Текст книги "Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России"

Часть первая
Однополый эрос в модернизирующейся России

Глава 1
Артель развратников

Традиционный секс между мужчинами и появление гомосексуальной субкультуры

Историки обычно не уделяют должного внимания вопросу секса между мужчинами в контексте традиционной русской культуры.

Игорь Кон утверждает, что даже в XIX столетии русская сексуальная культура подразделялась на «высокую» и «низкую», и такое деление было более глубоким, чем в сексуальных культурах Западной Европы. Бытовые сексуальные модели и практики широких слоев русского народа были отмечены печатью пережитков язычества (оргии, нерепродуктивные половые акты), которые Русская православная церковь так и не смогла искоренить из-за слабого влияния своих институций и священнослужителей. Духовные власти со смиренной снисходительностью смотрели «сквозь пальцы» на проявления народной сексуальной культуры, хотя публично Церковь «компенсировала [это] усиленным спиритуализмом и внемирским аскетизмом самой церковной доктрины» сексуальности и брака. Сексуальный фольклор, который находил свое выражение в эротических сказках, частушках и мате, отражал ценности, которые полностью расходились с христианством[93]93
  Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, с. 6–8. Подробное обсуждение сексуального фольклора России можно найти в очерках в Левитт М. и Топорков А., ред. Эрос и порнография в русской культуре / Eros and Pornography in Russian Culture. М.: Ладомир, 1999.


[Закрыть]. Кон не приводит теории о том, какое влияние столь глубокое расхождение между сакральным и профанным оказало на восприятие русскими секса между мужчинами. Представляется правдоподобным, что кажущаяся легкость и (в западноевропейском понимании) толерантность по отношению к мужскому однополому эросу выросла из народного репертуара грубоватых рассказов о «сексуальных шалостях» и относительно слабом регулировании сексуальных вопросов Православной церковью в XV–XVIII веках[94]94
  Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, с. 12. Спектр тропов мужской анальной пенетрации, выраженный в мате, огромен, и его значение для российских гендерных систем заслуживает изучения. См., например, Козловский В. Арго русской гомосексуальной субкультуры: Материалы к изучению, Бенсон, Вермонт: Chalidze Publications, 1986, с. 96–98; Ильясов Ф. и др. Русский мат (Антология), М.: Лада-М, 1994.


[Закрыть]. Иностранцы, путешествовавшие в допетровское Московское государство, пишут, что мужеложство было широко распространено как на словах, так и на практике, без всяких видимых ограничений какими-либо религиозными убеждениями или гражданской моралью[95]95
  Karlinsky S. Russia’s Gay Literature and History обсуждает некоторые из таких свидетельств; см. также его Russia’s Gay Literature and Culture: The Impact of the October Revolution in Duberman et al., Hidden from History, p. 348 и Riordan J. Sexual Minorities: The Status of Gays and Lesbians in Russian-Soviet-Russian Society in Women in Russia and Ukraine, ed. Rosalind Marsh. Cambridge: Cambridge University Press, 1996, p. 156–157.


[Закрыть]. Епитимьи, налагавшиеся Православной церковью за мужеложство, были более снисходительными по сравнению с каноническим и светским законами Западной Европы, и покаяние было равнозначно тому, что назначалось за прелюбодеяние между мужчиной и женщиной. В церковной традиции взаимные мужские отношения без анального проникновения считались лишь немногим хуже, чем мастурбация. При этом, как справедливо подчеркивает Ив Левин, в этой же самой традиции всякая сексуальность считалась подозрительной и представлялась источником скверны и греха (в том числе интимная близость в браке)[96]96
  Levin E. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs, 900–1700. Ithaca: Cornell University Press, 1989, p. 199–202; см. также Кон И. С. Лунный свет на заре: Лики и маски однополой любви. М.: Олимп, 1998, с. 284.


[Закрыть].

Регулированием мужеложства Российское государство занялось позже западных стран; произошло это в рамках политики по введению новых форм социального контроля. Запрет мужеложства в армии Петром I в 1716 году наложил новые дисциплинарные ограничения на солдат и моряков, основанные на уроках европейской «революции в военном деле»[97]97
  Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Siècle Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1992, p. 58. О «революции в военном деле» см. Parker G. The Military Revolution: Military innovation and the rise of the West, 1500–1800. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. Об этих преобразованиях в русском контексте см. Hellie R. The Petrine Army: Continuity, Change and Impact // Canadian-American Slavic Studies, vol. 8, no. 2 (1974), p. 237–253. Влияние рекрутирования и дисциплинарных практик, вдохновленных революцией в военном деле, на появление современной гомосексуальной идентичности заслуживает изучения как отдельное явление.


[Закрыть]. В 1835 году Николай I расширил этот запрет на гражданское мужское население России, надеясь привить религиозную мораль и социальные добродетели, которых, по-видимому, русским мужчинам все еще недоставало[98]98
  В этом смысле государственное регулирование предшествовало интернализации [процессу присвоения внешних норм – Прим. пер. и ред. нового издания (Т. К.)] современных форм морали, см. Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, c. 6. История этого регулирования обсуждается в третьей главе.


[Закрыть].

Усилия по привитию этих моралей свидетельствуют, что маскулинная традиция, в которой к взаимному эросу относились со снисхождением, продолжала существовать и в XIX столетии. Медицинские и законодательные источники, а также дневники, датируемые периодом после 1861 года, дают понять, что эта традиция процветала. Мужчины, испытывавшие однополое влечение, выражали его в соответствии со своими социальными ролями. Мастерские, бани, а также большие домохозяйства были местами, где однополые отношения существовали внутри этой традиции. Важно подчеркнуть, что такие места можно было найти как в провинции, так и в столицах. Хозяева и слуги, извозчики и их пассажиры, посетители бань и банщики, мастеровые и их ученики, духовенство и послушники – никто не упускал случая воспользоваться своим положением, чтобы получить или предоставить сексуальные услуги. Этих мужчин и юношей не стоит называть гомосексуалами в современном (европейском) смысле слова. Их культура маскулинности подразумевала снисходительное отношение к однополому эросу и не навязывала обязательных суровых наказаний, которые впоследствии стали характеризовать стигматизированное медикализированное существование гомосексуальности[99]99
  Тезис о том, что однополые эротические отношения между европейцами раннего Нового времени были частью общей мужской культуры, приводит Rocke M. Forbidden Friendships: Homosexuality and Male Culture in Renaissance Florence. New York: Oxford University Press, 1996. Писавший под псевдонимом Константин К. Ротиков использует недифференцированную и эссенциализированную «гомосексуальность» для описания взаимной мужской сексуальности в Санкт-Петербурге с момента его основания в 1703 году до XX века. В своей книге Другой Петербург, СПб: Лига Плюс, 1998, Ротиков использует литературные сплетни и легенды (без указания источника), чтобы доказать, что «гомосексуалы» были постоянной чертой частной жизни Санкт-Петербурга. Он не проводит никакого различия между формами традиционного русского взаимного мужского эроса и более поздними моделями «гомосексуальной» субкультуры.


[Закрыть].

Артель развратников

В середине XIX века Россия оставалась обществом, которого едва коснулись индустриализация и урбанизация, менявшие в то время облик Западной Европы. Подавляющим большинством населения были крестьяне, из них около двадцати миллионов – крепостные (вплоть до отмены крепостного права в 1861 году). Взаимоотношения помещиков, дворовых и крестьян оставались патриархальными; помещики часто вторгались в половую и частную жизнь своих людей. Равным образом патрон-клиентские отношения и сопутствующие им иерархии доминировали в городских мастерских и духовных заведениях. Однополый эрос между мужчинами случался в данной среде и отражал характерную для нее модель доминирования и подчинения.

Сексуально доступных, склонных к подчинению мужчин можно было найти во многих местах. Состоятельные мужчины, зачастую пользуясь согласием, которое предоставляли водка и деньги, легко отыскивали нужных мужчин или юношей. Московский купец (родом из крестьян) приводит прекрасный пример подобных отношений. В 1861 году Павел Васильевич Медведев вел дневник, описывающий его собственный эмоциональный и сексуальный опыт[100]100
  Burds J. Diary of Moscow Merchant Pavel Vasil’evich Medvedev, 1854–1864. Department of History, Northwestern University, Boston, photocopy. Я благодарен Джеффри Бёрдсу за щедро предоставленный мне доступ к расшифровке текста дневника Медведева за 1861 год, который содержит эти истории. О дневнике см. Куприянов А. И. Пагубная страсть московского купца // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории, ред. Бессмертный Ю. Л. и Бойцов М. А. М.: РГГУ РАН, 1997.


[Закрыть]. Будучи несчастен в браке, Медведев искал утешения то в церкви, то в трактире. Напившись, он предавался «сладострастию» и с мужчинами, и с женщинами – и заносил эти встречи в свой дневник. Документ свидетельствует главным образом о традиционной маскулинной культуре, снисходительной к сексу между мужчинами. Однако денежная оплата услуг, которая была характерна для некоторых из встреч Медведева, а также их место (вне дома) свидетельствуют о том, что начинался переход к гомосексуальной субкультуре модерной эпохи.

Когда похоть подогревалась водкой, Медведев и его приятели неоднократно обращались за сексом к мужчинам, стоящим ниже их на социальной лестнице. Запись об одном вечере в театре, за которым последовали ужин и пьяный загул, заканчивается размышлениями Медведева о том, как удовлетворить похоть по пути домой:

С некоторого времени завязалась во мне страсть выбирать извозчиков помоложе, с которыми трунишь дорогою; а сам норовишь околесницею воспользоваться взаимною онани<е>ю. Что почти всегда с помощью полтинника или 30 копеек удается, а то были и такие, что за удовольствие так соглашаются. Вот до 5 раз в том месяце[101]101
  Burds J. Diary of Moscow Merchant Pavel Vasil’evich Medvedev, p. 152.


[Закрыть].

Извозчики, которые подрабатывали подобным образом (или просто получали удовольствие), не являются из ряда вон выходящими персонажами в русской юридической и психиатрической литературе того времени[102]102
  Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 69–71. В. М. Тарновский следующим образом описывает одного из «педерастов»: «Третий эксплоатировал специально молодых извозчиков, ездил с ними, разговаривал, заводил знакомство, посещал извозчичьи дворы и никогда не имел даже неприятных столкновений. На предложение соглашались или над ним смеялись, но всегда самым добродушным образом» (Тарновский, с. 70).


[Закрыть]. Один особенно яркий случай такого сексуального обмена произошел в провинциальном городе Умань. Там братья Петр и Федор Филоновские, неосмотрительно нанятые в кучера неким князем Оболенским в 1882 году, безжалостно эксплуатировали его сексуальный интерес к себе. Князь, имея жену и детей, очаровался братьями. Они ушли от своего прежнего хозяина и были зачислены в штат Оболенского кучерами. Прошло не так много времени, и полиция заметила, что братья Филоновские сняли квартиру, стали ездить на новых фаэтонах и лошадях, и «кутили в публичных домах, пили вина, руки их украшены брильянтовыми кольцами». Оставляя жену и детей в деревне, Оболенский навещал Петра и Федора в апартаментах в городе, которые он роскошно обставил и оплачивал. Князь приходил с дорогими винами и изысканными кушаньями. Братья вступали со своим благодетелем в анальные сношения и – какое-то время – щедро им вознаграждались. В конце концов их аппетиты разыгрались, и они стали предъявлять к оплате в Умани фальшивые векселя. Об отношениях Филоновских с их нанимателем полиция узнала от третьего извозчика, который, как оказалось, также занимался с Оболенским сексом за плату. (В своих документах полиция записала всех трех как «альфонсов».) Письма, найденные в пресловутой квартире, разоблачили Оболенского как их покровителя и любовника, и в марте 1883 года он, как и Филоновские, попал под суд. Исход судебного разбирательства в статье, предназначенной для юристов и судебных врачей и детально рассматривающей сложные аспекты линии медицинской защиты князя, не указан[103]103
  Голенко В. Ф. Педерастия на суде // Архив психиатрии, нейрологии и судебной психопатологии, вып. 9, № 3 (1887), с. 42–56.


[Закрыть].

Из мужской прислуги не только кучера были готовы сексуально услужить своим работодателям-мужчинам. Медицинские отчеты сообщают о юношах и молодых мужчинах, служивших официантами или домашними слугами, о рядовых солдатах и денщиках офицеров, которые извлекали выгоду для себя подобным образом[104]104
  Оболонский Н. А. Извращение полового чувства // Русский архив патологии, клинической медицины и бактериологии (1898), с. 1–20, особ. с. 15; Бехтерев В. М. О половых извращениях как патологических сочетательных рефлексах // Обозрение психиатрии, № 7–9 (1915), с. 1–26, особ. с. 9–13; Белоусов В. А., Случай гомосексуала – мужской проститутки // Преступник и преступность, сборник 2 (1927), с. 309–317.


[Закрыть]. Не всегда можно понять, действовали ли эти люди только из корыстных побуждений и ради продвижения по службе. Видимая готовность обслуживающего класса в России терпеть, даже бескорыстно, «барские шалости» (так, по словам петербургского венеролога Вениамина Михайловича Тарновского, это называлось в их среде) свидетельствует об относительной терпимости к взаимным мужским отношениям. (Взгляды В. М. Тарновского на проституцию отличались от мнения большинства его коллег, и к ним следует относиться с осторожностью.) В медицинских отчетах также почти ничего не говорится о том, чтобы кто-то из прислуги выражал тревогу по поводу своей маскулинности[105]105
  Даже когда мужчины из низшего сословия отвергали предложения мужчин из высшего сословия о сексе, Тарновский утверждал, что они делали это без злого умысла и не обращались в полицию, см. Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 70. См. также описанный ниже случай московского мастера Решетникова 1892 года, чьи сексуальные домогательства вызвали веселье среди подмастерьев в его мастерской


[Закрыть].

Другой пример традиционной взаимной мужской сексуальности в русской провинции демонстрирует патриархальную уверенность, которая, по-видимому, сопровождала подобные встречи. Он также дает нам понять, что крестьяне оценивали однополые отношения со своими работодателями с разных моральных позиций. Прошение «об отдельном жительстве от мужа», которое Анна Николаевна Казакова подала в 1891 году, гласило, что ее супруг, Константин Николаевич Казаков, с которым они были женаты десять лет, совращал крестьян, взятых в прислугу, и вступал в половые связи с домашними учителями своих детей. В деле прошения, которое дошло до Николая II и было им одобрено в 1893 году, имеются показания прислуги, описывающие связи с барином со всеми сальностями. «<…> Казаков творит грех с мужиками, употребляет их в заду», – свидетельствовал один из опрошенных, повторяя деревенские слухи. Другая крестьянка сообщала: «Константин Николаевич употребляет мужиков в зад вместо женщин». Некто Быковский, дворовый из крестьян, рассказывал, что как-то раз барин напоил его водкой и велел прийти ночью. Проснувшись после первого одурманенного водкой полового свидания со своим господином, он обнаружил в кармане трехрублевый билет. Быковский пренебрег предостережениями других работников (обоего пола) относительно «греховных» поступков хозяина. Крестьянин Михаил Ушаков, нанятый в кучера, признал, что он занимался сексом как с господином, так и с госпожой. В 1887 году он постоянно получал предложения от Константина Казакова, и, хотя отказался позволить хозяину заняться с ним анальным сексом, однажды они имели сношение. Хозяин взял член Ушакова (в свидетельствах указан как «хуй») и вставил его себе между ягодицами. И муж, и жена платили кучеру от трех до пяти рублей за секс. Ушакова уволили, когда оказалось, что Анна Казакова беременна от него.[106]106
  РГИА, ф. 1412, оп. 221, д. 54, лл. 29–37 и далее в тексте. Я очень благодарен Гэби Донихт за то, что она поделилась со мной этими данными.


[Закрыть] Воистину «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Подобные показания свидетельствуют, что по крайней мере некоторые крестьяне с неодобрением относились к «греху» барина с мужиками. Остальные же исповедовали другую мораль. Быковский и Ушаков могли списать «грех» на пьянство и даже нажиться на нем.

В городских мастерских наделенные властью мужчины сексуально домогались юношей или насиловали их. Медведев писал, что он постоянно мастурбировал с кем-то из своих домашних – «мальчиком» восемнадцати лет, учеником или слугой: «Но зачем я приучаю молодого мальчика (но, впрочем, развитого)? <…> Три раза еще на прежней квартире я имел с ним сладострастное сношение взаимного онанизма, он немножко робеет, но, кажется, ему тоже приятно, <…> по моему желанию удовлетворял меня»[107]107
  Burds J. Diary of Moscow Merchant Pavel Vasil’evich Medvedev, p. 144.


[Закрыть]. Медведев успокаивал свои религиозные терзания тем, что его молодой партнер получал удовольствие от их свиданий и, кроме того, был уже достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет в своих желаниях. Судебные документы об изнасилованиях мужчин свидетельствуют о подобных, если не более зловещих, картинах. В одной из московских мастерских мастеровой Решетников 26 лет был печально известен половыми домогательствами своих учеников-мальчиков, однако его разоблачение в 1892 году скорее вызвало смех, нежели покрыло его позором[108]108
  ЦГИАгМ, ф. 142, оп. 2, д. 433. См. также дело Князева, сына владельца мастерской, осужденного за изнасилование одиннадцатилетнего ученика в 1874 году: ф. 142, оп. 3, д. 233.


[Закрыть]. В том же году перед судом предстал пекарь Челноков, чьи половые сношения с его учениками навлекли гнев московских филантропов[109]109
  ЦГИАгМ, ф. 142, оп. 1, д. 172. См. также досье А. Ф. Кон: ГАРФ, ф. 564, оп. 1, д. 260, лл. 92–100.


[Закрыть]. Педагогические отношения, частные и безнадзорные, были традиционной колыбелью для подобных совращений несовершеннолетних. В 1881 году пострадавший от сексуального принуждения со стороны пятидесятипятилетнего наставника объяснял суду: «Я недавно приехал в Петербург из деревни и, не зная здешних порядков, не жаловался, потому думал, что здесь так делается у всех хозяев»[110]110
  Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 70.


[Закрыть].

Аналогичная ситуация сложилась и в условиях духовного обучения и наставничества, которые тоже иногда сопровождались однополой эротической активностью, в некоторых случаях весьма продолжительной по времени. В 1919 году в Москве состоялся суд над епископом Палладием, обвиненным в «растлении мальчика и противоестественном пороке (педерастии)». Суд пролил свет не только на тайную сторону отношений этого духовного пастыря с четырнадцатилетним послушником, но и на другие подобные эпизоды, имевшие место в прошлом[111]111
  ГАРФ, ф. А353, оп. 3, д. 745 (Документы о контрреволюционной агитации монахов Новоирусалимского монастыря и по обвинению епископа Палладия в растлении мальчика, 1919 г.), лл. 29, 70–70 об., 72–73 об., 81–83 об. и далее в тексте. Об этом деле, см. Healey D. “Their Culture”: Clerical Same-Sex Offenses in the Discourse of Bolshevik Militant Atheism, 1919–1930. Department of History, University of Wales Swansea, 1998, photocopy.


[Закрыть]. Монастырская традиция являла искушение к однополым отношениям, которые могли развиться из подобного типа отношений между наставником и молодым послушником. В текстах церковных епитимий и монастырской практике молодые послушники представлялись как источник сладострастного желания у взрослых монахов[112]112
  Levin M. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs, p. 290–292.


[Закрыть]. Обычай и жесткие порядки монастырского уклада создавали целую надзорную сеть, в которой любые материальные и пространственные аспекты семинарской и монастырской жизни, которые могли породить чувственность, находились под строгим контролем. Устав требовал, чтобы члены общины пристально следили за теми, кто с кем живет в келье, проверяли, запираются ли двери, когда братья остаются в келье наедине, и пособляют ли молодые братья старшим раздеваться и омываться[113]113
  О таком надзоре говорится в свидетельских показаниях духовных лиц, служивших с Палладием. Монахини, стиравшие его простыни, сообщали о пятнах на них: ГАРФ, ф. А353, оп. 3, д. 745, лл. 30, 70 об., 72 об., с. 81. Один свидетель, отрицавший, что в отношениях Палладия с его послушником имела место «содомия», заявлял милиции, что «все настоятели, епископы и т. п. высокие чины монастыря, имея келейников, никогда с ними в одной комнате не спали» (л. 30 об.)


[Закрыть]. Духовную карьеру Палладий начал инспектором семинарии в Москве. Продолжил он ее в Саратове, где должен был следить за бытом и нравственностью подростков-семинаристов. Инспекторы наблюдали за старшими мальчиками и юношами, поселившимися за пределами семинарии в частном секторе, где было сложнее контролировать соблазн, исходящий от алкоголя, табака и запрещенного секса[114]114
  Православные семинарии в этот период принимали мальчиков в возрасте двенадцати лет на шестилетний период, которые поселялись при семинарии. Юноши более старшего возраста ненавидели общежития семинарии и часто снимали отдельные комнаты, в то время как инспекторы следили за их жилищными условиями, см. Леонтьев Т. Г. Быт, нравы и поведение семинаристов в начале XX в. / Революция и человек: Быт, нравы, поведение, мораль, ред. Волобуев П. В. и др. М., 1997.


[Закрыть]. В ходе расследования прошлого этого епископа было выявлено несколько юношей и два взрослых монаха, чья духовная карьера началась в последние годы царизма при помощи Палладия[115]115
  Сотрудники ЧК нашли в Саратове двух священников, 26 лет и 31 года соответственно, чьи духовные карьеры начались под опекой Палладия, когда они были подростками; оба отрицали какие-либо «позорные акты» с епископом. Один из них, по-видимому, уничтожил свою переписку с Палладием, и обыск на его квартире не дал результатов: ГАРФ, ф. А353, оп. 3, д. 745, лл. 70–70 об., 72–73 об., 81–83 об., 94–95 об., 102–102 об.


[Закрыть]. Подобные патрон-клиентские отношения вполне соответствовали широко распространенной модели традиционного взаимного мужского эроса[116]116
  Описания подобных отношений с представителями духовенства до и после 1917 г. см. в. Белоусов В. А Случай гомосексуала – мужской проститутки, с. 313.


[Закрыть].

Уже с начала XVII века русская баня являлась, вероятно, еще одним местом, где имели место традиционные половые отношения между мужчинами. Здесь, как и в других вышеупомянутых контекстах, старшие и более богатые мужчины являли власть над молодыми. В конце XIX столетия медицинский дискурс идентифицировал бани как одно из главных мест мужской проституции в российских городах[117]117
  Мержеевский В. О. Судебная гинекология. Руководство для врачей и юристов, СПб, 1878; Тарновский В. М. Извращение полового чувства.


[Закрыть]. Первые торговые бани появились в Москве в середине XVII века, в них государством было установлено раздельное мытье для мужчин и женщин[118]118
  Бирюков А. А. Эта волшебница баня, М.: Советский спорт, 1991, с. 17; Рубинов А. З. Сандуны: Книга о московских банях, М.: Московский рабочий, 1990, с. 19.


[Закрыть]. Источники расходятся во мнении относительно того, насколько строго соблюдалось это разграничение и являлись ли бани десексуализированным местом в русской культуре[119]119
  Левин делает вывод из церковных источников, что русские бани представляли собой десексуализированное пространство, см. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs, с. 195–197. Увлекательное и провокационное утверждение, что «все бани – женские бани» представлено в Condee N. The Second Fantasy Mother, or All Baths Are Women’s Baths in Russia – Women – Culture, ed. Goscilo H. and Holmgren B. Bloomington: Indiana University Press, 1996. Рассказы иностранцев (даже с учетом их западного мужского взгляда) указывают, что в русских деревнях и небезызвестных городских банях представители разных полов свободно смешивались; см. De Grève C. Le Voyage en Russie. Anthologie des voyageurs français aux XVIIIe et XIXe siècles, Paris: Robert Laffont, 1990, p. 948–954; Wraxall N. A Tour through Some of the Northern Parts of Europe (1776), p. 248, цитата по Ellis H. Studies in the Psychology of Sex (Philadelphia: F. A. Davis, 1926), vol. 1, p. 31. В 1845 году просьба от владельца торговых бань вынудила Министерство внутренних дел в очередной раз повторить указание на запрет совместного пользования бань представителями разных полов; см. Богданов И. А. Три века петербургской бани. СПб: Искусство-СПб, 2000, с. 242–243; цитирует РГИА, ф. 1287, оп. 37, д. 61, лл. 222–225.


[Закрыть]. Определенно, раздельные парильни для мужчин и женщин создавали гомосоциальную атмосферу и способствовали тому, что впоследствии в банях развилась мужская проституция. На миниатюре XVII века изображены пришедшие в баню бородатые мужчины в окружении обслуживающих их четырех безбородых юнцов (ил. 1). Один юноша в подштанниках стаскивает сапоги у посетителя, другой, также в подштанниках, черпает воду из колодца. Третий, уже нагишом, обдает водой камни на печи, чтобы поддать пару. В это время четвертый, тоже безо всякой одежды, хлещет веником бородатого любителя попариться, который лежит голый спиной на скамье. Хотя на миниатюре нет и намека на сексуальные действия, отсутствие растительности на лицах банщиков свидетельствует об их подчиненном положении. В XV веке Митрополит Даниил и в XVII веке протопоп Аввакум осуждали мужчин, бреющих бороду, поскольку гладкостью лиц они походили на женщин и тем самым как бы приглашали к мужеложству[120]120
  Мужчины из русской элиты при Петре I стали бриться; жители российского царства, которые практиковали это до XVIII века, осуждались за то, что они походили на женщин и таким образом отступали от образа Божьего; Levin E. Sex and Society in the World of the Orthodox Slavs, p. 202. Протопоп Аввакум отказал казанскому воеводе Василию Петровичу Шереметьеву благословить его сына, «Матвея, брадобрица» из-за «блудоносного образа» последнего: Житие Протопопова Аввакума, ред. Тихонравов Н. С. СПб., 1861, c. 16. См. также Козловский В. Е. Арго русской гомосексуальной субкультуры, c. 21; Кон И. С. Лунный свет на заре, с. 284.


[Закрыть]. С развитием в XVIII веке коммерческих отношений молодые люди, возможно, стали стремиться устроиться в городские бани. В 1745 году несколько шестнадцатилетних крестьянских парней, задержанных при въезде в Москву, заявили, что ехали устраиваться на работу в торговые бани[121]121
  Обсуждение этого факта в контексте трудовой миграции см. в Академия наук История Москвы. М.: АН СССР, т. 2, с. 553.


[Закрыть]. К концу царской эпохи штат бань формировался преимущественно из мужчин (и кое-где из женщин), которые приезжали в город на заработки из одних и тех же мест (землячеств)[122]122
  В начале 1930-х годов пожилой крестьянин из Подмосковья сообщил следующее: «Банщиков давали три губернии, но в каждой – по одному-двум уездам, и не подряд, а гнездами. На Москву немного гнезд давал Коломенский уезд: коломенцы больше работают в Петербурге. Испокон веку Москву насыщали банщиками уезды: Зарайский – Рязанский, Тульский – Каширский и Веневский. Так, из поколения в поколение, шли в Москву мужчины и женщины. Вот и я привезен был десятилетним мальчиком, как привозили и дедов, и отцов, и детей наших!»; в Гиляровский В. А. Москва и москвичи // Гиляровский. В. А. Избранное в 3-х томах. М.: Московский рабочий, 1960, т. 3, с. 308.


[Закрыть]. Возможно, городские бани, обслуживаемые безбородыми юнцами, служили местами взаимных мужских половых отношений задолго до того, как это было документально зафиксировано в XIX столетии.

Мужчины-банщики, готовые обслужить мужскую клиентуру в том числе и сексуально, упоминаются в ряде источников 1860–1880-х годов. Павел Медведев писал о том, как в 1861 году он с приятелем посетил какую-то московскую баню, где их поджидали «онанизм и кулизм» (анальное сношение)[123]123
  Burds J. The Diary of Moscow Merchant, p. 157. Кулизм произошло от французского cul – «задница». См. запись для слова coniste, где слово culiste обсуждается как противоположное по значению в Courouve С. Vocabulaire de l’homosexualité masculine. Paris: Payot, 1985, p. 84–86. Вероятно, эти слова пришли в Россию в XVIII веке, когда сексуальная культура имперской элиты перенимала французские модели; Кон И. С. Исторические судьбы русского Эроса, с. 13.


[Закрыть]. Упоминания о банной мужской секс-торговле в Москве в судебных текстах или документах окружного суда немногочисленны, но обсуждения этого феномена в Санкт-Петербурге представлены достаточно широко, и это позволяет предположить, что порядки, описанные Медведевым, существовали и в Москве вплоть до революции 1917 года. Связь между банями с отдельными номерами и (сексуальной) эксплуатацией молодых мужчин вышла на свет во время суда над епископом Палладием в 1919 году. Он дважды давал показания о том, что, хотя со своим послушником Иваном Волковым и посещал в Москве «общие» и архиерейские бани, они никогда не бывали в банях с номерами. Епископ утверждал, что «с ним обычно ходили два мальчика, чтобы отвести подозрения»[124]124
  ГАРФ, ф. А353, оп. 3, д. 745, лл. 39, 32 об.


[Закрыть]. Палладий делал упор на это в показаниях, поскольку репутация бань с номерами была прескверной. По-видимому, городские бани в имперскую эпоху стали очагом мужской проституции намного раньше, чем зафиксировано в документах.

Свидетельства о такого сорта торговле в Петербурге более детализированы, что наводит на предположение, что этот вид «предпринимательства» сложился на основе общих традиций крестьянской общины и практиковался в таком виде до 1890-х годов. Молодые крестьяне жили в городе по законам взаимопомощи и солидарности (на почве землячества) и работали артелями, где заработок делился поровну. Этот порядок просуществовал среди банных секс-работников с 1860-х до 1880-х годов. Эти обычаи были основой найма на работу, обучения и трудовых отношений в замкнутом банном мире. Наглядным примером подобных крестьянских стратегий служит дело «артели развратников», слушавшееся в суде Петербурга в 1866 году. Василий Иванов, банщик двадцати лет, показал, что пошел работать в баню, где уже трудился другой крестьянин из его родной деревни. Здесь земляки вовлекли новичка в практику сексуального обслуживания клиентов. Посетители, которым, как заметил Иванов, «не мыться нужно», требовали иных знаков внимания: «[Клиент] или ляжет со мною как с женщиною, или прикажет мне сделать с ним как с женщиной, но только в задний проход, или наклонясь вперед и лежа на груди, а я сверх него [взбирался], что я все и исполнял». Иванов показал, что он и его товарищи зарабатывали около рубля за каждый акт «содомии». Они трудились объединенной артелью и вырученные деньги от сексуального обслуживания складывали в общую копилку и распределяли доход между собой после того, как приказчик бани, являвшийся старостой артели, забирал свою долю. «Все получаемыя за это деньги клались нами вместе и затем по воскресеньям делились», – показал подсудимый, добавив, что «прописанным в сем показании [преступлением] занимаются, как мне известно, банщики во всех банях в Петербурге»[125]125
  Мержеевский В. О. Судебная гинекология, с. 239. Тридцать лет спустя банщики петербургской бани, как говорят, брали от трех до пяти рублей за подобное обслуживание, см. Бехтерев В. М. Лечение внушением превратных половых влечений и онанизма // Обозрение психиатрии, № 8 (1898), с. 1–11. Как и в случае с женской проституцией, разница в цене между проститутами-мужчинами, по-видимому, указывает на восприятие ценности, связанное с роскошью или скромностью обстановки, возрастом мужчины, оказывающего сексуальные услуги, и совершаемыми действиями. См. Bernstein Sonia’s Daughters, p. 86–93.


[Закрыть].

Из существующих источников невозможно определить, сколько времени прошло между появлением описанной выше «артели развратников» и возникновением более коммерциализированной проституции – с сутенером, который руководил наемными работниками мужской секс-торговли, не связанными друг с другом узами артели. В 1880-х годах В. М. Тарновский отмечал, что молодые банщики, которых он называл «продажными кинедами», обслуживали посетителей бань[126]126
  Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 89.


[Закрыть]. Они все еще работали артелью, которой венеролог восхищался и которую даже романтизировал. Рассуждая о банной проституции, он восхищался сообразительностью так называемого русского простолюдина, сумевшего сделать бани местом хорошего заработка. «У нас, особенно в Петербурге, благодаря многочисленным нумерным баням и банщикам, существует множество педерастов-проститутов, живущих, так сказать, на артельном начале»[127]127
  Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 69.


[Закрыть]. Банщики, согласно свидетельствам, с радостью снисходили до «врожденных или старческих кинедов», которые искали выхода своей сексуальной энергии в банях. Тарновский считает, что около трех четвертей банщиков были готовы вступить в «активное» анальное сношение с этой категорией «педерастов» за деньги, в то время как «пассивными же бывают только некоторые из них»[128]128
  Одержимость медицинских и юридических экспертов «активными» (инсертивными) и «пассивными» (рецептивными) сексуальными позами была постоянной составляющей русского дискурса о мужской (и в конечном итоге женской) однополой любви. Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 71.


[Закрыть]. Хотя нельзя сказать, чтобы русский венеролог всецело одобрял банную проституцию, его замечания вполне согласуются с его же спорным восхвалением легализованных (гетеросексуальных) борделей в царской России[129]129
  В 1880-х годах он призывал к налоговым льготам для публичных домов, предлагал солдатам армии обязательно посещать их бесплатно и утверждал, что публичные дома предотвращают преступность и аморальность с улиц. Его мнение изменилось к концу 1890-х годов, когда он утверждал, что без проверки клиентов-мужчин лицензированные публичные дома только распространяют болезнь; см. Bernstein L. Sonia’s Daughters, pp. 145, 176.


[Закрыть]. С чувством определенной национальной гордости Тарновский писал, что в России «педерасты» меньше, чем в европейских столицах, подвергаются шантажу. Этот факт он объяснял наличием артели, в которой ему виделся источник поддержания общественного порядка:

Здесь, в Петербурге, вознаграждение кинеду почти одинаково с платою проститутке; при этом шантаж со стороны банщиков, живущих артелью и поровну делящих прибыль, – немыслим; надзора – никакого[130]130
  Тарновский В. М. Извращение полового чувства, c. 70. На самом деле, шантажисты «педерастов» действительно орудовали в Петербурге и использовали репутацию бань и возможности для компрометации клиентов, см. Мержеевский В. О. Судебная гинекология, с. 252 и Кони А. Ф. На жизненном пути. Из записок судебного деятеля. Житейские встречи, СПб, 1912, т. 1, с. 152–156. Подобная российской культура мужской проституции, сосредоточенная вокруг бань, наблюдалась и в Турции: Ellis H. Studies in the Psychology of Sex, vol. 1, p. 13.


[Закрыть].

В русских банях, согласно Тарновскому, аморальные отношения были скрыты от публики, и те, кто оказывался в состоянии снять отдельные номера в лучших из подобных заведений, не подвергали риску свою репутацию. Круговая порука и взаимный надзор, характерные для артели, видимо, заставляли продажных кинедов быть честными и услужливыми[131]131
  Ученичество в бане требовало, чтобы мальчики продвигались вверх по иерархии выполняемых услуг, становясь полностью подготовленными банщиками к 18 или 19 годам. Гиляровский охарактеризовал царских банщиков как группу довольных своим положением людей, в которой мало кто бросал ученичество (в отличие от мальчиков в пекарнях и мастерских): Гиляровский В. А. Москва и москвичи с. 308–312.


[Закрыть]. Однополое влечение мужчин из высших слоев, удовлетворяемое мужчинами-проститутами, не считалось угрозой для общества и рассматривалось скорее как нечто социально безвредное – по крайней мере до той поры, пока сексуальная сделка не выходила за порог номеров дорогих городских бань.

Конец XIX и начало XX века были временем быстрых общественных перемен в России, которые наложили свой отпечаток и на однополые отношения. Отмена крепостного права в 1861 году и индустриализация 1880–1890-х годов привели в крупные города большие массы народа, нуждавшегося в работе (преимущественно мужчин, но не только). Существенная часть приезжих прибывала только на время или на сезон; у многих оставались в деревнях жены и семьи. Кто-то оседал, закладывая основу городского пролетариата Петербурга, Москвы и ряда других промышленных центров. Жилые помещения для рабочих были переполнены. Большинство обитало в бараках и ночлежках. Порой в одну комнату набивалось множество постояльцев. Случалось, одну постель делили несколько человек, множество работников поселялись непосредственно у хозяина и прямо в мастерских[132]132
  В 1882 году 20 % населения Москвы занимало жилье, не предназначенное для семей (такое как заводские бараки); еще 12,6 % составляли служащие или рабочие, которые жили со своими работодателями (ученичество и прочие формы трудовых отношений). В высокоиндустриальных Лефортовском и Серпуховском районах доля казарм и групповых квартир выросла до 43,7 %. См. Johnson R. Peasant and Proletarian: The Working Class of Moscow in the Late Nineteenth Century. New Brunswick: Rutgers University Press, 1979, p. 53–66. О жилье рабочих см. также Bonnell V. E. (ed.) The Russian Worker: Life and Labor under the Tsarist Regime, Berkeley: University of California Press, 1983, pp. 121–130, 175–177; о развитии городов: Brower D. R. The Russian City between Tradition and Modernity, 1850–1900, Berkeley: University of California Press, 1990.


[Закрыть]. Быстрая поступь индустриализации в России сопровождалась ростом числа городских рабочих-мужчин, не имевших ни жилья, ни денег, чтобы воспроизвести в этой среде крестьянский семейный уклад. В Москве при царском режиме число молодых мужчин-рабочих сексуально активного возраста значительно превосходило число женщин. Они ютились в одном помещении, и это лишало их возможности завести семью или привезти из деревни жену и детей[133]133
  В период с 1871 по 1902 год доля женщин во всем населении Москвы выросла с 40 до 45 %, но число иждивенцев или женщин детородного возраста оставалось низким. В 1902 году в Москве было вдвое больше женатых мужчин, чем замужних женщин, что свидетельствует о том, что рабочие-мигранты по-прежнему оставляли своих жен в деревне и длительное время жили отдельно в городе: Johnson Peasant and Proletarian, p. 55–56. Таким образом, мужчины-рабочие считали оправданным прибегать к услугам женщин-проституток, Bernstein L. Sonia’s Daughters, p. 90–92. О женщинах как рабочей силе в промышленности см. Engel B. A. Between the Fields and the City: Women, Work and Family in Russia, 1861–1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.


[Закрыть]. Хотя традиционные формы патриархальной солидарности и взаимного контроля, такие как артель и землячество, сохранялись и в городе, они далеко не всегда способствовали поддержанию принудительной гетеросексуальности, характерной для деревенской жизни. В промышленных центрах России мужчины находили удобные случаи для выражения сексуальности в своем кругу. Используя новые возможности, они трансформировали традиционную модель взаимного мужского эроса русской маскулинности. Зарождалась городская гомосексуальная субкультура.

Появление «гомосексуального мирка»

Гомосексуальная субкультура начала зарождаться по мере того, как в конце XIX века обе столицы России росли и развивались. Она выработала свои собственные географии сексуализированного городского пространства, свои ритуалы установления контакта и последующего общения, свои знаки и жесты, особый братский язык. В рамках этих ритуалов, жестов и языка эта субкультура создала поведенческие роли для участников процесса, часто основанные на принципах рынка мужского секса. Эта субкультура также процветала в частных пространствах и домашней обстановке. Вне улиц – в квартирах и банях – некоторые мужчины-гомосексуалы стремились развить и коммерциализировать взаимную мужскую сексуальность и мужскую проституцию. Другие использовали пространства, изолированные от внешнего мира (как домашние, так и другие), для создания партнерств на основе взаимного чувствования; они творили поэтику и историографию гомосексуальности, способствовали культуре сексуально-гендерного диссидентства. Исследование географий гомосексуальных Петербурга/Петрограда/Ленинграда и Москвы позволяет установить непрерывные тенденции и новые, иногда противоположные, направления развития гомосексуальных практик царской и советской эпох. Оно также позволяет понять семиотику этой субкультуры и то, как она использовала домашние и коммерческие пространства по обе стороны временно́го раздела в 1917 году.

Начиная с 1870-х годов развивался механизм взаимного узнавания и взаимодействия, выходящий за рамки традиционных патрон-клиентских отношений, которые прежде составляли основу взаимного мужского эроса. Обитатели «гомосексуального мирка» (как в 1908 году выразился острый на язык сатирик)[134]134
  Руадзе В. П. К суду! с. 17.


[Закрыть] стали использовать для встреч, обмена информацией, поиска половых и эмоциональных партнеров определенные улицы, парки, общественные туалеты и прочие городские пространства. На этих сексуализированных территориях также встречались мужчины, продающие секс (их не всегда стоит относить к гомосексуальной субкультуре) и их клиенты. Еще раз отмечу, что эти тенденции намного скромнее присутствовали в Москве, чем в Санкт-Петербурге, что свидетельствует о более медленном формировании гомосексуальной субкультуры в старой столице. Так, в дневнике Медведева от 1861 года ничего не говорится о круизинге (целенаправленном поиске сексуальных партнеров в общественных местах) или мужской проституции на улицах Москвы. Респектабельные представители высшего класса, например Петр Ильич Чайковский, находили сексуального партнера среди прислуги или с помощью друзей с реноме в данной области, дабы не оказаться в центре скандала, занимаясь круизингом в общественных местах[135]135
  В 1878 году П. И. Чайковский писал своему брату-гомосексуалу Модесту о том, как друг Чайковского Николай Бочечкаров познакомил его с молодым дворецким. Все трое встретились на бульваре, пошли в трактир, и «потерявший голову» Чайковский увлек юношу в отдельный кабинет: Poznansky A. N., Tchaikovsky’s Last Days, p. 19.


[Закрыть]. Московское судебное дело о мужеложстве 1888 года свидетельствует, что мужчины из низших классов могли найти «любителей» однополых отношений на Бульварном кольце – позднее арене гомосексуальных связей вплоть до 1920–1930-х годов. На Пречистенском бульваре горожанин Петр Мамаев был арестован после пьяной перебранки с молодым мужчиной по фамилии Агапов. В полицейской части Мамаев заявил: «Я уже лет восемь занимался мужеложством с разными лицами, незнакомыми. Выйдешь на бульвар вечером, разговоришь, и если найдешь любителя, то сделаешь с ним дело. Указать, с кем имел я дело, не могу. <…> Я пытался сделать это с Агаповым так, без денег, без всякой корыстной цели, а лишь доставить себе и ему удовольствие»[136]136
  Жена и дети Мамаева жили в далеком Екатеринбурге: ЦГИгМ, ф. 142, оп. 2, д. 142, л. 148.


[Закрыть].

Это свидетельство говорит о том, что к 1888 году даже московская полиция полагала, что мужеложство бескорыстным не бывает. Но, как говорил Мамаев и как отмечал в своем дневнике Медведев, в Москве было достаточно мужчин, желавших заняться сексом, чтобы «только получить удовольствие». Тем не менее о географии ранней московской гомосексуальной субкультуры имеются только отрывочные сведения.

Интересно сопоставить эту картину, в которой есть множество неясных мест, с обилием материалов касательно Петербурга конца XIX – начала XX столетия. Специфическая гомосексуальная география петербургских улиц сложилась к 1870-м годам. Главная магистраль новой столицы – Невский проспект, по некоторым сведениям, стала местом «педерастического разврата» уже в 1830-х годах, хотя, очевидно, эту роль она выполняла еще в эпоху традиционного взаимного мужского эроса[137]137
  Рейтблат А. И. Летописец слухов // Новое литературное обозрение, № 4 (1993), с. 167–169, цитата по Константин К. Ротиков Эпизод из жизни «голубого» Петербурга // Невский архив: Историко-краеведческий сборник, № 3 (1997): с. 449–466, см. с. 451.


[Закрыть]. Особенно дурной славой пользовался Пассаж – крытая галерея, завершенная в 1848 году и соединяющая шумный и переполненный людьми Невский с другим местом контактов – Михайловской площадью (ныне – площадь Искусств). Этот переход с торговыми рядами, располагающийся в центре города, оказался идеальным местом для поиска однополых связей без привлечения лишнего внимания, особенно зимой. К 1860-м годам он стал пользоваться успехом у шантажистов, которые выслеживали мужчин, пытавшихся «снять» доступных юношей[138]138
  6 января 1869 года пятидесятишестилетний датчанин познакомился с молодым петербуржцем, покупая одеколон в этой галерее. После секса с датчанином в его квартире молодой человек пытался его шантажировать: Мержеевский В. О. Судебная гинекология, с. 254.


[Закрыть]. Михайловская банда (организованная группа вымогателей, пойманная в 1875 году) была хорошо известна работникам находящегося поблизости ресторана «Доминик» и бильярдной, расположенной в самом Пассаже[139]139
  Кони А. Ф. На жизненном пути, с. 154–155; Тарновский В. М. Извращение полового чувства, с. 72.


[Закрыть]. В конце 1880-х или начале 1890-х годов анонимный автор составил подробное донесение о петербургских «тетках» (мужчинах, чьи половые склонности были ориентированы прежде всего на мужчин; «тетки» были частыми клиентами мужчин, которые продавали сексуальные услуги)[140]140
  Жаргонизм «тетка» обсуждается ниже. О доносе см. РГИА, ф. 1683, оп. 1, д. 199, лл. 1–13. Этот документ впервые был описан в Константин К. Ротиков Эпизод из жизни «голубого» Петербурга. Ротиков представил подробный комментарий этого доноса, опустив, однако, его наиболее интимные подробности. Полный документ был опубликован исследователями РГИА в Берсеньев В. В. и Марков А. Р. Полиция и геи: Эпизод из эпохи Александра III // Риск № 3 (1998), с. 105–116. Берсеньев и Марков не согласны с датировкой доноса Ротиковым 1889 годом, утверждая, что он, скорее всего, был составлен между 1890 и 1894 годами. Все дальнейшие ссылки на донос взяты из публикации Берсеньева и Маркова.


[Закрыть]. Аноним отмечал, что «по воскресеньям зимою тетки гуляют в Пассаже на верхней галерее, куда утром приходят кадеты и воспитанники, а около 6 вечера – солдаты и мальчишки-подмастерья»[141]141
  Берсеньев В. В. и Марков А. Р. Полиция и геи: Эпизод из эпохи Александра III, с. 109.


[Закрыть].

К концу 1880-х годов тротуары Невского от Знаменской площади до Аничкова моста (две точки, где, по слухам, общественные туалеты использовались для совершения контактов) и далее до Публичной библиотеки и Пассажа были местом променада для «посвященных». Очевидно, это был самый известный и долгоживущий гомосексуальный маршрут этого города, где назначались свидания и в 1910-х, и в 1920-х годах. В зависимости от времени года наибольшей популярностью пользовались выставки и ярмарки в Михайловском манеже (ныне – Зимний стадион). Во время дореволюционных гуляний на Масленицу Марсово поле, на котором устанавливали балаганы (развлекательные палатки и наспех воздвигнутые временные театры), становилось местом, где «тетки» высматривали молодых зевак, которых они могли бы совратить. По средам «тетки» из высших слоев общества собирались на балетные спектакли в Мариинском театре. Они же были завсегдатаями ресторанов с отдельными кабинетами, которые время от времени служили местом свиданий «педерастов»[142]142
  Периодически выявлялись «притоны» «педерастов» в ресторанах, но информация о конкретных местах остается неизвестной. Молодому Чайковскому удалось избежать скандала, когда в прессе разоблачили ресторан Chautemps: Poznansky A. N. Tchaikovsky’s Last Days, p. 10. Другой скандал заставил один ресторан закрыться примерно в 1893 году: Ушаковский П. В. Люди среднего пола, с. 6.


[Закрыть]. В конце 1880-х годов ресторан Палкина, расположенный на Невском проспекте, 47, в одном доме с типографией реакционной газеты «Гражданин», основателем и издателем которой был известный гомосексуал князь Мещерский, служил постоянным местом встреч «теток»[143]143
  См. Константин К. Ротиков Эпизод из жизни «голубого» Петербурга, с. 454–455 и ср. Берсеньев В. В. и Марков А. Р. Полиция и геи: Эпизод из эпохи Александра III, с. 112, сноска 4. О карьере и репутации Мещерского см. третью главу.


[Закрыть].