Текст книги "Мемуары. Переписка. Эссе"

«Часто пролетал печальный ангел…»: Фронтовая переписка Д. Самойлова и С. Наровчатова

Мне лишь во время войны приходилось часто писать письма, но больше неформального характера: родителям, что жив и здоров. А друзья сами были на фронте, писали кратко и редко. Лучше и подробнее других писал Наровчатов – он не отвык писать, работал в газете.

Д. Самойлов Л. Чуковской

Май 1978

04. VII.43

Дезька, родной мой!

Расцеловываю тебя с первых строк – я получил твое письмо. Эти два года были проверкой. Каждый должен был жить и мыслить на свой риск и страх – до этого мы иногда додумывали друг за друга. Из круглосуточного стихового марева в самую гущу событий. Здесь был риск скатиться к реализму побитой морды – худшему из реализмов. Этого не случилось – значит, мы поэты и человеки, а не окололитературные мальчики, занимавшиеся разговорами о лит[ерату]ре, за неимением другой темы для беседы. Ты больше, чем друг и спутник, – ты часть меня, как я часть тебя. Сегодня я по-настоящему счастлив и светел (без сантиментов) – хорошо ощущать, что мы думаем и идем в одно. И –

 
«Сколько знамен
Мы, брат, с тобой еще разовьем!» –
 

как писал когда-то наш мэтр[201]201
  Мэтром здесь и далее в переписке именуется поэт Илья Львович Сельвинский (1899–1968), руководитель семинара молодых поэтов при Гослитиздате (1939–1941) и поэтического семинара в Литературном институте, которые посещали Наровчатов и Самойлов. О нем см.: «Наш учитель» в главе «Из прозаических тетрадей». Цитата из первоначального варианта стихотворения И. Сельвинского «Белый песец».


[Закрыть].

Кривая стихов у меня шла так. В начале – густо печатал. В своей и во фронтовой насобачился – мог за полчаса любой строкаж на любую тему. Поэзия в них и не ночевала, разве что в отдельных строках. Разглядел опасность дисквалификации. Нашел мужество (!) отказаться и бросил писать для газеты. Сейчас участвую лишь прозой. Полгода ничего не писал, за исключением строк. Потом, мало-помалу – снова. С мая пишу много. С июня – каждый день и сейчас, как говорится, в форме. Пишется взапой. Бывают такие обостренные периоды, когда ходишь, словно с тебя шкуру заживо содрали, – все образами и строками и все остро и до неестественности оголенно переживаешь. Ты знаешь это по опыту. Пишу сейчас только лирику. Первую в жизни. Больше ничего не могу. Этому есть причины. У меня непредвиденное и большое – разрыв с Нинкой[202]202
  Воркунова Нина Иосифовна (1920–1974) – искусствовед, ифлийка, первая жена Наровчатова.


[Закрыть]. Это грустная штука, Дезька, как люди потеряли друг друга в письмах. Потом взрыв взаимного непонимания с обоюдными грубостями и обидами, о которых вспоминать тяжко. История сложная – тут перемешалось все. Нинке приходилось трудно – ребенок, заботы, безденежье. У девчонки потемнело в глазах – вот она, жизнь, а все остальное сказки. А я – носитель их. Я в ответ – лязгнул зубами, а зубы у меня натренированные и не против нее их пускать бы в ход. Но шли бои большого напряжения, и мне некогда было разбирать, откуда удар, и – ответил. Ответ был приговорного характера, примерно такой формы и тона, как мы когда-то разделывались со своими противниками. Произошло худшее – я ее окончательно убедил, что она такая и есть. Тут уж пошло Нинкино – чем хуже, тем лучше; такая да сама по себе и пр. Первые письма ее были очень обидны и злы. Тут – того хуже. Разрыв. Я прошел через все ступени – от скрежета зубовного до нынешнего. Мне очень больно ее терять – умную, нервную, тонкую, – и до сих пор не могу поверить в это. Я столько себя уверял, что не люблю ее, что наконец понял, что люблю ее до нелепостей. Она сейчас переживает этот скрежет зубовный, и не знаю что и как. Поздно уже. И все-таки не хочется верить. Это внешний пересказ фактов. А глубже – здесь все перемешалось. И не наша только в этом вина. Мы – сколок. Тем грустнее. Посылаю стихи – из них узнаешь, как все это обстояло. Их хвалят ленинградские поэты и литдеятели – от Прокофьева до Кара-Демура (литкритик, открывший Мартынова[203]203
  Почему Наровчатов пишет, что Л. Мартынова открыл Кара-Демур (Вартанян) Сократ Сетович (1911–1977) – сценарист, кино– и театральный критик, не ясно.


[Закрыть]), переписывают их. Но ты в них сам разберешься. Шлю те, которые первые под руку. Шли свои.

Дочь – великолепна. Получил ее фото. Ей уже год три месяца. Ольга Сергеевна. Здоровенная девка. Глаза как плошки, и – синие. Веселая и очень здоровенная.

Крепко целую тебя, мой милый. Желаю счастья и удач.

Уверен, что все у тебя будет хорошо.

Твой Сергей

P. S. Проза – тоже наша будет. В соседнем письме шлю литновости. Шли свои стихи. Я вначале написал лишь 8 строк, но потом решил дослать остальное. Шли много.

 
1
Мы дни раздарили вокзалам,
И вот, опрокинув старье.
Пургой, камнепадом, обвалом
На плечи рожденье твое.
 
 
Я создал тебя, не гнушаясь
Поденщиной черновой,
Но за год созревшая завязь
Чужой налилась новизной.
 
 
И я отшатнулся, увидев
Восставшее на меня
В глухой и смертельной обиде
Свое повторенное «я».
 
 
Рожденная гордой и горькой,
Прямая, как тень от угла,
Ты руку, иконоборкой,
На бредни мои подняла.
 
 
И с горечью неуемной
Узнал я в далеких низах
Все тот же свой дикий и темный,
В тебе преломленный азарт.
 
 
Ты напрочь уходишь, чужая,
И впору занять у тебя
Любить, ничего не прощая,
Прощать, ничего не любя.
 
 
Но вслед поглядев исподлобья,
Целую следов твоих прах,
Мое бытовое подобье
На стоптанных каблуках.
 
 
2
Ты снова гордость обожгла,
Но из последних сил
Я позабыл тебя дотла
И заново открыл.
 
 
Из бед и буден, из досад,
Из воспаленных строк,
Как Шостакович Ленинград.
Как незнакомку Блок.
 
 
3
От нетерпенья побелеть.
И вот уж не цыганским князем,
Но школьным. И как балет
Твое письмо. И вечер – классом.
 
 
Прочесть. Понять. Не совладать.
И, пережив позор, как замять,
Проваливаться.
И опять
Держать вступительный экзамен.
 
 
И, наново попав впросак,
Узнать, добравшись до искомой,
Что все излишне. Все не так.
И – от обратной аксиомы.
 
 
4
Покой, как рассвет, наступил сплошняком.
Рассвет, как покой, был прожит,
И только одно проскользнуло мельком
Спокойное, что быть не может
 
 
Сорокалетним, у последней межи
Воспоминания теребя,
Итог подчеркнув, проиграю жизнь,
Как сейчас проиграл тебя.
 

«Цыганский князь» – цикл стихов о красивом офицере в красивой войне. Интересные стихи – пришлю после.

(Три строки текста стерлись и не поддаются восстановлению. – Г. М.)

Ленинградский литературный мир здесь ощутим вплотную. О них – Шефнер, Лившиц, Кара-Демур, Дудин, Берггольц в следующий раз. Шефнер – Лившиц и К° – небесталанное содружество, но слабее нас эдак раз в 10. О прозе: ты прав, говоря, что нам без нее не обойтись. И она будет наша. Симонов пишет добротно, но 1. незапоминаемо, как Боборыкин; 2. старомодно, как Гончаров; 3. неконцентрированно.

Вспоминал несколько раз об арбузовской студии; об арбузовцах – жаль, если они не соберутся воедино после войны. Это была перспективная братия. Думаю, что возродятся – это народ, влюбленный в театр, как мы в литературу. Из них – погиб Севка Багрицкий – он работал до меня в той редакции, в которой я сейчас служу[204]204
  Вс. Багрицкий до гибели, а впоследствии С. Наровчатов служили в газете 2-й Ударной армии «Отважный воин».


[Закрыть]. Плохо, что мы не знаем ни музыки, ни людей, делающих ее, – ты единственный из нас, разбирающийся в фугах еtс, то же о живописи и художниках – искусство все и всяческое. Я жадный, дружище, и сил до черта…

Посылаю еще два стиха. Из этого же цикла. Выскажись о нем.

 
5
Я снова пил тебя взапой,
Захлопнув память, словно повесть,
И раззнакомившись с собой,
Прошел сквозь бурелом пословиц.
 
 
Был очевиден, как простор,
Тот край, в который вновь зашел я
И где простору вперекор
Свет клином на тебе сошелся.
 
 
Вот и отобрана ты у меня.
Последняя карта бита.
Я тебя проиграл тыловым дням,
Талонам, нужде, быту.
 
 
Я бился, как бьются за города –
Не предатели, не трусы –
Не как голландцы за Амстердам,
Не как за Париж французы.
 
 
Но бился –
Как за глухое село,
Последний патрон израсходовав,
Со свистом и руганью в рост и в лоб
В штыковую выходит рота.
 
 
И село
Поднимает в столицы борьба,
И вечером невеселым
Догорает Одессой – изб гурьба
И Севастополем – школа.
 
 
Так за тебя – буден полки
Встречал я снова и снова,
Все расстреляв до последней строки,
До наипоследнего слова…
 

Пришли свои. Они мне необходимы. Я верю в тебя, мой светлый, и поскорее бы пришло то время, когда мы вновь будем учиться друг у друга, и писать, и мыслить, вырабатывая то общее и большое, которым откроется новая страница русской литературы. Пока же – пиши. В этих двух письмах[205]205
  Два письма слились в одно; кроме некоторых повторений, ничего не указывает на их отдельность: дата единственная.


[Закрыть] нет и сотой доли того, что я хотел сказать: я ограничился по сути лишь изложением фактов. Жду твоего письма. Пиши обо всем. Желаю тебе всяких хорошестей, и да светит тебе ясная звезда удач и поэтского счастья. Верю, что все у тебя будет хорошо.

Целую тебя много.

Твой Сергей

27. VI.44 г.

Дорогой Сергей! Наконец снова слышу твой голос. Недавно получил письмо от Бориса[206]206
  Речь о Б. Слуцком.


[Закрыть], убедившее меня в том, что и он с нами.

Хочу немного подробнее написать тебе о Москве[207]207
  О командировке в Москву в феврале 1944 г., во время которой ему удалось добиться направления в действующую армию, Д. С. написал в ПамЗ в главе «Эренбург и прочие обстоятельства» (с. 310–312).


[Закрыть] и о том, как я ощущаю наши перспективы. Размер таланта Гудзенко[208]208
  Гудзенко Семен (Сарио) Петрович (1922–1953) – поэт, ифлиец, участник войны. В ИФЛИ учился на курс младше Д. С. и не входил в поэтическую группу, к которой относился Д. С. Они встретились во время приезда Д. С. в Москву в феврале 1944 г., и Гудзенко устроил Д. С. встречу с Эренбургом, повлиявшую на дальнейшую военную судьбу Д. С.


[Закрыть] и характер его творчества и успеха ты себе представляешь. Полагаю, что он так или иначе не станет нашим литературным противником.

Кроме него, среди молодых, нет сколько-нибудь интересных или значительных фигур. Вообще среди новых и старых нет ни одного течения, пытающегося осмыслить стратегические пути эстетики и литературной практики. Между тем я уверен, что поиски путей для создания нового классического этапа в развитии искусств встретят отклик в нашей прежней аудитории.

Успех, вероятно, придется завоевывать очень упорно, но для начала союзников мы найдем.

За нас стоит нечто большее, чем вкусы публики, – само наше государство и люди его переживают эту войну, как переход от декадансно-романтической юности к поре классической зрелости. То же потребуется и от литературы. Троянская война состоялась, абстрактные категории воплотились в конкретных государственных и человеческих формах – Россия и эта война.

Кое-какие мысли о будущей стадии реализма у меня существуют. Оставляю их до большей встречи.

Спрашиваешь о Глазкове[209]209
  Николай Глазков в 1942–1944 гг. жил в Горьковской области. Д. С., находясь в Горьком после выписки из госпиталя, искал его, но не нашел.


[Закрыть]. Его я не видел. Шергову[210]210
  Шергова Галина Михайловна (1923–2017) – поэт и прозаик, сценарист, журналист. Участница войны. В 1941 г. поступила в Литературный институт. Возможно, Д. С. познакомился с ней на строительстве оборонительных сооружений под Вязьмой, куда отправили студентов ИФЛИ и Литинститута.


[Закрыть] встречал, но стихов не слыхал.

Мэтр смотрит на перспективы очень мрачно, говорит об уходе из литературы. Я не нашел с ним общего языка. Приятен Эренбург[211]211
  О встрече с Эренбургом, помогшим Д. С. получить направление на фронт, рассказано в главе ПамЗ «Эренбург и прочие обстоятельства» (с. 311–312).


[Закрыть] своей бодростью и готовностью помочь.

Думаю, что он нам поможет, хотя вряд ли поймет, как следует.

Что касается меня – я снова воюю и довольно интересно. Нахожусь вблизи тех мест, где делается война и одновременно имею возможность действовать. Название моей части весьма заманчиво, задачи тоже. Хорошо также то, что бывают периоды полного безделья, после трудов праведных.

Сам я стал весьма лих и ожидаю регалий.

Надеюсь, если доживу до осени, побывать в Москве. Сейчас ожидаю большей работы.

Пиши, дорогой, о себе и мыслях. Для меня нет ничего дороже твоих и Борькиных писем. Я чувствую, что живу не напрасно.

Стихи недавно записал. Пришлю несколько.

Целую очень крепко.

Твой Дезька

06. IX.44 г.

Дорогой Сергей!

Письмо твое меня обрадовало. Оно звучит для меня радостной вестью из того далекого мира, в котором нам придется вести ту прекрасную борьбу, для которой мы рождены.

А сейчас я не жалею, что пришлось пожить в роли прямого участника событий, без которых мы никогда бы не вышли из рамок литературного факта. Мы сами создаем эпопею, которую будем описывать. И это создание меня увлекает. Я иногда переигрываю и забываю свое разумное желание сохраниться…

Сейчас я в Польше. Не очень далеко от Варшавы. Все интересное оставляю до разговора за бочкой бургонского.

Стихов пишу мало и без всяких честолюбивых мыслей – пишу, когда пишется. Десятка два отослал домой, и они случайно попали к старику Эренбургу. Пишут, что он заинтересовался и написал мне письмо, которого я еще не получил.

Печататься сейчас не думаю, ибо не в силах исправить ни одной строчки. Не оставляю мысли о романе[212]212
  «Не оставляю мысли о романе» – речь идет о романе в прозе «Поколение сорокового года»; наброски к нему и отдельные сцены, а также характеристики действующих лиц вычленены Г. И. Медведевой из фронтовых записных книжек Д. С. и переданы в РГАЛИ (ф. 1465, оп. 3, ед. хр. 174).


[Закрыть], хотя и сознаю трудности его создания.

Думал о твоих тактических ходах. Я уже писал, что не имею ничего против единого фронта с Симоновым, однако лишь в пределах тактических. Наше отличие от него настолько принципиально, что идейного сближения я не предвижу. Суть в том, что Симонов за Россией не видит Революции. Для нас Россия есть воплощение Революции.

Симонов хочет старенькие чувства дотащить до высот времени. В этом его теория «традиции». У нас же разговор о создании новой этической (она же эстетическая) традиции, где история лишь база, почва, а не предмет заимствований.

Вот моя точка зрения на предмет дружбы с Симоновым. Союз со стариками типа Эренбурга по мне гораздо благороднее. У тех была эпопея. А где она у Симонова? Он не глуп, не лишен вдохновения, которое приобретается в деле. Таковы и его очерки. Они написаны не ниже, чем в штабе дивизии.

С твоим мнением о Гудзенко согласен. Впрочем, все это до большого разговора. Надеюсь, что он будет.

Б. Слуцкий пишет мне изредка. В целом он смотрит на перспективы так же, как и мы.

Так что, может быть, нас будет «трое, горючих, донецких и адских»[213]213
  Цитата из стихотворения Пастернака «Нас мало, нас, может быть, трое…».


[Закрыть].

За сим целую очень крепко, дорогой. Пиши, хоть так же редко.

03. X.44

Дезька, родной мой!

Получил ответное на свое ленинградское письмо. Спорить не о чем – я согласен с тобой, но хотелось бы уточнить некоторые вопросы. Определяется ли в конечном счете ценность стихов удачной формулировкой, как пишешь ты? И что, собственно, понимать под формулировкой? Если принять буквально – то это, пожалуй, слишком узкое определение. Поэзия прежде всего образное мышление, а голая формулировка исключает образ, она в 99 случаях адекватна афоризму. Современная поэзия задыхается без образов – она вся сведена к голым формулировкам. Другое дело, что формулировки эти бедны и беспомощны. Они отталкивают своей стертостью. Пушкинский «Анчар» – развернутый образ. В нем же ты найдешь отточенные формулировки, в которых словно латинская медь звенит. На мой взгляд возрождение соврем[енного] стиха должно идти по двум линиям – отточенного и глубокого смыслового значения (как следствие создание формулировок постоянной и вневременной, б. м., ценности) и по второй – обрастание стиха живым мясом образов, сравнений, метафор – скелетообразность совр[еменного] стиха совершенно отталкивающа. Смысл стиха может быть формулирован не только афоризмом – «Анчар» свидетельствует об этом заново. Я думаю, что «формулировка» т. о. [таким образом] понятие более широкое, – оно включает все средства для передачи смысла стиха и усиления его. Но ты совершенно прав, говоря, что искусство для нас не «прекрасное изображение», но «изображение прекрасного». Народу сейчас не до побрякушек, он хочет осмыслить пережитое. И то, что еще предстоит пережить, – слепое следование канонам декаданса было бы для поэта анахронистичной бравадой. Я с большой охотой заменил бы понятие классики понятием нового ренессанса. Сама эта эпоха буйная. И полнокровная, ближе всего нашей, по многим линиям.

Определение ленинградцев, как изображенцев, в общем, верное. Ольга[214]214
  Имеется в виду Ольга Берггольц.


[Закрыть] – представляет другую крайность, и иной раз она мне кажется просто умным человеком, в силу условий пишущей стихи, а не публицистику. В свое время она могла бы быть Луизой Мишель[215]215
  Мишель Луиза (1830–1905) – французская революционерка, анархистка, феминистка, литератор. Участница Парижской коммуны.


[Закрыть] – сейчас же она ораторствует в рифмах. Дара истинно поэтского в ней мало, живая ткань стиха ей не подвластна.

Львовского я видел мельком – он на другой день должен был уезжать в Иран[216]216
  Воинская часть, в которой служил Львовский, размещалась в Иране.


[Закрыть]. Я встретился с ним в Литинституте, назначил встречу на вечер, но он не пришел. Он рядовой, изменился мало – такой же тщедушный парень, улыбка та же (она мне чертовски нравится, с такой улыбкой надо «Гаргантюа» писать). Стихов он мне не читал, но мне их потом показали – слабовато. И что обиднее всего – он растерял технику за эти годы. Сарказм тоже стерся, появилась сентиментальность. Но я воздерживаюсь от окончательного суждения – стихов я видел мало. И они могли быть случайными.

От Льва Когана[217]217
  Коган Лев Абрамович (1920–1943) – ифлиец, погиб на войне. В главе «Ифлийская поэзия» Д. С. отмечал: «Упомянут в воспоминаниях Наровчатова Лев Коган. Это был юноша высокий, худой, со смешным тонким голосом. Влюбленный в Наровчатова и его стихи. Из него рос истинный критик поэзии. Он хорошо чувствовал фактуру стиха».


[Закрыть] никаких вестей с декабря 43 года. До этого он мне писал, по два письма в неделю. Потом это резко оборвалось. Последнее письмо говорило о боях, в которых он без перерыва и отдыха. Служил он комсоргом стрелк[ового] полка. Я послал запрос командиру части, но ответа не получил.

В Москве Изька Рабинович[218]218
  Крамов (Рабинович) Исаак Наумович (1919–1979) – критик, прозаик, эссеист, друг Д. С. с ифлийских времен. Ему посвящено стихотворение «Мы не меняемся совсем…» (1979).


[Закрыть]. Он вернулся из Ташкента. С легкими у него, кажется, еще более ухудшилось.

У нас было стремительное и победоносное наступление. За неделю прошли всю Эстонию и спихнули немцев в море. Я был в самой гуще похода – дни были буйные и счастливые. Сейчас отдыхаем. Страна эта любопытная. Много можно рассказать. Есть и своя литература. Об их поэзии напишу как-нибудь особо.

Сегодня был в университете, в котором когда-то учился Языков – стены его прославлены далеко за пределами этой крохотной страны[219]219
  Имеется в виду Дерптский (ныне Тартуский) университет.


[Закрыть]. Говорил с профессорами и студентами – интересно.

Мне сегодня 25 лет. Много! Подарком – присвоили капитана. Нацепил большую медведицу на погоны[220]220
  Имеются в виду погоны капитана с четырьмя звездочками.


[Закрыть]. Что толку, раз поручик Лермонтов до сих пор старше меня в воинском чине. Ну, ладно. Целую тебя. Пиши, мой милый.

Твой Сергей

Без даты

Дорогой Сергей! Поздравляю от души с двадцатипятилетием и с капитаном. Думаю, что наши первые четверть века, «первоначальное накопление», прошли так, как надо. Счастлив чувствовать по твоим письмам, что время и пространство не поколебали нашего прежнего прекрасного единодушия.

Что касается моего замечания о «формулировочной» поэзии, ты понял его совершенно правильно.

Формулировка эта не опошление стиха, а классическая точность поэтической мысли и поэтического выражения. Мы пришли бы к декадансу с другой стороны, если бы воспринимали поэзию как нечто аформальное. Но форма есть форма поэтической мысли, т. е. форма прекрасного. То, что мы называем новой классической литературой или новым Ренессансом, сможет быть создано только, если мы пойдем от новизны содержания или, точнее, попытаемся создать в литературе новый тип человека, который – я уверен – уже существует, новую этическую формацию.

Я уже писал тебе, что мною разработаны главные положения эстетики, которая претендует быть новой. Но это слишком большой разговор. Я сознательно откладываю его до встречи.

Хочу сказать пару слов о терминах. Будем ли мы называть себя классиками или возрожденцами? Оба термина глубоко условны. Мы – классики только в том смысле, что идем не от разрушения, не от нигилизма, а от утверждения. Мы похожи на людей Ренессанса лишь относительно, лишь внешними чертами биографии. Дело в том, что содержание нашего утверждения и содержание наших биографий глубоко отлично от всех предшествующих эпох. Мы впервые можем говорить о том, что наша этика равнозначна нашей эстетике – и еще интереснее – эстетика равнозначна политике.

В моем бытии не произошло никаких изменений. Нахожусь в Польше, в одном городке, и тоже мог бы пересказать тебе много забавного. Встречаюсь с Левкой Безыменским[221]221
  Безыменский Лев Александрович (1920–2007) – журналист-международник, прозаик, публицист. Ифлиец, участник войны, друг Д. С. со школы.


[Закрыть]. Он тоже – капитан. Моя деятельность связана с постоянными поездками. Исколесил на «виллисе» половину Речи Посполитой. Сам управляю мотоциклом и машиной.

Со времени своего пребывания здесь отослал в Москву для сохранности стихов сорок[222]222
  Стихи, написанные в Польше, вошли в самодельные машинописные сборники «Д. Кауфман. Стихи о солдатской любви» с датой на обложке «1944. Белорусский фронт» и «Д. Кауфман. Стихотворения» с датой на обложке «1944. Польша. Фронт». Экземпляры обоих сборников имеются в РГАЛИ (ф. 2549, оп. 1, ед. хр. 533).


[Закрыть]. О качестве не сужу, ибо утерял способность судить свои стихи из-за трехлетнего отсутствия людей, которым можно было бы прочитать их. В основном они мне не нравятся.

Вот и все пока.

Жду твоих писем, дорогой. Они для меня как воздух.

Целую тебя и обнимаю.

Твой Д.

29. X.44

Родной мой! Сердечно благодарю за поздравления – они мне не менее дороги самого повода. М. б., судьба сведет нас скорее, чем нам думалось, – я нахожусь сейчас рядом с тобой. Читаешь ли ты «Фронтовую правду»? А если попадается тебе «Отважный воин»[223]223
  «Фронтовая правда» – газета 2-го Белорусского фронта, «Отважный воин» – газета 2-й Ударной армии.


[Закрыть] – ты разыщешь меня в редакции. Это письмо, я думаю, быстро дойдет до тебя, и мы сможем разыскать друг друга, если только ты не на юге Речи Посполитой. Совсем рядом со мной находится Женька Агранович[224]224
  Агранович Евгений Данилович (1918–2010) – кинодраматург, сценарист, более всего известен как бард, автор популярных песен. Участник войны. Учился в Литературном институте, который окончил после войны. Совместно с Д. С. написал «Сказку о китайском солдате», опубликованную в журнале «Советский воин», 1950, № 7, и несколько песен, исполнявшихся в дружеском кругу.


[Закрыть], работающий сотрудником дивгазеты. Координаты его я узнал и думаю свидеться с ним. Невозможное становится возможным… получил письмо от Бориса Слуцкого сентябрьское – из Болгарии. Мишка Луконин[225]225
  Луконин Михаил Кузьмич (1918–1976) – поэт, участник Финской и Великой Отечественной войн. В 1938–1941 гг. учился в Литературном институте.


[Закрыть] – в Венгрии. Все ребята теперь кочуют по заграницам – сбылись самые романтические тосты, из всех произносившихся нами. Из Киева пишет мне П. Воронько[226]226
  Воронько Платон Данилович (1913–1988) – украинский поэт, участник Финской и Великой Отечественной войн. В 1939–1941 гг. учился в Литературном институте.


[Закрыть]. Он продолжает идти в гору, занимая ведущее положение среди украинской поэтической молодежи. Он принят в члены ССП, избран пред-ом [председателем] правления Клуба украинских писателей, работает в редколлегии всеукраинского журнала. Из Москвы доходят редкие письма. Литинститут невредимым прошел очередное хождение по мукам, его снова собирались разогнать и снова пощадили, изгнав лишь Федосеева с директорского поста[227]227
  Федосеев Гавриил Сергеевич (1893–1946) – критик, профессор, стоял у истоков создания Литературного института (заведовал учебной частью в 1933 г.). Был директором института в 1941–1944 гг. Снят с должности в октябре 1944 г. в связи с обвинением, что руководство института проморгало антисоветский роман студента А. Белинкова (информация из статьи В. Огрызко в газете «Литературная Россия» от 19.01.2017).


[Закрыть].

Борис пишет о 3-х послевоенных вариантах для нас – литературная полифония, вторая профессия, письмо в бутылке (Павловское «Стихи. Как сердце, в запыленный ящик»[228]228
  Цитата из стихотворения Павла Когана «Шопен поднимается…».


[Закрыть]). Сам он, судя по всему, склоняется ко 2-му – тютчевскому. Что касается меня, то целиком отметая третий вариант, я, видимо, выберу Мартин-Иденовский – 2–3 года яростной работы ради решительного наступления. М. п. [между прочим], буду заниматься не только стихами и – этим я не отмежевываюсь от первого – полифонического – варианта.

С твоими определениями и выводами я целиком согласен. Чертовски хотелось бы ознакомиться с твоей эстетикой – судя по всему, это готовое наше credo.

Стихов пишу мало и страшно досадую на себя за это. Хотел сделать сборник о Северной Руси – написал около 10 стихотворений, но дальше дело застопорилось. Лезут строки про иные страны и иные дороги.

 
Не про взгляд я рассказал бы, но про взор,
Как глядят в глухих урочищах Литвы
Темно-синие глаза лесных озер
На языческие гульбища листвы[229]229
  Строки из стихотворения С. Наровчатова «Рассказ о восьми землях», датированного ноябрем 1944 г.


[Закрыть].
 

Поздравляю тебя с 7-м ноября. Счастья и удач. И да ускорится наша встреча!

Крепко целую и обнимаю тебя.

Твой С.