Текст книги "Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными"

5. Духи в ночи

Все три дня, что оставались у нас в Вайламепу, почти без пауз лил дождь. Изредка на пасмурном небе ненадолго показывалось солнце, но качественно снимать все равно было нельзя. Мы коротали время в беседах с Кларенсом, купались в холодной реке и наблюдали за повседневной жизнью. Это было довольно приятно, но нас постоянно грызла мысль о пустой трате бесценного времени. Скоро уезжать, а многое из того, что происходит в деревне, мы так и не сняли.

На седьмой день за нами должно было вернуться каноэ, и мы стали собираться в обратный путь. Кларенс помогал укрыть аппаратуру и наш нехитрый скарб от дождя, который сочился сквозь дырявую крышу, как вдруг, выпрямившись, прислушался и, словно о чем-то само собой разумеющемся, сказал: «Кеннет через полчаса будет».

Его уверенность меня озадачила, и я спросил, откуда он знает.

«Мотор слышу», – объяснил Кларенс; его явно удивил мой вопрос. Я высунул голову из хижины, прислушался, но услышал только, как шелестит дождь.

Однако минут пятнадцать спустя мы с Кларенсом почти одновременно расслышали отдаленный шум мотора, и ровно через полчаса, как предсказывал Кларенс, в излучине появилось каноэ, которым управлял Кеннет. Из-за дождя он был без своего обычного головного убора.

Уезжать из Вайламепу было грустно, но подгоняла и утешала мысль о сухой одежде, которая ждала нас в Камаранге. Джек, как выяснилось при встрече, прожил эту неделю более плодотворно: ему удалось собрать довольно большую и пеструю коллекцию животных. Среди них были разнообразные попугаи, змеи, юная выдра и несколько дюжин колибри, которые радостно припадали к тем самым стеклянным бутылкам, из-за отсутствия которых нам пришлось выпустить украшенную кокетку.

Мы обсудили планы на неделю, оставшуюся до того, как за нами в Имбаимадаи прилетит самолет, и решили, что Джек проведет ее в Камаранге, а мы с Чарльзом снова отправимся в путь и постараемся увидеть как можно больше поселений. Оставалось узнать, что думает об этом Билл.

«Почему бы вам не двинуться вверх по Кукуи? – предложил он. – Людей там, правда, довольно много, но в большинство деревень миссионеры не добрались, и там можно услышать настоящие песни «аллилуйя». Возьмите каноэ, ту, что поменьше, а назад идите вниз по Кукуи, а оттуда по Мазаруни прямиком в Имбаимадаи. Мы поплывем на большом каноэ, прихватим всех животных и вас там встретим».

Мы вышли на следующий день в надежде провести первую ночь в Кукуикинге, деревне, расположенной в устье реки Кукуи. С нами отправился Кинг Джордж и еще один индеец, звали его Авель. Маленькое каноэ было нагружено доверху: еда, гамаки, новые пленки, несколько пустых клеток на случай, если мы вдруг кого-нибудь поймаем, и немалый запас белого и голубого бисера, которым мы предполагали платить за зверей. Цвет бусин невероятно важен, объяснил Билл, когда мы покупали их у него в лавке. Наверху, в Камаранге, любят украшать одежду красным, розовым и голубым бисером, жители долины Кукуи более консервативны и единственной ходовой валютой считают голубой и белый.

Ближе к вечеру мы приплыли в Кукуикинг. Как и Вайламепу, эта деревня состояла из крытых соломой и пальмовыми листьями деревянных хижин, разбросанных на лесной поляне. Ее обитатели в мрачном молчании наблюдали, как наше каноэ причаливает к берегу. Собрав все имевшееся у нас дружелюбие, мы постарались объяснить, зачем приехали, и спросили, не хочет ли кто обменять на бисер каких-нибудь животных. Индейцы неохотно передали грязную корзинку с одной или двумя зачуханными птичками, но по-прежнему смотрели на нас недоверчиво. Это было совсем не похоже на тот неподдельно радушный прием, какой нам оказали в Вайламепу.

Авель на носу каноэ

«У этих людей несчастье?» – спросил я.

«Их вождь, он совсем болен, – объяснил Кинг Джордж. – Лежит в гамаке долго-долго, и сегодня ночью придет человек, который будет делать пиай, лекарь, будет его исцелять. Поэтому они сейчас такие несчастные».

«Как он будет делать пиай?» – Мне не терпелось узнать, что это значит.

«Ну, в середине ночи он позовет духов с неба, они придут, и вождь выздоровеет».

«Ты не спросишь у этого человека, который знает пиай, мог бы он поговорить с нами?»

Кинг Джордж исчез в толпе и почти тут же вернулся со здоровяком лет тридцати. В отличие от остальных жителей деревни, одетых в европейские обноски или носивших набедренные повязки и расшитые голубым бисером юбки, он выглядел почти стильно – сравнительно чистые шорты цветы хаки и такая же рубашка.

Знахарь был явно недоволен тем, что его побеспокоили.

Я стал объяснять, что мы хотим пофотографировать и поснимать в деревне, чтобы потом показать снимки и записи в стране, из которой приехали, после чего спросил, можно ли нам сегодня ночью увидеть обряд исцеления.

Он проворчал что-то невнятное и кивнул.

«Вы разрешите принести маленькую лампу, чтобы делать фотографии?» – догадался уточнить я. Знахарь возвел глаза к небу и сурово изрек: «Человек, который принесет свет, когда духи в вигваме, – он смертью умрет».

Я поспешил сменить тему, вытащил магнитофон, подсоединил к нему микрофон и включил.

«А эту штуку можно принести?»

«Что еще это за штука?» – презрительно произнес он.

«Вот, послушайте», – ответил я и немного промотал назад пленку.

«Что еще это за штука?» – раздался глухой голос из динамика. Недовольная гримаса сменилась детской улыбкой.

«Ты, штука, хорошая, хорошая», – повторял знахарь, обращаясь к магнитофону.

«Так вы согласны, чтобы мы сегодня ночью ее принесли и записали песни духов?» – переспросил я.

«Да, это-то я согласный», – благосклонно ответил он, повернулся на пятках и удалился.

Толпа разошлась. Кинг Джордж провел нас по деревне к небольшому пустующему вигваму, который стоял на краю поляны. Мы вытащили наш скарб и натянули гамаки. Как только зашло солнце, я решил проверить, сумею ли с закрытыми глазами сначала вставить в магнитофон пленку, а потом вынуть ее. Это оказалось сложнее, чем я предполагал: куски пленки то и дело зажевывал лентопротяжный механизм. В конце концов я наловчился менять бобины в полной темноте, но на всякий случай решил прийти с зажженной сигаретой, чтобы в случае непредвиденных трудностей у меня была собственная подсветка.

Поздним вечером мы с Чарльзом ощупью, в кромешной тьме пробирались по деревне. На фоне затянутого облаками безлунного неба чернели остроконечные очертания вигвамов. Наконец мы добрели к большой хижине; в нее битком набился народ. Маленький, устроенный на полу очаг тускло освещал лица и фигуры людей, что сидели на корточках вокруг огня. В полутьме были едва различимы белые подбрюшья гамаков, на одном из которых, как мы знали, лежит больной вождь. Кинг Джордж пристроился неподалеку от нас; рядом с ним сидел на корточках полуголый знахарь. В руках у него были две большие ветки с листьями, рядом стоял маленький калебас, наполненный, как мы позднее узнали, соленым настоем табака.

Мы примостились рядом. Я, как и собирался, держал зажженную сигарету, но знахарь ее заметил и сурово сказал: «Нехорошо». Мне ничего не оставалось, как послушно затушить сигарету об пол.

Знахарь что-то повелительно воскликнул на акавайо, и огонь тут же затоптали, а вход завесили одеялом. Зыбкие очертания людей полностью растворились в непроглядной тьме. Я нащупал стоящий передо мной магнитофон, нашел кнопку включения и приготовился записывать, как только начнется ритуал. Было слышно, как знахарь, чтобы прочистить горло, полощет его табачным настоем. Потом зашумели, затрещали листья. Жуткий звук усиливался, он все больше был похож на барабанную дробь, и вот хижину заполнили завораживающие ритмичные удары. Шум листьев перекрывало заунывное, переходящее в вой пение знахаря.

«Духа каравари зовет, – прошептал мне на ухо сидевший вблизи Кинг Джордж. – Этот дух как веревка, по нему сойдут другие». Минут через десять завывания прекратились. Повисла тишина; слышно было только, как рядом кто-то тяжело дышит.

Неожиданно откуда-то сверху, из-под крыши донесся шелест. Звук нарастал, уходил вниз и, наконец, громким ударом разбился об пол. В тишине раздалось бульканье, оно сменилось странным, похожим на кваканье звуком, и вдруг кто-то напряженным фальцетом запел. Пение длилось несколько минут, а потом внезапно тьму разрезала вспышка пламени, поднявшегося от тлеющих углей очага. Я на мгновение увидел знахаря. Он по-прежнему сидел неподалеку от меня, глаза его были закрыты, лицо перекошено страшной гримасой, на лбу выступили капельки пота. Пламя погасло, пение и шорох прекратились, стало как будто не так страшно. Слева от меня тревожно перешептывались двое мальчишек.

Но тут листья зашуршали снова. «Огонь, он напугал каравари, – проворчал Кинг Джордж. – Он больше не придет. Сейчас тот, который делает пиай, попробует звать духа каса-мара. Он похож на человека, принесет лестницу из веревки».

Завывание продолжалось, и в кромешной темноте откуда-то с крыши снова раздался шелест. Опять, как и в первый раз, бульканье, за ним громкий возглас на акавайо, а в ответ – что-то насмешливое, детским голосом, откуда-то справа.

«О чем они говорят?» – в темноте спросил я Кинга Джорджа.

«Каса-мара говорит, трудное дело, – шепотом объяснил тот, – и вождь должен хорошо заплатить, а девочка там, она сказала: “Вождь заплатит, когда ты сделаешь, что ему будет лучше”».

Листья теперь шумели, словно в бурю; казалось, они слетаются к гамаку вождя. Вскоре в песню духа вплелись голоса нескольких жителей деревни, кто-то начал отбивать ритм ладонью на полу, и вдруг песня прервалась, шум поднялся вверх и исчез под крышей.

Появился еще один дух – и еще громче бульканье – и еще длинней песни. Казалось, я вот-вот задохнусь от липкой жары и запаха потных тел. Каждые несколько минут приходилось менять пленку в магнитофоне, но многие песни духов были неотличимы друг от друга, поэтому записывать их я не стал. Часа через полтора от нашего трепета и благоговения не осталось и следа.

«Интересно, – прошептал сидящий рядом Чарльз, – что будет, если ты перемотаешь назад пленку и вызовешь первого духа».

Я был не склонен проводить подобный эксперимент.

Обряд продолжался еще примерно час: духи спускались один за другим, исполняли свою песню над гамаком вождя, после чего удалялись. Пели они в основном фальцетом, но вдруг появился один, чья песня напоминала рвотные позывы, и тут нам действительно стало не по себе.

«Это буш даи-даи, – шепотом представил его Кинг Джордж. – Он очень сильный дух. Когда-то он был человеком, но его задушили, и теперь он приходит с самой вершины горы».

Индейцы входили в экстаз, атмосфера явно накалялась. Знахарь, сидевший совсем рядом со мной, распалился так, что по волне тепла я мог в темноте догадаться о его позе. Ужасающее пение продолжалось несколько минут и неожиданно прервалось. Повисла гнетущая тишина, я обеспокоенно гадал, что случится теперь. Было понятно, что обряд достиг кульминации. Неужели станут приносить жертвы?

Вдруг мне на плечо легла чья-то потная рука. Я обернулся и стал безуспешно всматриваться в непроглядную тьму. Моего лица легко коснулись чьи-то мужские волосы. Я был уверен, что это знахарь, и обреченно подумал, что ближайшие европейцы, которые могли бы нас защитить, то есть Билл и Джек, находятся в 65 километрах отсюда.

«Все, конец! – прорычал мне в ухо знахарь. – Иду отлить!»

На следующее утро к нам явилась делегация обитателей деревни во главе со знахарем; он снова был бодр и жизнерадостен.

Знахарь поднялся на маленький деревянный приступок перед нашей хижиной и сел у порога.

«Я пришел послушать моих духов», – объявил он.

«Сопровождающие лица» набились в хижину и расселись вокруг магнитофона. В небольшом вигваме места для всех желающих услышать это чудо не хватило, и многие гости полукругом стояли снаружи у входа.

Я подсоединил динамик и включил запись. Знахарь был счастлив, и, слушая, как звуки обряда плывут в солнечном свете, он то потрясенно вздыхал, то одобрительно подталкивал меня локтем, то цыкал на своих, мол, потише, а иногда нервно подхихикивал. Когда последняя песня закончилась, я поставил магнитофон на паузу и стал записывать за знахарем имена духов, а также рассказы об их внешности, происхождении и свойствах. Некоторые, как оказалось, наводят ужас своей разрушительной силой, другие, напротив, помогают при несерьезных болезнях.

«А этот, слушай! – завопил от радости знахарь после одной из песен. – Очень сильный и хорошо лечит от кашля».

Мы прослушали все девять песен. Но вот из бобины выскользнули последние сантиметры пленки, и я выключил магнитофон.

«А остальные где?» – проворчал знахарь.

«Кажется, эта машина в темноте сжульничала, – забормотал я, – и не запомнила всех песен».

«Тут нет самых сильных. – Знахарь явно обиделся. – Нет авауи, нет ватабиара, а они хорошие духи».

Я снова стал оправдываться, и знахарь подобрел.

«Хочешь увидеть духов?» – спросил он.

«Очень, очень хочу, – закивал я, – но ведь человеку нельзя их видеть, они приходят в вигвам только ночью».

Знахарь доверительно заулыбался.

«Днем у них другой вид, я прячу их у себя в вигваме. Подожди, сейчас приведу».

Он вернулся с бумажным свертком, снова уселся на приступок и осторожно развернул бумагу. Внутри оказалось много мелких, гладко отполированных камешков. Он по одному протягивал камни мне и объяснял, что каждый из них значит. Здесь был обломок кварца, рядом с ним – вытянутый, похожий на небольшую палочку осколок какого-то минерала и камень с четырьмя странными контурами на поверхности, которые, по мнению знахаря, означали руки и ноги духа.

«Я прячу их в вигваме, в тайном месте, потому что это очень сильные духи и если другой человек, который делает пиай, о них узнает, он может их забрать, чтобы меня убить. А этот, – трагически добавил он – самый очень-очень плохой».

Он передал мне ничем не примечательный маленький камешек. Я внимательно и почтительно разглядел его и протянул Чарльзу. Не знаю, кто из нас оплошал, но камень упал и закатился в щель между досками настила.

«Это был мой самый сильный дух!» – отчаянно завопил знахарь.

«Не беспокойся, – забормотал я, вскакивая, – мы сейчас его найдем». Я прошел чуть вперед и, на глазах ошеломленной публики, извиваясь, полез под настил. Земля была сплошь усыпана гравием, всюду, куда ни глянь, валялись камни, словно близнецы похожие на нашего воплотившегося духа.

Чарльз опустился на колени рядом со мной и просунул палку в щель, куда укатился бесценный камень. Я стал всматриваться вглубь, но опознать среди обломков гравия тот, единственный, было невозможно. Я наугад вытащил один, передал его через щель Чарльзу, а тот вручил знахарю.

«Нехороший!» – презрительно рявкнул знахарь и с отвращением отшвырнул мою находку.

«Ничего, сейчас найдется», – прокричал я в ответ из-под пола и передал двух других кандидатов. Их постигла та же участь. За последующие десять минут мы перебрали несколько десятков мелких камешков. Наконец знахарь признал один и угрюмо пробурчал: «Вот мой дух».

Взъерошенный, весь в пыли, я вылез на свет божий. Жители деревни обрадовались обретенному камню не меньше нашего, только оставалось загадкой, действительно ли мы нашли именно тот, что уронили, или лекарь в конце концов согласился на любой, лишь бы жители деревни не подумали, что он утратил один из своих главных источников силы, а вместе с ним – непререкаемый авторитет.

Знахарь бережно положил камень в сверток, к другим духам, и поспешил к себе в вигвам, чтобы их перепрятать.

Пополудни мы покинули деревню и поплыли вверх по Кукуи. Выздоровел ли вождь, для нас навсегда осталось тайной.

Несколько недель назад, когда мы впервые познакомились с Кингом Джорджем, мы, глядя на его свирепую физиономию, решили, что он – человек неуживчивый и грубый. К тому же нас отталкивала его привычка клянчить подарки. Стоило Чарльзу вынуть пачку сигарет, Кинг Джордж тут же протягивал руку, безапелляционно произносил: «Спасибо за сигрит» – и принимал подарок с таким видом, будто имеет на него полное право. В результате сигареты приходилось делить на троих, и это означало, что до конца поездки их может не хватить: нам приходилось тщательно рассчитывать припасы, чтобы как можно меньше груза тащить с собой. Однако через несколько дней мы осознали, что у индейцев принято почти всю собственность считать общей: если у тебя есть то, чего недостает твоим спутникам, разумеется, ты должен поделиться. Следовательно, когда не хватало еды, нам следовало распределить банку мясных консервов между всеми, кто плыл в нашем каноэ, а индейцы, в свою очередь, всегда были рады разделить с нами хлеб из кассавы.

При ближайшем знакомстве Кинг Джордж оказался очень славным и добродушным. Он превосходно знал реку и очень тонко чувствовал ее. Правда, поначалу мы не совсем понимали друг друга: у нашего спутника был довольно скудный словарный запас, более того, многие слова в его переводе на английский означали совсем не то, что они значили для нас. Например, «часом» Кинг Джордж называл любой неопределенный промежуток времени, и, когда мы спрашивали, долго ли идти от берега реки к деревне «наверху плотины», он почти всегда отвечал: «Э-э-э, слушай! Час разом будет». Более дробных, равно как и более крупных единиц времени он не признавал, так что «часом» с равным успехом могли называться как 10 минут, так и 2,5 часа. Поэтому вопрошать «долго ли» было бессмысленно: наши представления о времени вряд ли имели для Кинга Джорджа хоть какой-то смысл.

Примерно так же обстояло дело с расстояниями. Ответы варьировались от «э, нет, далеко», что означало примерно астрономический час пути, до «далеко-далеко, далек путь», и в таком случае надо было принять, что за день мы к месту не доберемся. Однако вскоре мы убедились, что самая точная единица измерения у Кинга Джорджа – «точки». Так он называл повороты реки, но, чтобы перевести «9 точек» в часы, требовалось неплохо знать географию, поскольку ближе к устью река несколько километров течет, никуда не сворачивая, а в верховьях кружит почти постоянно.

Кинг Джордж считал своим долгом делать все, о чем мы попросим. Старался он изо всех сил, но иногда его рвение выходило нам боком.

«Как ты думаешь, мы ведь к вечеру попадем в ту деревню, что ты говорил?» – как-то после нескольких часов пути спросил я, всем своим видом, а также интонацией показывая, что нам бы очень хорошо туда добраться.

«Послушай, – бодро улыбаясь, ответил он, – я думаю, мы должен встретить ее вечером сегодня».

На закате мы все еще плыли вдоль пустынных берегов.

«Кинг Джордж, – я не скрывал раздражения, – где та деревня?»

«Э… Это далеко-далеко, далек путь».

«Но ты сказал, что мы встретим ее сегодня вечером».

«Слушай, ну ведь мы старались, правда?» – обиженно возразил он.

Со временем у нас на пути все чаще стали появляться упавшие деревья. Некоторые перегораживали Кукуи примерно наполовину, и нам удавалось их обплыть, другие были такие огромные, что касались кронами другого берега, и мы проплывали под ними, словно под мостом. Иногда, правда, дерево лежало в воде так, что обойти его не удавалось. Тогда Кинг Джордж разгонял каноэ, в последний момент глушил мотор, сдергивал винт, чтобы его не повредить, и лодка «запрыгивала» на препятствие. Затем из нее вылезали мы. Удержать равновесие на скользком бревне было трудно, ноги у нас дрожали, но общими стараниями в конце концов удавалось полностью перетащить плавсредство.

Каждые несколько километров мы останавливались в маленьких селениях, чтобы спросить о животных. Не было такого места, где нам бы не встретилась компания ручных попугаев; они прыгали по крышам вигвамов или, сложив за спиной крылья, угрюмо, вразвалку прогуливались по деревне. Индейцам, впрочем как и нам, нравилась яркая раскраска и способность этих птиц подражать человеческой речи; вскоре мы перестали удивляться, когда на берегу нас встречала грязная попугайская брань на акавайо.

Поймать и приучить взрослых попугаев трудно, поэтому местные жители вытаскивают совсем крохотных птенцов из лесных гнезд и выкармливают их с руки. В одной из деревень женщина принесла нам только что найденное гнездо, в котором сидел очаровательный птенец с огромными карими глазами и несуразно большим клювом; голое тело украшали несколько тощих, взъерошенных перышек. Отказаться от такого подарка я не смог, но надо было понять, как кормить это прелестное создание. Женщина, смеясь, согласилась меня научить.

Для начала мне было велено пожевать немного хлеба из кассавы. Увидев меня за этим занятием, птенец невероятно оживился, захлопал голыми крыльями и замахал головой в предвкушении скорой еды. Как только я почти вплотную приблизил к нему лицо, он немедленно просунул открытый клюв между моими губами. Теперь дело было за немногим – протолкнуть языком жеваный хлеб в его глотку.

Во мне все восставало против такого, отвратительно негигиеничного способа кормежки, но женщина объяснила, что иначе птенцов попугая не выкормить. К счастью, наш оказался довольно взрослый; неделю спустя он самостоятельно ел мягкий банан, чем избавил нас от необходимости каждые три часа жевать для него кассаву.

Птенец попугая

По пути к деревне Пипилипаи, что лежала в верховьях реки, нам удалось выменять на бисер нескольких ара, танагров, мартышек, черепах, а также разнообразных попугаев необычных, ослепительно-ярких расцветок. Самым нетривиальным из наших приобретений оказался пекари, южноамериканская дикая свинья. Индейцы, у которых он жил, охотно отдали нам его за несколько горстей белых и голубых бусин. Вскоре нам стало понятно, почему они были рады от него избавиться.

Мы не рассчитывали заполучить такого крупного зверя. Подходящей клетки у нас не было, но пекари казался довольно мирным, поэтому мы наивно решили, что достаточно надеть на него мягкий веревочный ошейник и привязать к перекладине на носу каноэ. Однако тут же выяснилось, что сделать это гораздо трудней, чем мы думали, поскольку пекари, примитивно говоря, сужается от туловища к рылу, и обычный ошейник с него тут же соскальзывает. Нам ничего не оставалось, как посадить его на привязь, предварительно опутав веревкой вокруг плеч и передних ног. Этого, думали мы, наверняка хватит, чтобы удержать зверя от соблазна потоптаться по нашим вещам. Гудини, как мы прозвали свинью, придерживался иного мнения. Он тут же выпутал одну за другой передние ноги, легко выскользнул из самодельной упряжи и решительно направился к лежащим на дне каноэ ананасам, которые мы припасли на ужин. Останавливаться, чтобы снова его привязать, было неразумно: мы хотели к вечеру оказаться в Пипилипаи, к тому же наш мотор, как говорил Кинг Джордж, «много брехал», поэтому последний час пути я пылко обнимал щетинистую тушу, пытаясь удержать Гудини от дальнейших изысканий.

Наконец мы добрались в деревню, располагавшуюся в десяти минутах ходьбы от берега. Никогда прежде нам не доводилось видеть столь примитивных поселений. Вся одежда мужчин состояла из набедренных повязок, на женщинах не было ничего, кроме юбок из бусин.

Прирученный хохлатый кракс

Индейцы жили в ветхих, полуразрушенных или недостроенных вигвамах, у многих не было боковых стен, хижины стояли на высохшей песчаной земле, а не на дощатых помостах, как в Кукуикинге. В Пипилипаи, как и во всякой другой деревне, у Кинга Джорджа нашлось немало родственников, так что приняли нас очень сердечно. Здесь тоже повсюду галдели и шастали попугаи, а кроме того, мы приметили крупного хохлатого кракса, который с гордым видом дефилировал между хижинами. Это была иссиня-черная, лоснящаяся, похожая на индюка птица с очаровательным кудрявым хохолком и ярко-желтым носом. Изначально она, как нам сообщили, предназначалась для похлебки, но индейцы не смогли устоять перед голубым бисером и с радостью выменяли кракса на шесть полных горстей бусин.

Свободной хижины в Пипилипаи не нашлось, так что нам, вместе с Кингом Джорджем и Авелем, ничего не оставалось, как натянуть наши гамаки в вигваме, где обитала семья из десяти человек. Пока Чарльз готовил ужин, я, нежно поглаживая Гудини, предательски надевал на его плечи новые, более совершенные путы. Затем я привязал свинью к шесту посреди деревни, положил у его ног ананас, немного лепешек из кассавы и как можно убедительней пожелал спокойной ночи.

Ночь, однако, выдалась совсем не спокойной. Кинг Джордж давно не виделся с родственниками, и они допоздна обменивались сплетнями. Ближе к полуночи в углу пронзительно завопил младенец. Унять его не мог никто. Потом из гамака вылез какой-то мужчина: он решил поддержать огонь в очаге, устроенном посреди хижины. В конце концов я стал задремывать, но стоило мне провалиться в сон, как Кинг Джордж затряс меня за плечо и проорал в ухо: «Свин! Сбежал!»

«Поймаем, когда рассветет», – пробормотал я и попытался уснуть. Младенец завопил с новой силой, и тут моих ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый запах свиньи. Я открыл глаза и увидел Гудини; наш друг с наслаждением терся задницей о стойку вигвама. Спать, пока его снова не обуздают, разумеется, мы не могли, поэтому я обреченно вылез из гамака и, стараясь не будить других, призвал Чарльза на помощь.

Последующие полчаса Гудини бодро носился по хижине и вокруг нее, а мы с Чарльзом, полуголые и босые, скакали за ним. Наконец нам удалось схватить его за шкирку и привязать к шесту. Гудини, безмерно довольный тем, что ему удалось переполошить всю деревню, глухо зевнул и уселся на землю, зажав ананас между передними ногами. Мы вернулись в гамаки в надежде поспать хотя бы три часа, что оставались до рассвета.

Путь обратно вниз по реке начался вполне мирно. Из стволов молодых деревьев, связанных полосками коры, мы соорудили клетку для пекари и закрепили ее на носу каноэ. Первые полчаса Гудини вел себя безупречно; кракс, привязанный тонкой веревкой за ногу, мирно восседал на непромокаемом брезенте, которым были закрыты наши вещи; черепахи задумчиво ползали по дну каноэ, попугаи приятельски орали над ухом, а мартышки-капуцины в большой деревянной клетке заботливо перебирали шерсть друг друга. Чарльз и я растянулись на солнце и беспечально глядели то на голубое, чистое небо, то на изумрудно-зеленые ветки проплывавших мимо нас деревьев.

Но так продолжалось недолго. Вскоре путь нам преградила баррикада из полузатопленных коряг. Мы вылезли из каноэ и, нагнувшись, стали его перетаскивать. Гудини решил, что настал его звездный час. Незаметно для нас он перегрыз кору, соединявшую нижние перекладины клетки, и вмиг оказался в воде. Я прыгнул за ним, едва не опрокинул каноэ и, проплыв несколько метров, схватил его за шкирку. Свинья брыкалась, брызгалась, истошно визжала, но в конце концов мне удалось затащить ее в то, что осталось от клетки. Чарльз спешно начал ее чинить, я выжимал до нитки промокшую одежду и раскладывал ее, чтобы просушить на брезенте. Гудини, судя по всему, купание понравилось, он явно намеревался повторить водные процедуры, поэтому остаток пути один из нас сидел у клетки и методично укреплял перекладины, как только зверь посягал на кору.

Поздним вечером мы добрались в Джавалу, родную деревню Кинга Джорджа, расположенную примерно в километре от Кукуикинга. Мы устроились на ночлег, но сперва покрепче привязали Гудини к длиннющему шесту и расквартировали в заброшенном вигваме других животных.

Через день нам предстояло возвращаться в Имбаимадаи. Большинство жителей Джавалы всю неделю охотились, но Кинг Джордж заверил, что сегодня они вернутся и в благодарение за удачную охоту будут петь гимны «аллилуйя».

Мы много слышали об этой, как видно из названия, родственной христианству загадочной религии, которая распространена в «нашей» части Южной Америки. В конце XIX века живший в саванне индеец из племени макуси посетил христианского миссионера, а вернувшись, сообщил соплеменникам о видении, в котором он встречался с великим духом по имени Папа, живущим высоко в небе. Папа сказал, что ему надо поклоняться в молитве и его проповедовать, после чего велел идти к макуси, чтобы рассказать им о новой вере, которая называется «аллилуйя». Вслед за макуси невиданную прежде религию восприняли их соседи, и в начале XX века она окончательно закрепилась среди близких друг другу, говорящих на карибских диалектах племенах патамона, арекуна и акавайо. Прибывшие позднее миссионеры, по всей видимости, не распознали христианские корни верований, с какими они столкнулись, объявили их языческими, осудили и боролись с ними изо всех сил. Обострялась эта борьба всякий раз, когда новый пророк «аллилуйя» возвещал, что Папа предсказывал скорое пришествие белых людей, которые будут учить по книгам и на разные лады извращать открывшуюся индейцам истину. Судя по накалу миссионерской ярости, в этой странной религии действительно сохранилось немало архаичных, языческих черт, и мы гадали, что увидим, когда вернутся охотники, – экзотическую версию христианского богослужения или варварский ритуал.

Мы спросили Кинга Джорджа, можно ли снимать обряд. Он согласился – и нам оставалось только дожидаться.

Пополудни вдалеке показалось каноэ, плывущее вниз по течению. Мы подумали, что это, должно быть, возвращаются первые охотники, и отправились на берег, чтобы их встретить.

Но вот каноэ причалило – и перед нашими оторопелыми взорами предстала очень странная фигура, которая двигалась по тропинке прямиком к нам. По рассказам мы представляли себе щуплого, гибкого индейца в традиционном наряде, но вместо него увидели старика в ослепительно-голубых льняных шортах и кричаще-яркой рубашке спортивного кроя, безвкусно разрисованной разноцветными фигурами тринидадских барабанщиков. Довершала костюм тирольская шляпа с белым пером. Дивное видение оскалилось беззубой улыбкой и засунуло руки в карманы ультрамариновых штанов.

«Человек сказал, что вы хотите смотреть танец “аллилуйя”. Прежде чем я танцевать, сколько доллар вы давать?»

Не успел я ответить, как стоявший рядом с нами Кинг Джордж, яростно размахивая обеими руками, начал что-то гневно кричать на акавайо. Мы никогда не видели, чтобы он так злился.

Старик снял шляпу и нервно вертел ее в руках. Кинг Джордж, продолжая метать громы и молнии, подступал к нему все ближе, и в конце концов незадачливому танцору ничего не оставалось, как ретироваться к своей лодке. Он поспешно забрался в нее и погреб вниз по реке.

Кинг Джордж вернулся к нам, все еще задыхаясь от негодования.

«Ты, – с неподдельным отчаянием вопил он, – слушай, я сказал этому, недостойному, что в нашей деревне мы поем “аллилуйя” только во славу Божью, а если он пришел тут петь за деньги, это не настоящие “аллилуйя” и пусть убирается».