Текст книги "Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России"

Полный благородного негодования обличитель петербургских «теток» конца 1880-х – начала 1890-х годов описал (в деталях, свидетельствующих, что все происходило у него на глазах) «бал», вылившийся в «страшную, возмутительную оргию» на дому у богатой «тетки». На этом вечере по случаю новоселья богатого хозяина «в одной роскошно убранной квартире почти в центре города» гости танцевали и пили до четырех часов утра, когда им был подан «роскошный ужин». Хозяин и несколько гостей «были в дамских платьях». После ужина некоторые «мужчины-дамы» разделись догола и продолжили танцевать, в то время как группы пьяных мужчин занимались сексуальными действиями в «кабинете на роскошной турецкой мебели». «Прислугою на таких вечерах обыкновенно не стесняются, – писал очевидец, – потому что она подобрана из своих». Далее автор свидетельствует, что некий среднего достатка житель города был «сводней», поставлявшей «богатым теткам» «мальчишек, солдат и дворников». Квартира этого предприимчивого человека была хорошо известна молодым людям, оплачивавшим услуги «сводни», лишь бы проникнуть в круг высокопоставленных «теток»[197]197
  Берсеньев В. В., Марков А. Р. Полиция и геи, сс. 110, 112. В своем дневнике М. А. Кузмин упоминает о «содомистском bal masque», который ему описал Вальтер Нувель (12 апреля 1906): Кузмин М. А. Дневник, 1905–1907, с. 131. О художественном изображении вечеринки царской эпохи в подобном ключе см. Ivanov G. The Third Rome in Out of the Blue: Russia’s Hidden Gay Literature, ed. Kevin Moss. San Francisco: Gay Sunshine Press, 1996, p. 180.


[Закрыть].

Несмотря на постоянно возраставшие трудности по сохранению контроля над частными пространствами в советскую эпоху, гомосексуалы находили возможность встречаться время от времени либо на дому, либо в получастных помещениях (залах, кабаре). На вечерах, маскарадах и представлениях артистов собиралось множество мужчин. Здесь они знакомились и устанавливали половые контакты. Сравнительная открытость гомосексуальных увеселительных мероприятий быстро сошла на нет после Гражданской войны, но некоторые источники намекают на то, что они продолжались, пусть и в более закрытом формате. Наибольшее количество отчетов о такого рода собраниях касается субкультуры Петрограда/Ленинграда, где традиция популярных частных гомосексуальных «ассамблей» была развита в наибольшей степени.

Детальные описания организованных (возможно, даже с коммерческой подоплекой) частных собраний мужчин-гомосексуалов в советское время можно найти в статьях психиатра В. М. Бехтерева. Говоря о «половых извращениях», он, в частности, упоминал милицейский рейд на «клуб педерастов» 15 января 1921 года[198]198
  Бехтерев В. М. Половые уклонения и извращения в свете рефлексологии // Вопросы изучения и воспитания личности, № 4–5 (1922), с. 644–746; он же «О половом извращении, как особой установке половых рефлексов». Десять опросов-историй жизни мужчин, арестованных на вечеринке представлены в Протопопов В. П. Современное состояние вопроса о сущности и происхождении гомосексуализма.


[Закрыть]. В тот вечер было арестовано девяносто пять человек на квартире «отца милиционера сводно-боевого отряда». Сам милиционер, как некоторые говорили на допросе, «обещал интересный вечер с барышнями»[199]199
  Бехтерев В. М. «О половом извращении, как особой установке половых рефлексов»: Половой вопрос в школе и в жизни, ред. Симонов И. С. Л.: Брокгауз-Ефрон, 1927, с. 168–169.


[Закрыть]. Это собрание было одним из многих, на которых тот милиционер присутствовал и которые впоследствии сам же организовывал. Агент, указанный как Ш., сообщил, что несколько подобных «вечеринок» (для «педерастов») состоялось на частных квартирах под Петроградом[200]200
  Пятнадцатого января 1921 года прошла вечеринка на Симеоновской, 6 (ныне – ул. Белинского), в квартире 1; другие подобные вечера происходили на Английском (ныне – Малкина) проспекте, 31, и Офицерской, 10 (в 1918 году переименована в ул. Декабристов), «где устраивались неоднократные вечера». Еще они случались на квартире у бывшего монаха на 21-й Линии и в частном доме в Павловске, близ Петрограда: Бехтерев В. М. О половом извращении, как особой установке половых рефлексов, с. 169.


[Закрыть]. Из изложения Бехтеревым слов Ш. неясно, кто выступал организатором этих «вечеринок». Однако знаменитый психиатр писал, что «сам агент Ш. устраивал также несколько раз вечера, „чтобы узнать их мнения“»[201]201
  Согласно протоколу арестов на январской вечеринке, хозяева устраивали эти вечера не в сговоре с полицией, а для личной выгоды: Бехтерев В. М. О половом извращении, как особой установке половых рефлексов, с. 169.


[Закрыть]. Один арестованный матрос «заявил, что вечеринки устраивались в месяц раза два; бывал на нескольких вечеринках; узнавал от знакомых; на вечеринках бывали всегда одни и те же лица». Основной причиной интереса милиции к таким мероприятиям было, по-видимому, присутствие на них большого числа солдат и матросов.

Красноармеец Б., арестованный во время означенного выше рейда, поведал:

Слышал, что у М. будет вечер, и для этого просили туда; на вечеру были многие, которых я знаю. Слышал, что будет оригинальный вечер под видом свадьбы. Когда я пришел с Х., мы застали следующее: из комнаты в коридоре в большую комнату вышли «молодые» – «невестой» был одет С., «женихом» был Ш.; сзади шли многие, одетые в женские платья, фамилии их не знаю; где благословляли их хлебом – не видел, но поздравляли их в большой комнате. Некоторые из поздравлявших целовались. После этого были танцы, многие целовались.

Костюмы были не только свадебные, танцы не были шумными и не представляли собой оргию. Другой гость сообщил:

В квартиру мы пришли около 11 час<ов> вечера; вечеринка была уже в разгаре. Придя туда, застали там какой-то маскарад – была невеста, несколько испанских костюмов и две особы в белых париках. Одну из них я пригласил на вальс, а затем – миньон.

Тем не менее эта вечеринка была не просто маскарадом, но недвусмысленно организована, чтобы свести вместе мужчин, ищущих секса с мужчинами[202]202
  Пользуясь гораздо менее подробным описанием рейда, данным в Г. Р. Процессы гомосексуалистов // Еженедельник советской юстиции, № 33 (1922), с. 16–17, Энгельштейн отмечает, что никаких половых актов, незаконных или иных, обнаружено не было: Soviet Policy toward Male Homosexuality, c. 168. По описаниям Бехтерева и Протопопова, большинство арестованных с готовностью признали гомосексуальное желание, в то время как лишь некоторые были склонны к кросс-дрессингу (переодеванию в одежду другого пола).


[Закрыть]. Один матрос пояснил, что «во время вечеринок устраивалась летучая почта», которая позволяла мужчинам посылать записки тем, кто им приглянулся. Матрос рассказывал, что получал письма следующего содержания: «Вы мне нравитесь», «Желаю с вами познакомиться». Другой моряк, Андрей К., служивший на миноносце, признавал, что он ясно понимал сексуально окрашенную природу этих компаний:

На вечеринках этих я не впервые, многих знаю, знаю лиц, одетых в женские туалеты. Сам педерастией не занимаюсь, но что многие из посетителей вечеров занимались педерастией – знал, так как видел это из их взглядов, разговоров и улыбок.

Однополый характер этой вечеринки не ограничился одними лишь летучими посланиями, улыбками и взглядами. Бехтерев опросил милиционеров, производивших аресты, которые заявили ему, что в камере «двое из числа арестованных поглаживали друг друга по спине и рукам и целовались <…> – это был военмор с транспорта „Камы“ и гр<ажданин> А. П. П.». На вопрос Бехтерева задержанный П. ответил, что «действительно военмор Ч. целовал меня в щеку, причины не знаю, думаю, что я ему понравился»[203]203
  Бехтерев В. М. О половом извращении, как особой установке половых рефлексов, с. 168.


[Закрыть].

Беседы Бехтерева с арестованными мужчинами указывают на следующее: некоторые из них утверждали, что были приглашены «случайно», но другие знали, что идут на «вечеринку педерастов». «Третьи же удостоверяли, что случайных посетителей быть не могло». Некоторые признавали, что многих из гостей встречали и на предыдущих собраниях. Красноармеец Б. и его «партнер», регулярно посещавшие эти вечеринки, заявили, что «все бывшие на вечеринке в той или иной форме знакомы»[204]204
  Бехтерев В. М. О половом извращении, как особой установке половых рефлексов, с. 170–171.


[Закрыть]. В дневнике Кузмина содержатся лаконичные, но наводящие на размышления записи о том, что одна такая вечеринка и ее несчастливый конец произвели большое впечатление на круг его гомосексуальных друзей. Партнер Кузмина Юрий Юркун вернулся домой поздним вечером того дня и «рассказывал о маскарадных впечатлениях». На следующий день в его квартире «все еще полно рассказами о маскараде», которые вели пришедшие к ним гости[205]205
  Кузмин М. А. Дневник 1921 года, с. 438–39. Эти упоминания о «маскарадах» в дневнике Кузмина, похоже, не связаны с костюмированным балом, на котором присутствовали Юркун и Ольга Арбенина 11 января 1921 года, на котором пара «объявила о своих отношениях»; Malmstad J. E., Bogomolov N. Mikhail Kuzmin: A Life in Art, p. 289.


[Закрыть]. Эти вечеринки с переодеванием, флиртом и танцами, пародиями на «обычную» свадьбу и обоготворением военных – живое выражение богатой гомосексуальной субкультуры Петербурга, унаследованной от царского времени.

Лишь малое число упоминаний о вечеринках, маскарадах и подобного рода увеселениях встречается в источниках конца 1920-х годов, наполненных в основном судебно-психиатрическими текстами, которые мало симпатизировали этим практикам. Пациент доктора Белоусова, мужчина-проститут П., не упоминал о крупных вечеринках в послереволюционное время, хотя, по его словам, за период с 1925 по 1927 год он видел и узнавал в Москве тысячи гомосексуалов и встречался с ними[206]206
  Белоусов В. А. Случай гомосексуала – мужской проститутки, с. 313.


[Закрыть]. Кроме того, П. рассказал, что он путешествовал по городам Советского Союза с «рекомендательными письмами» к «своим людям» в дальних городах, которые «принимали его как друга и оставляли ночевать» (обычно ожидая взамен сексуальных услуг). В каждом городе после первого контакта он обзаводился широким кругом знакомств, и всегда находился какой-нибудь «старик пятидесяти лет», готовый приютить хоть бы и на месяц[207]207
  Белоусов В. А. Случай гомосексуала – мужской проститутки, с. 314.


[Закрыть]. Ленинградский гомосексуал Сергей Е. рассказал доктору, как в 1923 году «случайно» встретил в Петрограде человека таких же наклонностей: «Он ввел меня в круг „таких“ людей. С этого момента началась новая эпоха моей жизни». После года, отданного «эротическим радостям и соблазнам», он встретил человека, которого полюбил, и они стали жить вместе[208]208
  Соловцова А. С., Орлов Н. Ф. Гомосексуализм и реакция д-ра Манойлова // Клиническая медицина № 9 (1927), с. 541–47, особ. с. 546.


[Закрыть]. В одном судебном деле 1935 года о мужеложстве упоминалась квартира, в которой «гражданин по имени Петр и по кличке Баронесса [открыл] целый пригон гомосексуалистов, где много пили и веселились»[209]209
  Приговор Безбородову и еще 11 лицам (1935), л. 241. Сообщалось, что обвиняемые в этом процессе посетили квартиру Баронессы 7 ноября 1934 года, через восемь месяцев после публикации закона против мужеложства.


[Закрыть]. Частные, организованные гомосексуалами и для них, как представляется, веселые, пусть с «осторожной общительностью», вечеринки фигурируют в судебных делах вплоть до 1941 года[210]210
  Один обвиняемый дал показания, что актер Малого театра, гомосексуал более старшего возраста, «устроил ему именины»: дело Андреевского и двух других лиц (1941). Живучесть социальных контактов и частных собраний становится особенно очевидной из приговора, вынесенного пианисту Красину и актеру Попову, признавшихся, чго «общались с гомосексуалистами» (приговор Красину и Попову (1935), л. 283; а также из приговора Терешкову и девяти другим лицам (1938), в котором суд установил существование созданной Терешковым сети «систематических» связей среди гомосексуалов (л. 47).


[Закрыть]. Эти мужчины имели, по-видимому, какой-то надежный доступ к частным квартирам и, если ситуация благоприятствовала и могла быть контролируема, готовы были предоставить их в распоряжение других.

В период НЭПа аренда кабаре или залов для культурных мероприятий, организуемых представителями гомосексуальной субкультуры, становилась все более трудной, но не невозможной. В начале 1920-х годов в Москве образовался небольшой очень интимный кружок «Антиной» для ценителей мужской красоты в прозе, поэзии, драме и музыке. Кружок устраивал вечера, где читали откровенно гомосексуальную поэзию, исполнялась музыка «наших» композиторов и даже был поставлен «мужской балет». Кружок планировал опубликовать антологию стихотворений, «посвященных воспеванию мужской красоты и любви всех поэтов начиная с античных и кончая современными» в попытке создать благородное прошлое[211]211
  Раннесоветские гомосексуалы стремились построить благоприятную историографию, и эта упоминаемая антология была не единственной попыткой сделать это. Дневник Кузмина содержит краткую заметку: «Зенгер готовит „труд“ [под названием] „Гомосексуализм в Допетровской Руси“»: РГАЛИ, ф. 232, оп. 1, д. 65, л. 71; 16 мая 1927. Кто такой Зенгер, установить не удалось.


[Закрыть]. Сборник так и не был издан, а о деятельности кружка мы знаем только из переписки, которая велась в связи с чтением Кузминым своих стихов перед членами «Антиноя» в мае 1924 года в кафе «Синяя птица», в двух шагах от Тверского бульвара. Кружок, очевидно, распался, поскольку снимать помещение для собраний стало сложнее, равно как и открыто рекламировать предстоящие мероприятия антиноевцев[212]212
  Рассказывая в письме Кузмину о препятствиях на пути организации его авторского вечера, В. В. Руслов сообщал, что «из-за скверного настроения, царящего сейчас в Москве как среди вообще москвичей (причина – безденежье и аресты), так и среди „наших“, которые, как Вам, вероятно, самому известно, пугливее газелей пустынь, а потому все они, напуганные здешними настроениями, находятся в прострации и при мысли о „нашем“ вечере сразу впадают в истерику и никак не берут билетов». См. Тимофеев А. Г. Прогулка без Гуля? (К истории организации авторского вечера М. А. Кузмина в мае 1924 г.) // Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 15–17 мая 1990 г., ред. Морев Г. А. Л.: Совет по истории мировой культуры АН СССР, 1990), с. 187. Кузмин, вечно нищий, очень хотел выступить перед «Антиноем», которые планировали выплатить ему гонорар и дорожные расходы. Тимофеев А. Г. Прогулка без Гуля? и РГАЛИ, ф. 232, оп. 1, д. 62, лл. 179, 198.


[Закрыть].

Последнее публичное чтение Кузминым своих стихов в Ленинграде в 1928 году свидетельствовало о преградах, которые советская власть воздвигала перед теми, кто содействовал гомосексуальной субкультуре. Организаторы читки (из Института истории искусств) включили выступление поэта в список литературных вечеров, но для его приглашения им пришлось получать специальное разрешение директора. Они понимали, что «нежелательные личности» (гомосексуалы) будут рваться услышать автора «Крыльев». Никаких объявлений о вечере не развешивалось, и вход был только по приглашениям. Несмотря на эти меры предосторожности, в назначенный час зал был переполнен. Люди стояли в проходах и сидели на полу. Многие были «как раз теми, кого больше всего боялся директор», – гомосексуалами:

Чаще всего среднего или пожилого возраста, они начали протискиваться к сцене; в руках у многих были букетики цветов. Когда Кузмин кончил читать, они ринулись к сцене и стали бросать туда эти букетики. По выражению Орлова [студента, который был в числе организаторов мероприятия], это была «последняя демонстрация петербургских педерастов». Для Кузмина выступление оказалось настоящим и приятным триумфом, но для организаторов вечера все едва не окончилось очень печально: с большим трудом удалось убедить директора, что они были не в состоянии справиться с толпой[213]213
  Богомолов Н. А., Малмстад Д. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха, с. 259–60. Характеристика В. Н. Орловым вечера («последняя демонстрация петербургских педерастов») в переводе на английский звучала несколько более сглаженно: «Последняя демонстрация ленинградских гомосексуалов»; Malmstad J. and Bogomolov N. A. Mikhail Kuzmin: A Life in Art, p. 349. Такой перевод без нужды санирует язык, который Орлов использовал в своих воспоминаниях, высказанных спустя десятилетия после восстановления запрета на мужеложство в 1933–1934 годах в условиях позднесоветской стыдливости и невежества.


[Закрыть].

Гомосексуальная субкультура царского Петербурга жила своей жизнью, в разветвленной сети частных связей, с собственной системой информирования и крепкой культурной памятью. Для этих «среднего или пожилого возраста» людей, вспоминавших о своей юности как о времени беззаботных увеселений и половых «приключений» (преобладающие темы в дневнике Кузмина), выступление поэта, «одетого по дореволюционной моде <…> и читающего с помощью старомодных очков, время от времени используемых как монокль», было драгоценной весточкой из того времени и, возможно, упреком миру, в котором они жили ныне[214]214
  Богомолов Н. А., Малмстад Д. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха, с. 260; Кузмин вспоминал 1907–1908 годы как «веселое» время: РГАЛИ, ф. 232, оп. 1, д. 61, л. 462 и д. 66, л. 55.


[Закрыть].

Заключение

В позднеимперской России из местных практик традиционной взаимной маскулинной сексуальности выросла городская мужская гомосексуальная субкультура. Гомосексуальный мужской мир не был чем-то чужеродным обществу, а являлся его активной и плодотворной частью. Только гетеросексистский и националистический шовинизм может утверждать, что гомосексуальная субкультура была завезена в царскую Россию или СССР из-за границы или явилась порождением коммунистического произвола[215]215
  В начале 1991 года консервативный писатель Валентин Григорьевич Распутин заявил в интервью британскому телевидению, что «гомосексуализм» был «ввезен из-за границы» и по сути своей чужд русским традициям, см. Карлинский С. «Ввезен из-за границы…?» Гомосексуализм в русской культуре и литературе. Другие примеры такого шовинизма приведены в Kon I. S. The Sexual Revolution in Russia. New York: Free Press, 1995, p. 222, 249; Riordan J. Sexual Minorities.


[Закрыть].

Интимные отношения внутри традиционных мужских социальных иерархий России позднего царизма (например, отношения между хозяевами и прислугой), принадлежали к более давней маскулинной сексуальной культуре российского общества. Здесь наблюдалось мало идентификации со специфическими группами «своих», с женоподобным обликом или со строго определенной сексуальной ориентацией. Люди, наделенные властью, участвовали в однополых эротических действиях ради удовольствия, а их подчиненные часто искали покровительства и материальных благ. Однако многие вполне терпимо относились к «барским шалостям» и не всегда ожидали вознаграждения. Это была сексуальная культура, выросшая из потакания как простонародья, так и высших слоев маскулинному сексуальному высвобождению и, возможно, сознания того, что «нормальные» способы удовлетворения мужской «похотливости» (в первую очередь речь идет о женской проституции) были дорогостоящими или чреватыми венерическими болезнями[216]216
  Об убеждениях элиты в том, что регулярные сексуальные удовольствия для мужчин допустимы и здоровы, а также о требованиях мужчин-рабочих, солдат и студентов о высвобождении сексуальной энергии см. Engelstein L. The Keys to Happiness, p. 204–205; Bernstein L. Sonia’s Daughters, p. 86–93.


[Закрыть]. Но степень этого потакания (по сравнению с западными взглядами на эрос между мужчинами) не стоит преувеличивать. Дневники и иные источники свидетельствуют, что русские мужчины независимо от их классовой принадлежности часто считали эти действия «греховными», даже если сами неоднократно совершали их[217]217
  И купец-крестьянин Павел Медведев, и двоюродный брат царя Константин Романов использовали слово «грех» для обозначения этих деяний в своих дневниках. Те же самые формулировки использовались в показаниях крестьян в доме Константина Казакова во время расследования, последовавшего за ходатайством его жены о разводе.


[Закрыть].

Параллельно с этими традиционными практиками на фоне растущей урбанизации, ускоренного внедрения рыночных отношений и более обезличенных отношений между работодателем и работником начала возникать модерная гомосексуальная субкультура. В этой субкультуре характерный язык и формы взаимного узнавания позволяли ее членам разглядеть друг друга, минуя классовые, возрастные и образовательные барьеры. Часть обитателей гомосексуального мира использовали откровенно женоподобные манеры, жесты и одежду. Другие, вероятно, осваивали менее заметные символы, вроде ярко-красных галстуков или носовых платков, которые, как считалось, составляли в 1908 году своего рода «гомосексуальную униформу». Можно говорить о зарождении в то время чувства самоиндентификации, поскольку некоторые мужчины, имевшие эротические отношения с представителями своего пола, стали называть себя и своих друзей «тетки» или «наши». Другие же («женоненавистники» или некоторые «педерасты за деньги») противились таким маргинализованным идентичностям и взамен этого публично демонстрировали нормативную маскулинность, пользуясь ею в скрытых и трансгрессивных целях. Коммерциализация играла на руку этому специализированному рынку. В последние годы царской эпохи «банные шалости» крестьянской артели превратились в эффективно организованную и скрытую мужскую проституцию в банях, известную своим нарушением закона и в этот период похожую на лицензионную женскую секс-торговлю. «Балы женоненавистников» и бары, которые открывали «тетки», очевидно, могли держаться на плаву, получая доходы исключительно от «своих людей».

После 1917 года революционное законодательство сочло, что гомосексуальность заслуживает терпимого к себе отношения. Но само существование гомосексуального мира не соответствовало коммунистической цели перестройки быта. Постепенно теряя излюбленные общественные места (номера отелей и бань, кабинеты ресторанов, залы для поэтических чтений, кабаре для веселого времяпрепровождения), некоторые гомосексуалы удалились в сугубо приватное пространство. Но опрометчиво было бы утверждать, что «в туалеты людей загнала» исключительно политика советской власти. Периферийные общественные места были специально обустроенными сексуализированными территориями, географическим выражением живой городской гомосексуальной субкультуры. После 1917 года гомосексуалы и их половые партнеры продолжали знакомиться в общественных туалетах, на бульварах и в парках, потому что в этих местах они узнавали друг друга по специфическим жестам и привычным ритуалам. Даже Кузмин, основоположник гомосексуальной традиции в русской литературе, имевший то, что Вирджиния Вулф называла «своей комнатой», одним осенним вечером 1924 года решил выследить на улицах Ленинграда «приятного» молодого «профессионала», и это «приключение» напомнило ему о дореволюционных шалостях. Секс в общественных местах был еще и средством самоутверждения.

Глава 2
«Наш круг»

Секс между женщинами в модернизирующейся России

Что касается меня, то моя любовь к существу своего пола так же велика, чиста и священна, как любовь нормальная к другому полу: я способен на самопожертвование, я готов был бы умереть за любимого человека, который бы понял меня. Как тяжело, что нас считают развратниками и больными. Из записей «трансвестита» и «гомосексуала» Евгении Федоровны М.

«История моей болезни (краткая исповедь человека среднего пола, мужского психогермафродита)»[218]218
  Случай Евгении и ее признание представлены в Эдельштейн А. О. К клинике трансвестизма // Преступник и преступность: Сборник 2 (1927), с. 273–82 (цитата на с. 277).


[Закрыть]

В отличие от мужчин, вступавших в однополые отношения, русские женщины, имевшие эротическую однополую связь, имели меньше доступа к публичной сфере, и потому у них было меньше возможностей создать явно выраженную субкультуру с атрибутами, характерными для мужского гомосексуального мира. Сказанное не означает, что в революционной России не существовало женской гомосексуальной субкультуры. Исторических свидетельств о природе и размерах семиотики субкультуры сохранилось немного. Отрывочные данные позволяют предполагать, что в среде некоторых горожанок одежда, жесты и манеры поведения служили сигналами для других женщин о том, что однополые эротические предложения будут приняты. Психиатры, как до революции, так и в 1920-х годах, когда возник всплеск интереса к женской гомосексуальности, не проявляли ни малейшего интереса к социальным структурам, связывавшим отдельных «пациенток», описывая их в своих записях как «исключительные случаи», вне привязки к другим подобным женщинам. Полицейский надзор мало или вообще не интересовался взаимными сексуальными отношениями между женщинами в эти десятилетия, так что данных об обычаях и географии этой субкультуры, которые доступны, например, из уголовных дел, заведенных на мужчин-гомосексуалов, в отношении женщин не существует. Конечно же, это не означает, что у женщин не было своего круга общения или контактов друг с другом в частной сфере, которая сильно облегчала взаимное узнавание среди людей, испытывавших однополое желание. Случайный характер и лаконичность свидетельств о взаимных отношениях женщин в различных контекстах заставляют историков лишь гадать о том, какие многопоколенческие традиции можно выделить в эволюции таких потаенных миров.

Несмотря на разброс и неполноту источников, представляется возможным выделить по меньшей мере некоторые социальные контексты, в которых женская гомосексуальность существовала в конце царской эпохи и в начале советской. Для поиска сигналов таких контекстов можно изучить психиатрические, криминологические и биографические тексты. Медицинские источники, предоставляющие несколько ранних биографических отчетов о мужских и женских однополых влечениях, только с 1880-х годов стали детально описывать женщин, любящих женщин. Эротических отношений между женщинами в более ранние эпохи нельзя исключать, но специфику этой близости довольно трудно выявить из немедицинских документов[219]219
  О спекуляциях по поводу однополой любви между Екатериной II и княгиней Дашковой см. Karlinsky S. Russia’s Gay Literature and History и (более осторожный анализ) Mamonova T. Russian Women’s Studies: Essays on Sexism in Soviet Culture. New York: Pergamon, 1985, p. 9–18.


[Закрыть].

Классовая принадлежность представляется одним из важных факторов, определявших широту возможностей для выражения однополого влечения между женщинами. В источниках конца царской эпохи и начала советской женщины низших классов, имевшие взаимные отношения, обычно описывались в этой литературе, если они были проститутками или отбывали тюремное наказание[220]220
  Прекрасное обсуждение роли класса в опыте французских женщин, любящих женщин, дает Sautman F. C. Invisible Women: Lesbian Working-class Culture in France, 1880–1930 in Homosexuality in Modern France, eds. Merrick J. and Ragan B. T. Jr. (New York: Oxford University Press, 1996).


[Закрыть]. В эпилоге я рассматриваю исследования криминологов о жизни в заключении, а также мемуары о ГУЛАГе в качестве источников сведений об однополой любви между женщинами. Данная же глава посвящена рассмотрению однополых отношений в публичных домах, которым царский режим выдавал лицензии, что создавало совсем другую культуру самосохранения в условиях относительной независимости. Медицинская литература свидетельствует и о том, что более состоятельные женщины могли найти способы выразить свое однополое влечение как внутри, так и вне семьи в привычном ее понимании. Экономическая независимость, приобретенная благодаря образованию или предпринимательской деятельности, давала этим женщинам возможность достичь высокой степени самостоятельности и в том числе выражать однополую любовь. Широко распространенный в русском обществе феномен мужского пасса, то есть когда нецисгендерный мужчина предстает в мужском образе и это принимается обществом, предлагает дополнительный взгляд на любовь между женщинами и часто сопутствовавшее ей гендерное диссидентство.

Женская среда: культура публичных домов и проституции

До 1905 года русская медицина редко соотносила лесбиянство с женской проституцией – в противоположность западной судебной медицине и криминальной антропологии, где эта связь уже установилась в качестве моралистического приема в медико-юридической литературе. В России после революции 1905 года ученые стали менять свои взгляды на проститутку как невинную жертву городской мужской развращенности, часто происходящую из крестьянской среды, и постепенно заняли позицию буржуазного дискурса о маргинализированной и маскулинизированной сексуально девиантной женщине[221]221
  Engelstein L. The Keys to Happiness, p. 160–164. Примеры нового дискурса о проститутках-лесбиянках см. в Борисов А. Извращенная половая жизнь. Болезненные изменения половой сферы, СПб, 1907; Ковалевский П. И. Психология пола; Коффиньон А. Извращенный мир, М., 1908, с. 31–40.


[Закрыть]. Отрывочные свидетельства из медицинских историй болезни и протоколов уголовных судов до и после перелома 1905 года позволяют судить, что, какими бы ни были идеологические трансформации категории «проститутка как лесбиянка», в действительности некоторые женщины пользовались гомосоциальным пространством, которое было возможно в легальных публичных домах старого режима, чтобы развить однополые отношения[222]222
  О социальной среде лицензированных публичных домов царской эпохи см. Bernstein L. Sonia’s Daughters; Лебина Н. Б., Шкаровский М. Б. Проституция в Петербурге.


[Закрыть].

Состоятельные женщины могли даже быть клиентками проституток. Так, в начале 1880-х годов преуспевающая помещица Юлия Островлева (в приведенном ниже фрагменте, принадлежащем ее психиатру, – г-жа N) после знакомства на улицах Санкт-Петербурга с проституткой стала практиковать «противуестественныя половыя отправления» с другими женщинами. Островлева утверждала, что в укромном уголке, коим являлся публичный дом, процветал мир женщин, любящих женщин. Ее психиатр, Владимир Федорович Чиж, писал:

Среди ея многих знакомых с извращенным половым чувством она жила самою разнообразною жизнию любви и половаго чувства: тут была и платоническая любовь, и ухаживание, и ревность, пресыщение, измены, связь с двумя женщинами одновременно, радости победы и огорчения неудачи, – одним словом, вся жизнь г-жи N была поглощена этой извращенной любовью. Она любила переодеваться в мужское платье, катала на тройке за кучера объектов своей любви, переодевшись в мужской костюм, ездила по публичным домам, тратила много денег на женщин. По ея уверениям, женщин с извращением половаго чувства далеко не так мало, как мы обыкновенно думаем, и при том оне занимают самое разнообразное общественное положение[223]223
  Чиж В. Ф. К учению об «извращении полового чувства» (Die conträre Sexualempfindung). Сообщено обществу Петербургских морских врачей в заседании 1-го февраля 1882 года. СПб, 1882, с. 14. Тот же случай с использованием полного имени «госпожи N» и дополнительных сведений описан в Тарновский И. М. Извращение полового чувства у женщин, с. 141–154.


[Закрыть].

Данная история – первое в России психиатрическое исследование об «извращении полового чувства» у одного из полов. Оно ясно указывает, что уже в Петербурге начала 1880-х годов возникла культура женщин, осознававших свое сексуальное единение независимо от классовых делений. Публичный дом был одним из учреждений, где эти женщины могли тайно встречаться.

Через десять лет после опубликования истории Островлевой, или г-жи N, внимание экспертов в столице привлекло другое уголовное дело. Владелец табачного магазина в Санкт-Петербурге, женившийся на проститутке Красавиной, был обвинен в ее убийстве. В 1893 году он застал супругу в постели с проституткой – одной из ее бывших коллег – и зарезал супругу на месте. История отношений Пелагеи Красавиной с ее любовницей была заслушана в суде и позднее описана гинекологом Ипполитом Михайловичем Тарновским (1833–1899) в 1895 году[224]224
  Тарновский И. М. Извращение полового чувства у женщин, с. 22–27; это один из трех случаев, представленных в Engelstein L. Lesbian Vignettes, p. 813–831.


[Закрыть]. Жизнь Красавиной в качестве «трибады-проститутки», как и жизнь Островлевой и ее круга в публичном доме, была скрыта от внешнего мира, и ей потворствовали как коллеги, так и, возможно, хозяйки тех различных заведений, в которых она работала. Анна Иванова, двадцатичетырехлетняя секс-работница одного из таких заведений, свидетельствовала в суде, что Красавина и ее любовница «Лизунова сделались нераздельными и совокуплялись друг с другом – одним словом, стали тем, что у нас в домах терпимости называется кошками» (жаргонизм, обозначающий проституток, которые оказывали сексуальные услуги друг другу)[225]225
  ГАРФ, ф. 564, оп. 1, д. 260, лл. 28–29 об. (досье А. Ф. Кони).


[Закрыть]. Очевидно, женские однополые отношения в публичных домах Санкт-Петербурга были обычным явлением, раз у секс-работниц они получили особое название. Любовная переписка женщин была заслушана в суде в качестве улик. В одной из записок девушка Красавиной писала ей: «Ты, моя Поля, моя милая и дорогая и родная, я тебя люблю». Так же нежно выражали свои чувства проститутки в венерических лечебницах, где можно было видеть «трогательно-ласковые пары» публичных женщин, которые демонстрировали подлинную страсть друг к другу[226]226
  Письма цитировались в Бентовин Б. И. Торгующие телом. Очерки современной проституции, СПб: Леонид Крумбиугель, 1909, и были подробно воспроизведены в Bernstein L. Sonia’s Daughters, p. 172–174. Впервые опубликованные в 1904 году снисходительные комментарии Бентовина к этим письмам отразили, по мнению Лоры Энгельштейн, преобладающее нежелание российских врачей называть проститутку «маскулинизированной» или «лесбиянкой»; The Keys to Happiness, p. 160–161.


[Закрыть].

Публичные дома царского времени, подобно аналогичным заведениям Франции на рубеже XIX–XX веков, создавали условия для ménages de tribades – сожительств трибад. Во Франции содержатели борделей даже поощряли однополые отношения между своими секс-работницами, считая это, с одной стороны, стабилизирующим фактором, а с другой – способом привлечения клиентов в заведения[227]227
  Sautman F. Invisible Women, с. 187–189.


[Закрыть]. Остается неясным, до какой степени владельцы русских публичных домов придерживались такой политики. Хозяин нескольких борделей на Васильевском острове и в Чубаровом переулке, в которых работала Пелагея Красавина, очевидно, мирился с ее попытками завязать интимные отношения с проститутками, пока она продолжала приносить доход. В конце концов он уволил ее за отказ обслуживать клиентов[228]228
  Тарновский И. М. Извращение полового чувства у женщин, с. 22–23.


[Закрыть]. О лесбиянстве в русских борделях писал петербургский врач Борис Ильич Бентовин, свидетельства которого указывают на то, что управляющие публичными домами одобряли взаимное «обожание» среди секс-работниц, поскольку оно гарантировало, что они не разовьют привязанности к клиентам-мужчинам. Также Бентовин отмечал отношения наставничества, когда «очень юные, только начинающие свою деятельность проститутки влюбляются в более солидных и опытных подруг»[229]229
  Бентовин Б. И. Торгующие телом. Очерки современной проституции., с. 108–109.


[Закрыть]. Старшие проститутки давали совет и наставляли своих младших подруг в «критические минуты», обучая их важным навыкам. В своем исследовании проституции 1909 года Бентовин ничего не упоминает о лесбийских tableaux vivants – «живых картинах», популярном аттракционе в парижских домах терпимости того времени. Однако он отмечает, что женщины, связанные друг с другом наставническими отношениями, сидели парами в гостиных петербургских борделей. В этом специфическом месте, где рынок сексуальных услуг смешивался с иллюзорной атмосферой домашнего уюта, партнерша помоложе служила своеобразным «притягательным магнитом» для более состоятельных гостей. При этом ее наставница постарше «едва ли могла бы рассчитывать на успех, а тут благодаря присутствию юной подруги тоже, глядишь, привлекает менее требовательного поклонника. Так и живут обожающая с обожаемой, как бы дополняя друг друга и принося друг другу известные выгоды»[230]230
  Бентовин Б. И. Торгующие телом. Очерки современной проституции, с. 109.


[Закрыть]. Снисходительное описание, которое Бентовин дает наставническим однополым отношениям в борделе, стоит читать, соотнося его с горькой правдой действительности, с которой сталкивалось большинство легальных проституток. Условия жизни в российских публичных домах обычно были убогими и калечили проституток и нравственно, и физически. Медицинский надзор, грубый и бесцеремонный, навязывался женщинам угрозами физического вреда и нищеты. Хотя бордели и составляли сферу общества, где, без всякого сомнения, тайно существовали однополые отношения, суровая жизнь в публичных домах предоставляла секс-работницам лишь ограниченные возможности для самовыражения[231]231
  См. пятую главу Bernstein L. Sonia’s Daughters. Классический литературный портрет официальных публичных домов в России с намеками на лесбийские отношения (между хозяйкой публичного дома Эммой Эдуардовной и ее подопечными) был опубликован частями между 1909 и 1915 годами Александром Куприным («Яма»), произведение вошло в Собрание сочинений в девяти томах, т. 6. М., 1964.


[Закрыть].

Упразднение советской властью медико-юридического регулирования деятельности борделей и последовавший подъем тайной секс-торговли на стороне превратили проституцию в неподконтрольную сферу для женщин, обратившихся к этой профессии. Жилищный кризис и постепенное исчезновение возможностей использовать городские помещения в частном порядке вытеснили запрещенный гетеросексуальный секс на улицы и железнодорожные вокзалы, в экипажи извозчиков, в рестораны, бани и салоны такси. Революционный режим неоднократно заявлял, что женщины, продающие свои тела, являются жертвами экономической эксплуатации и их нельзя подвергать уголовному преследованию. Вводились кампании, целью которых было убедить падших женщин отказаться от своей секс-деятельности. Упразднение лицензирования публичных домов сделало проституцию весьма нестабильным и опасным для жизни занятием для секс-работниц[232]232
  Об условиях гетеросексуальной секс-торговли во время НЭПа см. напр. Эратов Л. Наказуема ли проституция? // Еженедельник советской юстиции, № 4 (1922), с. 4–6; Гурвич Б. Р. Проституция, как социально-психопатологическое явление (Предварительное сообщение); Учеватов А. Из быта проституции наших дней // Право и жизнь, № 1 (1928), с. 50–60.


[Закрыть]. Русские историки утверждают, что в 1920-е годы увеличилось количество горожанок и женщин, некогда принадлежавших к привилегированным классам, которые стали заниматься гетеросексуальной проституцией как время от времени, так и на регулярной основе, поскольку именно на них городская безработица сказалась тяжелее всего[233]233
  Лебина Н. Б., Шкаровский М. Б. Проституция в Петербурге, сс. 40–60, 77–85.


[Закрыть]. Можно спорить, до какой степени историки действительно могут оценивать масштаб этих практик на основе тех источников, которые нам доступны, но, вне всякого сомнения, упразднение регулирования проституции и стремление властей спасти проституток значительно изменили среду, в которой однополые отношения развивались в рамках секс-торговли[234]234
  Для обзора свидетельств о классе см. Голосенко И. А., Голод С. И. Социологические исследования проституции в России (История и современное состояние вопроса). СПб: Петрополис, 1998, с. 58–88.


[Закрыть].

Эти социальные условия ярко иллюстрирует дело об убийстве в 1926 году гомосексуалисткой Ш. своей партнерши – проститутки Л. Оно также наводит на мысль, что советские врачи, подобно западным коллегам, усматривали связь между проституцией и женской гомосексуальностью[235]235
  Краснушкин Е. К., Холзакова Н. Г. Два случая женщин убийц-гомосексуалисток // Преступник и преступность. Сборник 1 (1926), с. 105–20; случаи Ш. и Л., с. 106–114.


[Закрыть]. До встречи с Л. в одной из московских столовых, где они обе работали, Ш. дважды была замужем: первый раз (до мировой войны), очевидно, по любви, а второй (во время Гражданской войны) – «по расчету». К 1919 году Ш. овдовела и в поисках средств к существованию уехала в Москву. Сначала Ш. и Л. жили в одной квартире, а затем – в одной комнате, при этом Л. металась от одной низкооплачиваемой работы к другой в поисках подработок, а также приводила домой мужчин для платного секса. Ш. также перебивалась подработками в качестве горничной и в столовой. Позднее она стала брать заказы на стирку и починку одежды и готовила еду для Л. Московским судебным психиатрам – Краснушкину и Холзаковой – Ш. сообщила, что Л. сексуально домогалась ее и что она, Ш., в конце концов была вынуждена зарубить Л. топором. Врачи с сомнением отнеслись к уклончивым и неопределенным утверждениям Ш. о краткости и эпизодичности ее половых отношений с Л. Они выдвинули предположение, что «бисексуал» Ш. не только имела регулярные интимные отношения с Л., но и периодически занималась проституцией[236]236
  Краснушкин Е. К. и Холзакова Н. Г. Два случая женщин убийц-гомосексуалисток, с. 110–112.


[Закрыть].