Текст книги "Наследие Дракона"

Во рту был привкус тошноты, горьких снадобий и крови. Джиан попытался сплюнуть, мечтая сбежать и от привкуса, и ото всех ужасов сегодняшнего дня, мечтая набраться достаточно сил, чтобы плюнуть в круглое улыбающееся лицо йендеши. Но язык болтался мертвым грузом, а рот никак не хотел ему повиноваться. Все, на что сподобился Джиан, – это струйка слюны, которая стекла на ворот его окончательно испорченных желтых шелков.

– Очаровательно. – Ксенпей рассмеялась, и от этого сладкого девчачьего смеха волосы на затылке Джиана встали дыбом. – Разденьте его, вымойте и приведите в надлежащий вид, – приказала она лашаям. – Дейчен Джиан вернется во дворец в моем сопровождении. – Ее улыбка была одновременно медовой и ядовитой. – У меня на него свои планы.

Слуги то ли вели, то ли тащили его по рыночной площади. Джиан спотыкался о булыжники и о собственные ноги и один раз наступил на чью-то вытянутую руку. Она была холодной и не шевелилась. Поскользнувшись и переступив через окровавленный труп, Джиан понял, что плачет.

Так вот каково это – быть принцем Кханбула, – продолжая плакать, думал он. – Принцем Запретного Города…

Его мать рвала бы на себе волосы, если бы увидела его сейчас. Бижанские хулиганы смеялись бы, доведись им сейчас взглянуть на дейчена Джиана, благословленного самим императором. Он все плакал, когда с его тела сорвали шелка и отбросили их в растущую кучу золотых и желтых лохмотьев, бывших некогда лучшими одеждами тысячи молодых людей.

Джиан попробовал сопротивляться, когда его повели к решеткам, которые использовали для того, чтобы мыть мясо перед продажей, но державшие его руки оказались слишком сильными. Вырваться из них у него было не больше шансов, чем у годовалого бычка.

В конце концов Джиан послушно замер, лишившись одежды и гордости. Ему на голову снова и снова лили ведра холодной соленой воды, и слезы не переставая бежали по щекам, пока его скребли пригоршнями соли и песка – с небрежностью, с которой мясник сушит кусок мяса, – и натирали кожу пахучими маслами. Один из слуг заставил Джиана открыть рот и принялся чистить ему зубы отдававшим мятой порошком, который жалил щеки и язык там, где Джиан их прикусил. Странно, но эта новая боль, так же как покалывание в мочке уха, помогла ему справиться с сотрясавшими тело всхлипами. Слезы еще лились время от времени, но Джиан больше не задыхался и не всхлипывал как дитя.

Других юношей лашаи тянули за собой или несли на руках, чтобы подвергнуть такой же процедуре. Их раздевали, мыли, вытирали насухо и умащивали маслами, словно многочисленных реджоу во время нереста. Джиан увидел, как трое лашаев несли Нарутео, и, испытав облегчение, заметил Перри, которого тоже протащили мимо, вялого и залитого кровью, но, по всей видимости, живого. Никто, кроме Джиана, не приходил в сознание, и, оглядываясь по сторонам, он понял, что юноши, которых отмывали и укладывали в сторонке, представляли лишь малую толику тех, кто выпил чай.

– Где остальные? – спросил он. Его голос прозвучал ломким шепотом. – Остальные мальчики… где они? Куда подевались?

Джиан даже не ждал ответа от лашаев – до сих пор они никогда не открывали рта. Один из них повернул голову – мужскую или женскую, сказать было сложно, – и какая-то странная эмоция блеснула в его глазах. Джиан подумал, что лашай смеется над ним из-под своей безжизненной маски. Слуга медленно поднял руку и указал направление.

Тогда-то Джиан и заметил крытые повозки. Целую тьму массивных громадин грубой работы из темного дерева, закованного в металл, тянула стая рогатых гелл с угрюмыми глазами. Они шли в ряд по направлению к воротам. Повозки были набиты доверху и задрапированы уродливой грязной мешковиной. У Джиана сжало живот, и его стошнило бы опять, если бы в желудке оставалось хоть что-нибудь.

Под мешковиной что-то шевелилось. Кто-то шевелился, и Джиан с такой ясностью понял, что скрывают эти тряпки, как будто собственными глазами видел, как их забивали, резали и бросали на повозки, точно требуху. Как будто он положил их туда собственными руками.

Повозки продолжали ползти. Погонщики громко бранились, кнуты свистели над головами печальных гелл, проявлявших к своей ноше не больше интереса, чем если бы это были бочонки с соленым мясом. Одна за другой повозки проехали в ворота. Где-то в отдалении начал подниматься маслянистый черный дым. Джиан не мог остановить эти повозки и спасти этих мальчишек, как не мог унять дрожь в собственных ногах или, если уж на то пошло, спастись сам.

Лашаи таращились вслед повозкам. Джиан нырнул на ледяное дно собственного ужаса и обнаружил там черную жемчужину идеальной формы величиной с костяшку большого пальца. Вот она, смелость принца. Он сжал жемчужину в пальцах. Она казалась теплой и пахла морем. В глубине собственного сознания Джиан услышал крик чаек и песни матери, которая штопала свои сети. Он выплыл обратно, посмотрел в мертвые глаза слуги…

И улыбнулся.

То был ничтожный жест сопротивления, свеча в темной ночи, но позже, вспоминая этот момент, Джиан подумает: Вот тогда-то все и началось по-настоящему.

Лашаи повернулись и увели его. Растратив последние капли сопротивления, Джиан обмяк от облегчения и едва не спотыкался о собственные ноги. Они прошли по брусчатке и ступили в маленький проход, скрытый в одном из углов. Джиан оказался в простой комнате со стенами из серо-белого кирпича. Вдоль одной из них тянулся длинный прилавок, а к стене напротив была приставлена скамья. Джиан зашатался, и лашай толкнул его на скамью, а сам взял с прилавка маленький медный колокольчик и зазвонил, пугая Джиана неожиданно красивым тонким звуком.

Открылась маленькая дверь, и в комнату вошла молодая женщина. При виде Джиана она остановилась и заморгала.

– Ох, – сказала она. – Вы притащили мне живого. Как… необычно.

Джиан болезненно сознавал собственную наготу. Лавка оказалась холодной, и он пытался сдержать слезы. Он навсегда покончил со слезами, с чувством, будто он – теленок, которого оставили на растерзание стихиям и бросили умирать. К сожалению, судя по всему, мир с ним еще не покончил. Лашай продолжал ждать как ни в чем не бывало. Женщина, не бросив ни единого взгляда на Джиана, начала доставать с полок какие-то котомки. Каждую из них она демонстрировала лашаю, а затем делала пометку на оберточной рисовой бумаге и откладывала в кучу, растущую на глазах. Джиан смотрел на происходящее словно издалека и мечтал лишь о том, чтобы набраться храбрости, лечь на скамью и заснуть. Он был до того измучен и так устал бояться, что, посмотрев на женщину и лашая, подумал о том, что, если бы, прикончив их, ему удалось каким-то чудом сбежать, он непременно так бы и поступил.

Наконец женщина обернулась к нему и щелкнула пальцами.

– Эй ты, – сказала она, – вставай.

Джиан хотел подчиниться, попытался, но не смог. И с чего он взял, что сможет убить их и сбежать? Его силы подходили к концу вместе с сопротивлением.

– Не могу. – Его голос хрипел, по щекам снова заструились слезы.

Женщина посмотрела на него, и на секунду в ее лице отразилась жалость. Но потом она бросила взгляд на лашая, поджала губы и пожала плечами, прежде чем потянуться к одному из свертков покрупнее. Проходя через комнату, она развернула сверток, положила на лавку рядом с Джианом и заставила мальчика подняться. Комната опасно зашаталась.

– Вставай, – снова приказала Джиану женщина, и он понял, что действительно может стоять, пусть и с огромным трудом.

Она одела его, точно он был маленьким ребенком или трупом, который готовили к похоронам. Снова желтый шелк – Джиан почувствовал, как начинает ненавидеть его, – длинная рубашка тонкой работы, но простая и без узоров, спускавшаяся ниже колен. Черные шелковые штаны свободного покроя, собранные у лодыжек, и высокие сапоги из прессованной замши с завернутыми кверху носками и кожаными подошвами. Сверху на него набросили короткий халат из прозрачного серого шелка-сырца и повязали широкий пояс, закрепив его сзади.

Закончив, женщина встала напротив Джиана, поправляя пояс и слои одежды. Мальчик бросил взгляд на лашая. Серый слуга выглядел совершенно безучастным. Но Джиан на всякий случай все же старался говорить как можно тише.

– Что это такое? Что происходит?

Женщина не посмела встретиться с ним взглядом.

– Вы не знаете? – Он схватил ее за руку. – Прошу, скажите мне! Пожалуйста!

Она стряхнула с себя его руку и бросила на него взгляд, в равной степени исполненный злости, страха и чувства вины.

– Не могу.

– Прошу вас!

– Не могу.

Женщина положила руку ему на грудь и слегка толкнула. Джиан пошатнулся и то ли присел, то ли упал на низкую лавку.

Женщина повернулась к лашаю и низко поклонилась.

– Он готов. Я прикажу, чтобы остальное доставили в Желтый дворец.

Едва дождавшись, когда слуга кивнет, она выбежала в ту же дверь, из которой пришла.

Лашай с издевкой посмотрел на Джиана. Когда слуга повернулся, собираясь уходить, мальчик поднялся на ноги и пошел за ним, чувствуя полное поражение.

Ксенпей уже поджидала их.

– Оставь нас, – сказала она лашаю.

Слуга поклонился и вышел не оглядываясь. Ксенпей повернулась к Джиану и улыбнулась.

– Дай-ка мне на тебя взглянуть. Бодрый и на ногах, как ни в чем не бывало. Ах, это твое. – Она сунула руку в карман своего халата, вытащила сделанные из нефрита, янтаря и жемчуга ожерелья Джиана и надела их ему на шею. Все происходящее казалось сном. – Давай, пройдись вместе со мной. Это поможет быстрее вывести тцай-дзи из твоей крови.

По телу Джиана пробежала дрожь, и он решил, что его ноги сейчас подломятся. Ксенпей положила ладонь ему на плечо, унимая судороги, а потом взяла за руку и увела.

Рыночная площадь была усеяна стоявшими на коленях слугами: каждый, держа по ведру со щеткой и лопаткой, смывал следы прошедшего дня. Джиану в голову пришла новая мысль: на эту площадь, которая ежегодно становилась местом чудовищной бойни, они с матерью часто приезжали отведать привезенного с гор медового льда и посмотреть на выступления шутов. Ему следовало бы об этом знать. Каким-то образом он должен был обо всем догадаться. В следующем году в том самом месте, где он упал, люди будут смеяться и строить глазки, делать ставки на домашнюю скотину и глядеть на жонглеров…

– Разве сегодня не чудесный день? – Глаза Ксенпей сияли, и ее украшенная каменьями улыбка была ослепительной. – Пойдем-пойдем, я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Они вместе пересекли площадь и шагнули в распахнутые ворота, оставленные без присмотра и ведущие в квартал Принцев Кханбула. На западе все еще поднимался черный дым, но Ксенпей взяла Джиана под руку и указала на восток, туда, где вздымались желтые, белые и черные башенки дворцов дейченов. За ними мальчик мог разглядеть лишь стены Запретного Города и золотой купол Тайджен Дао, Дворца Последнего Восхода.

– Видишь эту тропу?

Это была скорее дорога, а не тропинка, выложенная булыжником, ухоженная и достаточно широкая, чтобы рядом могли проехать пять повозок. Джиан кивнул.

– Ей пять тысяч лет, – сказала ему Ксенпей. – Пять тысяч лет назад наш первый император повелел положить те самые камни, по которым в один прекрасный день немногие избранные могли бы прийти ко дворцу. Выучить мудрость дейченов, пройти по дорогам дня и ночи, роз и лунного света, пересечь дворы души и зажечь в них огонь, – она коснулась сердца причудливым жестом, – и принести больше славы его сиянию. Пока что ты не можешь понять, о чем я тебе говорю, но когда-нибудь все изменится. Я хочу сказать тебе, дейчен Джиан, что пять тысяч лет назад император вымостил эту тропу для тебя.

Ее улыбка была обращена куда-то вглубь.

– Это не предсказание. Может быть, я ошибаюсь и ты умрешь прежде, чем сядет солнце. В любом случае, я буду здесь. Ох, только не смотри на меня так. Тебе следует меня поблагодарить – в конце концов, ты-то еще жив. Пойдем, нам нельзя опаздывать.

Ксенпей пошла вперед, и Джиан последовал за ней, хотя у него все еще кружилась голова и изредка накатывали спазмы боли, заставлявшие его ахать от слабости. Ксенпей подталкивала его вперед. Туманившие разум тени начали отступать, но лишь затем, чтобы им на смену пришла ослепляющая боль. Подойдя к месту, где встречались две дорожки, и свернув к центру города, Ксенпей повелела Джиану сесть и сама умостилась рядом.

Долго ждать им не пришлось. Вдали поднялась пыль, и совсем скоро Джиан уже мог различить движущиеся к ним тени. Тихий шорох перерос в оглушительную какофонию постукивающих о камень деревянных колес. Джиан решил, что за ним приехала одна из повозок, и попытался встать и убежать. Ксенпей шлепнула его ладонью по руке.

– Глупый мальчишка, – зашипела она. – А ну сядь.

И он сел и начал ждать, и вскоре увидел, что на этих тележках не было трупов. Они оказались меньше и изящнее, светились на солнце белым и золотым. Грациозные белые лошади шли быстрым шагом, ступая мягко и высоко поднимая ноги. В каждой тележке сидело по два десятка, а может и больше, девушек – одного с Джианом возраста, одетых в желтые и белые шелка. Большинство из них спали или лежали в бессознательном состоянии, а немногие, сидевшие прямо, жались друг к дружке, плакали или безучастно смотрели в пустоту. Джиан поднял голову и начал вглядываться в их лица, и, пока тележки, замедлив ход, проезжали мимо него, он понял, что в этих лицах отражалась боль.

– Кто… – начал было он.

– Молчать! Смотри. Смотри!

Ксенпей ущипнула его за руку. И он начал смотреть.

А потом увидел ее.

Она сидела в задней части тележки, прижимаясь к боковой стенке: ноги, обутые в сапоги, висели в воздухе, точно она собиралась спрыгнуть и убежать, как только соберется с силами. Ее лицо было безупречной овальной формы, а по высоким скулам было понятно, что она родилась в горах. Волосы были черными и блестящими, а глаза… Ох уж эти глаза! Джиан знал их, видел, как они таращились на него из материнского зеркала и с поверхности любого глубокого пруда, в который он когда-либо заглядывал. Девушка тоже обратила на него внимание и, приезжая мимо, села прямо и смотрела на него с открытым ртом, похожим на идеальную маленькую букву «о», до тех пор, пока ее тележка не скрылась вдали. Когда незнакомка исчезла из виду, Джиан еще долго не мог опомниться.

– Она – дейжу, – сказала Ксенпей, и в ее голосе послышалось удовлетворение. – Ты ведь не думал, что во время Ниан-да рождаются только мальчики?

– Я…

Ксенпей встала и заставила Джиана подняться.

– Это – твоя дорога, единственный путь, открытый для тебя теперь. Все пути ведут вперед, и ни один из них не способен вернуть тебе то, что было прежде. На обратной стороне нет ничего, кроме смерти. – Впервые с тех пор, как Джиан встретил свою йендеши, улыбка не озаряла ее лица. – Тебе предстоит сделать выбор: остаться там, где ты сейчас находишься, или погибнуть. Оглянись назад, и ты умрешь. Сделай шаг вперед… и будешь жить.

Джиан посмотрел на восток – на дорогу, ведущую к девушке и дворцам, и к жизни, к которой он никогда не стремился.

– Не слишком богатый выбор.

Ксенпей рассмеялась, но в этом звуке не было и следа веселья.

– Иначе и быть не может.

15

Он позвал ее в лунные часы, когда мир оставался прохладным и неподвижным.

Она пребывала в глубинах Шеханнама, охотилась за зайцем, который был духовным побратимом умм Нурати, и внимательно прислушивалась к окружающему миру. Дикая Охота уже целую эпоху не проходила через эти места, но этот факт не имел ни малейшего значения. Поэтому когда Курраан прервал ее прогулку по снам и вытащил обратно в мир, она так разозлилась, что пожелала было откусить кусочек его уха.

Только попробуй, – предложил он, смеясь ей в лицо.

Дару, как тощий котенок, в полусне свернулся клубком у ног Сулеймы. Его сны походили на саван из паутины, и она была им очень довольна. Его присутствие было залогом того, что девочку не тронут тени, а Курраан со своей стороны готов был проглотить любого, кто осмелился бы угрожать ей в мире людей.

Повелительница снов вышла из своего теплого шатра на холодный песок и сквозь завесу волос хмуро уставилась на Левиатуса. Он оделся по-походному – в атуалонский килт и бело-золотой плащ Не Ату.

– Если только ты пришел без кофе… – угрожающе проговорила она.

Он слегка улыбнулся и вручил ей полную кружку.

– Давай пройдемся, – сказал Левиатус. – Пожалуйста.

– Разве ты не знаешь, что будить повелительницу снов равносильно смерти?

Левиатус ухмыльнулся.

– Ты придумала эту сказочку для того, чтобы никто не смел нарушать покой твоего шатра. На самом деле ты никогда по-настоящему не спишь, верно?

– Мне нет нужды в долгом сне. – Хафса не спала многие годы, по крайней мере, в том смысле, какой он имел в виду, но это никого, кроме нее самой, не касалось. – Я нуждаюсь в уединении и покое. Что же привело сюда тебя, совсем одного?

– Я хотел с тобой поговорить.

Она махнула в сторону своей палатки, но Левиатус покачал головой:

– Давай пройдемся. В лагере тысяча любопытных ушей.

И они пошли. Диди побледнела, а ее темная сестра слилась с небом, которое начало менять цвета, становясь из черного ярко-синим, пока не высвободило первые злые рассветные лучи. Казалось, что Дракон Солнца Акари радовался пробуждению от сна не больше, чем Хафса.

– Мы ведь все еще одна семья, Зейна? – спросил Левиатус.

– Семья – это не сон, от которого можно пробудиться.

– Как бы сильно ты ни старался? – В его голосе прозвучала горечь. – Зейна, я по тебе скучал. Я скучал по тебе… очень сильно. Ты и представить себе этого не можешь.

Она остановилась и повернулась лицом к своему шатру. Левиатус взял ее за руку, стараясь не делать быстрых движений, и послушно отпустил, как только она стряхнула его ладонь.

– Я не могу надолго покидать Сулейму. Ей все еще грозит опасность.

– Нет, постой, пожалуйста. Я пришел сегодня не за тем, чтобы с тобой спорить. Просто все это… все это ужасно, Зейна. Вот сейчас мы идем с тобой вдвоем. Мир еще спит, совсем как раньше, когда я был маленьким и не мог заснуть. – Он рос беспокойным ребенком, склонным к частым приступам бессонницы. – До смерти Тадеах и до всякой политики и… политиков. Нам нужно уехать куда глаза глядят.

– И куда же мы отправимся?

– Поедем на рыбалку. Или на охоту! Ты покажешь мне, где одолела золотого барана. Поведешь в эту вашу Долину Смерти, о которой я столько слышал. Даже она не может быть хуже политики. Давай просто возьмем и уедем.

– Эйд Калмут – место тихое, эхуани, до тех пор, пока не разбудишь стражника. Я повидала в этом мире побольше твоего – и в этом, и в следующем. Может быть, именно так я и излечилась от жажды странствий. К тому же у каждого из нас есть своя жизнь, ее нельзя так просто отбросить и отправиться ночевать под звездным небом.

– Ты – все та же строгая мать, – печально улыбнулся Левиатус. – А все-таки бывали времена, когда мы спали в атриуме и ты учила меня, как называются звезды, помнишь? А потом наложницы приходили танцевать вместе с отцом. Но ты не хотела, чтобы у меня были неприятности, и укрывала меня своими одеждами…

– Это было давным-давно.

Левиатус рассмеялся:

– Тогда я впервые увидел нагую женщину и с тех пор немножечко влюбился в Джамандэ.

– Я подавала тебе ужасный пример, – сказала Хафса Азейна и нахмурилась, вспоминая самую молоденькую, свергнутую позднее наложницу короля. – Я была юной и глупой.

– Ты была замечательной, – возразил Левиатус. – Зейна…

Между ними пробежала тень, и в темных небесах над головой раздался скорбный клич. Песнь была подхвачена на севере, а затем совсем тихо – на западе. Левиатус поднял голову и прищурился, вглядываясь в темноту.

– Это бинтши?

– Мелкие виверны – у них сейчас брачный сезон, а не охота. Будь это бинтши, ты бы был уже мертв. – Хафса Азейна покачала головой. – Зачем ты сюда приехал, Левиатус? Тебе нет места в Зеере.

– Я приехал потому, что мой отец пожелал познакомиться со своей дочерью. А сюда пришел сегодня оттого, что он обеспокоен происходящим в мире. Император-деймон…

– Вивернус меньше беспокоился бы о происходящем в этом мире, если бы оставил его в покое, – раздраженно выпалила Хафса. – Синданизцы сидели в своем Запретном Городе с самого Сандеринга. Отчего же Ка Ату решил, что они выйдут за границы теперь, когда прошло столько времени? Разве что он дал им для этого повод…

– Ты помнишь Архметреус Мундайю?

– Помню, – сплюнула Хафса Азейна.

Мундайю признали виновной в продаже младенцев на черном рынке.

– Ей вынесли смертный приговор, но помиловали, – сказал Левиатус. – Взамен она согласилась стать нашим шпионом. Она работает повитухой в Синдане и присутствует при… самых необычных родах.

– Ну и что?

– Синданизский император растит себе армию дейченов. Женщин призывают ложиться с деймонами и вынашивать отродья полукровок.

– Армия детей? Не вижу повода для беспокойства. Разве что они собираются использовать мокрые пеленки в качестве осадных орудий.

– Дети растут.

– И как нам предлагает поступить в связи с этим Ка Ату? Попросить синданизских женщин, чтобы те перестали рожать? Синдан – империя работорговцев, и все ее женщины – собственность императора. Любой, которая осмелится ему отказать, грозит гибель. К тому же легенды говорят, что деи – волшебные любовники. Что такая ночь страсти может быть единственной радостью, какую этим несчастным женщинам суждено испытать в жизни.

Левиатус нахмурился:

– Ты не хочешь говорить всерьез.

– Я не хочу говорить всерьез о заботах твоего отца. Это совсем другое дело. Скажи мне, что твой отец предлагает сделать с этой армией младенцев?

Левиатус бросил на нее растерянный взгляд.

– Некоторые представители Сената говорят, что можно отравить деревенские колодцы или обучить особых повитух…

– Неужели им кажется, что синданизский император не заметит толпы повитух, которые обрушатся на его земли? – Хафса отмахнулась от его ответа. Она была так зла, что глаза ее горели. – Убивать невинных детей… Одна эта мысль чудовищна по своей сути. Эти дети представляют для земли меньшую угрозу, чем вмешательство твоего отца.

– Я против того, чтобы отец соглашался с этими планами, Зейна. Я сообщаю тебе о них для того, чтобы ты могла отговорить его или найти решение, которое не заставит нас проливать кровь малышей.

Она покачала головой.

– Дни, когда я могла уговорить твоего отца, давно прошли. Теперь это дело нынешней супруги короля. К ней и обращайся со своими тревогами, кем бы она ни была.

Левиатус уставился на нее.

– Выходит, ты действительно ничего не знаешь?

– Я многого не знаю. Что именно ты имеешь в виду?

– У короля нет супруги. Когда ты ушла, Ка Ату дал отставку своим наложницам и не стал брать новую жену. Его башня Атукос лежала в темноте год и один день, и он отказывался зажигать огни. Он отказывался слушать любые доводы рассудка. И хорошо еще, что в те времена он не знал, куда ты сбежала, потому что поклялся сровнять с землей любое место, предоставившее тебе приют.

Хафса Азейна знала, что за нее была назначена награда, но ей и в голову не могло прийти, что Вивернус решит провести остаток своих дней в одиночестве. Эта мысль казалась ей на удивление мучительной.

Левиатус продолжал гнуть свою линию:

– Джамандэ пыталась привести его в чувства, но ее убили, и какое-то время мы все тряслись за свою жизнь. Гора снова начала дымиться, и на северных склонах роились жуки-мягкотелки. Наступили мрачные времена.

– Мне очень жаль.

– Разве ты ничего не хочешь объяснить? Не могу поверить, что все было ложью. Что ты нас не любила. Что ты не любила меня.

Хоть на этот вопрос она могла ответить.

– Конечно, я тебя любила. – Хафса помедлила. – И продолжаю любить. Но это ничего не меняет.

– Это меняет все, – возразил Левиатус. – Зейна, почему ты нас бросила?

– Я бросила не тебя. Я бросила Атуалон.

– Ты оставила меня…

– Я не могла взять тебя с собой, потому что ты мне не принадлежал. – Она убрала волосы с лица. – Зачем ты пришел ко мне сегодня, Левиатус? Надеюсь, не для того, чтобы бродить по тропинкам прошлого? Я туда не пойду. Не могу.

– Выходит, ты не скажешь мне, почему ушла?

– Нет, – отрезала она.

– И оставаться в Атуалоне ты не собираешься, верно? Ты снова нас покинешь.

Хафса Азейна ничего не ответила.

– Ты нужна нам, Зейна. Ты нужна мне. Нужна моему отцу… Настали тяжелые времена, и он нуждается в твоем совете.

– У твоего отца полное королевство людей, каждый из которых спит и видит, как будет давать ему советы. Ему едва ли нужен еще и мой голос.

– В этом-то и беда. – Левиатус в явном замешательстве запустил руку в волосы. – Матроны и патроны руководствуются собственными интересами, а легионеры всегда жаждут войны. Иль Мер стал слишком могущественным, и одного из трех наших солдат содержат на деньги соляных торговцев. Их лояльность весьма сомнительна. У короля нет никого, кто мог бы дать ему совет от чистого сердца.

– От чистого сердца. – Смех Хафсы Азейны был горьким, как кровь. – Если бы только ты знал! А как насчет кварабализского заклинателя теней? Разве он не мудрый человек?

Левиатус замялся, а затем сказал, понизив голос:

– Он – чужак, и его обычаи вызывают у нас недоумение. Отец ему доверяет, однако…

– Ты – нет.

– Я – нет.

Хафса вздохнула.

– Я бы хотела тебе помочь, Левиатус, действительно хотела бы, но я теперь не супруга короля. Я не та женщина, которую ты знал в давние времена, не молодая мать, которая брала тебя удить рыбу и учила названиям звезд. Мы с дочерью больше не часть Атуалона. Может быть, увидев меня, твой отец поймет, что ему пора идти дальше. Самое время выбрать новую королеву и произвести на свет нового наследника, дитя-эховита, которое он вырастит и посадит на трон вместо себя. И лучше бы ему поторопиться. Это дитя должно выучиться управлять са и ка. Я знаю, что твой отец считает себя неуязвимым, но даже Ка Ату может умереть.

– Все не так просто, Зейна. Не мне тебе об этом говорить, но…

– В чем дело? – не выдержала она. – Левиатус, твоему отцу самое время подумать о собственной жизни, а мне пора возвращаться к дочери. Я нужна ей. А ему нет.

– Моему отцу уже слишком поздно брать новую жену, слишком поздно иметь детей. – Его голос оборвался. – Зейна, он умирает.

На несколько мгновений Хафса Азейна лишилась возможности дышать. Она вспомнила, как держала в руках портрет чужеземного короля, рыжеволосого мужчины с блестящей улыбкой и хитринкой в глазах. Вспомнила, как сказала отцу, что возьмет этого мужчину в мужья, и так и поступила. Она пересекла опасные морские глубины. Молодые люди влюбились друг в друга с первого взгляда, совсем как в сказках.

Однако сказки, даже повествующие о любви, не всегда имеют счастливый конец. На свою беду Хафса давно уже усвоила эту горькую истину.

Где-то высоко у них над головами раздался крик виверна.