Текст книги "Доказательство жизни"

Алексей Коробков «Слово Ариадны»

День 1

– Задача у вас одна – написать произведение.

Этого человека можно было принять за кого угодно – за полицейского, за панка, за киборга, да хоть за чудаковатого, закидывающегося киберкайфом соседа из квартиры снизу, – но точно не за Главного Литературного Редактора всей страны. Одетый во все черное, он стоял на вершине пятиметровой колонны и возвышался над нами, точно сама смерть.

– Жанр произведения не ограничивается.

Он говорил спокойно, даже не напрягая голосовые связки, но его глубокий голос звучал прямо в наших головах. Я не понимал, как это возможно: очередная хитрая технология по внедрению чужих мыслей или я от волнения начинал терять рассудок?

– Объем вашего произведения – не ограничивается.

Стена за его спиной была полностью сделана из стекла с проявленным на него голографическим часовым механизмом. На круглом циферблате, радиус которого превышал даже высоту колонны, стрелки показывали не только привычные минуты и часы, а также дни, месяцы, годы и десятилетия. Самая тонкая стрелка, секундная, на фоне самой широкой, что застыла на «XXII веке», мельтешила, казалось, быстрее света.

– Срок написания – тридцать дней, – объявил Редактор, и одна крупная стрелка позади него вздрогнула и сдвинулась на сегодня. – В течение этого месяца вы будете жить здесь, в башне «Парнас». У каждого из вас будет свой бокс и доступ ко всей мировой литературе, если таковая вам понадобится. В своем же боксе вы можете работать над черновиками, но!.. работой для конкурса считается то произведение, что было закончено на ваших персональных рабочих местах. Вопросы?

Несколько секунд даже воздух старался не шевелиться, пока вдруг вверх не поднялась чья-то тонкая рука. Вслед за ней потянулись еще две или три.

– Я вас слушаю. – Редактор посмотрел на участника конкурса, и пол под тем засветился голубым цветом.

– А какие будут награды? – Человек, сказавший это, находился метрах в трех от меня, но я все равно с трудом его расслышал.

– Произведения четвертого и пятого мест будут опубликованы с разрешением «Ариадны», а авторы получат свои гонорары в независимости от того, какую степень социальной значимости они занимают. Авторы со вторым и третьим местом получат возможность издать две свои книги, если таковые имеются. А тот автор, чье произведение займет первое место, получит пятую степень социальной значимости и станет полноправным писателем, его агентом и издателем станет сама система городского управления «Ариадна». Иначе говоря, человек станет главным писателем Централа. Все остальные участники, не попавшие в пятерку победителей, будут распределены системой по другим сферам деятельности, исходя из экзаменационных баллов интеллектуального уровня.

Вот только теперь по всему громадному залу прошелся волнительный трепет, и я его поддержал глубоким вздохом. Всего пять призовых мест. Если мои расчеты верны, то шанс попасть в эту пятерку – приблизительно один к сотне.

– Еще вопрос! – руку вскинула девушка в очках, прижимавшая к груди толстую книгу. – А по каким вообще критериям будут оцениваться работы, если жанр и объем не имеет ограничений?

– Как только вы напечатаете на отдельной строчке своей работы слово «КОНЕЦ», она автоматически отправится на оценку «Ариадне», и через несколько минут система выдаст решение. Если вопросов больше нет, то конкурс начинается!

И сотни авторов одновременно опустились за свои пронумерованные компьютерные столы из прозрачного стекла, пальцы застучали по клавиатурам. В общей сложности за минуту в зале появлялось на свет несколько тысяч слов. Я переводил взгляд от одного лица к другому, видел огонь в глазах. И думал о том, что, скорее всего, многие из этих людей привыкли писать каждый день по десятку страниц, их головы полны интересных идей, они обладают гораздо большими знаниями и опытом, чем я. На их фоне я казался самому себе смертником. Но и узнав об этом конкурсе, «Слово Ариадны», я не мог не принять в нем участие. Все время с шести до двадцати лет учеба давалась мне с трудом: слишком рассеянный для математики, слишком глупый для химии, слишком ленивый для физкультуры. Только с двумя предметами я кое-как справлялся. С литературой, потому что всегда любил читать классику двадцатого и двадцать первого века, и с грамматикой – да и то в последней не знал ни одного правила, лишь интуитивно понимал, где поставить нужную букву, а где – нужный знак. Эдакий горе-талант.

В конце концов все свелось к тому, что в стране, где каждой жизнью заправляет система городского управления, осталось лишь одно место, где мои ничтожные экзаменационные баллы давали мне шанс обеспечить себя. Этот самый конкурс. Если я провалюсь, то, когда «Ариадна» начнет анализировать мой паспорт и обнаружит, что я не подхожу ни одной профессии, она просто назначит мне первую степень социальной значимости и выбросит в трущобы Подгорода – кости старого мира, где выживают всякие отбросы.

И вот теперь, держа в голове все описанные выше мысли, я сидел в эпицентре творческой работы, где вокруг каждый что-то писал, придумывал, сходил с ума по своему произведению… и я не мог ничего сделать. Только смотрел на пустой монитор, в углу которого мерцал серийный номер – «509».

«Привет, Ремарк, – подумал я и усмехнулся, – на моем фронте без перемен, и искры жизни все не наблюдается».

День 4

Во всем «Парнасе» за нами никто не следил открыто. Пролетали иногда патрулирующие зонды и могли выслать куда-то роботов-уборщиков, но в целом нас предоставили самим себе. И пусть находились индивиды, которые писали только по ночам или не могли выносить шум чужих клавиатур, большинство придерживалось негласного расписания. В одиннадцать утра мы выходили из боксов и писали до пятнадцати часов, после чего шли в кафетерий на обед и возвращались уже в шестнадцать тридцать, чтобы в семь вечера пойти на ужин и спать.

Ну, то есть как… Да, я выходил с остальными в одиннадцать утра и старался делать все так же, как и они. Но вот только писать я не мог. Три дня прошло, а я все сижу перед включенным монитором и не свожу глаз с девственно-белого листа. Пытался, конечно, начинал какие-то рассказы, но дальше первого предложения они не продвигались. Каждое слово, что я отпечатывал, выглядело каким-то инородным, неуместным. А когда я складывал эти слова в предложения, то вовсе хотелось выдавить себе глаза и переломать пальцы.

Чувствуя на себе чужие взгляды, полные то ли жалости, то ли злорадства – но, скорее всего, равнодушия – я только для вида нажимал на клавиши, создавая ощущение творчества. Вот тогда ко мне и подошел Дэйв.

– Как дела? – поинтересовался он с улыбкой, хлопнув меня по плечу. Я перепугался, что он увидит ту белиберду из символов, которой я пачкал электронную страницу, и поспешил все стереть.

– Еще одну идею отбросил, – произнес я, показав на компьютер. Было очень непривычно видеть такое светлое и жизнерадостное лицо, как у этого парня.

– Ах, творческие муки! Прекрасно тебя понимаю. Я Дэйв, кстати. Дэйв Иори.

– Джон Артхейт.

– А, ты не знаешь меня?

Я покачал головой и почему-то ощутил вину за то, что впервые слышал его имя.

– Я просто пишу уже больше шести лет, – объяснил Дэйв, – еще в школе начал. И у меня даже свой сайт есть с несколькими тысячами подписчиков, я всегда делюсь с ними своими рассказами.

– Извини, я больше по классике. Не очень увлекаюсь современной литературой.

– О боже! Наконец-то я нашел своего единомышленника! На самом же деле я тоже не выношу всю ту чушь, что пишут современные авторы. Кошмар! Собственно, по этой причине я однажды и решил стать писателем. А ты?

Я не успел ответить. Девушка, сидевшая впереди меня, резко повернулась и с подчеркнутой деликатностью попросила нас не отвлекать ее от написания романа про мальчика, который влюбился в ангела.

– Она точно не попадет в топ пять, – прошептал Дэйв и снова хлопнул меня по плечу. – Джон, если ты тоже пока ничего не пишешь, то не против пройтись?

– Всеми руками «за».

В углу зала располагались двенадцать больших круглых лифтов, на одном из которых мы отправились на верхний этаж. Практически все свободное пространство здесь занимал кафетерий. Нас с Дэйвом, как участников конкурса, обслуживали бесплатно. Мы сели возле окна, и прямо на поверхности стола между нами зажглось интерактивное меню. Выбрав себе чай с булочкой, я стал озираться в поисках официанта, но заказ сам прилетел ко мне на плавающей по воздуху платформе.

– Похоже, ты из Подгорода, – заметил Дэйв.

– Почему так думаешь?

– Ну как же! Это же наша обязанность, как писателей, замечать детали. Просто ты так удивился, когда увидел, что заказ пришел к тебе на летающем подносе. А последние года три в Централе везде такое обслуживание.

– Видимо, жители верхней столицы так пекутся о своем личном пространстве, что даже отказались от официантов?

Дэйв отхлебнул кофе и пожал плечами.

– Значит, я оказался прав? Ты из Подгорода?

Мне был не по душе его подход. Еще сто лет назад Подгород был единственной столицей в стране, но с развитием «Ариадны» кому-то пришла в голову удивительная мысль построить над ней, на высоте тысячи метров, платформу, на которой будет стоять новая столица – Централ. Вот так и случилось, что люди с пятым и четвертым уровнем социальной значимости живут в Централе не зная горя и смотрят на всех остальных – жителей Подгорода – как на диковинных зверюшек.

Дэйв казался мне очень приятным человеком, поэтому я не хотел его обижать и просто сдержанно кивнул.

– Ух ты! И ты решил стать писателем, чтобы описать всем жизнь там, внизу?

– Да нет, – замялся я, пытаясь не пересекаться с ним взглядом. – Я и сам не знаю, зачем мне это.

– Ну и скромничай дальше.

Мы еще немного поболтали, я рассказал ему об устройстве Подгорода, а он делился со мной сюжетами своих рассказов, в которых души не чаял. И вот, дойдя до финала двадцать какой-то своей работы, он вдруг запнулся. Его глаза скользнули влево от меня.

– Вот, говоря о тех, кто действительно не знает, зачем ему надо все это… Оглянись, Джон.

Позади меня за самым дальним столиком сидел мужчина в старом коричневом пальто. Точнее сказать, его нижняя часть сидела на стуле, а верхняя лежала на столе. Сутулые плечи тяжело поднимались и опускались, лица невозможно было разглядеть под растрепанными длинными волосами, в черный цвет которых примешалась яркая седина.

– Я даже отсюда слышу запах перегара от этого типа, – прокомментировал Дэйв.

– Может быть, ему нужна помощь?

– Рюмка ему нужна очередная, какое похмелье! Видишь, полы пальто оттягиваются к полу? Это бутылки в его карманах.

– У каждого свой способ искать вдохновение. Даже Хемингуэй говорил, что предпочитает писать пьяным, а редактировать уже трезвым.

– Какое мне дело до какого-то там Хен… Хеиу… не в этом дело! Вот подумай, Джон: я, ты и все остальные участники конкурса – мы пишем. Как бы напряженно и тяжело ни было, мы все равно заставляем себя садиться за компьютер и писать. Вот это я понимаю и уважаю. Но этот старик, – он перешел на шепот и уперся локтями в край стола, – он не просто ничего не написал, но даже ни разу не садился за рабочее место. Единственное, чем он тут занимается, это бесплатно ест, живет в своем боксе да выпивает какой-то своей гадости. Вот уверяю тебя, в конце месяца «Ариадна» просто-напросто влепит ему первый уровень социальной значимости и запрёт в реабилитационном центре для изгоев.

«Как и меня, если провалюсь, – подумал я с горечью. – Может быть, этот человек ничего не делает, а лишь пьет как раз потому, что понимает, что из него ужасный писатель?»

Дэйв еще долгое время рассказывал мне, как он находил идеи для своих рассказов и в чем заключается его авторский стиль. Я его вроде бы слушал, но параллельно постоянно ловил себя на том, что так или иначе возвращаюсь мыслями к старику.

Наверное, я просто увидел в нем отражение себя самого, оттого мне хотелось подойти к нему и сказать: «Привет, ты не один такой. Я тоже не могу ничего написать».

День 7

Оказалось, дело не в моей исключительности, и я не единственный, с кем Дэйв познакомился. Такой уж он человек, что привык работать в команде приятелей. Одной недели ему вполне хватило, чтобы подружиться со многими авторами, и это позволило ему однажды объявить в главном зале, что в честь первой успешной недели нам всем стоит подняться в кафетерий и отметить это достижение. Те люди, которые успели подружиться с ним – и я в том числе – поддержали предложение, а вместе с нами согласились оторваться от конкурса и остальные.

Точно урожденные аристократы, авторы ходили по широкому залу кафетерия с безалкогольными коктейлями в бокалах, знакомились, улыбались друг другу и сбивались в группы. Мне среди них было некомфортно и тяжко дышать. Сначала я пытался держаться Дэйва, но очень скоро тот потерялся в кругу знакомых, которые, в отличие от меня, были словоохотливы и рады поддержать разговор.

Все-таки стоило отдать должное системе городского управления, благодаря которой людям стало гораздо проще находить единомышленников в своей сфере. Почти все, кто находился в кафетерии, имели единый уровень социальной значимости, близкий друг другу интеллектуальный уровень и общую страсть – творчество. Это и являлось причиной, по которой все так легко находили общий язык, несмотря на то, что были конкурентами в конкурсе. «Чего нельзя сказать обо мне, бесталанном чужаке из Подгорода».

– Да вы просто смешны! – Если во всем кафетерии голоса сливались в одно негромкое течение, то этот хриплый выкрик своей грубостью и силой напоминал камень, брошенный в воду.

Тот самый старик восседал у стены, а его со всех сторон окружали участники «Слова Ариадны». Прямо напротив стоял Дэйв, его руки были скрещены на груди, а на лице сверкала усмешка.

– Смешно слышать такие слова от человека, который даже не пишет.

– А у тебя, сынок, все вопросы решаются писательством? Если на тебя в переулке нападут, ты тоже будешь спрашивать у грабителей, сколько рассказов они написали в жизни?

– Какое отношение это имеет к данному конкурсу? Все, кто сейчас находится в башне, хотят внести свой вклад в искусство, пишут часами изо дня в день. Ты же просто занимаешь место, на котором мог оказаться такой же, как мы, творец.

– Кем бы он ни был, считай, я оказал услугу этому везунчику, позволив ему не терпеть весь ваш цирк. А что до писательства, то я предпочту не писать вовсе, нежели очернять листы тем позором, который вы называете творчеством.

– Что же ты тогда забыл тут?

Теперь усмешка, давно сошедшая с лица Дэйва и уступившая место раздражению, перешла к этому старику. Он убрал руки в карманы и пожал плечами:

– Мне всегда казалось, что задача истинного творца заключается в том, чтобы открывать тупой толпе глаза на ее несовершенство.

День 9

– Выбрана первая работа!

Мне всегда казалось, что даже если за окном взорвется атомная бомба, которая обрушит Централ на Подгород, никто из авторов в «Парнасе» этого даже не заметит. Но когда могучий голос Редактора назвал имя первого победителя, сотни голов разом поднялись. На стекле, где раньше проецировался гигантский циферблат, теперь все видели фотографию молодого смуглого человека, его имя и название произведения.

– Вау, Нейтан, поздравляю тебя! – воскликнул Дэйв Иори, подскочив к победителю и сжав его руку в своих.

– С ума сойти! – широко распахнув глаза, сказал призер. – Я же от силы минуты две назад написал «КОНЕЦ» в очерке. Даже компьютер не успел выключиться, а «Ариадна» уже выбрала меня.

– Вот что значит гениальная система!

– Система городского управления «Ариадна», – продолжил между тем Редактор, и все покорно замолчали, – отдает этой работе третье место.

Удивленные шепотки пролетели по всему этажу, дублируя одну и ту же мысль: «Третье место? Почему именно третье?». Я и сам задавался похожим вопросом. Значит ли это, что все места распределены? Хотя нет, ведь Нейтан стал первым, кто осмелился сдать работу. Если сравнивать не с чем, значит, система как-то проанализировала ее и поняла, что будет два произведения лучше и два произведения хуже. Математический прогноз или опыт прошлых лет? Никто не знал.

И в то время, пока все спрашивали Нейтана, какие две книги он решит написать и издать, я свернул свой текстовый редактор, перешел на его страничку в сети «Парнаса» и открыл произведение. Перед моими глазами открылся самый обычный небольшой, всего на две тысячи слов, исторический очерк, описывающий развитие «Ариадны».

Если система городского управления считает, что этот сухой огрызок справочника является художественной литературой, достойной третьего места из полутысячи, тогда меня можно считать величайшим писателем двадцать второго века.

День 11

Еще несколько авторов дошли до своего «КОНЦА». Но из них ни один не смог повторить успех Нейтана. Со скоростью пулемета «Ариадна» проявляла на стекле отказ за отказом. Как в ускоренном слайд-шоу, перед нашими глазами пролетали фотографии неудавшихся писателей, зачеркнутые красным крестом. Всех их попросили освободить боксы и дожидаться решения «Ариадны» о том, где они теперь будут работать.

Но четырех попросили остаться. Никто, кроме них, наверное, не понимал, что их ждет, судя по тому, как напряглись их лица. И только когда двери лифтов раскрылись и выпустили к нам отряд полицейских, схвативших четверку и уведших куда-то, стало понятно, что прямо сейчас уровень социальной значимости бедолаг упал до одного. Больше для них нет дела и места в этом мире. Только в реабилитационный центр, только в утиль.

Среди тех, кого увели, была и та девушка, что писала любовный роман про ангела. «Роман! – возмущался потом Дэйв, – это она-то написала роман за полторы недели! Пф, туда ей и дорога».

День 12

Несмотря на большую популярность, Дэйв всегда был рад поболтать со мной на разные темы, за что я был безгранично ему признателен.

Во многом только благодаря этим разговорам я наконец-то преодолел страх чистого листа и начал набрасывать первые строки своей работы. В день нашего знакомства Дэйв сказал мне, что пишет только то, что ему самому нравилось бы читать. А недавно он добавил: «Прежде чем создавать собственные творения, я решил сделать себе имя, повторив успех чего-то уже известного. Так что я просто вдохновлялся одним комиксом, от которого был без ума в детстве, и написал свое видение сюжета. Конечно, с другим местом действия и другими именами персонажей, чтобы избежать плагиата. Я же оригинальный писатель, в конце концов».

В его словах был смысл, и я решил взять их на заметку. Ночью, пока не спалось, я задумался о том, что мне нравится и что можно считать достаточно успешным. И вспомнил про один западный фантастический сериал, который в свое время не на шутку встряхнул мое воображение. На следующее утро я уже писал его вольную интерпретацию, так, как мне хотелось бы ее читать. Место действия из оригинала перенес в Подгород, персонажей назвал именами своих знакомых и, зная, каким будет финал, заранее стал расставлять сюжетные крючки.

Не заметив того, я так увлекся историей, что совсем потерял счет времени. Сюжет прочно закрепился в моем сознании, так что мне оставалось только печатать и печатать, и слова с легкостью вставали на свои места. Конечно, местами предложения выглядели нескладно и некрасиво, но я был уверен, что это можно простить на фоне замечательного увлекательного сюжета, продуманного на десятки серий… точнее, на десятки глав вперед.

Из мира повести меня вырвал лишь оглушительный, как раскат грома, голос:

– Выбрана вторая работа!

В этот раз «Ариадна» отдала пятое место сатирическому рассказу о том, как четверка друзей отправилась в приключение по Подгороду. Я прочитал абсурдные эпизоды про людей, моющихся прямо на улице, про детей, играющих в футбол головой от сломанного киборга, про крыс, которых наркоманы используют в качестве валюты за киберкайф… и затрясся от желания выбить автору зубы и заставить собирать их по всем этажам башни.

Как можно писать о том, чего не знаешь?! Да автор даже никогда не был в Подгороде! Если бы был, он знал бы, что жители нижней столицы не живут в темноте, потому что платформа Централа над ними имитирует ночное небо с огоньками-звездами и обеззараживающим прожектором-луной.

Я не смог выдержать радостного выражения лица того парня, чей тупой и бессмысленный рассказ теперь будет опубликован по всей стране, сохранил свою работу и вышел из зала. Хотелось просто полежать в тишине и подумать.

Проходя по широкому коридору, я увидел тело, покрытое коричневым пальто. В долю секунды я забыл обо всем, что происходило в последние несколько часов, и склонился над стариком. Тот тяжело дышал и обеими руками вцепился в грудь. Вены на его лбу вздулись и, казалось, готовы были лопнуть, волосы слиплись от пота.

– Я сейчас позову на помощь!

– Не… не надо!.. – он выкашлял слова вместе с каплями крови из прокусанной губы. – Просто… аргх… просто сердце. Таблетки в… моем боксе.

– Показывайте где.

Перекинув его руку через свою шею и подхватив за бок, я помог ему подняться и повел дальше. Оказалось, старик не дошел до бокса буквально десяти метров. Мы ввалились в тесную комнатку с тумбочкой и компьютерным столом. Я посадил больного на кровать, отыскал в ящике коробку с таблетками. Старик схватил ее, высыпал горсть в ладонь и жадно отправил в рот.

Не скажу, что я остался в ожидании благодарности. Просто хотел быть уверенным, что с этим человеком все будет в порядке. Но когда он глубоко вздохнул и открыл глаза, то сказал мне такое, чего я никак не ожидал услышать:

– Ну и ради какого дьявола ты меня вытащил из ада?!

– Что?! Да вы ж сами мне сказали про таблетки!

– Господи! – старик закатил глаза и дважды ударил себя по лицу. – Тупые животные рефлексы. Находясь на грани смерти, мы начинаем лихорадочно вгрызаться в жизнь. Даже если на самом деле не хотим этого.

– Вы не хотите жить?

Он посмеялся и показал мне свое лекарство.

– Все равно со дня на день сдохну, нет смысла оттягивать неизбежное. Сделай одолжение, пацан, – в следующий раз, как увидишь меня, просто пройди мимо.

– Ни за что.

– Отказываешься исполнить последнюю волю умирающего?

– Именно так.

– Ой, ну и катись тогда к черту. Что за люди: ни жить нормально не дают, ни умереть спокойно.

Явно неготовый к тому, что меня будут обвинять в спасении человеческой жизни, я захотел если не провалиться сквозь землю, то хотя бы запереться в своем боксе. Но стоило нажатием кнопки открыть дверь на выход, как старик окликнул меня:

– Ты же не из шайки того слизняка Иори?

Такой резкий отзыв о приятеле мне не понравился, но я также определенно не хотел причислять себя к тем людям, которые постоянно его окружали.

– А вам-то что?

– Да просто будь ты один из них, ты бы точно прошел мимо. Мне приятно, что я не один в этой вонючей дыре, у кого мозги еще работают сами по себе, а не по руководству «Ариадны». Тебя как звать?

Я назвал свое имя, а старик представился Говардом Хэнксом.

– Джека Лондона уважаешь?

– Парочку романов.

– А Чака Паланика?

– Никому так и не удалось повторить его стиль.

– В таком случае нам точно будет о чем поговорить. Заходи ко мне время от времени. Если я не тут, то в кафетерии… И это, Артхейт… спасибо за помощь.

Ответив кивком, я покинул его бокс и направился к своему. Мимо проходили авторы, обсуждавшие между собой разные сюжетные повороты, и, глядя на них, я понял, почему такой неординарный и нелюдимый человек, как Хэнкс, захотел поговорить со мной. Ведь он такой же человек, которому просто необходимо поделиться мнением, услышать собственный голос. И если Дэйв подружился со мной, потому что я ничем не отличался от других, то старику я стал интересен по обратной причине: я, как и он, не желал быть похожим на этих второсортных писак.

День 14

– Еще сорок человек исключили из конкурса, – сказал я, не зная, как еще можно начать разговор.

– Ага, – ответил Дэйв, стуча пальцами по клавиатуре. Я не смотрел на текст, но все-таки заметил, что его произведение преодолело отметку в тридцать страниц. – Ну зато меньше конкуренции. Кстати об этом, как дела с твоим произведением?

У меня не было желания сообщать, что я так увлекся копированием сюжета длинного сериала, что теперь рискую не успеть закончить рукопись к концу месяца. Оставалось либо изрядно урезать существующую историю, но тогда образуется множество сюжетных дыр, в которых даже весь «Парнас» поместится, либо вообще начинать писать что-то новое.

– Есть свои плюсы и минусы.

– Как и у меня, – шумно выдохнул Дэйв. – Самое сложное в любой фантастике то, что ты всегда должен уметь повышать планку не только собственную, но и тех, кто пишет в том же жанре, что и ты. Вон, видишь Дэмиена? Номер триста пятнадцать. Он тоже пишет историю про то, как человек из нашего мира попадает в фантастический. И у него, и у меня космоопера с попаданцем. И вот если у него представлены четыре инопланетные расы, то я должен придумать и грамотно расписать шесть. Если у него размер космического крейсера равен половине планеты, то у меня он должен быть равен двум планетам.

– А откуда ты знаешь про его работу?

– Да он сам рассказал мне весь сюжет. Многие люди, которые живут мечтами, а на деле еще ничего не достигли, очень любят вести себя так, будто их имена уже можно встретить на полках каждого книжного магазина в мире. Когда я учился в школе, и на моем сайте появились первые четыреста подписчиков, я все равно не считал себя успешным и никому не говорил о том, что я писатель. Потому что я не мог ничем это доказать. Ты думаешь, Стивен Кинг называл себя писателем, когда гвоздь над его кроватью упал под тяжестью оповещений об отказе из издательств? Уж точно нет. Он стал писателем после «11/22/63».

– Его же первая книга «Керри».

– Да? Ох, ну не суть… с этой работой я уже теряться начинаю.

С самого пробуждения стало ясно, что день не задался: писать не писалось, настроение никакое, делать нечего. И чтобы не потратить его совсем впустую, я все-таки решил заглянуть к Хэнксу. Но в боксе его не оказалось, только пухлая стопка страниц лежала на столе. Без особого внимания я пробежал глазами по самой верхней и самой мятой и тут же застыл. Весь лист, от верхнего края до нижнего, покрывал неаккуратный размашистый почерк.

Скажу честно, у меня даже не возникло мысли, что я занимаюсь чем-то, чем не должен. Я и не думал, что вторгаюсь в личные записи чужого человека. Изумление от того, что Хэнкс все-таки что-то пишет, так овладело мной, что я без раздумий взял рукопись, сел на край кровати и начал читать.

Читал не бегло, как это бывало с работами тех конкурсантов, которые дошли до «КОНЦА», а долго, вдумчиво, практически проговаривая про себя каждую букву. Наверное, ни один великий редактор не относился к тексту с таким вниманием и трепетом, с каким это делал я. Но то было не желание выискать ошибки или недочеты, а самый настоящий интерес, граничащий с восторгом.

Он писал о Столице. Не о Централе или Подгороде, а обо всей сразу как об отдельном мире. Поэтический слог Хэнкса пытался уловить все: каждую улицу и перекресток, и камни на асфальтированных дорогах, и дома, в которых растут дети под надзором «Ариадны», и поиски самого себя. На страницах разворачивались и драки за выживание в трущобах Подгорода, и не менее жестокие сцены из самого Централа, где люди, желающие остаться «чистыми», совершали грязные поступки. Уникальная комбинация едкой трагикомедии с философской глубиной. Хэнкс писал остроумно: с юмором, патетикой, проницательным наблюдением, болью, радостью и всем, что возможно. Автор критиковал, насмехался, обвинял, но при этом в каждом его слове чувствовалась железная уверенность в том, что свобода не умерла в сердцах людей и что им просто надо напомнить, каково это – дышать полной грудью и жить в соответствии со своими мыслями. Дойдя до последних страниц, я не мог поверить, что прочитал только что настоящего современного Писателя.

– Рыдаешь, что ли? Неужели так не понравилась книга?

В первую очередь я удивился Хэнксу, стоящему в проходе с красным лицом и полупустой бутылкой виски в руке, во вторую – собственным слезам, которые я поспешил утереть рукавом.

– Хэнкс, эта книга… – начал я, с трудом подбирая слова, – это шедевр. Венец литературы. Боже, да если время определяет искусство, то это точно отражение всего нашего века!

– Ох, как заговорил, – усмехнулся Хэнкс, сел на стул напротив меня и выпил виски. – Ничего удивительного и сверхнового в этой истории нет.

– Что не уменьшает ее гениальности! Хоть убейте, я не могу понять, как вы смогли придумать нечто настолько…

– В том-то и дело, что я ничего не придумывал, – довольно резко отрезал старик. – Моя книга хороша тем, что в ней нет ни капли лжи.

– То есть?

– Сюжет не может быть ужасен, если история правдива. Будешь?

Он протянул мне бутылку. Никогда в жизни я не пробовал алкоголя. При «Ариадне» это стало чуть ли не преступлением, грозящим снижением социальной значимости. Но точно так же, как и я, алкоголь никогда не пили ни Дэйв, ни Дэмиен, ни Нейтан и никто более. И никто из нас не может написать чего-то такого, что могло встать хотя бы рядом с шедевром Хэнкса! Я посмотрел на виски, как на ключ, открывающий дверь ко всем тайнам мироздания, взял бутылку и, задержав дыхание, сделал большой жадный глоток. Чуть было не выплюнул, но сдержался и только поперхнулся, когда жидкий огонь разлился по телу, согревая сердце и расширяя душу.

– Когда я еще учился в школе, – заговорил Хэнкс, – еще до проклятой «Ариадны», моим классным руководителем была учительница литературы. Эта женщина стала для меня чуть ли не матерью. Потому что она была единственной, кто всегда поддерживал меня и верил в мои силы. И вот однажды я захотел написать роман, но не знал какой. И я спросил у нее: «Что лучше писать: фантастику или современную прозу?». Знаешь, она ответила мне так: «Фантастика всегда будет популярна, потому что людям тошно жить в нашем обычном мире, но вот только какую бы оригинальную идею для фантастики ты ни придумал, с вероятностью в девяносто пять процентов кто-то уже написал ее и издал. В фантастике почти невозможно придумать что-то новое, а если читатель чувствует вторичность истории, он перестает в нее верить. Современную же прозу создают те писатели, которые хотят поделиться жизнью, своими мыслями и переживаниями. А поскольку жизнь каждого человека уникальна, то и история, которую он пишет, в любом случае будет отличаться от всех остальных. Я не могу сказать тебе, чем лучше заниматься, Говард, но все различия я тебе объяснила. Дальше решай сам, хочешь ли ты быть автором одного популярного фантастического произведения, которое переплюнут уже через год, или ты хочешь быть тем, кто сможет найти отклик понимания в сердцах людей».