Текст книги "Во тьме безмолвной под холмом"

В глубине души Йода уже знал, что нет. Он подлетел к двери Шарлотты и распахнул ее…

В пустую комнату.

Он ошалело пялился на пустующую кровать и закрытое, неразбитое окно, за которым вихрился снег, когда еще две белые паучьи руки поползли по стеклу, а между ними показалась еще одна безглазая, саваном окутанная голова. Его дитя пропало. Его малышка! Они забрали ее.

Голова поднялась целиком; оконное стекло задрожало под скребущимися, царапающими пальцами. На площадке слышалось какое-то движение, но он не мог заставить себя повернуться.

И тут он понял.

Барбара всегда говорила Йоде, что у него чудесный смех – заразительный, громкий, раскатистый. Полный жизни и света, так она сказала ему однажды. Он давным-давно перестал смеяться, а тут взял и расхохотался.

Окно Шарлоттиной спальни не было разбито. Тварь появилась за ним только сейчас. Тут, на стене, пожарная лестница; Шарлотта улизнула по ней на свиданку с парнем Чэпплов. Уже не впервые, между прочим, но впервые Йода был рад этому.

В первый и последний раз.

Смех его оборвался, когда окно соседней спальни разлетелось вдребезги. И когда закричала жена.

С площадки за спиной доносился шум, еле слышная, крадущаяся поступь, только уже громче, а он все не мог повернуться.

Барбара не кричала так даже в последние несколько месяцев. В спальне что-то рвалось и трещало.

А он все не мог повернуться.

Его жена умрет в одиночестве, пропадет ни за что, потому что его дочь сбежала. Он подвел и ее, и всю семью, в самом буквальном смысле.

Он не мог повернуться. Не мог повернуться.

Он должен.

Окно в комнате Шарлотты затрещало, и это наконец побудило Йоду к действию. Нападающие были впереди, внизу, позади, рядом. Спасения нет, и потому он встретит их лицом к лицу. Он будет мужчиной. Чтобы его покойный отец им гордился.

Он пробьется к своей жене и умрет, защищая ее.

Ничего другого не остается.

Йода Фамуйива, всегда спокойный и сдержанный, взревел по-звериному, развернулся, взмахнув кием, и ринулся к двери спальни, до которой было всего несколько метров.

Он не добрался до нее.

Потом были крики и другие всякие-разные звуки.

А потом – лишь ветра вой.

Часть 2. Глас вопиющего в пустыне

20 декабря

Восход: 08:17

Закат: 15:50

Световой день 7 часов, 32 минуты, 24 секунды

9

Буря стихла перед самым рассветом. Официально шла вахта Джесс (слабое звено или нет, девчонка была Харпер и выполняла свой долг наравне со всеми), но Лиз тоже бодрствовала, сидя на кухне, пока Джесс болталась наверху. Тут нужен кто-то с головой на плечах.

Даже в темноте было белым-бело: снег ложился на землю толстым тяжелым саваном. Лиз могла разглядеть это сквозь щели в досках. Нужно было оставить щели для наблюдения, пусть даже крошечные, – лучше видеть и знать правду, сколь бы пугающей она ни была, чем сводить себя с ума фантазиями. Все, что не выбелил снег, было черным-черно.

Лиз вглядывалась в щель между досками, пока чернота не посерела, потом поставила на огонь чайник, заварила самый большой котелок чая, какой только смогла найти, и дала настояться. Наполнила кружку, от души сдобрив сахаром и плеснув толику молока, после чего осушила половину одним обжигающим глотком. Когда она снова выглянула, серость сменилась серебром.

Рассвет или наступил, или уже на носу – впрочем, без разницы. К тому времени, как Кира и мальчики будут готовы, солнце успеет взойти, что сулит несколько часов безопасности. Времени предостаточно. Кивнув самой себе, Лиз протопала в коридор.

– Джесс!

Девчонка тут же возникла на лестничной площадке с пистолетом в руках.

– Мамочка?

– Направляй волыну в пол, сколько тебе талдычить! Разбуди своих братьев и Киру. Предстоит работенка.

* * *

Морозный воздух был совершенно прозрачен; рычание тракторов эхом отражалось от горных вершин, когда они один за другим с рокотом выезжали с фермы в направлении Копьевой насыпи.

Тяжелые снежные заносы завалили дорогу, но оба трактора были оснащены плугами. Первый, за рулем которого сидели Фрэнк с Кирой, держащей на коленях переломленную двустволку, свернул налево вдоль Копьевой насыпи и с грохотом покатил к Воскресенскому подворью и горной дороге в Барсолл. Второй, управляемый Домом Харпером – простачок или нет, в тяжелой технике малый шарил, – повернул направо, в сторону «Колокола».

Тем временем Лиз Харпер с поросенком под мышкой тащилась по сугробам, опираясь на трость и тяжело дыша. Тирсов дол расширялся на западе и сужался на востоке, куда и лежал ее путь через поля, к стене деревьев на оконечности клина. Голые дубы, буки и ясени чернели на снегу. Курганный лес.

В животе у Лиз все сжималось; ее нелегко было напугать, но нынче утром ей было страшно. Одно дело – вспоминать истории, что рассказывала Ба, и совсем другое – поверить в них.

Ну, до этого она еще не дошла, просто подстраховывалась. Но если бы поверила, что тогда? Соблюдай она все ритуалы, которым следовала семья – во всяком случае, по словам Ба, – был бы Тони сейчас жив? Лиз не могла позволить себе такие мысли. Будем считать, что это ничего бы не изменило. Ба всегда говорила, что ритуалы помогают, но не дают гарантий.

Сейчас вообще не время думать о Тони. Он так и стоит перед глазами – не такой, каким она видела его в последний раз, когда выходил за дверь с цигаркой во рту: ей видится маленький мальчик. Он всегда был самым красивым из ее детей. Отличался от остальных, был гораздо милее и обаятельней. Она что-то чувствовала к отцу Тони. Возможно, даже любовь. Возможно, это и сделало его не таким, как все.

Теперь Тони умер, а она даже не смогла взглянуть на тело. А может, и никогда не сможет, если истории Ба окажутся правдой.

Но не нужно паниковать. Ба сказала ей: «В основном Они спят, но иногда просыпаются. Всегда зимой, потому что это Их время».

Как она могла рассказывать истории Ба Элли Читэм? Тупая корова расхохоталась бы Лиз в лицо.

Будь ее воля, Лиз бы никогда не переступала порога церкви, но из всех, кто приходит каждое воскресенье и слушает болтовню викария, сколько человек действительно верит? О, если б вы их спросили, они бы сказали, что верят – в Бога-Отца, Иисуса, может быть, даже в дьявола, – но в чудеса? Даже те, что описаны в Библии, считают притчами, символами или еще какой-нибудь ерундой. Что угодно, лишь бы не допустить чудесного в свою жизнь. Покажите им настоящее чудо – ангела или демона, – убегут сверкая пятками.

И кто их осудит? Есть мир, в котором живешь, и мир, в котором надеешься жить.

Или, если не повезет, в котором боишься жить.

Ночью Лиз читала семейную Библию. Настоящую Библию, описывавшую такое, что все барсоллские пасторы с викариями обмарали бы порточки с сутанами. Такое, о чем никогда не говорил Иисус; такого не встретишь в обычных Библиях, оттого и нету в них никакого проку.

У нас своя вера, говорила ей Ба. Всегда была. Нам пришлось все постигать самим. Все это хранится здесь, говорила она, похлопывая по семейной Библии.

Лиз хотелось верить, что Тони был пьян, что он поскользнулся, расшиб голову и ошалело блуждал, отмахиваясь ножом от несуществующих врагов. Но она не могла. Его преследовали, загнали в угол и оставили замерзать: так сказала Элли Читэм, а сука она или нет, но ремесло свое разумеет.

Так все и началось. Лиз хотелось верить, что она неправильно запомнила уроки Ба, что-то упустила, но она проверила Библию, и все оказалось верно. Первый умер без единой раны: Они позволили зиме умертвить его. Проверка, как у прорицателя, читающего по куриным потрохам.

А потом они оставили свой знак. Знак ликования, ибо Их время настало.

Знать историю – это одно, но это не подготовит вас к тому, что она воплотится в реальности, тем более с вашим ребенком.

Лиз остановилась и оперлась на трость. Под гнетом горя и страха у нее подкосились колени, она готова была упасть и сдаться. Но она не могла, как не могла успокоить себя тем, что она просто старая дура. Пока нет. Никто в Барсолле не знал о метке. Никто за пределами Курганного подворья. Если она ошибается – прекрасно; разве что кто-нибудь в семье решит, что она лишилась мозгов, и попробует низложить ее. Но если она не ошиблась и не сходит с ума, то должна быть готова к тому, что ждет ее и ее детей.

Они будут надеяться на нее.

Лиз пошла дальше.

Поросенок извивался и брыкался. Лиз стиснула его, чтобы угомонить; он забился сильнее, завизжал и обмяк. Лиз посмотрела на него, дабы убедиться, что он все еще дышит. Если она его прикончила, придется идти назад за другим: в Библии сказано, что он должен быть живым. Прошлой ночью они загнали овец и свиней в загоны и врубили свет вокруг них на полную мощность, обмотав лампочки проволочной сеткой, чтобы их нельзя было разбить. Это уберегло скотину, но Они будут голодны – они всегда голодны, так сказано в Библии, – что делало приношение еще более важным.

Поросенок моргнул и хрюкнул. Удовлетворенно кивнув, Лиз снова начала продираться через сугробы.

Ночь вчера выдалась долгой. По крайней мере, Фрэнк и Дом выполняют все, что велено. Джесс не в счет – у нее от страха все из рук валится, но она никому не перечит и под ногами не путается. За Полом нужен глаз да глаз – за ним особенно. Она заметила, как он ухмылялся, думая, что она не видит. Старая летучая мышь наконец-то умом тронулась. Мало того: бросив ей прямой вызов, он может плюнуть на меры предосторожности, от которых зависят сейчас их жизни. Кира – не ее кровь, скорее вызывает жалость. По крайней мере, у нее есть зубки, у этой девки, долбаный внутренний стержень и достаточно почтения, чтобы слушаться Лиз (во всяком случае, пока). Она, конечно, не верит, как и остальные: с чего бы им верить, если даже сама Лиз не уверена?

Пока не уверена.

Если Лиз не ошиблась и на Тони все не закончится, то, возможно, стоит привлечь Киру, чтоб своими глазами увидела. В будущем кому-то придется хранить Библию – следить за знаками, быть начеку. Полу это не доверишь, а у Фрэнка не больше мужества, чем у Дома или Джесс.

Сапоги бухали по снегу. Земля отзывалась гулом, словно была полой, как барабан. Воображение, вот и все. Неужели она никогда не доберется до леса?

Наконец Лиз вступила под сень деревьев. Она запыхалась. Щеки горели от мороза. Поросенок слабо брыкался. Впереди лежала старая, проторенная временем тропинка через лес. По ней было легко идти, даже несмотря на снег.

Дальше тропа разветвлялась. Правая тропинка вела вперед, к концу Тирсова дола, а далее наверх, на Фендмурскую пустошь, где, сказывали, в старину стоял город Кирк-Флоктон, пока земля однажды не поглотила его. Лиз усмехнулась про себя: о, она могла бы порассказать людям пару историй об этом, только вряд ли бы им понравилось услышанное. Другая тропинка, почти заросшая, вела к Северной дороге и Воскресенскому кряжу, через самую глухую чащу.

Лиз пошла по левой тропинке, тростью сбивая торчащие ветки. Даже зимой деревья норовили перекрыть тропинку, словно та была раной, которую мир хотел зарастить.

Вскоре она вышла на поляну. В нескольких ярдах от нее находилась крутая, выше головы Лиз, травянистая насыпь, кою матушка-природа, не терпящая прямых углов и линий, явно не вылепляла.

В насыпи была брешь, прорубленная или пробитая давным-давно, и Лиз прошла в нее, к Пустотам.

За насыпью землю с обеих сторон усеивали воронки. Две из них заполнились водой, замерзли и теперь блестели, как огромные глаза. Никто не знал, какая там глубина, – не в последнюю очередь потому, что кто туда спускался, живыми не воротились. За воронками, покрытая снежной коркой, находилась вторая насыпь, в которую была врезана плита из розоватого камня, какого Лиз никогда не видела в здешних краях. Под плитой находилось еще одно отверстие, около двух футов в поперечнике.

Поросенок бился и визжал дурниной, молотя связанными копытцами. Лиз раздраженно встряхнула его, вспомнив отродье Джесс – оно порадовало бы Их больше любой свиньи. Покачала головой. Какой бы дурой ни была его мать, как бы он ни был зачат и рожден, все равно родная кровь, все равно Харпер. Но если некоторые истории правдивы, то поросят может и не хватить; возможно, семье придется пожертвовать одним или двумя людьми, чтобы спасти остальных. Пожалуй, надо было позволить Джесс назвать мальца как ей хочется, а не давать ему имя дедушки Стива.

Поросенок заткнулся. Лес тоже погрузился в тишину, будто весь мир умер.

Лиз подошла к дальней насыпи и краю ямы, подняла трость и постучала по плите. Комья снега осыпались, обнажив ее целиком: и плиту, и то, что на ней было.

У Лиз свело живот; страшно захотелось бежать обратно на ферму и запереться на все замки, но это никак бы не помогло. Камень был испещрен угольными знаками, нанесенными куском обугленного дерева. Там был треугольный символ, похожий на зазубренную заглавную букву D, а под ним – три короткие вертикальные линии. Вернее, две линии и одна клякса, потому что третья линия была стерта.

Поросенок снова завизжал, окропив штанину Лиз горячей мочой. Чертыхнувшись, она тряхнула его, вогнав трость в землю. Поросенок взвизгнул громче и опять затих. Лиз остановилась и посмотрела на воронку, пытаясь убедить себя, что не слышит никаких звуков из глубины.

Быстрее закончишь – быстрее домой пойдешь.

Она взяла поросенка одной рукой за передние ножки, другой за задние, подняла над головой и стала декламировать слова, пока он визжал, брыкался и дристал, поливая дерьмом ее руку в перчатке. Ничего страшного. Не с таким справлялась. Она еще раз прочла слова, потом повторила их в третий раз – и бросила поросенка в дыру.

Он опять завизжал, почти человечьим голосом. Раздался глухой удар о дно шахты, что-то с дробным перестуком осыпалось. И тишина. Ничего. Видать, разбился насмерть. Пропало зря доброе мясо. Но ведь взялись откуда-то эти знаки…

Во всяком случае, дело сделано. Лучше уйти прямо сейчас. Но она слышала движение в шахте. Поросенок, бедолага, пережил падение и теперь корчился от боли и ужаса. Однако такой малявке не под силу поднять эдакий тарарам. Поросенок снова разразился визгом, и его крики становились все громче и громче, все мучительнее и мучительнее, доходя до крещендо, ввинчиваясь Лиз в уши подобно сверлу; затем они оборвались, и остались только звуки раздираемой плоти и ломающихся костей.

Лиз не глядя нашарила трость и выдернула из земли. Попятилась, набирая на ходу скорость и не смея обернуться, пока не уперлась во что-то спиной.

Она испуганно вскрикнула, потом поняла, что это всего лишь первая насыпь, и боком пробралась в щель. В последний раз оглянувшись на плиту над дырой и три черные угольные линии, она бросилась бежать, как уже годами не бегала, глотая обжигающий воздух, пока во рту не появился кровяной привкус. Пришлось притормозить, чтоб не заработать сердечный приступ. Но на это она решилась далеко не сразу – из-за звуков, долетавших из дыры, которые так отчетливо разносились в зимнем воздухе.

10

Внутри «Лендровера» царило приятное тепло, но Элли захотелось остаться в салоне не из-за холода, а из-за того, как выглядело Воскресенское подворье. А лучше – развернуться и поехать домой, в кроватку. Сегодня ей предстояла поздняя смена, почему она и позволила себе ночную пьянку с Милли и Ноэлем, рассчитывая хорошенько потом отлежаться. Но дорога в Мэтлок все еще отрезана, и, пока ее не расчистят, кроме них с Томом в деревне не на кого рассчитывать. Такова ее работа, и Элли на нее подписалась. Так что она надела шапку, открыла дверь и вышла наружу, дрожа от холода.

Воскресенское подворье уже много лет лишь называлось фермой. Дом был чистый и побеленный, с мощеной дорожкой, садом камней и цветником: Салли Бек нравилось, когда ее жилище выглядит красиво. Летом розы на шпалерах превращали белые стены фасада в буйство красок. Всякий раз, проезжая мимо, Элли сбрасывала скорость, чтобы полюбоваться.

В это время года было трудно представить, что когда-нибудь снова наступит тепло, но сегодня – особенно. Только одна шпалера уцелела, остальные валялись на дорожке перед домом. Деревянный каркас был не просто сорван, а разодран на части, вместе с измочаленными побегами роз.

Буря разгулялась вчера не на шутку, но шпалеры и не такое выдерживали. Грант Бек, по профессии строитель и столяр, установил их самолично, а он свое дело знал. Ладно шпалеры, но с розами-то справиться куда труднее. Тут силища нужна немереная. Ветер такого не сделает, разве только торнадо, а вчера ничего подобного не наблюдалось, несмотря на пресловутые изменения климата. Нужны особые усилия, гнев или искренняя ненависть, чтобы такое проделать, особенно с чем-то столь безобидным, как шпалера для роз. А кроме того, ветер мог разбить окно-другое, если б метель вдруг перешла в град, но не все же до единого! Не говоря уже о входной двери.

Беки заменили свою старую дубовую входную дверь на совершенно новую, из ПВХ. «Традиции, – говорил Грант Элли, – это, конечно, прекрасно, но мерзнуть никому не охота, а счета за отопление снижаться вроде не намерены». Пять врезных замков с рычагами делали ее почти монолитной, но вот пожалуйста: рама пуста, а дверь, сорванная с петель, лежит в полутемном коридоре.

Элли выдавила из блистера две таблетки парацетамола и проглотила не запивая.

– Видишь, об чем я? – Берт Эннейбл вылез из кабины трактора. Это был седобородый здоровяк шестидесяти с лишним, в вощеной куртке и резиновых сапогах со шнурками; его лысину скрывала вязаная шапка. Он держал небольшое хозяйство в дальнем конце Барсолла (его семья жила там веками и якобы была среди немногих, кто пережил «плохую зиму», почти уничтожившую деревню) и использовал свой трактор для расчистки небольших местных дорог после сильного снегопада. Так он и оказался на Копьевой насыпи в восемь утра. Увидев дом в таком состоянии, он немедленно вызвал Элли.

Элли кивнула.

– Грант? – крикнула она. – Сэлли? (Как там дочку-то зовут?) Кейт?

Ответа не было. Даже ветер безмолвствовал; тишину утра не нарушали голоса птиц. Будь в доме какое-нибудь движение или шум, его нельзя было бы не услышать.

– Видишь, с дверью чего?

– Да, Берт, я не слепая. – Если и был у Берта Эннейбла какой-то недостаток, так это склонность озвучивать очевидное.

– А эту фигулину над ней?

– Да, Берт. – Угольный символ резко выделялся на фоне побелки: длинная черная вертикальная линия с более короткой диагональной, направленной сверху вниз и влево. Не такой, как возле тела Тони Харпера, но выполненный в той же манере и столь же загадочный.

– Выходит, не зверюга, – заключил Берт.

– Ну ясное дело, – буркнула Элли и тут же вспомнила, что каждую зиму, словно по расписанию, Берт терял овец из своего стада и угрюмо бубнил о зверье, рыщущем по болотам: сбежавших собаках, больших кошках и прочей живности. «Не ровен час на человека полезут», – говаривал он, всегда при этом нахмурившись.

– Как твои овцы? – спросила Элли. – Многих потерял?

– Да хрен там, вот что странно. Двух-трех, не боле – и то потом две нашлись. Одна, дура, в ущелье сверзилась, а вторая в ручье утопла. Обычно об это время года куда хуже бывает. Вот я и подумал, что собаки, кошаки или какая тут еще сволочь водится решили сыграть по-крупному, пидарасины эдакие. Да звери-то не рисуют.

– Угу. – Элли вздохнула и отвернулась, глядя через Тирсов дол в сторону Фендмурской пустоши и стараясь не думать о том, сколько народу полегло там за минувшие годы. И сколько лежит до сих пор: в такие утра пустошь казалась бескрайней, способной скрыть что угодно. Тут и стае одичавших псов обрадуешься: всяко понятнее и не так опасно, как то, что побывало здесь.

– Я об чем… – проговорил Берт; обернувшись, Элли увидела, что он указывает на дверь. – Кой черт это сделал? И чем?

Хороший вопрос.

– Большой красной отмычкой, наверное.

– Большим красным чем?

– Берт, ты телик смотришь? Такие тараны, которыми мы двери вышибаем.

– А, точно. – Берт сунул руки в карманы куртки. – Не думаю, что тут у многих такие есть. – И снова вопиющая очевидность. Но при том отличная зацепка.

– Кстати, у меня лежит такой в «Лендровере», – сказала Элли. – В старом участке был запасной, да высокое начальство прибрало.

– Добро, что один остался. Нынче он тебе охренеть как пригодится. – Берт кивнул в сторону Тирсова дола и Курганного подворья.

Элли снова окинула взглядом фасад. Из всех местных жителей можно подумать только на Харперов, но даже для них такое уже чересчур. Да и какой мотив? Она была уверена, что во время вчерашнего визита не обмолвилась, кто обнаружил тело; да если бы и так, зачем Харперам преследовать Беков?

Допустим, ради информации. Найти виновника и разобраться по-свойски. Элли снова взглянула на дом, на метку над дверным проемом. Интересно, какое лицо будет у Лиз Харпер, если показать ей это…

– Нам придется заходить? – спросил Берт.

– Лучше бы, – ответила Элли, благодарная за «нам». Она по-прежнему была при дубинке, да и баллончик под рукой, но как знать, много ли там осталось. Тишина в доме, зияющий дверной проем и высаженные окна заставили ее пожалеть о том, что не взяла с собой ружье.

Теперь она ведет себя глупо. Беки могут по-прежнему находиться внутри, раненые или прячущиеся от того, кто на них напал. Они могли и не услышать, как она их зовет. Элли направилась к дому, остановившись в паре метров от входа; темнота в коридоре казалась густой, как дым. Она посветила туда фонариком.

– Сэлли? Грант? Кейт?

На полу валялись лопнувшая дверная цепочка и осколки одной из сувенирных тарелок, которые Сэлли установила на брусьях и полках в прихожей. Среди осколков что-то блеснуло; Элли переступила порог и увидела, что это медная сковородка со сломанной пополам ручкой. На стене висела картина, которая всегда ей нравилась – городская улица в дождливый осенний вечер, – испорченная сажей или углем. Элли посветила на нее фонариком: тот же символ, что и над дверным проемом.

За спиной скрипнула половица.

– Берт?

– Ага.

Элли облегченно выдохнула.

– Я проверю первый этаж. Присмотри за лестницей, хорошо?

Берт нахмурился, потом сглотнул:

– Думаешь, они тут еще?

Элли знала, что в виду он имел не Беков.

– Береженого Бог бережет.

Несмотря на побеленные стены, в холле было неуютно. Элли щелкнула выключателем на стене, но потолочная лампа в стиле арт-деко не зажглась. Элли прошла вперед. На брусьях под черной краской виднелись знаки: кольца из пересекающихся кругов. Ведьмовские знаки, сказала ей Сэлли Бек. Она гордилась ими. Маленький кусочек истории.

Люди вырезали их на стенах, дверях и балках, чтобы отгородиться от зла.

Ну как, Сэлли, помогло?

Она не обнаружила никаких следов Беков – ни живых, ни мертвых. Из гостиной пропал телевизор, из столовой – стереосистема. На кухне пол был весь залит, но всего лишь водой: холодильник опрокинули и выволокли на середину кухни, а из задней стенки вырвали провод. Сверху лежали пропавший телевизор с разбитым экраном и стереосистема, корпус которой был вскрыт, а электроника вытащена и разломана на части. На них покоились три ноутбука, у каждого из которых экран был отогнут и оторван, а материнские платы сломаны пополам. На той же куче валялись кухонные часы, а также настольные часы с каминных полок из гостиной и столовой.

В этом погроме помимо злобы прослеживалась некая систематичность: скорее холодная ненависть, чем буйная ярость. Что всегда страшнее и намного опаснее, но Элли не могла припомнить, чтобы кто-то питал к Бекам такие чувства, даже Харперы. Может, дочка нажила себе врагов пострашнее, и они последовали за ней сюда. А может, ее дружок-плакса.

Вместо кухонных часов на стене теперь красовалась очередная черная метка. Несмотря на клятву не возвращаться на Курганное подворье без полноценного подкрепления, Элли с огромным удовольствием притащила бы сюда Лиз Харпер, чтобы ткнуть ее носом в этот знак и потребовать ответа: что он означает и какого черта здесь вообще творится? На секунду она снова оказалась на кухне в Курганном: почувствовала вонь сточных вод и собачьей мочи, кислый запах перегара изо рта Киры, увидела нож в руке Пола и ощутила, как Фрэнк сжимает ее руку. Пес лает, Дом спускает его с поводка. У Элли защемило в груди. Она представила, как под дулом автомата загоняет всю эту свору на кухню и открывает огонь. Господи, Элли. Ты должна быть профессионалом. Вот и веди себя как профессионал.

Дыши. Вдохни и выдохни.

– Все ясно, – сказала она. – Наверх.

– А как же…

Элли проследила за взглядом Берта до двери в кладовку под лестницей.

– Хорошая мысль. Забыла.

Скрупулезность. Работу нужно выполнять до конца. И никак иначе. Сосредоточься.

Дверь, побитая и расколотая, висела на одной петле, а засов внутри – зачем он внутри, в кладовке-то? – был вырван из стены. Элли открыла сломанную дверь. Полки были заставлены банками и баночками – джемами, соленьями, мясными консервами и фруктами, – а на стене напротив чернел еще один знак.

Элли переступила через порог, чтобы осмотреть остальную часть тесной каморки. Пол слегка прогнулся под ногами, чуть слышно скрипнув, и, будто в ответ, из-под него донесся другой звук. На оживленной улице, за шумом машин и голосами прохожих, Элли, пожалуй, и не услышала бы, но в тихом доме в то тихое утро он прозвучал довольно отчетливо: пронзительный такой, не то скулеж, не то рыдания.

Элли снова надавила ногой и снова почувствовала, как пол сдвинулся. Он был покрыт тонким и грубым куском рыхлого ковра. Она присела, ухватила его за краешек пальцами в перчатках и откинула.

В половицах был вырезан квадратный люк с вделанным в него железным кольцом. Подпол?

– Берт?

Здоровяк прошаркал вперед.

– Чем могу помочь?

– Подержи, будь добр. – Элли вручила ему фонарик, достала дубинку и взялась за кольцо.

Когда люк приподнялся, снизу долетел еще один приглушенный крик – боли или страха, Элли определить не могла. Она все равно держала дубинку наготове.

Берт светил фонариком, пока Элли поднимала крышку люка. Подвала не было; под люком обнаружилось углубление – не глубже метра – с земляным полом. Кейт Бек с трудом отползла от света, заслоняясь правой рукой. Неподвижная левая была вывернута под таким углом, что Элли затошнило.

– Прошу, – проговорила девушка севшим голосом. – Прошу.

– Все хорошо, милая, – сказала Элли. – Теперь ты в безопасности.

– Прошу. Прошу. Прошу. – Взгляд ее блуждал, в глазах не было вчерашней настороженности. Шок или травма головы, а может, и то и другое. Ее трясло. Элли забрала у Берта фонарик.

– В кузове «Лендровера» лежит фольгированное одеяло, – сообщила она.

– Я принесу.

Элли вложила дубинку в ножны и свесила ноги в отверстие.

– Прошу, – твердила девушка. – Прошу.

– Все хорошо, милая, – повторила Элли. – Ты в безопасности.

– Прошу.

Элли спустилась в подпол. Пахло сырой землей. Внезапно испугавшись нападения, она повела фонариком вокруг, но увидела лишь земляной пол да каменные сваи, подпирающие дом. Девушка отпрянула.

– Прошу.

– Кейт, – сказала Элли, – это я. Констебль Читэм. Помнишь меня, верно? Со вчерашнего дня? – Если девчонка и помнила, то ничем этого не выдала, лишь твердила:

– Прошу. Прошу.

– Элли? – позвал Берт сверху; судя по голосу, он малость занервничал, никого не обнаружив в кладовке.

– Да внизу я.

– Фух. – Он подал ей одеяло. – Я уж малость психанул.

Элли как смогла завернула девушку в одеяло.

– Посидишь с ней? Мне нужно посмотреть наверху.

Она поднялась по лестнице, держа дубинку наготове, и снова пожалела, что не прихватила из дома ружье. На втором этаже творилось то же самое, что и на первом. Разбитые окна, в каждой комнате – по черной метке на стене, но никаких тел. На подушке в главной спальне обнаружилось пятно крови размером с монету, но это было единственным прямым доказательством того, что Беки пострадали.

Элли вернулась вниз. Берт сидел рядом с девушкой; его голова и плечи торчали из люка.

– Она что-нибудь сказала? – спросила Элли.

– Прошу, – сдавленно проговорила девушка.

Берт пожал плечами:

– Только это.

– Хорошо. – Элли достала рацию. – Майк Виски, Сьерра четыре-пять, срочный вызов, прием.

Послышался треск.

– Сьерра четыре-пять, это Майк Виски, продолжайте, прием.

– Вы срочно нужны на Воскресенском подворье, прием.

– Что?

– У нас взлом, и двое… – она вспомнила паренька, – нет, трое пропавших. Одна ранена, возможно, травма головы. Так что свяжитесь с Милли и попробуйте вызвать санитарную авиацию. Прием.

– Принято. Взлом в Воскресенском подворье, трое пропавших, один раненый. Прислать доктора Эммануэль, связаться со службой санитарной авиации. – Судя по голосу, Том запыхался и сам был удивлен, как все это запомнил. – Э-э, прием.

Элли повернулась к Берту.

– Сможешь держать оборону, пока не появится Том?

– Смочь-то смогу, а ты куда?

– Хочу убедиться, что с Йодой и Барбарой все хорошо. – Элли снова подняла рацию. – Майк Виски, Сьерра четыре-пять, направляюсь к «Колоколу», чтобы проверить хозяев. Конец связи.

– Прошу, – снова подала голос девушка. – Прошу.

Похоже, это было единственное слово, которое Кейт Бек еще не забыла, и одному Богу известно, осознавала ли она, что вообще делается вокруг. Сейчас это прозвучало так, словно она обращалась к Элли. Но что «прошу»? «Прошу, не покидай меня»? «Прошу, останься: я расскажу, что случилось»? Или (Элли не знала, откуда взялась такая догадка, и старалась отмахнуться от нее, садясь в «Лендровер») «Прошу, не ходи в ”Колокол”»?

По какой-то причине именно эта мысль настойчиво лезла в голову, пока Элли ехала по Копьевой насыпи, и никак не хотела уходить.