабых спутников и переехать через реку на понтоне, подаренном мне капитаном Годрингтоном и Уэббом. Каждый из нас принес с собой к понтону провизию и одеяло и, в надежде добраться до р. Чобе, мы проплыли около двадцати миль к западу Река Чобе была гораздо ближе к нам в северном направлении, но мы тогда не знали этого. Равнина, поверх которой мы бултыхались весь первый день, была покрыта водой всего по щиколотку и заросла густой травой, которая доходила нам до колен. К вечеру этого дня мы доплыли до бесконечной стены из тростника высотой в 6 или 8 футов [приблизительно от 2 до 2,5 м], без всяких прогалин, по которым можно было бы пройти через тростник. Когда мы пытались войти в тростник, то вода всюду оказывалась такой глубокой, что все должны были отступать назад. Мы пришли к заключению, что находимся на берегу той самой реки, которую искали, и, увидев к югу от себя деревья, направились к ним, чтобы там заночевать и утром осмотреть все окрестности. Застрелив лече и разложив костер на славу, мы вскипятили себе чай и спокойно провели ночь. В этот вечер, во время поисков для костра сушняка, я нашел гнездо какой-то птицы, сделанное из свежих зеленых листьев, которые были сшиты вместе нитью из паутины. Ничто не могло превзойти тонкости этой прелестной и искусной выдумки. Нити были продеты сквозь маленькие проколы и утолщены в тех местах, где должен быть узел. К несчастью, я потерял его. Это было второе по счету гнездо, которое я сам видел. Оба они напоминают гнезда птицы-ткача в Индии.

На следующее утро, взобравшись на самое высокое дерево, мы увидели красивую чистую гладь воды, окруженную со всех сторон тем же самым непроходимым поясом из тростника. Это – широкая часть р. Чобе, называемая Забесой. Два покрытых деревьями острова, казалось, были гораздо ближе к ее воде, чем берег, на котором мы находились, поэтому сначала я сделал попытку доехать до них. Мы должны были пробираться не только через тростник; особая трава зубчатой формы, резавшая руку, как бритва, вместе с тростником и ползучим вьюнком, стебли которого были крепки, как бечева, образовывали одну сплошную массу. Мы чувствовали себя в ней пигмеями; единственный способ, которым могли продолжать путь, заключался в том, что мы оба упирались руками в эту массу и сгибали ее толчками вниз до тех пор, пока могли встать на нее. Пот катился с нас градом, и мы задыхались от жары. Солнце поднялось уже высоко, а среди тростника не было никакого движения воздуха. Вода, которая доходила нам до колен, была чувствительно прохладной. После нескольких часов мучительного труда мы добрались наконец до одного из островов. Здесь нашли старую знакомую – кусты куманики. Мои крепкие молескиновые брюки совершенно порвались на коленках, кожаные штаны моего спутника были разодраны, и ноги были все в крови. Разорвав пополам свой платок, я обвязал себе колени. Затем встретилось новое затруднение. Мы были все еще в 40 или 50 ярдах [в 36–45 м] от чистой воды, а теперь перед нами выросло еще новое препятствие в виде огромной массы папирусов, похожих на миниатюрные пальмы. Они имели 8—10 футов [2,3–3 м] в вышину и 1,5 дюйма [более 3,5 см] в диаметре. Крепко переплетенные вместе с обвивающим их вьюнком, они выдерживали тяжесть нас обоих, не прогибаясь до воды. Наконец все-таки нашли проход, сделанный гиппопотамом. Как только мы достигли острова, я, горя желанием рассмотреть реку, ступил на него и вдруг почувствовал, что очутился по горло в воде.

Вернувшись совершенно обессиленными, мы отправились назад, к месту своего отправления от рукава Саншурех, а затем в противоположном направлении, т. е. вниз по Чобе, хотя и с самых высоких деревьев мы не могли увидеть ничего, кроме обширного пространства, заросшего тростником и лишь кое-где с деревьями на островах. Это была тяжелая работа, на которую ушел весь день, и когда доехали до покинутой хижины какого-то байейе, сооруженной на месте термитника, мы не могли там найти ни одного куска дерева и ничего вообще, чтобы разжечь костер, кроме травы и жердей, из которых была сложена сама хижина. Я боялся «тампанов», южноафриканских клещей, которые всегда водятся в старых хижинах. Но снаружи были мириады комаров и начала падать холодная роса, так что нам пришлось все-таки вползти под крышу этой хижины.

Тростник был рядом, и мы могли слышать те странные звуки, которые в нем часто слышатся. Днем я видел, как кругом плавали водяные змеи, подняв свои головы над водой. Здесь было много выдр, которые, охотясь за рыбой, оставили повсюду на равнинах свои маленькие следы среди высокой травы. В гуще тростника прыгали и ныряли какие-то странные птицы. Слышны были их голоса, напоминающие звуки человеческого голоса, и еще какие-то ужасные звуки, сопровождаемые плеском, бульканьем и хлюпаньем. Один раз что-то близко подходило к нам с таким шумным плеском, как будто это была лодка или гиппопотам; думая, что это макололо, мы поднялись, прислушались и закричали, а потом дали несколько залпов из ружья, но шум продолжался, не прерываясь, около часу.

После сырой холодной ночи мы с самого раннего утра снова принялись за исследования, но оставили свой понтон для того, чтобы облегчить себе этот труд. Здесь очень высокие термитники, футов по 30 [метров по 9] вышиной, и с таким широким основанием, что на них растут деревья, а на земле, ежегодно заливаемой водой, не растет ничего, кроме травы. С вершины одного из этих термитников увидели проход, ведущий к р. Чобе. Вернувшись к своему понтону, мы спустились на нем в эту глубокую реку, ширина которой здесь была от 80 до 100 ярдов [75–90 м]. Я дал своему спутнику строгий наказ – крепко прильнуть к понтону в том случае, если бы нас увидел гиппопотам; предостережение это было нелишним, потому что один гиппопотам пришел на нашу сторону и с ужасной силой бултыхнулся в воду; но когда он нырнул, то благодаря волне, которую вызвал на поверхности воды, мы проехали над ним, и понтон ускользнул от него.