Текст книги "Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными"

7. Вампиры и Герти

На следующее утро к нам пришел Бринсли и с печальным видом сообщил, что ночью его катер «еле приплелся», мотор барахлит, поэтому он не сможет отвезти нас в Аракаку. Мы не очень расстроились. Кориабо оказалась очень симпатичной деревней, местные жители были добры и отзывчивы, а в окрестных лесах, судя по всему, обитало множество птиц и зверья.

Более того, сама деревня изобиловала домашними животными. Главной опекуншей домашних животных слыла пожилая женщина, которую все любовно называли «Мама». Ее хижина напоминала маленький зверинец. По крышам прыгали ярко-зеленые попугаи-амазоны, над головой висели плетеные клетки, в которых порхали и щебетали голубые танагры, пара взъерошенных ара рылась клювами в пепле очага. Довершала мрачноватый интерьер опутанная вокруг талии веревкой мартышка-капуцин.

Мы сидели на ступеньках хижины и беседовали с Мамой, как вдруг у нас за спиной, откуда-то из-под кустов, раздался пронзительный, похожий на хохот визг, какого я не слышал никогда прежде. Высокая трава раздвинулась, из нее степенно, тяжелой поступью вышли два огромных свинообразных существа. Привычного рыла у них не было, а морда, словно стесанная с торца, в профиль напоминала прямоугольник. Если бы не легкомысленное хихиканье, они выглядели бы очень вальяжно. Это были капибары, самые крупные грызуны в мире. Я протянул руку к одному из них, чтобы его потрепать, но он дернул головой и явно нацелился на мой палец.

«Не кусается, – успокоила меня Мама. – Сосать хочет».

Осмелев, я осторожно ткнул его пальцем в нос. Зверь, присвистывая, заверещал, показал ярко-оранжевые резцы, схватил меня за палец и стал шумно сосать. Я почувствовал, как мой ноготь скребется о что-то похожее на две костяные терки, расположенные на полпути к глотке. На пиджине Мама изъяснялась с трудом, но выразительными жестами она объяснила, что подобрала их крохами и выкормила из бутылки. Сейчас капибары почти взрослые, но так и не отучились сосать все, что попадется. Задние копыта каждого зверя украшали широкие красные полоски: Мама пометила их специально, чтобы охотники не подстрелили ее питомцев.

Мы спросили, можно ли этих славных зверей заснять. Мама позволила. Чарльз установил камеру. Капибары – земноводные животные. В дикой природе они живут главным образом в реке и только по ночам выходят на сушу, чтобы погрызть прибрежную траву. Конечно, нам очень хотелось снять, как они плавают, поэтому я попробовал заманить их в воду. Они верещали, хихикали, но упорно отказывались приближаться к реке. Когда я увидел, что добром их не затащишь, попытался, вспомнив, как не раз читал, что «испуганные капибары привычно бегут к воде», действовать устрашением. Однако наши новые знакомцы привычно бежали к хижине Мамы и прятались за углом. Я вошел в азарт и как угорелый носился за ними по деревне, визжа и громко хлопая в ладоши. Мама сидела на ступенях своей хижины и недоуменно наблюдала за нашими бегами.

«Дело дрянь, – запыхавшись, я присел рядом с Чарльзом. – Эти гады так одомашнились, что разлюбили воду».

По лицу Мамы было видно, что она, кажется, начинает что-то понимать.

«Купаться?» – спросила она.

«Конечно, купаться!» – закивал я.

«Ах, купаться! – Мама расплылась в лучезарной улыбке. – Эи-и-и-и!»

На ее пронзительный вопль немедленно явились двое голых малышей, которые до этой минуты возились в пыли неподалеку от хижины.

«Купаться!» – воскликнула она.

Дети понеслись к реке. Капибары презрительно взглянули на нас, повернулись и важно прошествовали за ними. Наконец все четверо собрались на берегу. Словно по команде, они одновременно плюхнулись в воду и затеяли веселую возню, при этом капибары хранили молчаливое достоинство, а дети оглушительно визжали от счастья.

Мама смотрела на них с материнской нежностью.

«Они все ко мне дитенками попали», – объяснила она и, как могла, стала рассказывать, что с первых дней «детки» привыкли купаться вместе, поэтому капибары отказываются идти в воду без приятелей.

Капибары играют в реке

Мы объяснили маме, что, как и она, очень любим животных и хотели бы привезти многих здешних зверей в свою страну. Мама взглянула на капибар.

«По мне, эти уже совсем большие, – сказала она. – Хотите взять? Я себе еще найду».

Джек пришел в восторг от столь щедрого подарка и тут же задумался: сможем ли мы довезти этих увесистых зверей в Джорджтаун? В конце концов мы договорились с Мамой, что попытаемся раздобыть или соорудить клетку в Арараке, если, конечно, туда попадем, и на обратном пути заберем животных.

Многие из жителей деревни так привязались к своим питомцам, что решительно отказывались с ними расстаться. У одной из женщин жил ручной лабба, очаровательный зверек с сильными, изящными ногами, напоминающий небольшую антилопу. Он, как и капибара, грызун. Сейчас этот близкий родственник морской свинки, покрытый густой коричневой шерстью с бежевыми пятнами, сидел на руках у хозяйки и таращил на нас круглые, иссиня-черные глаза. Нам рассказали, что три года назад у этой женщины умер новорожденный младенец. Некоторое время спустя ее муж наткнулся в лесу, во время охоты, на лаббу с детенышем. Взрослого зверя он подстрелил, а малыша подобрал и принес жене. Она его приняла, выкормила грудью, и сейчас он был совсем большим. «Это мой ребенок», – простодушно призналась она, нежно поглаживая зверя.

В тот же вечер мы, к своему удивлению, услышали отдаленный шум мотора. В сумерках, обогнув излучину, у деревни причалил большой катер. Сидевший за штурвалом индеец сообщил, что он отвозил на угольную разработку припасы и письма, а завтра поплывет в Аракаку и, если нам хочется, мы можем отправиться с ним. Нас это предложение обрадовало: наконец-то мы доберемся до цели.

Рано утром мы погрузили багаж на катер и сказали Маме, что через четыре дня вернемся за капибарами. Бринсли пообещал, что к этому времени обязательно починит лодку и охотно отвезет нас в Моравханну. Почти весь катер был забит разными грузами, к тому же на борту оказался еще один пассажир – огромная жизнерадостная негритянка, которую звали Герти, но места оставалось предостаточно, и после крохотной долбленки и тесной лодки Бринсли нам казалось, будто мы плывем на роскошном лайнере. Мы поудобней устроились на носу и задремали.

В четыре часа пополудни нас привезли в Аракаку. Издалека она выглядела почти идиллически: цепочка домиков на высоком берегу, а за ними колышутся на ветру высокие, похожие на связки перьев, стебли бамбука. Однако вблизи очарование развеялось. Две трети строений занимали склады, соседствовавшие с тавернами, где с утра до ночи рекой лился ром, а на заднем плане теснились в грязи обветшавшие деревянные хибары, в которых ютились обитатели этих мест.

Пятьдесят лет назад Аракака была крупным, процветающим поселением; здесь жили несколько сотен человек. Когда-то в окрестностях открыли несколько богатых золотых приисков, и рассказывали, будто в те счастливые времена инженеры с женами разъезжали по главной улице в запряженных лошадьми колясках. Сейчас прииски почти выработали, а главная улица заросла травой. Большинство домов разрушились, прогнили, к ним совсем близко подступил лес. В воздухе стоял смрадный запах запустения и тлена, словно вымирающий город и впрямь разлагался на жаре. Рядом с одной из полуразвалившихся построек стоял опутанный ползучей травой старый деревянный стол. Но его ножках, вмурованных в кирпичный помост, виднелись следы осыпавшегося цемента, а сам помост растрескался и порос пробившейся сквозь щели травой. «Здесь когда-то была больница, – рассказали нам, – а стол остался от морга».

На дворе стоял полдень, но в лавках и кабаках было полно народу. Где-то дребезжал старый граммофон. Мы вошли в лавку. Рядом со входом, на скамейке, сидел высокий, поджарый негр. В руках он держал до краев наполненную ромом алюминиевую кружку.

«Что вам здесь надо, парни?» – спросил он.

Мы объяснили, что ищем животных.

«Этого добра тут хоть завались. Я сам для вас кого хочешь поймаю».

«Прекрасно, – ответил Джек. – Мы заплатим за все, что ты нам принесешь, но у нас мало времени, через несколько дней нам надо уезжать. Сможешь поймать кого-нибудь завтра?»

Наш собеседник с важным видом покачал указательным пальцем перед носом Джека.

«Э, парень, завтра я никого не поймаю, – тяжело проговорил он. – Завтра я буду надираться в дым».

В лавку ввалилась наша недавняя попутчица Герти.

Она всем весом налегла на прилавок и пристально взглянула в раскосые глаза лавочника.

«Мистер, парни на катере говорят, что здесь полно вампиров. Что мне делать, у меня нет москитной сетки!»

«Ты что, мать, боишься наших вампиров?» – переспросил негр с алюминиевой кружкой.

«Конечно, – подтвердила она. – И мое психологическое состояние сейчас очень нервное».

Негр недоуменно заморгал. Герти переключилась на хозяина лавки.

«Ну и что вы мне дадите?» – жеманно улыбаясь, спросила она.

«Дать вам я ничего не дам, но за два доллара могу продать лампу. Она точно всех вампиров разгонит».

«Может быть, – с деланым высокомерием ответила Герти. – Но должна вам сказать, что мои финансовые дела сейчас – швах. – Она рассмеялась. – Поэтому дайте свечку за два цента».

Поздним вечером мое психологическое состояние, как и у Герти, тоже стало очень нервным, и на то была причина. Мы разместились в обветшавшей гостинице неподалеку от лавки. Джек и Чарльз тут же уснули, спрятавшись за москитными сетками. Я свою, к сожалению, куда-то засунул и не мог найти, последние четыре дня обходился без нее, а теперь, памятуя об опасениях Герти, повесил на край гамака зажженную керосиновую лампу. Минут через десять после того, как улегся и попытался уснуть, в открытое окно бесшумно проскользнула летучая мышь. Она пролетела над гамаком, покружила по комнате, подлетела к двери, вернулась к гамаку и через миг исчезла в окне. Каждые две минуты она возвращалась и с пугающей настойчивостью проделывала тот же путь.

Убедиться, что это действительно вампир, на расстоянии было трудно, но в таких обстоятельствах зоологические тонкости не столь важны.

Летучая мышь-вампир

Достаточно того, что у нее не выдавался вперед листообразный нос, какой отличает мирных летучих мышей, и, хотя я не мог видеть двух острых как лезвия треугольных передних зубов, которыми вампир выбривает кусочек кожи у своей жертвы, был уверен, что они есть. Живое воображение рисовало пугающую картину: прокусив кожу, летучая мышь присасывается к ране и жадно пьет кровь. Они исхитряются делать это так незаметно, что человек не просыпается и узнает о визите вампира только по пятнам крови на одеяле, но недели через три может тяжело заболеть паралитическим бешенством.

Принять всерьез заверения лавочника, мол, вампиры боятся света, мне с самого начала было трудно. Сейчас мои опасения подтвердились: в свой очередной визит летучая мышь неожиданно уселась в дальнем углу комнаты и, отведя крылья назад так, что стала похожа на четвероногого паука, характерным для вампиров способом засеменила по полу. Мое терпение лопнуло. Свесившись из гамака, я схватил ботинок и швырнул его в кровопийцу. Вампир заметался и тут же исчез.

Минут через двадцать я осознал, что должен быть ему глубоко признателен. Он не дал мне уснуть, и я наконец смог сделать то, о чем неотступно мечтал последние несколько дней, – записать один из самых жутких и загадочных звуков южноамериканского леса.

Впервые я услышал этот звук во время нашего путешествия по Кукуи. Мы остановились в лесу, неподалеку от реки, и повесили гамаки между деревьями. Наступила ночь, через просветы в густой листве было видно, как мерцают звезды. Вокруг, словно призраки, чернели очертания кустов и лиан. Мы собрались было уснуть, как вдруг по лесу, сотрясая сонный воздух, то нарастая до душераздирающего воя, то стихая до стона, похожего на шум ветра в проводах, прокатился пронзительный, рыдающий вопль. Издавал его не кто иной, как безобидная обезьяна-ревун.

С тех пор меня преследовала навязчивая мысль этот ужасающий звук записать. Каждую ночь, какую мы проводили в лесу, я старательно подсоединял микрофон к параболическому рефлектору, вставлял в магнитофон новую пленку, но тщетно – вокруг стоял обычный лесной шум. Однажды мы вернулись на стоянку слишком поздно и слишком усталые, чтобы настраивать аппаратуру, но, по закону подлости, именно этой ночью нас разбудил оглушительный обезьяний гвалт. Я выскочил из гамака и стал лихорадочно подключать звукозаписывающее устройство, но к тому времени, как мы были готовы, вокруг все стихло. В другой раз, во время того же путешествия, я решил, что нам наконец повезло: обезьяны окружали нас со всех сторон, вопили изо всех сил, микрофон был наготове. Несколько минут я записывал самые экзотические и душераздирающие вопли, какие когда-либо довелось слышать. Но вот коротким финальным тявканьем концерт закончился, я перемотал пленку и стал трясти спавшего в гамаке Чарльза: «Просыпайся, послушай». Мы включили магнитофон, но не услышали ни единого звука: оказалось, что по пути незаметно повредилась одна из головок.

Теперь наконец, благодаря визиту вампира, я услышал самое начало обезьяньей оратории. Исполнители находились примерно в километре от нашей гостиницы, но орали они оглушительно. Я вынес аппаратуру, подключил микрофон и направил параболический рефлектор точно в сторону, из которой доносился звук. Наученный прежним опытом, показывать Чарльзу запись по окончании концерта я не стал. Наутро не без волнения мы включили магнитофон – и услышали превосходные, невыносимо громкие вопли.

Тем утром к нам из разведочного лагеря, находившегося километрах в двадцати от Аракаки, приехал управляющий угольной компанией. Ему передали по радиосвязи наше сообщение, и все же он немного удивился, когда увидел нас здесь. Вскоре выяснилось, что уехать с ним в тот же день невозможно: его небольшой грузовик был доверху нагружен припасами, которые доставил катер, однако он пригласил нас завтра вместе пообедать и заверил, что пришлет машину.

Остаток дня мы бродили по ближайшему лесу. Джек надеялся встретить каких-нибудь интересных многоножек или редких скорпионов, и, проходя мимо низкого, похожего на пальму дерева, решил заготовить для них приманку – облепившие ствол коричневые чешуйки коры. Он увлеченно обдирал дерево, как вдруг совсем рядом раздалось громкое шипение, откуда-то сверху скатилось золотисто-коричневое, покрытое мехом существо размером с собачонку и торопливо поползло вниз по противоположной стороне ствола. Добравшись до земли, оно попыталось ретироваться прежде, чем мы к нему приблизимся, но передвигалось медленно, поэтому Джек несколькими шагами его настиг и схватил за мощный, почти лысый хвост. Зверь повис головой вниз и, гневно глядя на нас маленькими, похожими на бусинки глазами, грозно зашипел. С длинной, изогнутой книзу морды капала слюна. Джек ликовал: еще бы, ему удалось поймать тамандуа, настоящего древесного муравьеда.

Мы торжественно принесли его в гостиницу, и, пока Джек мастерил для него клетку, поселили зверя на высокое дерево, которое росло возле нашего временного пристанища. Муравьед тут же обхватил ствол передними лапами и с легкостью пополз вверх. На высоте метров шести он остановился, обернулся и рассерженно посмотрел на нас. Но тут он заметил на дереве огромный круглый муравейник. Гнев немедленно испарился, и зверь решительно пополз к пропитанию, цепляясь хвостом за верхние ветки и время от времени зависая головой вниз. Быстрыми, мощными ударами передних лап он разворошил муравьиное гнездо. Оттуда хлынул коричневый поток, муравьи облепили нарушителя их спокойствия, но тамандуа не испугался и, просунув трубкообразный нос в дыру, принялся длинным, черным языком слизывать насекомых. Однако минут через пять он начал почесываться задней лапой. Вскоре ей на помощь пришла передняя. В конце концов тамандуа решил, что муравьиные укусы – слишком высокая плата за обжорство и пора наконец отдохнуть. Судя по всему, его густая, жесткая, как проволока, шерсть защищает от муравьев не так надежно, как принято думать: бедный зверь то и дело останавливался и остервенело чесался.

Мы с Чарльзом засняли всю сцену, и тут до нас дошло, что за зверем предстоит лезть на дерево, а это занятие не из приятных. Разъяренные муравьи облепили все ветки, и, если их укусы так досаждают муравьеду, можно представить, как больно будет нам. К счастью, на помощь пришел сам тамандуа: он слез с дерева, уселся на землю и принялся отчаянно тереть правое ухо задней лапой. Бедняга так страдал от вездесущих муравьев, что даже не заметил, как Джек его поднял и переселил в клетку. Оглядевшись в своем новом жилище, муравьед мирно устроился в углу и начал старательно вычесывать левое ухо.

Тамандуа

На исходе дня мы взяли батарейные фонари и отправились на ночные поиски. В темноте лес превратился в пугающее, заколдованное место, где течет невидимая человеку шумная жизнь. Звуки то и дело менялись: над рекой разносилось звонкое кваканье лягушек, а в лесу отовсюду доносилась перекличка насекомых. Мы быстро привыкли к жужжанию и стрекоту, но каждый раз, когда неожиданно раздавался треск падающего дерева или непонятный вскрик, душа уходила в пятки.

Парадоксальным образом в темноте мы смогли увидеть тех, кого не замечали при свете: глаза животных служили своеобразными «отражателями», и стоило направить луч на существо, которое смотрело в нашу сторону, во тьме вспыхивали две светящиеся точки. По их цвету, размеру и расположению нетрудно было угадать, кто на нас смотрит.

В реке фонарь выхватил четыре тлеющих уголька: на дне залегла пара кайманов, их глаза мрачно светились над поверхностью воды. В кроне высокого дерева мы углядели мартышку. Разбуженная нашими шагами, она повернулась, чтобы на нас посмотреть, заморгала, огоньки тут же исчезли, и по хрусту ветвей мы догадались, что она повернулась к нам задом и скрылась в листве.

Стараясь ступать бесшумно, мы вошли в заросли бамбука; его стебли, скрипя и потрескивая, покачивались на ночном ветру высоко над головой. Джек выхватил фонарем стелющиеся по земле заросли колючей травы.

«Здесь должны быть змеи, – радостно прошептал он. – Обойди с другой стороны и, как только тебя что-нибудь напугает, беги ко мне».

Я не без опаски пошел в непроглядную тьму, рассекая бамбук своим мачете. Вдруг свет фонаря упал на маленькую лунку в земле.

«Джек, – тихо позвал я, – смотри, здесь нора».

«А почему бы ей здесь не быть? – чуть раздраженно отозвался он. – Есть ли там кто-нибудь, вот в чем вопрос».

Я осторожно опустился на колени и заглянул внутрь. Из глубины на меня глядели три маленьких блестящих глаза.

«Точно есть, – заверил я. – И у того, кто там сидит, три глаза».

Джек тут же прибежал ко мне, и мы стали вглядываться в нору. Свет двух фонарей выхватил распластавшегося на земле черного мохнатого паука величиной с мою ладонь. То, что я увидел, было всего лишь тремя глазами из восьми, поблескивавших на его омерзительной голове.

Паук угрожающе поднял две передние конечности, показал переливчато-синие пятки и продемонстрировал огромные, кривые ядовитые клыки.

«Красавец, – нежно прошептал Джек. – Только бы не убежал».

Он положил фонарь на землю и нащупал в кармане жестянку из-под какао. Я нашел ветку и аккуратно просунул ее в нору. Паук резко вытянул передние ноги и кинулся на хворостину.

«Осторожнее, – предупредил Джек. – Если ты заденешь хотя бы одну его волосинку, паук долго не проживет».

Джек протянул мне жестянку.

«Приставь ее ко входу в нору, а я посмотрю, удастся ли его выманить».

Он подался чуть вперед и вдавил нож в землю позади норы так, что паук почувствовал легкое землетрясение. Встречаться с новой опасностью ему явно не хотелось, и он немного отступил. Джек повернул нож в земле. Задняя часть норы осыпалась, перепуганный паук резко бросился вперед и приземлился точно в ловушку. Я поспешил еe плотно закрыть.

Джек довольно улыбнулся и вернул жестянку в карман.

Следующий день должен был бы стать нашим последним днем в Аракаке: через три дня из Моравханны отплывал наш пароход, а дорога в устье Баримы занимала не меньше двух суток. В полдень за нами должен был прийти джип угольной компании, чтобы отвести нас в разведочный лагерь. Дожидаясь машины, мы увлеченно гадали, какие животные нас ждут в 30 километрах отсюда. Но полдень давно прошел, а управляющего все не было. Он появился ближе к вечеру и стал рассыпаться в извинениях: увы, вездеход сломался, только сейчас его удалось починить, но ехать в лагерь уже слишком поздно. Мы спросили, каких животных они собирались нам передать, если бы мы приехали.

«Был у нас ленивец, – начал он, – но, к сожалению, умер, жила мартышка, но сбежала. И все же, я уверен, пару попугаев мы для вас бы нашли».

Мы слушали его со смешанным чувством. С одной стороны, нам было грустно: еще бы, забраться так далеко и привезти всего лишь нескольких животных, а с другой, мы с облегчением думали о том, что без поездки в лагерь вполне сможем обойтись.

Управляющий забрался в джип и уехал. Теперь нам предстояло найти лодку, которая отвезла бы нас вниз по реке. Одно за другим мы обошли все питейные заведения. В них встретилось немало людей, у которых были каноэ с мотором, но у каждого нашлась весомая причина нам отказать: у одного каноэ было слишком маленьким для нашего груза, у другого закончилось горючее, у третьего сломался двигатель, а единственный человек, который что-то смыслил в моторах, как раз в эти дни уехал из Аракаки. В конце концов мы наткнулись на индейца по имени Джейкоб, который с мрачным видом сидел у входа в кабак. Не заметить его было трудно: из ушей у него свисали клочья черных прямых волос, и это делало его похожим на угрюмого тролля. Джейкоб признался, что лодка у него есть, но нас он не повезет. В отличие от других он не стал придумывать уважительные причины, поэтому мы решили проявить настойчивость. Препирательство продолжилось в прокуренном кабаке под сипение и хрипы граммофона. Примерно в половине одиннадцатого Джейкоб сдался и крайне неохотно согласился отвезти нас утром в Кориабо.

Мы проснулись в шесть утра, собрали вещи и в семь были готовы к отплытию. Джейкоб не появлялся. Около девяти он приплелся в гостиницу и сообщил, что лодка и мотор готовы, но бензина у него нет.

Герти, у которой в эту минуту не было других дел, стояла рядом и с любопытством слушала нашу беседу.

«Ох, как противно, когда все откладывают да откладывают. – Она сочувственно посмотрела на меня и тяжело вдохнула. – Канитель, что тут еще скажешь».

К полудню бензин нашелся, и мы наконец отплыли в Кориабо. Тамандуа, свернувшись, дремал в клетке рядом с половиной муравьиного гнезда, специально припасенного, если вдруг ему захочется в пути подкрепиться. На носу лодки, выступая за ее края на полметра с каждой стороны, возвышалась просторная деревянная клетка, которую Джек сделал для капибар.

Нам очень повезло, что на сей раз мы плыли вниз и нас несло быстрым течением разлившейся реки, ибо мотор на лодке Джейкоба был довольно капризным и не терпел вторжений извне. Стоило ничтожному кусочку проплывавшего мимо дерева забить водоохладитель или нам увеличить скорость, он тут же замолкал, и требовалось немало терпения, чтобы вернуть его к жизни. Джейкоб знал только один способ – как можно чаще и как можно сильнее дергать за пусковой канат; внутренняя жизнь мотора оставалась для него священной тайной, вторгаться в которую было категорически запрещено. Его вера порой приносила плоды, но однажды ему пришлось безостановочно тянуть за канат почти полтора часа. Когда мотор в конце концов завелся, Джейкоб, который все это время изо всех сил сдерживал вполне оправданную ярость, даже не улыбнулся. Он молча уселся у штурвала и погрузился в привычную черную меланхолию.

Ближе к вечеру мы приплыли в Кориабо и пришвартовались рядом с катером Бринсли Маклеода. Джейкоб не хотел лишний раз, без надобности, выключать мотор, поэтому нам было велено выгружаться как можно быстрее. Через десять минут весь наш багаж валялся на берегу, а Джейкоб, не выказав никаких признаков радости оттого, что ему удалось осуществить рискованную операцию и при этом совладать с двигателем, печально поплыл в Аракаку.

К счастью, катер Бринсли снова был на ходу. Правда, сам хозяин в очередной раз уехал на свой затерянный в лесу золотой прииск, но, как нас заверили, обещал вернуться в деревню завтра, к 10 утра.

Он, как ни странно, вернулся. Мы заманили капибар в клетку, где заранее разложили переспелые ананасы и хлеб из кассавы, погрузили ее на лодку и приготовились к отплытию.

Капибар заманивают в клетки

Обратный путь занял гораздо больше времени: мы заходили во все знакомые селения, чтобы узнать, не поймал ли кто для нас животных, о которых мы просили. Кое-где нашу просьбу выполнили, и к тому времени, как мы подплыли к Монт-Эверард, у нас на борту, кроме тамандуа, обитали капибары, змея, три пестрых ара, пять разнообразных попугаев размером поменьше, два длиннохвостых попугайчика, капуцин и два белогрудых тукана, которыми мы особенно гордились. Выторговывать животных пришлось довольно долго, поэтому поздним вечером мы все еще были в 16 километрах от Моравханны и только в час ночи наконец пришвартовались у пристани рядом с пароходом Tarpon. Трап был спущен, мы поднялись на борт, пробрались между тесно лежащими на палубе пассажирами и постучались в кабину старшего стюарда. Он встретил нас в ярко-полосатой пижаме, но, когда выяснилось, что его призывают исполнять официальные дела, он напялил фуражку с козырьком и торжественно проводил нас в чудесным образом зарезервированные на наше имя каюты. В одну мы поместили животных, и в половине третьего улеглись на койки во второй.

Когда я открыл глаза, стоял полдень. Мы шли открытым морем. Вдали, на горизонте, виднелся Джорджтаун.