Текст книги "Наследие Дракона"

12

Лучше танцевать в паре с врагом, чем плясать под его дудку.

Где-то на бескрайних просторах песчаных дюн раздался рык большого кота. Звук повис в воздухе, словно обещание пролитой крови и смертей, и на него ответили сначала с востока, а затем с юга.

Левиатус Не Ату, последний живой сын Ка Ату, поднял взгляд от карты, которую, прищурившись, изучал, и нахмурился. Что-то в том, как вашаи переговаривались друг с другом, напоминало ему охоту. Эти звуки срывали шелка, камни и все признаки цивилизации и заставляли человека почувствовать себя голым и покинутым, пытающимся сбежать от врага, который мог прикончить его с такой же легкостью, с какой задувают свечу.

Раздался рык четвертого кота. Он был ближе других и такой силы, что у Левиатуса зазвенело в ушах. Юноша вздохнул и сдвинул железные гири, которые не давали карте сворачиваться, затем сложил пергамент и с большой осторожностью спрятал его в кожаный футляр. Левиатус помедлил, глядя на свечу, стоявшую на подставке из фарфорового лотоса тонкой работы. Ему не следовало распоряжаться огнем, но время было позднее, и Левиатусу ужасно не хотелось оставлять горящую свечу в окружении драгоценных свитков и книг. В конце концов он пожал плечами и взял свечу свободной рукой. Можно будет вернуться к этому позже.

Юноша встал и потянулся, помотав головой, чтобы расслабить затекшие мышцы. Этот плетеный стул явно предназначался для человека поменьше и с ногами покороче. Левиатус провел последние десять дней в этой комнате у постели сестры, утоляя голод, когда перед ним ставили еду, и голодая, когда еды не обнаруживалось, и был совершенно оторван от ветра и солнца. Необходимость размяться начала давить на него так же сильно, как какой-нибудь отцовский советник.

Левиатус сунул кожаный футляр под мышку и осторожно прошел в другой конец комнаты, следя за тем, чтобы воск со свечи не капал на шерстяной ковер с длинным ворсом, приглушавшим шаги. Юноша решил, что изделия местных ткачей ни в чем не уступали атуалонским: яркие симметричные узоры радовали глаз. Про себя он отметил, что нужно поговорить с отцом о расширении торговли с зееранимами. Они слишком долго полагались на восток и упускали из виду варварский юг. Если бы им удалось найти способ пробиться мимо речных гадов и, может быть, усилить королевские укрепления вдоль дороги к Мин Йаарифу…

Мальчик, которому поручили провести Левиатуса к библиотеке, сидел у двери, поджав ноги, неподвижный, как каменное изваяние. Когда появился Левиатус, он встал. Темные глаза сверкнули в свете свечи. Лицо мальчика казалось таким же недоступным пониманию, как свитки, написанные на древнем языке. Левиатус улыбнулся и тронул кожаный футляр.

– Я хотел бы взять это с собой на ночь и вернуть позже. Будет ли это мне позволено?

Мальчик бросил на него долгий изучающий взгляд, а затем пожал плечами. Левиатус жестом преложил ему идти вперед, прикусив щеку изнутри, когда проводник попытался взглянуть на него сверху вниз, но, потерпев неудачу, отвернулся со вздохом многолетнего страдания. Левиатус привык, что люди изо всех сил старались заслужить его благосклонность, и в пренебрежительности босоногого, тонкого, как ветка, мальца почувствовал что-то одновременно тревожное и свежее.

Следуя за непочтительным гидом по закрученному лабиринту коридоров, Левиатус уже начал подозревать, что мальчишка пытается от него отделаться, но тут они прошли в широкие двойные двери и оказались в блаженной прохладе свежего воздуха. Выходит, он просидел в библиотеке много часов… Неудивительно, что у него ныла спина, а в животе бурчало. Мальчик исчез вспышкой белого хлопка и темных пяток, и Левиатус печально покачал головой. Отсюда он сможет найти дорогу к собственным покоям, но уж никак не к кухням. Его ожидала еще одна голодная ночь. Что ж, возможно, где-нибудь в комнатах найдется немного сухого мяса или другой еды.

Вечернее небо было прекрасным – оранжево-пурпурное на горизонте, чуть выше оно переходило в насыщенный оттенок синего, посеребренный первыми звездами. Большая луна Дельфа висела на небе, низкая и полная, а из-за нее стыдливо выглядывала ее младшая сестра Диди. Созвездия Эта и Иллиндры только начинали проступать на небосклоне, берясь за оружие в бесконечной войне за владычество над небесами. Левиатус улыбнулся и вдохнул полной грудью. Воздух был сладким и пах рекой. Мелкие лягушки заводили свои чудные песни. Если не считать речных тварей (равно как и земных) в купе с бросающими своих гостей без еды мальчишками, Зеера и вполовину не была такой враждебной, как он представлял.

Ветер сменил направление, принеся с собой манящий аромат хлеба с корицей, чуть менее приятный запах какого-то животного и голос, который был ему хорошо знаком. Это был Матту Пол-Маски, сын одной из отвергнутых бывших наложниц короля, человек, которому Левиатус доверял так же мало, как собственной способности достать до луны.

– Девчонка – слабосильная полукровка. Истинная дочь Ка Ату никогда не слегла бы от столь ничтожных ран. Как по мне, ей следует побыстрее умереть и позволить нам спокойно вернуться домой. Это задание с самого начала напоминало поход безумцев. Или скажешь, что я не прав?

– Говорят, что ее отравили…

– Говорят. Всякое говорят. – Матту постоянно насмехался. – А я говорю, что истинная дочь Ка Ату не может быть настолько глупа, чтобы отправиться куда-то в одиночку и попасть в капкан какого-то кина.

Левиатус вышел из-за угла здания и встретился с говорившим лицом к лицу:

– Львиные змеи – не кины.

Матту слегка повернул голову, демонстрируя изгиб щеки и сложенную в сардонической ухмылке линию рта – остальных его черт Левиатус никогда не видел. Сегодня на лице Матту была чудесно выделанная из посеребренной кожи маска быка. Массивным рогам почти удавалось скрыть хитрость, блестевшую в бледно-голубых глазах.

– Что ты имеешь в виду?

– Львиные змеи не являются кинами. Они – просто животные. Разумеется, крупные животные, но и только. – Левиатус хмуро улыбнулся. – Равно как и моя сестра не является слабосильной полукровкой. Тебе не мешало бы научиться держать язык за зубами, дорогой мой Матту. А ты… Реодус, верно?

– Верно, Не Ату.

Юный представитель драйиксовской стражи застыл, обратившись в слух, и принялся вращать глазами, как испуганная лошадь.

– Хорошо, Реодус, что ты, по крайней мере, еще не забыл, кто я такой. Тебе следует иметь в виду, что в этом деле я представляю голос своего отца и говорю, что эта девушка – моя сестра. – Он смерил обоих мужчин оценивающим взглядом. – Или тебе хочется с этим поспорить?

– Нет, Не Ату. М-мои извинения. – Солдат не мог справиться с собственным языком. – Я всего лишь… мы только…

Левиатус махнул рукой, отпуская его восвояси:

– Ступай.

Реодус удалялся едва ли не вприпрыжку и по крайней мере дважды оглянулся через плечо. Что ж, у него были на то основания. Левиатусу не хотелось бы оказаться на месте этого парня, когда Ка Ату узнает, что о его дочери дурно отзывались. Слабая полукровка, ну что ж… Человека попроще за такие вещи могли и вздернуть. Но отец всегда был слеп, когда дело касалось истинной природы Матту, и слишком много позволял сыну свергнутого им врага.

Матту обернулся и смерил Левиатуса взглядом:

– Ты уверен в этой девчонке, верно?

– Какую игру ты ведешь, Пол-Маски? Я знаю, что ты не так глуп, чтобы отрицать печать моего отца или оспаривать честь Хафсы Азейны. Во что ты в самом деле играешь?

– Может быть, я пытаюсь нащупать семена раздора, прежде чем они пустят корни? Какое тебе до этого дело?

– Слова, которые ты произносишь, имеют вес. Они играют для меня определенную роль и будут иметь значение для моего отца. Не повторяй своих ошибок и не говори ничего плохого о моей сестре.

– Прошу прощения, Не Ату. – Матту скрестил руки на груди и улыбнулся, но тут же поджал губы от гнева. – Я бы не хотел, чтобы, вернувшись, ты сказал моему суверену плохие слова обо мне.

– О, об этом можешь не беспокоиться, Пол-Маски. – Левиатус непринужденно улыбнулся, как будто они беседовали о прошлогодних винах. – Я не передам своему отцу ни слова об этом происшествии. А если ты еще раз посмеешь опорочить имя моей сестры своим грязным языком, я собственными руками вырежу его из твоего грязного рта.

Матту Пол-Маски изобразил шутовской поклон, развернулся на каблуках и постепенно растаял в ночи.

Неужели Матту и правда пытается докопаться до источника этих слухов? Или хочет еще больше распространить их для собственного блага?

Левиатус в который раз подумал о том, что мягкое сердце его отца могло стать причиной их заката. Сделал бы он сам подобный выбор, оставляя в живых детей своих врагов? Или позволил бы солдатам прикончить крошечных младенцев, как эти враги прикончили его старшего сына?

Юноша провожал взглядом человека в полумаске, пока того не поглотили тени, а потом покачал головой. Заклинатель теней Аасах предупреждал его, что не следует позволять Матту сопровождать их в этом путешествии, но Левиатус его не послушал.

Лучше танцевать в паре с врагом, – решил он, – чем плясать под его дудку.

Окончание прогулки оказалось куда более приятным. Мелкие камни хрустели под ногами, а воздух был свеж от ароматов лимонных соцветий и шоколадной мяты. С того самого дня, когда отец открыл ему местонахождение Сулеймы, Левиатус купался в причудливых грезах о том, как спасет сестру от жизни, полной лишений и опасностей, но он и помыслить не мог о том, что город варваров окажется столь прекрасным. Если бы здесь не водились огромные ядовитые рептилии-людоеды, Зееру можно было бы считать весьма приятным местом для жизни. Да, королю-дракону давно пора обратить свой взгляд на юг. Союз с варварами мог бы принести немало пользы…

Кто знает, возможно, им удалось бы приручить эти земли и найти им полезное применение?

Из кустов справа выскочила худосочная тень и, словно испуганный заяц, попыталась перебежать через дорожку. Левиатус ухватил ребенка за руку и заставил его резко остановиться. Юноша увидел коричневую кожу, карие, огромные, как две луны, глаза, длинные косы и продолговатую тунику с выступающими из-под нее тонкими, словно палки, ногами. Он не мог бы с уверенностью сказать, мальчик это или девочка. Ребенок уставился на него с некоторой настороженностью, но без тени истинного страха, а равно и почтения или уважения. Левиатус улыбнулся, но пострел лишь заморгал в ответ и нахмурился.

– Знаешь, где находятся гости?

Последовал настороженный кивок.

– Принесешь мне еды? Пожалуйста. Что-нибудь с кухни, что тебе удастся раздобыть. – Левиатус потянулся за висевшим на поясе кошельком и вытащил оттуда несколько медяков. – Я с радостью тебе заплачу.

Ребенок посмотрел на мелкие монетки, лежавшие в протянутой руке, и бросил на Левиатуса исполненный жалости и отвращения взгляд, а потом высвободился и исчез в направлении, противоположном тому, которого изначально придерживался. Или придерживалась. Левиатус вздохнул. Он никогда бы не подумал, что будет скучать по изощренным придворным правилам гостеприимства, которые брали на себя хозяева в Атуалоне. У них-то ни один гость точно не умер бы с голоду.

Левиатус продолжил свой путь. Он пригнулся, проходя в резные двери и дальше по низкому широкому тоннелю, пока наконец снова не вышел к сиянию двух полных лун. Двор гостевых покоев украшало кольцо вырезанных из камня колонн, на каждой из которых стоял вазон с миниатюрным деревом, подстриженным и превращенным в настоящее произведение искусства.

Мы сможем четко очертить и взрастить эту землю, – подумал Левиатус, уверенный, что эта мысль придется отцу по душе.

Аасах и Йаэла сидели в самом центре двора в облаке цветущих по ночам белых цветов. Заклинатель теней и его подмастерье скрестили ноги, застыв в позе лотоса, с ровными, как стебли, спинами и свободно сложенными перед собой руками. Глаза их были закрыты. Они казались такими неподвижными, что вполне могли бы сидеть здесь с начала времен. На Аасахе был халат сочного синего цвета, а на коже светились звездные камни. Платье Йаэлы было лунным шелком. В волосах блестели драгоценности.

– Такая статуя вполне достойна садов Иллиндры.

Левиатус, не спрашивая разрешения, подсел к ним, развернул карту на кожаной подставке, закрыл глаза и легко подстроился под ритм их дыхания. Пусть мой разум превратится в пруд, свободный от тревог, – подумал юноша. – Пусть он проявит свою истинную природу.

Тихие пруды. Беззвездные небеса. Левиатус позволил своему разуму уплыть в неведомые дали…

У него в желудке заурчало.

Нос зачесался.

Что-то покалывало его с внутренней стороны бедра, и юноше пришлось открыть один глаз. В стране огромных кошек и змей, которые могли проглотить целую колесницу, было бы наивно подпускать местную фауну слишком близко к своим жизненно важным органам.

Аасах открыл глаза и наблюдал за ним с нескрываемым весельем.

– Тебе удалось дотерпеть до пяти сердцебиений. Я впечатлен, Не Ату.

Левиатус ухмыльнулся:

– Я тренировался.

Аасах являл собой воплощение ночного неба. Его глаза, бледные, как лунные крокусы, расширились до предела, упиваясь тонким светом и поблескивая, как у кота. Паутина драгоценных камней, которая вспыхивала и светилась отдельными крошечными огоньками, прекрасно дополняла образ человека, сошедшего с небес. Будучи ребенком, Левиатус долгими часами смотрел в небо, почти уверенный в том, что сможет найти там темное пустое место в виде силуэта отцовского заклинателя теней.

Если Аасах – звездное небо, то Йаэла – его луна. Она была Диди, Маленькой Сестрицей, укрытой тенями, круглой и прекрасной, таинственной, как растаявший сон. Подобно луне, она казалась мучительно неприступной – всегда рядом, маячила у него перед глазами, как сладкий плод, спелый и готовый к употреблению, но такой же далекий и недосягаемый, как звезды.

Йаэла открыла прекрасные глаза и посмотрела сквозь Левиатуса. Так она поступала с самого первого дня своего приезда в Атуалон, когда сошла на берег и заняла место подручной заклинателя снов, никак этого не объяснив. Объяснений не дождался ни скрывавшийся за золотой маской байидун дайел, ни Ка Ату, ни, уж конечно, его глухой к магии сын, как будто ее глаза давали ей право видеть самой, но никогда не быть увиденной.

Как-то раз после бесконечной череды непрекращающихся вопросов Аасах пояснил Левиатусу, что в том месте, откуда они прибыли, такой кошачий разрез глаз считался признаком могущества. Ничего больше он говорить не стал и отказался объяснять, являлась ли магия неотъемлемой частью глаз или их следствием и что такого недоступного взору Левиатуса видела Йаэла.

Временами юношу интриговали эти ее глаза и их тайны. Иногда у него не было ни малейших сомнений, что они над ним издевались, заставляя его чувствовать собственную ничтожность, стыд и гнев.

– Ты уже говорил сегодня с моим отцом? – спросил он у Аасаха.

– Не говорил. – Аасах нахмурился. – Мне нечего ему докладывать. Я не стану сообщать своему суверену о том, что его… дочь… мертва, если она все еще дышит.

Заминка была короткой, но Левиатус как следует прислушался и уловил ее, как и мимолетную задержку в дыхании Йаэлы.

Вот как. Значит, даже заклинатель снов не до конца уверен в том, что Сулейма – королевская дочь.

– Ты не был сегодня в комнате больной?

Йаэла едва заметно покачала головой. Ее лицо, как всегда, ничего не выражало.

– Сегодня не был, – признался Аасах. – Для танца требуется очень много энергии. Я отдыхал с тех пор, как ее принесли.

Левиатус навещал больную и смотрел на восковое лицо сестры, некогда такой живой, а теперь борющейся за каждый вдох. Как сказала собирательница зелий: Она пока что не умерла. Сулейму держали в состоянии глубокого сна, так же, как их отец держал плененного дракона.

Это поможет ей восстановиться, – говорили Левиатусу.

– Лекарша утверждает, что она будет жить, – сказал он. – Хафса Азейна не против, чтобы мы ее забрали, хотя нам придется ехать по суше. Она согласна с тем, что у Сулеймы будет больше шансов, если мы доставим ее к моему отцу. Он сможет ее вылечить, преуспев там, где другие потерпели неудачу. Разумеется, я поеду с ней и попрошу тебя и твою ученицу нас сопровождать. Очень может быть, что именно ты спас жизнь Сулеймы, и я не забуду об этом. То же самое скажет мой отец, когда я сообщу ему о том, на что ты пошел ради нас.

Заклинатель теней кивнул.

– Я приготовлюсь, Не Ату.

– Чудесно. Благодарю тебя, мой друг.

В то же мгновение во двор влетела тонкая, как палка, фигурка с большим свертком под мышкой одной руки и полной шкурой вина в другой. Сорванец подбежал к ним, бесцеремонно бросил свою ношу у ног Левиатуса и снова исчез, прежде чем тот смог вымолвить хоть слово благодарности. От свертка поднимался аромат теплого хлеба и корицы, и желудок Левиатуса почтительно заурчал, когда юноша нагнулся за съестным. Среди содержимого свертка он обнаружил маленький глиняный горшочек с медом, половину головки овечьего сыра цвета старой кости и почти целую буханку пряного хлеба, утыканного орехами и сухофруктами. Отломив небольшой кусочек хлеба, Левиатус передал его заклинателю теней.

– Я рад, что ты поедешь с нами. Я намереваюсь доставить сестру домой в Атуалон в целости и сохранности. – Он сделал ударение на слове «сестра» и обнажил зубы в улыбке, заставившей заклинателя и его ученицу с удивлением переглянуться.

Может быть, я и глух к магии, мои… друзья… но не слеп в том, что касается ваших намерений.

Йаэла потянулась за мехом с вином. Ее зрачки стали такими огромными, что было видно лишь тонкое кольцо радужной оболочки, похожее на вспышку зеленого огня в тени лун.

Левиатус отломил кусок побольше для себя, полил сверху немного меда и наполнил рот сладостью. Заклинатель теней бросил на него долгий изучающий взгляд, прежде чем и сам принялся за еду.

Итак, – подумал Левиатус, – танец начался.

13

Измай на своих двоих протащился из Молодежного квартала (куда его определили до тех пор, пока кто-нибудь не решит, куда его девать) мимо детского сада и кухонь и по дорожке из красного кирпича спустился к речным уступам, где квартировала собирательница зелий и где разбила свой шатер Хафса Азейна. Матери уже выдворили бо`льшую часть временных обитателей, и Эйш Калумм возвращался к более спокойному уровню хаоса.

Парочка пострелов выбралась из укрытия и со всех ног помчалась ему навстречу, стуча палками и вопя во всю мощь своих легких. От неожиданности Измай чуть не выронил сверток, который нес. Дети резко остановились и замерли с округлившимися глазами, когда из-за низкой стенки, точно разливающаяся тень, появилась Рухайя. Она прыгнула в противоположном направлении. Мальчишки с воплями побросали свои палки, и те с грохотом попадали у них за спиной.

Они носятся, как зайцы.

– Их нельзя есть.

Я не сказала, что они пахнут, как зайцы.

Рухайя демонстративно чихнула и обнажила клыки в кошачьей ухмылке. Измай слегка улыбнулся. Она изо всех сил пыталась его развеселить, но он все равно чувствовал себя так, будто таскал за собой мешок с собственным сердцем.

Наконец (и, пожалуй, раньше, чем хотелось бы) Измай подошел к сводчатому входу в комнаты собирательницы зелий. Он сглотнул и постучал по плитке, стараясь не встречаться глазами с яркими полированными черепами, взиравшими на него с усмешкой. Никто не крикнул, чтобы он проваливал, и Измай вошел, втянув голову в плечи.

Рухайя чихнула и прижала уши к голове.

Я останусь здесь. Это место пахнет ловушкой. И мочой. – Она снова чихнула. – Никогда бы не подумала, что люди могут быть так… нечистоплотны.

Хафса Азейна сидела на низком стуле у кровати Сулеймы. Глаза повелительницы снов блестели в приглушенном свете, и на один пугающий миг все это напомнило Измаю о смотрителях могил Эйд Калмута, легендарных статуях, пропитавшихся кровью и костьми живых, проклятием которых было до скончания веков сторожить останки своих хозяев. Хафса сидела там с того самого дня, как Сулейму принесли от Костей Эта, еле слышно напевала и жгла дурно пахнущие травы, играла на лире из кошачьей головы, о которой никто не хотел говорить, и, возможно, странствовала по снам. Измай слышал тихие разговоры о том, что повелительницу снов видели со свежей кровью на губах, и все это время старался держаться от нее подальше.

Но ничто не могло помешать ему прийти попрощаться.

Измай замялся, таращась на рот Хафсы Азейны, на ее лиру, придвинутую к стене, на пучки сухих трав и цветов, висевших на перекладинах, на бутылки, миски и чашки, которыми был уставлен низкий стол, тянувшийся вдоль дальней стены, – словом, на что угодно, кроме неподвижной оболочки, лежащей на кровати.

Снаружи зарычала Рухайя, и ее чудный голос заставил Измая взять себя в руки.

Он сможет с этим справиться.

Повелительница снов повернула голову и посмотрела на него немигающим взглядом, и мальчик прикусил губу, чтобы не вскрикнуть от удивления.

– Измай Зееравашани, – обратилась она к нему.

Он низко поклонился, надеясь, что сможет устоять на ногах.

– Хафса Азейна. Клянусь солнцем, я рад тебя видеть.

– Неужели? – Она улыбнулась. Крови на ее зубах не было. – И вправду рад? Как интересно.

Измай выпрямился и перенес вес тела с одной ноги на другую.

– Я пришел, чтобы увидеться с Сулеймой. И… попрощаться.

Хафса Азейна прислонилась затылком к стене и прищурилась. Ее глаза превратились в щелочки.

– В словаре Синдана нет слова «прощай».

– Повелительница снов?

– В Запретном Городе говорят джай-хао, что значит до следующей встречи. Или можно сказать джай ту вай – пока дорога не приведет тебя обратно ко мне. Но у слова прощай нет ни одного синонима. – Она растянула губы в невеселой усмешке. – Когда мы покидали Атуалон, я собиралась увезти нас двоих в Кханбул, но мы оказались здесь, в Зеере, где прощай означает навсегда.

– Мне очень жаль, повелительница снов, но я вас не понимаю.

Хотя, по большому счету, ему этого и не хотелось. Все, что Измай желал по-настоящему, – это подойти к постели Сулеймы, наклониться и разбудить ее нежным поцелуем. И еще, быть может, вернуться к тому периоду жизни, когда такое желание казалось исполнимым.

– Конечно, ты меня не понимаешь! – взорвалась Хафса. – Ты всего лишь мальчишка. Твой путь пролегает между материнской палаткой и кухнями, туда-назад, не более того. Просто убирайся, оставь нас в покое. – Теперь она полностью закрыла глаза, и ее лицо спряталось за переплетением локонов, напоминавших морскую пену.

Измай снова замялся, раздираемый страхом перед заклинательницей и боязнью никогда больше не увидеть Сулейму. Затем он сделал долгий медленный вдох и расправил плечи. Он был зееравашани.

Мы – зееравашани, – согласилась Рухайя.

Ободренный этой мыслью, Измай прошел через комнату к тому месту, где лежала Сулейма, хотя и проследил за тем, чтобы кровать отделяла его от матери девушки. Конечно, храбрость – это очень хорошо и правильно, но злить повелительницу снов было бы чистым безумием.

Левая рука Сулеймы была скована гипсовой повязкой, а правая лежала на тонком покрывале ладонью вверх, и пальцы нежно сгибались в форме раковины, забытой на берегу реки. Измай поднял эту руку и развернул ее. Он осмелился взглянуть на мать девушки и лишь после этого прижался губами к тыльной стороне ладони. Веснушчатая кожа была сухой и плотно облегала кости; в тусклом свете она выделялась бледным оттенком желтого, словно сальная свечка, у которой только что затушили фитиль. Запекшаяся кровь осталась под ногтями, въелась в кожу на костяшках пальцев, застыла в уголке рта…

Измай очень разозлился на Сулейму, когда решил, что она выбрала себе другого гайатани. Но теперь он хотел лишь одного: чтобы она открыла глаза и рассмеялась ему в лицо, и он ни за что не станет жаловаться, если она не выберет его. Пусть только живет, пусть будет счастлива, и он больше никогда не омрачит ее путь своей тенью.

– Сулейма, – прошептал мальчик. – Сулейма… Мне очень жаль. Сулейма, ты меня слышишь? – Измай поднес ее руку к своей груди и опустил подбородок, когда его лицо сморщилось, как у малого ребенка. – Сулейма… Я сегодня уезжаю. Моя Рухайя выбрала меня среди остальных. Теперь я – зееравашани, ты можешь в это поверить? Ты меня слышишь?

Он хотел еще многое ей сказать. Хотел пригладить ей волосы, вымыть их, а затем снова заплести в косы и заверить девушку, что она будет самой лучшей джа’акари в истории. Хотел поблагодарить ее за то, что она не смеялась над ним и его глупыми мечтами о приключениях. Но слова застревали в горле, и Измай больше не мог произнести ни слова, боясь разрыдаться.

Он долго держал Сулейму за руку. Хафса Азейна тем временем сидела в тени, закрыв лицо волосами и так неподвижно, будто ее и вовсе здесь не было. Измай желал, чтобы запавшие глаза Сулеймы раскрылись и увидели его, желал, чтобы ее пальцы сжали его ладонь, желал, чтобы улыбнулись ее потрескавшиеся губы, чтобы она заговорила, нахмурилась и приказала ему наконец убираться. Чтобы она сказала хоть что-нибудь. Он всем сердцем желал, чтобы она проснулась и выздоровела, но неглубокое сиплое дыхание оставалось единственным звуком в этой комнате.

Она ушла, – подумал Измай, – ушла и бросила меня одного.

Слезы потекли у него из глаз и начали накапливаться в пригоршне ее ладони, но даже крика его души оказалось недостаточно, чтобы ее разбудить.

Измай поднес руку Сулеймы к своей щеке, а затем в последний раз поцеловал умытую слезами кожу, прежде чем положить руку обратно. Он убрал со лба девушки пару прядей тусклых рыжих волос, жалея, что не смог набраться храбрости и хоть раз поцеловать этот неподвижный рот. Может быть, если бы он это сделал, Сулейма проснулась бы и ударила его изо всех сил. Но рядом маячила ее мать, между ее полуоткрытых губ посверкивали зубы. Сулейма казалась такой безжизненной и безнадежной, что Измай не мог сделать ничего другого, кроме как похлопать ее по плечу и вытереть собственное лицо рукавом туники.

– Я ухожу, – сказал он ей и добавил: – Джай ту вай. Мы еще увидимся.

Улыбнулась ли повелительница снов при этих словах, бросила ли на него взгляд сквозь путаницу своих белых, как кости, волос? Измай не мог бы сказать этого наверняка. Слезы, застрявшие у него в горле, полились из глаз, и он вышел из комнаты наполовину ослепшим.

За его спиной послышался легкий шум. Измай закрыл уши ладонями и пошел быстрее. Ничто в мире не ужасало его больше, чем рыдания повелительницы снов.

Рухайя потерлась об него, чуть не сбив с ног. Измай припал к ее шее и прижался лицом к горячему колючему меху, позволяя рокоту ее дыхания и могучему барабану сердца оказать свое успокаивающее воздействие.

Она была твоей парой? – нерешительно поинтересовалась Рухайя. Она не слишком много знала о глупых нравах людей и терпеть не могла признаваться в собственном невежестве, но теперь разделяла его горе.

– Она была моим другом. – Измай отстранился и всхлипнул, радуясь, что поблизости не было посторонних свидетелей, и снова вытер лицо своей простой туникой.

Но не таким другом, как котенок-в-тенях.

Он слегка улыбнулся, и в животе у него заурчало. Неужели он способен чувствовать голод, в то время как Сулейма лежит на смертном одре?

– Не таким, как Дару, верно.

Мы могли бы принести ей мяса, – услужливо предложила Рухайя.

Измай вздохнул, а затем церемонно поклонился – потому что такой жест показался ему правильным, а еще потому, что ей нравилось, когда он проявлял к ней такое же уважение, как и к людям.

– Благодарю тебя, китрен, в этом нет необходимости. Моя… подруга… не может встать, чтобы поесть. Но спасибо за заботу.

Рухайя опустила голову. Черный кончик ее хвоста в неспешном ритме раскачивался из стороны в сторону, а глаза светились от удовольствия. Она склонила голову набок. Круглые уши на мгновение прижались к голове, а затем снова встали торчком.

Дайруз говорит, что я должна тебя предупредить: Таммас сказал ему, что скоро мы отбываем. – Она моргнула, и кончик ее хвоста непроизвольно дернулся. – Однако я не птица, чтобы разносить послания.

И хотя на сердце у Измая было тяжело, он усмехнулся.

– Таммас? Скажи ему, что до отъезда мне нужно увидеться еще с одним человеком.

Хвост Рухайи снова дернулся, на этот раз сильнее, и она уставилась на мальчика.

– Прошу тебя, о прекрасная!

Она прижала уши к голове.

Измай низко поклонился.

– Если только ты соизволишь снизойти до того, чтобы оказать мне сию услугу, о алмаз в ночи, по дороге назад мы заглянем на кухни и я выпрошу для тебя мяса.

Ее уши снова встали торчком: Мяса свиньи?

– Толстую свиную ногу, и только для тебя, – поддакнул Измай. – Пожалуйста.

Ну что ж, хорошо, – чопорно согласилась Рухайя. – Свинина мне нравится… Но я бы хотела, чтобы вы, люди, были поумнее и могли бы сами передавать сообщения.

Ее глаза подернулись мечтательной поволокой, свидетельствовавшей о том, что она переговаривается с другим вашаем. Закончив, Рухайя бросила на Измая искоса хитрый взгляд и начала вылизывать лапу, вытянув ее так, что зловещие синевато-черные когти показались из своих ножен. Измаю хватило ума не спрашивать ее о том, пришел ли ответ.

Выйдя через низкую арку навстречу первым лучам утреннего света, мальчик едва не столкнулся с Ханней. Став на цыпочки и размахивая руками, как мельница крыльями, он в последнее мгновение успел остановиться, чуть снова не уронив сумку в попытке удержать равновесие и не полететь вверх тормашками по крутой тропе. Ханней засмеялась и выставила руки, чтобы его остановить.

– Йех Ату, Измай, вечно ты куда-то торопишься!

– Хорошо выглядишь, Джа’Акари.

И это была правда: ее лицо еще сохраняло некоторую бледность, а тени под глазами и вдоль скул свидетельствовали о резкой потере веса, но, по сравнению с безжизненной оболочкой Сулеймы, Ханней, казалось, светилась жизнью.

– Клянусь солнцем, приятно тебя видеть, зееравашани. Вижу, ты нашел себе неплохую подружку.

Она кивнула Рухайе.

Эта девочка мне нравится. От нее пахнет дымом и мясом.

Измай нетерпеливо переминался с ноги на ногу, думая о том, как бы побыстрее уйти и не показаться при этом грубияном. Ханней бросила взгляд в сторону комнаты собирательницы трав.

– Ты проведывал Сулейму?

– Да. Она… спит.

– А повелительница снов все еще…

– Да.

– Ага. Ну что ж, мне нужно… попрощаться.

– Джай ту вай.

– Джа ту что?

– Джай ту вай. Это значит… «пока наши пути не встретятся снова». Мы не прощаемся.

– Это мне по душе. Джай ту вай. Полагаю, ты уедешь вместе с Таммасом?

– Да. – Какие перемены могут принести несчастные десять дней? – Но сначала я хотел найти Дару и сказать ему…

– Джай ту вай. Будь здоров до тех пор, пока наши пути не пересекутся снова, кузен. – Ханней удивила его, нагнувшись вперед и поцеловав в обе щеки.