Текст книги "Турнир"

Он лежал на животе, на чем-то мягком и теплом, возможно, на кровати. В помещении было тепло, пожалуй, даже жарковато и душновато. Руки солдата были вытянуты вперед, а в онемевшие кисти впивались тугие ремни, которые ни разорвать, ни ослабить. Ноги тоже стянуты путами, да так крепко, что шевелиться могли лишь кончики пальцев. Но больше всего испугало солдата не то, что он стал пленником и находится неизвестно где, а то, что, во-первых, по его голове растекалась какая-то холодная, вязкая масса, медленно сползавшая с макушки на уши и лоб, а во-вторых… (Солдату было даже страшно и стыдно об этом подумать!), во-вторых, его штаны были приспущены, и холодный сквознячок неприятно холодил оголенные ляжки с ягодицами.

«Неужто надругались?! Ироды, супостаты!» – испугался солдат, что его беспомощное, бессознательное тело стало жертвой противоестественной страсти злодеев, и непроизвольно сжал ягодицы.

В следующий миг нечеловеческий крик, вопль боли и отчаяния, пронесся по комнате, а бешено забившееся в груди сердце солдата едва не разорвалось от волны несусветной, нестерпимой рези, прокатившейся от икр до самой поясницы. Его ноги как будто горели, как будто были объяты адским огнем, и проклятущая боль никак не ослабевала. Кровать дрожала, жалобно треща и скрипя, а солдат все кричал и бился в агонии, мечтая лишь об одном – вновь потерять сознание и больше в него уже не приходить.

Но вдруг все закончилось, закончилось так же внезапно, как началось. Сводящая пленника с ума боль куда-то ушла, а капризная память, наоборот, решила вернуться. Перед глазами обессиленного пленника возник образ из прошлого, того самого недавнего прошлого, которое он никак не мог вспомнить. Мертвая земля, озаренная тусклым лунным светом; рогатый, волосатый черт, грозящий ему кулаком; и слова, слова, прозвучавшие неестественно громко, как будто их кричали солдату прямо в ухо: «С зада шкуру спущу!»

«Неужто взаправду?! Неужто они сделали это со мной?!» – зарыдал солдат, еще несколько мгновений назад искренне полагавший, что бесчестие – это самое страшное, что могло с ним приключиться.

Превозмогая боль, которая хоть и отступила, но все еще давала о себе знать, и боясь убедиться, что мерзкий черт сдержал свое обещание, пленник медленно повернул голову и бросил осторожный, пугливый взгляд на истерзанную часть своего плененного тела.

– Выпороли, меня выпороли! – пронесся по комнате и наверняка улетел далеко за ее пределы громкий, радостный крик запрыгавшего на кровати от счастья солдата. – Не осмелились, супостаты, страшное свершить! Выдрали меня, как сидорову козу, выдрали! Изрубцевали розгами, молодцы, милые вы мои чертушки!

Если бы в этот миг у кровати, на которой произошла унизительная экзекуция, стоял священник, то не миновать бы несдержанному на язык солдату костра за богомерзкие речи и восхваление рогатого отродья. Однако святые отцы, как и подобает степенным мужам, сидят ночами по домам и не имеют дурной привычки шляться в темноте где попало. Они-то знают, что ночь не для них, что ночью правит бал сатана, и те, кому довелось попасться в когтистые лапы его слуг, могут рассчитывать лишь на себя, не уповая на поддержку спящих Небес.

Вдоволь отликовав и только затем осознав, что хоть лютой расправы нечестивцы пока не свершили, но, вполне вероятно, еще сотворят с ним что-нибудь страшное в скором времени, солдат оторвал взгляд от своего драгоценного, зверски исполосованного розгами зада и заозирался по сторонам. Как ни странно, но погруженное в полумрак, освещенное лишь пламенем трех свечей на столе и догоравшими головешками в камине помещение показалось ему знакомым. Черти не унесли его за тридевять морей и не уволокли под землю, а всего лишь оттащили бесчувственное тело в караулку башни, где и привязали ремнями его же нагрудника к кровати. Других стражников, имевших несчастье заступить этой ночью на пост на самой «чертовой башне» и в ее ближайших окрестностях, похоже, постигла та же самая участь, правда, к кровати их никто не привязывал, штанов не спускал и розгами по мягкому месту не потчевал. Этой высокой награды удостоился лишь он, и все потому, что болт из его арбалета не пролетел мимо, а совершенно случайно вонзился в ногу черта.

Четверо солдат, а с ними и разводящий-сержант сидели рядышком вдоль стены, прямо как тряпичные истуканы, на которых солдаты гарнизона ежедневно оттачивают мастерство владения копьем и мечом. Все они, как один, находились без сознания, были в доспехах, но без оружия и шлемов. Из-за темноты лежавший на кровати у противоположной стены солдат не сразу смог рассмотреть лица пребывавших в забытьи сослуживцев, но сразу приметил, что с их головами что-то не так. Только когда его глаза немного привыкли к полумраку, солдат различил бледно-синюю слизь, стекающую вниз по их безжизненным лицам и медленно испаряющуюся. От странной, наверняка очень клейкой и вязкой жидкости исходил пар. Она таяла, расползаясь по лицам, но кожу не разъедала и вреда, по всей видимости, людям не причиняла. Все пятеро плененных солдат были живы и, хоть находились без сознания, но, судя по их ровному дыханию, пребывали в полном здравии.

«А у меня ведь точно такая ж ляпучка на башке! – как ни странно, совсем не испугавшись, подумал солдат, испытывающий неприятное, но отнюдь не болезненное ощущение оттого, что неизвестная субстанция расползалась по его голове. – Теперича понятно, почему никто из ребят не помнил, как на «чертовой башне» в карауле стоял! Это иль колдовское зелье, иль гриб какой ведьмин. Эта мерзкая штуковина забирает воспоминания о последних часах жизни из головы, а затем… затем испаряется, бесследно исчезает, так что народ честной и разобрать-то не может, в чем дело. Нет слизняка, не было, знатца, и чар! А командиры наши, дурачье чванливое, даж не догадываются, какая ворожба тута, прям у них под носами творится!.. Вот только странно, что ж я-то очнулся? Почему я припоминать-то прошлое стал? А может, у меня дар какой открылся?! А может, я избранный?! Да, точно! Как же иначе-то?! Это сами Небеса всемогущие мне силушку даровали, чтобы я смог противостоять мерзким чарам заговорщиков-колдунов, их прихвостням, чертям и прочей нечисти. Отныне у меня другая жизнь начинается, отныне я призван бороться со Злом, и скверну, где б ее, паскудушку, ни встретил, искоренять! На меня возложена великая миссия, я стану пророком и Воином Веры! Это мой путь, путь Святой Борьбы!»

Не все пути долгие, бывают и такие, которые заканчиваются, не успев даже толком начаться! Едва солдат возомнил себя избранником Небес и заступником Веры, как воздух в комнате чудесным образом пришел в движение. Все три свечи, кое-как освещавшие караулку, разом потухли, а в углу, возле самой двери, вдруг возникло бледно-красное свечение, постепенно принявшее форму вытянутого овала размером с человеческий рост. Пару секунд алое пятно лишь тускло сияло, наполняя комнату непривычным и очень зловещим светом, а затем внезапно померкло, погрузив всё вокруг в кромешную темноту. Солдат инстинктивно зажмурился, но тут же вновь открыл глаза, надеясь хоть что-нибудь рассмотреть. Однако еще до того, как из мрака проступили расплывчатые контуры предметов и фигур, настрадавшееся за ночь тело часового постигла новая, на этот раз последняя боль. Острая, холодная сталь кинжала вонзилась пленнику под левую лопатку, пробила насквозь учащенно бьющееся в груди сердце и пригвоздила труп мгновенно умершего к кровати. Храброму солдату семнадцатого отряда фестшутца не суждено было стать воинствующим поборником Света и грозою темных сил.

– Мда, порезвился наш паренек, погулял от души! – раздался через некоторое время в по-прежнему темной комнате красивый женский голос, принадлежащий явно особе не старше тридцати лет. – А ты уверен, что это он? Мы того ищем?

– Не сомневайся, тот самый, – ответил приятный мужской баритон. – Щенок-слюнтяй, никогда людишек не убивает, поэтому и наследил, поэтому о башне такая молва и ходит… Надо быстрее его брать, пока инквизиция не опередила!

– Мертиловой плесенью многие маги пользуются. Ты уверен, что мы взяли верный след? – проигнорировав предложение, возразила молодая дама.

– Вернее не бывает, – проворчал мужчина, а затем тихо засопел. Видать, отчистить кровь с кинжала в темноте оказалось не так-то уж и просто. – Маги в мелингдормскую глушь давненько уже не заглядывали, лет сто будет, если не более, да и плесень у них другая, одно только название, что мертиловая: с зеленоватым оттенком, менее густая и более вонючая! Она у них искусственная, в пробирках выращивают, а эта пакость, сразу видно, натуральная, с самого северо-востока континента завезена. Только предки парня ею встарь пользовались…

– Довольно, я поняла, – нетерпеливо перебила рассказчика женщина, хоть тот явно мог поведать много чего еще интересного и поучительного. – Приберись здесь, и пошли! Вид казармы меня угнетает…

Мужчина ничего не ответил. Возможно, он кивнул, но в темноте того было не видно. Спустя примерно минуту в караульном помещении башни снова возникло зловещее свечение, но вот продлилось оно недолго. Вначале яркая вспышка озарила комнату ярким светом, а затем настала темнота. До самого утра внутри «чертовой башни» да и в ее окрестностях ничего особенного больше не происходило, а когда рассвело и пропели вторые петухи, одурманенные чарами стражники стали один за другим просыпаться. Ни солдаты, ни сержант так и не вспомнили, как провели ночь, а их наряд недосчитался одного часового. Молодого, подающего надежды солдата искали несколько дней, но так и не нашли. Лишь через пару недель, когда честное имя бесследно пропавшего с поста уже было запятнано позором дезертирства, его разбухшее тело всплыло со дна крепостного рва.

Глава 4
Маски долой!

В мире нет совершенства. У самого прекрасного цветка, если пристально посмотреть, обязательно да найдется изъян. Идеальной формы, размера и спелости яблоко непременно чуток подпорчено крохотной червоточиной, а на белоснежной скатерти при желании можно отыскать малюсенькое темное пятнышко. Мелингдорм, к сожалению, не стал исключением из этого неприятного правила и хоть в целом производил впечатление картинно-благополучного городка, эдакого небольшого рая, где народ процветал, а на улицах царили спокойствие, закон да порядок, но и здесь имелось одно порочное местечко, куда честным горожанам лучше не заходить. Правда, туда их особо и не пускали.

«Рев Вепря» был закрытой ресторацией, отдохнуть в которой могли отнюдь не все желающие – обладатели толстенького кошелька да богатого платья. Почтенных, уважаемых горожан, имеющих и деньги, и положение, охрана вежливо не пускала в странное питейное заведение, а голытьбу просто гнала взашей, не скупясь на тумаки, оплеухи да затрещины. Дворянский титул и меч на боку тоже не являлись достойными аргументами, чтобы попасть в ресторацию и весело провести вечерок, наслаждаясь изысканными яствами, чьи ароматы просачивались наружу сквозь щелки в окнах, и видом экзотических танцев завезенных из далеких заморских стран одалисок. Не служил пропуском внутрь даже родовой герб, которым, кстати, из дворян графства могли похвастаться лишь немногие. Поговаривали, что однажды высоченные здоровяки с дубинками в руках оскорбили отказом пройти внутрь даже племянника самого графа Дюара, ненадолго приехавшего погостить к любимому дядюшке из Маль-Форна. На третью, а может, и четвертую ночь своего пребывания в городе близкий родственник правителя графства и его единственный наследник вместе с шумной компанией дружков пытался почтить присутствием приглянувшееся ему заведение. Несмотря на то, что охранники тут же узнали молодого графа в лицо и смиренно отдали ему должные почести, внутрь юношу все равно не пустили, чем просто не могли не спровоцировать потасовку. Самого вельможу наемные верзилы не тронули, лишь бережно связали и почтительно передали в руки мгновенно примчавшемуся на шум потасовки патрулю стражи. Собутыльникам же аристократа досталось немало, несмотря на всю их родовитость и положение (двое из семи гуляк состояли оруженосцами при самом графе, а остальные проходили рыцарское обучение в известных мелингдормских семьях). Почти все бузотеры сурово поплатились за свое необузданное желание узреть диковинные танцы и испить редкого, заморского вина. Умереть никто из них не умер, но четверо долго не могли подняться с постели, а полученные той злополучной ночью побои обратились в неизлечимые увечья. Наутро униженный и оскорбленный племянник, конечно же, кинулся с жалобой к дядюшке, но старый граф не пожелал ни слушать, ни видеть юнца и тем же вечером отослал его обратно в столицу.

Практически для всех жителей Мелингдорма долгие годы так и оставалось загадкой, для кого же было открыто окутанное ореолом таинства заведение. Правду о «Реве Вепря» в городе знали немногие: сам владелец, который уже давно должен был разориться, но, вопреки здравому смыслу и всем законам коммерции, процветал; его сиятельство граф Дюар, почему-то покровительствующий возмутительной прихоти сумасброда-хозяина; и прислуга, хоть изредка и выходившая в город, например, на рынок за овощами, но предпочитавшая крепко держать язык за зубами.

Лишь одно жители Мелингдорма знали точно: все, кому хоть раз посчастливилось провести вечер или ночь в «Реве Вепря», были приезжими, чужаками всех родов и сословий, как будто специально проделавшими долгий путь с другого конца королевства ради одного-единственного ужина у признанного мастера кухни. К вечеру почти каждого дня на задний двор ресторации съезжались кареты с зашторенными окнами и без гербов, даже на одеждах сопровождавших слуг не было знаков господина. Подъезжали к таинственному заведению и всадники, но зевакам их было не разглядеть. Длинные плащи и надвинутые на самые брови шляпы скрывали от глаз любопытствующих и лица, и одежды странников.

За три года пребывания в графстве Дюар Дитрих Гангрубер узнал о «Реве Вепря» чуть больше, чем обычный горожанин, но совсем не потому, что водил дружбу с кем-нибудь из молчаливой прислуги или имел ценных наушников при дворе его сиятельства. Лишь элементарная наблюдательность и простейшие размышления, за которыми он частенько коротал досуг после очередного набега, позволили простому лесному разбойнику немного приоткрыть завесу интригующего весь город таинства.

Хоть воров да разбойников в престижную ресторацию, естественно, не пускали, но Гангрубер знал, что некоторым весьма известным в преступном мирке Мелингдорма личностям все же доводилось разок-другой там побывать. В основном это были или главари крупных шаек, или убийцы с завидной репутацией, или искусные взломщики замков. Вначале мальчишка-посыльный приносил преступнику именное приглашение от господина Гарвона, хозяина «Рева Вепря». В кратком письме, скорее даже записке, совсем не было слов, только стояли две цифры: время, на которое назначалась встреча, и сумма контракта, о котором должна была пойти речь. Если злодей не принимал приглашение и не являлся в указанный срок, то вскоре его находили где-нибудь на окраине города: со вспоротой брюшиной в сточной канаве, или изуродованным дубинкой так, что близким дружкам приходилось опознавать его труп по особым приметам да по одежде. Те же из лиходеев, кто не осмеливался оскорбить уважаемого хозяина таинственного заведения отказом, на какое-то время пропадали из города, а затем вновь появлялись, но уже все в шелках да в золоте и с карманами, туго набитыми банковскими расписками. Что и говорить, среди воровского и разбойничьего сброда Мелингдорма считалось счастьем получить маленький конвертик, скрепленный личной печатью господина Гарвона.

Из всего этого Дитрих сделал для себя три важных вывода. Первое, гости съезжались в «Рев Вепря» из разных городов не просто так, а движимые желанием наживы и власти. За плотно закрытыми дверьми и окнами питейного заведения маленького провинциального городка вершились дела герканского масштаба, а может, даже и большего. Барыш был высок, поэтому и авантюристы были высокого положения. Дитриха не удивило б известие, что в закрытых каретах Мелингдорм посещали даже особы королевских кровей. Политика, деньги и власть не обходятся без грабежей, преступных афер и убийств. Тем, кто правит народами, иногда приходится прибегать к услугам мастеров преступных профессий.

Второе, весьма практичное и полезное заключение сводилось к тому, что с господином Гарвоном никогда и ни при каких обстоятельствах не стоило ссориться. Добродушный с виду, очень улыбчивый толстячок хоть и производил впечатление мирного обывателя, для которого подвиг – муху убить, но на самом деле был тем еще пройдой. У него явно имелись весьма могущественные покровители, перед которым даже сам граф Дюар был бессилен. Вряд ли правителя Мелингдорма и его окрестностей восхищало, что у него под носом открыт притон для высокопоставленных интриганов, в котором регулярно собираются темные личности со всего королевства и нечистые на руку аристократы. Однако раз он его не закрыл, значит, не имел на то власти. При таком раскладе нужно было еще подумать, кто в городе главнее: старый граф или даже не имевший дворянского титула трактирщик Гарвон?

Третий, пожалуй, самый ценный для Гангрубера из всех выводов. Дитрих не желал иметь ничего общего ни с политикой, ни с дворцовыми интригами, ни с происками шпионов враждебно настроенных к Геркании королевств, а значит, разбойнику стоило держаться от «Рева Вепря» подальше и тут же бежать из графства, как только мальчишка посыльный принес бы конверт, скрепленный печатью хозяина этого заведения. Впрочем, последнее было бы весьма затруднительно сделать. Они с Марком практически не вылезали из леса и хоть посещали Мелингдорм примерно раз в десять дней, но не задерживались внутри стен города долее одного дня и половины ночи.

Подходя к дверям ресторации, которые хоть и были настежь открыты, но охранялись надежней геркано-шеварийской границы в смутные времена предвоенной поры, Гангрубер упорно боролся с соблазном развернуться и быстро уйти, отказавшись от встречи с сумасбродными особами непонятного пола, как будто нарочно решившими досадить ему, пригласив именно сюда. С одной стороны, разбойник хотел как можно быстрее поставить точку в этом неприятном для него вопросе и вернуться к прежней размеренной жизни, где за удачным грабежом следовало упоительное недельное безделье в лесной тиши на лоне дикой природы. С другой же, Гангрубер питал столь сильное отвращение и к заведению, и к тем, кто в нем обычно бывал, что переступить порог для него означало все равно что с головой закопаться в навозную кучу.

Сторожившая вход четверка охранников заприметила переодетого степенным дворянином разбойника еще давно, практически как только он отошел от дома костоправа и уверенным шагом направился через площадь в их сторону. Однако они не спешили поднять свои мускулистые телеса со скамей, пока незваный гость не приблизился ко входу на десять-двенадцать шагов. Про себя Дитрих тут же отметил и отдал должное выучке дюжих ребят, набранных наверняка не из числа туповатых портовых грузчиков, а из рядов доблестной и победоносной герканской армии. В движениях парней чувствовалась былая выправка, а в даже не прищурившихся слегка глазах блестела холодная сталь. Они были невозмутимы и спокойны, они не испытывали к приближавшемуся незнакомцу ровным счетом ничего, но, ни на миг не задумываясь, перерезали бы ему глотку или избили бы до смерти дубинками по приказу своего командира, который, кстати, тоже весьма походил на отставного пехотинца-сержанта.

О недавнем воинском прошлом стражей свидетельствовало и то, как грамотно они подготовились ко встрече явно нежеланного посетителя. Обычно охранники рестораций и кабаков ведут себя примитивно: угрожающе потрясая в мускулистых руках дубинками, обступают гостя кругом или полукругом и, в случае проявления чужаком упорства или агрессии, набрасываются на него скопом со всех сторон, валят ударами наземь и добивают ногами… порой даже днем, на глазах у изумленных горожан. Но эти громилы действовали куда тоньше. Внешне не проявляя ни малейших признаков недоброжелательности, трое охранников выстроились в линию, перекрыв своими могучими телами Дитриху вход. Их гуманное оружие – простые, оглушающие, а не дробящие черепа дубинки так и остались болтаться на широких поясах. Руки парни, как сговорившись, держали за спиной, наверняка уже достав припрятанные сзади за поясом либо метательные ножи, либо иные неприятные сюрпризы, которые, в случае необходимости, не позволили бы противнику сбежать.

Четвертый, старший охранник стоял немного в стороне от строя, и лишь когда Дитрих остановился, сделал пару шагов ему навстречу. «Чо надо?!» или просто «Пшел вон!» – ожидал услышать разбойник от бывшего солдата с испещренным морщинами и шрамами лицом и легкой сединою на висках. Однако вместо этого отставной ветеран почтительно согнул голову в поклоне и без малейшего намека на издевку или иное неуважение произнес:

– Чем могу быть полезен, милостивый государь?

Немного озадачили Гангрубера и слова с интонацией, и вполне доброжелательный взгляд еще не дряхлого, еще полного сил старика.

– Мне назначена встреча, – кратко ответил Дитрих, чуть было не сплоховав и не добавив «почтеннейший», что было неприемлемо в разговоре дворянина с простолюдином.

– Позвольте приглашение, ваше благородие, – протянул руку за бумагой старик, тоже сразу признавший в собеседнике бывшего служивого… притом офицера.

– Видишь ли… – немного замялся разбойник, вдруг засомневавшись, стоит ли показывать охраннику прихваченную с собой записку дамочек, – …я обычно обитаю в таких местах, докуда ни посыльные, ни скороходы не добегают…

Вот тут-то и должно было случиться то, чего Дитрих так боялся, но в то же время на что в глубине души надеялся. Его должны были не пустить внутрь, в тот длинный, светлый, обставленный предметами роскоши коридор, начинающийся сразу за дверью. Лишь для проформы задав парочку-другую вопросов, старик должен был так же вежливо и деликатно попросить его удалиться. Но этого, как ни странно, не произошло. Видимо, кто-то могущественный на земле, а быть может, и на Небесах очень желал, чтобы эта встреча состоялась.

– Квирт, глянь-ка, – не повернув головы, приказал ветеран одному из троицы подручных, а затем, понимающе улыбнувшись, вновь обратился к гостю: – А вас, милостивый государь, я осмелюсь попросить, немного откинуть назад капюшон. Прошу прощения за беспокойство, но нам по долгу службы нужно узреть ваше лицо.

Дитрих послушался, тем более что упорствовать было не в его интересах. «Впустят так впустят! А коли нет, в лес вернусь! Считай, в город зазря прогулялся, но это такие пустяки…» – резонно рассудил разбойник и скинул с головы капюшон, встряхнув копной сальных, давненько не мытых, длинных волос. Тем временем охранник, стоявший по центру, то есть точно у старика за спиной, полез за пазуху и что-то оттуда достал. Гангрубер не видел, что это был за предмет, но по шуршанию догадался, что это лист бумаги.

– Кажись, он, – неуверенно промямлил парень после того, как с четверть минуты вертел лист в руках.

– А ты приглядись, Квирт, приглядись! Чай не тыкву на базаре выбираешь! – приказал ветеран, не повысив голоса, но тем не менее многообещающе сурово.

– Точно, он это! – интенсивно закивал головой проштрафившийся подручный, в надежде избежать наказания за нечеткий ответ, недопустимый при данных обстоятельствах. – И рожей… простите… то бишь лицом схож, и вон шрамюга какая!..

– Заткнись! – процедил сквозь крепко сжатые зубы все же выведенный из себя старший охранник, однако уже через миг взял себя в руки. – Закрой рот и проводи нашего гостя наверх!

– Оружие здесь оставить? – спросил Дитрих, не столь обрадованный, сколь пораженный, что у служителей ресторации имелся его портрет, к тому же, видать, довольно точный.

– В этом нет необходимости, милостивый государь, – ответил старик, вновь согнув голову в почтительном поклоне. – Пригласившие вас особы будут обрадованы такому скорому появлению. Вас к ним сейчас же проводят, однако перед тем, как вы переступите порог «Рева Вепря», позвольте смиренно предупредить, что в нашем заведении имеются некие очень строгие правила…

– Какие еще правила?! Танцовщиц за ляжки не лапать, светильники не воровать?! – нарочито грубо пошутил Гангрубер и довольно громко захохотал над сомнительной шуткой. Любой герканский дворянин на его месте должен был поступить именно так и никак иначе.

– И это тоже, – дипломатично улыбнулся страж, – но я имел в виду иные, более серьезные нарушения. Вам запрещается заходить в другие комнаты, и если в коридоре кого-либо случайно встретите, прошу вас, храните молчание. Наш хозяин не любит болтливых гостей, и если вы ослушаетесь, то…

– …то моя нога больше никогда не переступит порог вашего уважаемого заведения, – перебил собеседника Гангрубер, совсем не собиравшийся тайком подглядывать в замочные скважины и выпытывать у попавшейся на глаза прислуги, что же здесь происходит.

– …то ваша нога вообще больше никуда не ступит! – продолжил свое высказывание охранник, лишь немного подкорректировав его.

На долю секунды маска учтивости спала с лица старика, а в его умных глазах проявилось истинное отношение ко всем тем мерзавцам, что приходили в «Рев Вепря», так же, как Дитрих, тайно, под покровом ночи. «Только оступись, гаденыш, и я с удовольствием тебя прирежу! Эх, если бы не нужда, если бы не старость, не ходил бы здесь в холуях, а душил бы подонков вроде тебя собственными руками!» – прочел Дитрих во вспыхнувшем и тут же померкшем взоре.

– И не мечтай служивый, я те шанса не дам! Вот назло те буду вести себя паинькой, прям как девица на выданье! – ответил Гангрубер, не намекая, а говоря открыто, что правильно понял мимолетный взгляд старика, и, смеясь, переступил порог заведения.

Двери «Рева Вепря» тут же захлопнулись за спиной Дитриха, и вошедшие следом охранники без проволочки принялись запирать их на навесные замки, внушительных размеров цепи и крепкие дубовые задвижки. С количеством засовов да запоров на главных дверях хозяин заведения явно переборщил, как будто боялся, что в один прекрасный день разъяренная толпа не пропущенных внутрь посетителей пойдет на них штурмом. Впрочем, для таких явно чрезмерных, с точки зрения случайно попавшего внутрь человека, мер безопасности могли иметься иные, весьма веские причины.

«Похоже, здоровяки прохлаждались на улице только ради меня. Они именно меня поджидали! – пришла в голову разбойника смелая, немного льстившая ему догадка, которая, видимо, была совсем не далека от истины. – Интересно, откуда взялась у лжедамочек такая уверенность, что я посещу этот вертеп именно этой ночью? Я ведь мог и не прочесть их приколотого к дереву послания или прочесть, но не сегодня…»

Пока четверка охранников возилась с запорными устройствами, Гангрубер огляделся вокруг. Коридор, в котором они находились, был длинным, широким, светлым и заканчивался лестницей, ведущей на второй этаж. Такая планировка была несвойственна для внутреннего обустройства герканских домов, и уж тем более питейных заведений, где сразу с порога гость окунался в шумную атмосферу общего трапезного зала, а отдельные комнаты если и имелись, то или в самом дальнем закутке, или на втором этаже. Кроме того, насторожило Дитриха и то обстоятельство, что во всем небывало длинном коридоре, практически делившем первый этаж здания на почти равные части, имелись всего две двери, точнее, пустых дверных проема, расположенных один напротив другого по самому центру большого здания. Поскольку прислужники в белых фартуках носили блюда с ароматно пахнущими, пробуждающими одним только своим видом аппетит яствами слева направо, а в обратном направлении несли лишь подносы с грязной посудой да пустые кувшины, Дитрих пришел ко вполне логичному заключению. В левой части первого этажа размещалась кухня, склад и прочие подсобные помещения, а правая была полностью отведена под общий трапезный зал. Оттуда доносились тихое приятное пение и звуки музыки, но совсем не слышалось звуков, характерных для всех без исключения кабаков: самых мерзких, дешевых или самых престижных, предназначенных лишь для избранной публики и гордо называемых их хозяевами ресторациями. Сколько Гангрубер ни напрягал слух, но так и не услышал ни лязга вилок с ножами, царапавших фарфоровые тарелки, ни звона чокающихся хрустальных бокалов, ни монотонного гула трапезничающих, неспособных полностью отдаться процессу поглощения пищи и непременно ведущих за столом беседы.

Возможно, чуть позже он бы что-нибудь да расслышал, но довольно быстро справившиеся с запиранием двери охранники не дали ему достаточно времени, чтобы поупражнять слух.

– Пройдемте, милостивый государь. Нам прямо! – раздался за спиной разбойника сдавленный хриплый бас.

Гангрубер обернулся. Из всей четверки возле двери стоял лишь Квирт, тот самый парень, что рассматривал его портрет, сравнивая с оригиналом, и неуважительно назвал его лицо рожей. Остальные охранники куда-то исчезли.

«Должно быть, здесь где-то поблизости имеется потайная дверь, отделанная той же обивкой, что и стены. Хорошо же служивые петли смазывают, даже тихого скрипа не услышал… – подумал Дитрих, ничуть не удивившись внезапному исчезновению троицы провожатых во главе с их командиром. – Только вот зачем же они так поступили? К чему такое явное позерство? – задал сам себе вопрос гость и незамедлительно на него ответил: – Своеобразная демонстрация силы, точнее, их «всевидящего ока». Они как будто предупредили, что всегда находятся рядом, что постоянно следят за мной. Явно боятся, что не удержусь и покой других гостей растревожу иль что сунусь куда и увижу то, что мне видеть совсем не положено… Ну, что ж! Коль хотите, забавляйтесь вдоволь, шпийоны недоделанные, подглядывайте, сколько влезет, все равно ни черта не углядите! Мне до ваших постояльцев дела нет, мне бы со своим вопросом побыстрей разобраться и в милый лес, на любимую полянку к костерку…»

Дитрих не снизошел до ответа, лишь кивнул и быстрым, по-армейски четким шагом направился к видневшейся вдали лестнице. Он решил принять правила навязываемой ему игры и держался демонстративно уверенно, всем своим видом показывая, что ничуть не боится и пренебрегает опасностью. Его левая рука даже не легла на рукоять меча, чтобы придержать болтавшиеся при ходьбе и бьющие по ногам ножны.

Рослый парень неотступно шел за ним следом, но соблюдал уважительную дистанцию, так что затылок разбойника не ощущал на себе его тяжелого дыхания. О том же, чтобы допустить по отношению к гостю благородного происхождения словесную грубость или осмелиться дотронуться до его плеча рукой, хорошо вышколенный верзила Квирт и не помышлял. Сразу становилось понятно, с каким контингентом гостей охранникам приходилось иметь дело: с одной стороны, влиятельные особы, не привыкшие, что их «лапают» низкородные простолюдины; с другой – отчаянные, не пресмыкающиеся ни перед кем наемники, агрессивно реагирующие на любое прикосновение чужих рук к ним самим, их коням, оружию, одежде или вещам.