Текст книги "Птичник № 8"

Мы видим твой IP-адрес.

Они смогут узнать, кто она?

Раздался стук, и дверь распахнулась.

– Оливия, – выдохнула Кливленд.

Девчонка была одета во что-то вроде кофты с капюшоном, на голове – узлы из волос.

– Умерла, – отозвалась она. – Внезапно. ДТП.

Дочь.

* * *

Оливия нарочно перестала общаться? Кливленд все эти годы ломала себе голову. Она была странным ребенком, что правда, то правда, но ведь до нее Оливии ни о ком не доводилось заботиться. Она представляла себе, как Оливия приезжает в Нью-Йорк, запрокинув голову, смотрит на небоскребы, держит ладонь на животе и думает о Кливленд, своем подопечном ребенке, единственном доказательстве того, что она уж как-нибудь с этим справится.

С другой стороны, у Оливии тогда забот хватало. Одна, в огромном городе, в восемнадцать лет, без денег, умная, но без дипломов и аттестатов, и к тому же вот-вот появится малыш. Наверняка у нее не было времени читать, а уж тем более отвечать на многочисленные имейлы, которые отправила ей Кливленд. Кливленд писала, и писала, и писала, и наконец перестала. С чего она решила, что в сердце бебиситтера для нее навсегда останется место? Она ведь была для Оливии работой, а не сестрой, не племянницей и не подругой.

Как-то зимой позвонил отец ребенка. Оливия тогда уже полгода как умерла. Сказал, что дочь живет у него. И что ей надо немного помочь.

Кливленд переполошилась, боялась все испортить, поэтому пока отложила, ждала нужного момента, ничего не делала.

Она ухватилась за край стола.

– Пять лет назад, – сказала девчонка. – Почти шесть.

Кливленд была так ошарашена, что не могла сосредоточиться.

– Меня проинформировали о ее смерти, но встреча вам назначена на следующей неделе.

– Я поменяла дату.

– Я не получила подтверждения о том, что вы окончили курс подготовки.

Девчонка сердито нахмурилась. Она напоминала не то выпускника детдома, не то подростка, который только что вышел из колонии для несовершеннолетних. Но в то же время была так сильно похожа на мать.

– Ну, я его окончила. В прошлый четверг, – сказала она. – Об этом вас не проинформировали?

Кливленд с ней что, спорит? Надо взять себя в руки.

– Начнем завтра.

– Так вы меня берете?

– Приветственный набор для новых сотрудников получите на стойке администратора.

Девчонка вышла, поскрипывая кроссовками (Оливия играет в звездолет в бывшем амбаре, Оливия стряхивает листья и веточки с ее одежды…). Сердце Кливленд бешено колотилось. Она совсем не так хотела начать. Развернула кресло и подкатилась обратно к компьютеру. Еще одно сообщение от защитников.

Она понимала, что не надо его читать, но все же прочла.

Понимала, что не надо на него отвечать, но ответила.

На следующий день дочь Оливии снова пришла, и Кливленд, дрожа и заикаясь, посвятила ее в курс дела: рассказала про задачи и цели Союза производителей яиц, про историю сертификации кур-несушек США, про Пять Свобод, предоставляемых курицам. Она слышала собственный голос, механически выдающий сухую информацию, видела, какими скупыми жестами она сопровождает свои слова. У Оливии периодическая таблица звучала как песня, а тригонометрические уравнения она рисовала краской из баллончика на стене гаража (к ужасу родителей Кливленд, которые были уверены в том, что это символы уличных банд). У Оливии и контрольно-ревизионная проверка оказалась бы чем-то веселым.

Кливленд выдала девушке форму, доску-планшет, простейший ноутбук и целую стопку бланков и папок для бумаг.

– Завтра проверим, что ты уяснила.

Тем временем, как ни абсурдно об этом говорить, сама она ввязалась в войну с активистами из защиты прав животных.

Где вы взяли эту птицу? На вас следует подать в суд за халатность.

Вообще-то это ваша птица.

Да хрен бы там! Никакая она не наша. Широко распространенное концептуальное заблуждение homo sapiens заключается в том, что мы полагаем, будто одно живое существо может быть собственностью другого.

Она написала им снова три дня спустя, прикрепив к письму двенадцать снимков кур в ржавых клетках, которые она сделала (нелегально, на телефон), пока Джейни Флорес снова и снова ошибалась в измерениях пространства в клетках.

Вот, можете сделать себе календарь на весь год.

Мы занимаемся расследованием жестокого обращения с животными, а не присматриваем за чужими птицами. Если вы тоже задумали провести подобное расследование и вам хватит на это воли и смелости, в чем лично мы очень сомневаемся, приходите и поговорите с нами лично, а не посредством телефона.

Вот тогда-то она украла еще двух куриц. Поехала на Семейную птицеферму Андерсонов, подхватила птиц и оставила их в коробке с запиской.

Там, откуда эти две, еще два миллиона таких же. Я делаю вашу работу за вас. Вы вообще на чьей стороне?

Они снова написали.

Ах простите, что мы не прыгаем от радости, когда незнакомцы оставляют у нас под дверью птиц, чтобы мы о них заботились. Спасение единичных куриц – это идиотизм. Если вы отказываетесь работать на наших условиях по причине, таящейся в вашей мятежной душе, если вы облегчаете себе совесть, забрав двух кур и оставив остальных страдать и умирать (мы уж молчим про то, что каждый год их страдает и умирает по десять миллиардов), отвозите их вот по этому адресу, а не к нам.

Это был очень далекий адрес, в шестидесяти милях от города, один из тех приютов для животных, которые располагаются вдали от трассы. Кливленд нашла его в интернете и листала изображения, вид сверху, пока Джейни Флорес сидела напротив в переговорной фермы Андерсонов и листала журнал кормежки – слишком быстро, чтобы определить, все ли требования соблюдены.

Два дня спустя Кливленд поехала на Семейную птицеферму Спиллмана, где занималась инспекцией каждый год вот уже пять лет. Она вошла на территорию фермы с сумкой вроде тех, с какими ходят за продуктами, и подхватила шесть куриц прямо с пола – здесь куры содержались без клеток.

Вы начинаете выводить нас из себя, – написали они. – Поскольку вы отказываетесь представиться, мы возьмем эту заботу на себя. Мы установили камеру видеонаблюдения, приобретенную на наши скромные и чрезвычайно ценные средства. Она прекрасно работает, так что имейте в виду: теперь мы увидим все, что вы станете делать, когда явитесь к нашей двери – неважно, нарядитесь ли вы для этого в фермерскую спецодежду или в темное одеяние революционера-защитника животных.

После этого она некоторое время кур не забирала.

А потом не выдержала и забрала еще трех.

– Джейни, посмотри вокруг.

Они стояли среди углов, которые редко встретишь в природе. Восемнадцать птичников. Кучка вспомогательных построек. Девушка продолжала смотреть в землю перед собой. Тусклое солнце.

– Видишь ли, Джейни, это история американской изобретательности. Современная ферма по производству яиц – идеально отлаженный механизм.

Кливленд произносила эту речь двенадцать раз в год – на занятиях по подготовке и на встречах “4-H”[2]2
  Американская сеть молодежных организаций, названная 4-H в честь четырех начальных букв H из первоначального слогана “Head, Heart, Hands, and Health” (“голова, сердце, руки, здоровье”). В США организацией управляет Национальный институт питания и сельского хозяйства, поэтому образовательные программы 4-H преимущественно имеют отношение к аграрной промышленности.


[Закрыть], спонтанно организуемых местными общественными объединениями.

– Курица, предоставленная сама себе, сносила не больше тридцати яиц в год. Яйца были роскошью. – Она указала на птичник.

– Эти куры сносят ежегодно по двести семьдесят яиц каждая. Знаешь как? Благодаря одному научному открытию.

Она остановилась и, прищурившись, посмотрела на девушку.

– Выпрямись, Джейни. Сутулясь, научного прогресса не добьешься.

Девушка едва заметно распрямилась.

Джейни Флорес. Тихая (угрюмая?), невыразительная (несообразительная?) и с невыносимой привычкой вечно двигать молнию на куртке с капюшоном вверх и вниз, вверх и вниз – на куртке с капюшоном, которую она отказывалась снимать и носила поверх формы, что делало ее похожей на проблемного подростка (а может, она таковым и являлась?). И все же каждый раз, когда она оборачивалась и Кливленд видела ее лицо с нового ракурса, ее охватывала нестерпимая нежность и желание защитить.

– Свет. Этим открытием был свет. – Кливленд зашагала дальше и продолжала: – В тридцатые годы американские ученые выяснили, что сигналом для организма курицы о том, что пора нестись, является свет. Долгий световой день – значит, весна и время для яиц. Короткий день – значит, зима и отдых. Чем больше света, тем больше яиц.

Девушке просто не хватает дисциплины, участия, заботы.

– Ученые стали подсвечивать помещения с курицами, и, как и следовало ожидать, те продолжили нестись.

Она снова указала рукой на птичники.

– Дай им достаточно света, и эти куры будут нестись и нестись беспрерывно. Что ты на это скажешь?

– Еще одна победа человечества, – мрачно ответила Джейни.

– Американцев, – поправила ее Кливленд.

* * *

Все эти недели Джейни с волнением ожидала встречи с женщиной, с которой когда-то нянчилась ее мать. Она боялась ей не понравиться. Пыталась припомнить, мелькало ли ее имя хоть раз в рассказах матери – женщину звали Кливленд, классное имя! – и осознала, что память о матери постепенно стирается. У нее почти ничего не осталось от матери – всего-то чемодан, набитый старой одеждой, две картины, пригоршня украшений и три голосовых сообщения, которые она аккуратно копировала с каждой фотографией на всякую техническую новинку. Так много было безвозвратно потеряно.

Она пыталась выйти на связь с прежней Джейни. Спроси у нее, мысленно обращалась к ней новая Джейни. Спроси у мамы про Кливленд.

Она лежала в своей комнате в квартире отца и пыталась представить себе, что за человек эта Кливленд. Веселая, энергичная, умная. Она выросла в прерии, и Джейни рисовала себе образ здоровой девушки с косичками, в сандалиях, наигрывающей что-нибудь на акустической гитаре. Джейни понимала, что не следует об этом думать, но представляла себе, как они вдвоем идут в поход, перебираются через бурные реки, отважно шагают через лес, сидят у костра, и Кливленд рассказывает, как мать Джейни была подростком, она даже изображает разные голоса. И Джейни хохочет до слез! А потом Кливленд протягивает руку, заправляет прядь волос Джейни за ухо и говорит: “Она бы так тобой гордилась”, – и Джейни начинает плакать. Кливленд обнимает ее за плечо, как обнимают старшие сестры, и говорит: “Давай-ка придумаем для тебя план. Не вечно же ты будешь заниматься этим!” – и машет куда-то в направлении конторы, в которой они работают (работа как таковая в сценарии вообще не фигурировала). На этом месте фантазия Джейни буксовала, потому что ведь сама Кливленд именно так и поступила. Осталась в Айове, устроилась на эту работу и даже стала здесь начальницей! Джейни бросалась ее защищать. В случае с Кливленд это вполне объяснимо, потому что… потому что… потому что… тут Джейни опять притормаживала, но потом спохватывалась: ну конечно, Кливленд – мать-одиночка! Она одна растит ребенка и при этом замечательно выполняет свою работу (совсем как мать Джейни!). У воображаемого костра возникала маленькая девочка с наткнутым на палочку комочком зефира. Они втроем исследовали непроходимые леса региона пяти смежных штатов, ходили по озерам на каноэ, лазали по пещерам. И теперь, когда Джейни интегрировалась в эту новую маленькую семью (тетя Джейни!), появилась новая новая Джейни: обрезанные шорты, волосы, подвязанные банданой, студентка экологического факультета университета штата (Джейни никогда особенно не интересовалась природой, но рядом с Кливленд от всей души полюбила планету), которая на выходные приезжает домой к Кливленд и ее дочери (Олив!).

Она так давно не думала о том, чтобы сделать что-нибудь здоровое. Интересно, сможет она пойти на такое ради этой женщины, если понадобится? Она постарается, изо всех сил.

Курс по подготовке инспекторов был просто ужасен: четыре долгих дня презентаций в пауэр-пойнте, в конце каждой – картинки ухмыляющихся куриц, как будто на дворе опять 1999-й, самые скучные часы во всей ее жизни и в то же время неимоверно сложные часы. Одни термины чего стоят: “освобождение птичника” (т. е. уничтожение кур сотнями тысяч), “принудительная линька” (т. е. сокращение питания настолько, чтобы куры просто не подохли с голоду), “сертификация” (допущение, точнее, требование выполнения целого ряда злодейств), “Союз производителей яиц” (белые мужчины средних лет, которые всем этим заправляют).

Она как будто попала в квест, где полагается пройти испытание скукой в надежде в один прекрасный день достичь просветления, и вот наконец путь пройден… Джейни была не в силах дольше терпеть и перенесла собеседование на пять дней пораньше. И поехала по указанному адресу. Здание кубической формы в ряду других зданий кубической формы, офисный “парк”, акры асфальта. Вместо деревьев – указатели, подсказывающие, как добраться до отдаленных уголков. Девушка на ресепшне указала на дверь кабинета Кливленд. Джейни постучалась и вошла. Бледная женщина за письменным столом побледнела еще сильнее.

– Оливия?

Джейни растерялась.

– Умерла.

Дальше все становилось только хуже. В первый день Кливленд усадила Джейни за стол, а сама ходила взад-вперед перед белой доской и вещала что-то на тему “долга”. Десять минут ушло на изложение правил обеденной комнаты для сотрудников. Джейни от удивления ни слова не могла сказать. Кливленд дала ей “домашнее задание”.

В последующие несколько дней они выезжали на проверку. Джейни мрачно напяливала на себя форму, сидела в люминесцентном свете фермерских офисов и листала документацию, а потом под дождем тащилась за Кливленд в птичники, где они ходили вдоль рядов кур. Почти все фермерские работники были латиноамериканцами. Несколько раз кто-то пошутил с ней на испанском, но она ни слова не поняла. Она чувствовала себя отчаянно нездешней и потерянной. Птичники были просто огромные и выглядели совершенно нереально, как в фантастических фильмах, к тому же там мощно воняло химикатами и аммиаком.

И Кливленд оказалась странной. Лицо без всякого выражения. Голову поворачивает как-то резко и как будто с трудом. Откуда в тупых мозгах Джейни вообще взялось, что Кливленд может быть какой-то другой, а не вот такой? Эта “Кливленд”, адепт посредственности и заурядности, нелепая тетка в форме, скованная, с аутичным помешательством на выполнении требований, названная в честь американского президента, который вообще ничего не сделал, причем два раза[3]3
  Гровер Кливленд – 22-й и 24-й президент США, занимавший пост главы страны с 1885 по 1889 и с 1893 по 1897 год.


[Закрыть]. Женщина, искренне полагавшая, что эти отвратительные сараи – идеальное место для того, чтобы держать там птиц, как будто это какие-нибудь газонокосилки или телевизоры. Не назови Кливленд на собеседовании имени матери, Джейни решила бы, что ее по ошибке отправили не к той женщине.

Что-то с ней было не так. Дерганая, скрытная. Жила в уродливом доме – Джейни в жизни не видела такого уродства: с пластиковыми жалюзи на окнах и пластиковой же обшивкой на стенах, местами отошедшей. Никаких детей, только вялый муж, который уже начал лысеть. Джейни поспешно пригнулась к рулю, когда Кливленд вышла из дома с мусорным ведром.

Она была в отчаянии. И зачем только она придумала себе такую Кливленд, которая теперь была напрочь разрушена, зачем позволила маячить где-то на краях сознания чувству, похожему на надежду. Она потеряла форму в прачечной самообслуживания, потеряла папки для проверок – на одной из бескрайних ферм (положила куда-то и забыла про них, вспомнила только, когда Кливленд посмотрела на нее с подозрением час спустя), потеряла всякий интерес к Кливленд, потеряла способность притворяться, что ей интересно, а теперь все шло к тому, что и работу она может потерять.

Другими словами, Джейни даже не стала спрашивать Кливленд про мать.

– Спасибо большое, – сказала она отцу. – Теперь я вечно буду замерять уровень аммиака и отчищать помет с кроссовок. Мне уже даже снится, что я воняю.

И потом добавила:

– Мама с ней, наверное, всего раз или два сидела, да? Они небось толком и знакомы-то не были.

Он омерзительно пожал плечами.

– Какая разница?

– Есть разница.

– Тогда, может, у нее и спросишь?

* * *

А однажды она увидела, как Кливленд пользуется в птичнике телефоном. Один раз, потом еще. Запрещено, но кому какое дело. И опять. Наверное, сообщения читала.

Вот только ни хрена подобного…

Джейни была так разочарована в Кливленд и так упивалась своим разочарованием, что могла запросто все прозевать.

Кливленд записывала птиц на видео – нарушала принятый в штате Айова закон “Эг-Гэг”, о котором Джейни сквозь сон слышала на курсе подготовки и который, насколько она поняла, карается каким-то там наказанием или тюремным, что ли, заключением и штрафом. И вот Кливленд, такая, фотографирует – и не хорошеньких пушистых цыпочек, а вусмерть упоротых кур. Кур, которые толпятся за сеткой, с кровавыми ранами, с выпавшим яйцеводом, дохлых кур, окровавленным ворохом сброшенных в мусорный бак. Джейни наблюдала за этим неделю. Кливленд вела тайное расследование. Кто бы мог подумать. Ну и ну. Гениально. Джейни была впечатлена. Она даже немножко испугалась: надо быть реально чокнутой, чтобы вот так запросто делать такое. Кливленд, видимо, совсем того.

И еще птичье дерьмо. Его она тоже фотографировала.

Однажды в полночь Джейни сидела в машине рядом с домом Кливленд, наполовину укрывшись за каким-то мини-фургоном, вся улица – погружена в темноту, ни одного горящего окна, ни одного проблемного подростка, выбирающегося из окна. Она дремала, запрокинув голову на спинку кресла, и глаза оставила открытыми только на тонкую щелочку. А потом разом проснулась и подскочила, когда увидела, как входная дверь распахнулась и Кливленд вышла на лужайку – по сиянию росы торопливо кралась смутно различимая в темноте фигура. Кливленд села в машину и поехала. Джейни подождала немного и тронулась за ней, держась на расстоянии одного квартала. Когда Кливленд свернула налево на трассу 54, Джейни поняла, куда она направляется. Переждав десять минут на парковке забегаловки “Джек ин зе Бокс”, Джейни поехала на ферму, на которой они в тот день были с проверкой. Там-то она и обнаружила машину Кливленд – через дорогу от самого дальнего птичника. Джейни припарковалась на безопасном расстоянии, надела шапку и перчатки и в темноте зашагала по дороге. Принялась ждать, и ее дыхание в холодном воздухе собиралось в клубы и поднималось вверх.

Аммиак, темнота, вентиляторы, как самолет, идущий на взлет. Кливленд появилась из птичника с мешком в руках.

Убийственно прекрасная ночь! Крошечная фигурка Кливленд на фоне гигантского птичника! Свет, идущий из помещения, опалял ее сзади, озарял сиянием. Шум вентиляторов звучал как “ом”. Кто она такая, эта женщина? Чем таким заразила ее мать Джейни столько лет назад? Тем самым непокорным духом, который саму ее заставил покинуть этот город, а Джейни заставил сюда вернуться? Огонь ее матери, ее деда – не его ли отблески видит она сейчас? Джейни уже полагала, что зашла в тупик, но теперь…

Кливленд захлопнула дверь и исчезла. Джейни ждала. Увидела, как полоска тени рассекла темноту.

Джейни подошла сзади. Кливленд стояла, склонившись, над задним сиденьем, пара кур выбиралась из мешка.

Кливленд могли уволить. Ее могли арестовать. Она могла сесть за решетку. Ее могли заподозрить в биотерроризме. Ее могли…

– Эй, – сказала Джейни.

От неожиданности Кливленд подскочила. Выронила из рук пустой мешок. С угрозой захлопнула заднюю дверь.

– Чего тебе?

Она была в гребаной форме.

– Зачем вы это делаете? – спросила Джейни.

– Что делаю? – спросила Кливленд.

* * *

Внутри: вселенная птичника. Голые сталь и бетон, семь бесконечных рядов клеток взмывают вверх на двадцать пять футов, восемью двухэтажными ярусами. Цепная система подает корм, сеть конвейеров увозит помет. Мощные вентиляторы гонят по помещению и выдувают наружу угарный газ, сероводород, аммиак, пыль. Двадцать тысяч тусклых лампочек располагаются на равных интервалах и напоминают исполинскую новогоднюю гирлянду, солнце садится и поднимается по таймеру. Сто пятьдесят тысяч куриц стоят и ждут – чего? кого? А мимо, по широкому конвейеру, проплывают яйца.

* * *

– Зачем вы их забрали?

Курицы в машине закудахтали, но Кливленд и глазом не повела.

Психопатка, подумала Джейни.

– Джейни, я делаю свою работу. В этом разница между тем сотрудником, который продвинется по службе, и тем, из которого ничего не выйдет.

Чокнутая настолько, что, возможно, даже опасна.

– Давай, звони в управление. Я дам тебе номер.

– Нет, спасибо.

– Давай, давай.

– Нет, не хочу.

Рев вентиляторов.

– Ладно.

– Ладно.

Психопатка открыла дверцу машины.

– Эй, – снова позвала Джейни.

Кливленд обернулась.

– Сколько раз моя мать приходила с вами посидеть, когда вы были маленькой?

– Раз триста или четыреста. – Она села в машину. – И не такой уж я и маленькой тогда была.

Машина двинулась с места, и Джейни поехала за ней.

* * *

Они с Кливленд начали похищать птиц вместе. Приезжали задолго до рассвета, за несколько часов до того, как появлялись первые работники птицефермы, и через несколько после того, как уходили последние, когда казалось, здесь нет больше ничего, кроме гула машин, кудахтанья и вони, и территория освещалась одним лишь сиянием охранных ламп. Невидимый горизонт, прямые линии дорог, вспарывающие темноту. Джейни и Кливленд парковались у одного из птичников, выбирались из машины, одетые в инспекторскую форму – Кливленд настаивала, что одеваться следует именно так. Они шли через птичники, Кливленд яростно записывала “несоблюдения”: заклинившие ремни конвейера, переполненные клетки, кошка, вышагивающая по проходам. Кливленд говорила, если их накроют, беседовать с ними, чур, будет она сама. Джейни говорила: “Уж будьте добры”. Ах, как бы ей хотелось это увидеть. За такое и за решетку сесть не жалко. Они хватали сразу дюжину, по шесть тощих куриц на один грубый мешок, машину вели по очереди, в три часа ночи были уже далеко, и куры сидели, прижавшись друг к другу, на полотенцах на заднем сиденье.

Доводилось ли им поговорить о матери Джейни? Почти нет. Однажды, пока они были в птичнике, пошел снег. Они вышли в метель, настолько густую, будто пытаешься что-то разглядеть сквозь белую грязь. Не было видно вообще ничего. Ни дороги, ни здания, ни машины. Фонарики освещали один только снег и ничего больше. Плутая, двинулись сначала в одну сторону, которая казалась многообещающей, потом в другую, мешки все больше намокали и тяжелели (курицы могли находиться в мешках только очень недолго, иначе они умирали: такое уже случалось), ноги месили слякоть, Джейни чертыхалась и дрожала. Кливленд остановилась и посветила на нее фонариком.

– Джейни Флорес, сколько можно просить: выпрямись. Твоя мать говорила, что даже самую скромную работу надо делать так, будто выполняешь ее по заданию президента Соединенных Штатов. Ты разве стала бы вот так сутулиться перед президентом?

Джейни ахнула. Мать действительно так говорила. Она расправила плечи. Они шли еще довольно долго. Наконец нашли машину и забрались внутрь.

Кливленд: “Джейни, и у математиков, и у инспекторов яичных птицеферм цифры одинаковые. А ну-ка проверь подсчеты”.

Мать Джейни: “Дорогая моя, и у королевы Англии, и у бруклинских девчонок хорошие манеры одинаковые. А ну-ка высморкайся!”

Кливленд: “Окно-то закрой. Думаешь, курицам приятно? Болтаются там, как шарики в лототроне!”

Мать Джейни: “Закрой окно-то. Чего мы болтаемся, как шарики в лототроне!”

Джейни так и не привыкла к шуму птичников. Клацающие механизмы, скрип ленты конвейера. В этих помещениях даже свет – и тот был слышен. Она пускалась в долгий путь до середины ряда, и на смену вентиляторам приходил беспокойный шум десятков тысяч кур – не то гул, не то стон. Звук достигал ушей слоями – иначе, пожалуй, не опишешь. Верхний слой представлял собой квохтанье и рыдания ближних рядов кур, а самый глубокий – тихое воркование, доносящееся изо всех углов лабиринта. Она задирала голову и сквозь железо видела второй этаж, идентичный первому. Садилась на корточки и видела у своих ног нижний ярус птиц, сама стиснутая между двух шумных стен, сплошь из прижатых друг к другу кур, из сотен голов, торчащих наружу по всей высоте клеток, куда ни посмотри. В тумане куриной пыли не видно было, где этот ряд заканчивается. Немыслимый контраст, крошечное против огромного, экзистенциальная победа размера.

Некоторые фермы были огорожены колючей проволокой, другие закрывались на кодовые замки. В некоторых на горизонте ездила машина охраны. А в других вообще ничего не было, если не считать погнувшейся таблички, запрещающей вход. Кливленд научилась обходить все эти препоны. Прямо-таки виртуозно, честное слово. Если птичник был заперт (большинство не запирались), она знала, где хранятся ключи. А если не знала, то заглядывала в свои инспекторские бланки и через минуту находила либо ключ, либо код. Один беглый взгляд в записи, и она уже знала, когда ночная смена разойдется по домам. “Дело моей жизни”, – говорила Кливленд в ответ на изумленную улыбку Джейни.

(“Дело нашей жизни”, – повязав голову платком и опираясь на швабру, шутила ее мать на тему воскресных уборок.)

Это же надо, до чего странные персонажи составляли жизнь матери в ранние годы – сначала отец, а теперь вот это. И все-таки…

Она отчетливо слышала эхо маминого голоса.

“Джейни, с точки зрения кур птичник – это весь мир. Земля, солнце, пропитание, дождь”.

(Мама, в одном из последних своих голосовых сообщений: “Джейни, ты для меня весь мир. Ты мое солнце, ты то, чем я живу. Ну как мне еще попросить у тебя прощения?”)

Джейни не знала, когда прежней Джейни выпадет возможность произнести слово “Кливленд”. Может, на вечеринке в “Красном крюке”. Прежняя Джейни опирается о чугунную печь и строит глазки тому, кто стоит ближе других, – типу, похожему на участника группы, с прической в духе последнего писка рок-н-ролла. Тип говорит ей, что он из Огайо, и она в ответ, изображая не то заигрывание, не то скуку (это вообще разные вещи?), спрашивает: “Кливленд?”, потому что это единственный город в штате Огайо, который приходит ей в голову. Тем временем в этот же самый момент, ровно в тысяче миль отсюда, новая Джейни прижимает к груди спасенную кудахчущую курицу и говорит: “Кливленд?”, потому что та заносит в журнал какое-то “несоблюдение” (вот двинутая!), и Джейни хочет, чтобы она поскорее завязывала с этим и шла сюда – помочь запихнуть курицу в мешок.

Впервые Джейни почувствовала, что ей больше нравится делать то, что делает эта Джейни, чем то, чем занимается та, прежняя Джейни, на какую бы законопослушную ерунду той ни вздумалось потратить сегодняшний вечер. Понятно, что прежняя Джейни к этому времени уже работает где-нибудь стажером, отвешивает комплименты какому-нибудь придурку или постит корпоративные твиты. А новая Джейни тем временем стала пиратом, Робин Гудом, преступником высшего сорта, который похищает гражданок куриц ради их же собственной безопасности.

Какое облегчение. Она уж думала, что больше никогда не почувствует себя живой. Думала, ее раздавило навеки и отныне она – одна из тех расплющенных фигур, которых встречаешь каждый день: картонных и намертво приклеенных, с места не сдвинуться.

Допустим, вы пытаетесь чуть уменьшить собственный свет, на одно деление убавить яркость. Приглушить тоску. Приглушить злость. Приглушить. Допустим, так происходит год за годом, и вдруг случается это – вы находите нечто и можете двигаться дальше. Просто немножко оживаете, вот и все. И приглушаете долгое свое приглушение.

* * *

Джейни, зевая, выходит из комнаты. На журнальном столике коробка пончиков, телевизор работает без звука, отец сидит на своем обычном месте.

– Это еще что? – Джейни берет со стола гигантское резиновое кольцо.

– Отдай, – говорит он. – Это сейчас модно. Все целыми днями тренируются.

Джейни бросает резинку отцу и лезет в коробку с пончиками.

– Чего это ты такая довольная?

– В смысле? – не понимает Джейни. – Никакая я не довольная.

– Нет?

– Нет, обыкновенная.

– Извини, ошибся. – Он растягивает резинку над головой.

– Ты бы поосторожнее с этой штукой, – говорит Джейни. – Окно выбьешь.

– По-моему, все-таки довольная. Может, это как-то связано с тем, что ты домой каждую ночь под утро приходишь?

– Не каждую ночь.

– Ну, достаточно часто, чтобы я думал: “Чего это она домой приходит так поздно каждую ночь?” Часа в три? Как ты потом по утрам работаешь?

– Никаких поводов для радости у меня нет, окей? Можешь не беспокоиться.

– С чего это мне беспокоиться, если у тебя есть повод для радости? Я беспокоюсь, только если их нет.

– Ну вот и хорошо, тогда давай беспокойся.

Почему она просто не сказала, что проводит время с Кливленд? Ведь для этого необязательно было говорить, что они взламывают птичники. Как было бы удобно. И отец был бы доволен.

– Ты с ним на работе познакомилась?

– С кем – с ним?

– Хочешь однажды явиться домой и объявить, что я скоро стану дедом? Дай мне до этого хоть к алтарю тебя отвести.

– Я уж лучше аборт сделаю.

Джейни съела пончик, глядя, как отец с кряхтением растягивает над головой резинку. Она почувствовала легкий укол совести, но делиться с ним не хотелось. Хотелось бережно хранить секрет.

– А чего тебе нерадостно-то? Работа хорошая.

– Мучить бедных птиц, ну конечно.

Только бы не разрушить чары, связавшие их с Кливленд.

– Там оплачивают учебу в университете, ты знала? Неплохо.

– Да плевала я на их учебу. Слушай, осторожнее с этой фигней, телевизор грохнешь.

* * *

Они не называли это “воровством”, потому что воровство – это когда таскают блокноты из офисной подсобки, а Кливленд настаивала на том, что они всего лишь выполняют свою работу. Говорить, что они “выпускают птиц на волю” и уж тем более “освобождают” их, она не разрешала. Разве могли они отвезти кур в такое место, где те были бы “свободны”? Их несвобода длилась так долго и зашла так далеко, что они давно потеряли способность к жизни в дикой природе. “Освободить кого-то можно только при условии наличия такого места, где этот кто-то сможет быть свободным”, – говорила Кливленд. Но Джейни с ней не соглашалась. Ведь тогда получается, что эти курицы, эти существа с крыльями, способные летать на короткие расстояния, эти птицы из выражения “свободен как птица”, в действительности лишены права на свободу? На Кливленд ее слова не произвели впечатления. И громкое слово “спасение” тоже было вычеркнуто из списка.

Так как же это назвать?

В “удалении” было что-то хирургическое.

В “избавлении” – что-то религиозное.

“Выведение” напоминало один из этапов пищеварительного процесса.

“Исход”. Это Джейни уже просто так сказала, для веселья.

Кливленд остановилась на политически нейтральном, безэмоциональном “изъятии”.

Они изымали кур из птичников, которые инспектировали.

Курица. Не совсем птица, но и не то чтобы не птица. Огромные крылья, тело изящнее, чем у утки, но летает еле-еле. Несколько футов прохлопает по воздуху и тут же неуклюже приземляется. Когда слышишь слово “птица”, курица – последнее, что приходит на ум. Да и вообще, что такое птица? Нечто среднее между млекопитающим и рептилией, жутковатое смешение того и другого: с одной стороны, теплокровное и говорливое, но с другой, откладывает яйца и происходит от динозавров.