Текст книги "Путешествия на другую сторону света"

«Топоры завершают в этом месте?» – спросил я толмача.

«Нет, – ответил он. – Пойдем».

Мы последовали за ним вниз по течению ручья к реке и увидели еще большую группу людей, сидящих среди кучки валунов на берегу и шлифующих и полирующих топоры. Они использовали точильные камни из крупного песчаника, и толмач сказал нам, что их тоже находят в виде валунов из реки. Не существует единообразного метода работы. Один мужчина вставил свой точильный камень в мягкий стебель банановой пальмы и, держа его перед собой, ритмично тер о него лезвие топора со всех сторон, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы окунуть лезвие в реку и оценить результат. Другой делал наоборот: положил лезвие на землю и методично шлифовал его довольно маленьким точильным камнем. Те, кто уже закончил работу над головкой топора, аккуратно обтесывали режущий край. Другие делали деревянные топорища, плели декоративные тростниковые чехлы и переплетали деревянные рукоятки.

Полировка лезвия топора

Я спросил переводчика, сколько времени нужно, чтобы закончить один топор. «Иногда три луны, – ответил он. – Иногда шесть лун».

Если это так, то лишь потому, что люди подходили к своей работе без всякой спешки, поскольку, судя по тому, что мы видели, я убедился, что, если бы человек был готов упорно трудиться каждый день, он мог бы закончить один топор за две-три недели. Но нелепая всецелая поглощенность задачей – в значительной мере западная привычка; эти люди работали только тогда, когда чувствовали расположение к работе.

Установка рукоятки

Это была удивительная сцена: наблюдая за этими полуголыми ремесленниками, за их головными уборами из перьев, которые качались во время работы, слушая их песнопения, почти заглушавшие шум реки, мы наблюдали жизнь каменного века. Но мое внимание привлекла одна значительная чужеродная деталь. Один человек, во всех других отношениях похожий на своих товарищей, делал последние штрихи на своей рукоятке не каменным лезвием, а блестящим металлическим ножом. Если мы и наблюдали каменный век, то мы застали один из его последних этапов. Кроме того, у топоров, которые делали эти мастера, не было реальной прикладной функции. Лезвия были слишком тонкими, размах – слишком широким, режущий край был слишком тонким, чтобы топор можно было использовать по назначению. Если бы им рубили дерево, он бы раскололся и разбился. В бою его огромное громоздкое топорище было бы чрезвычайно неудобным.

Готовый топор

Эти топоры были больше, вычурнее и декоративнее короткого, покрытого сажей рабочего образца с острым как сталь лезвием, который я приобрел в Квибуне; но, на мой взгляд, они, несомненно, не имели практической ценности. Несмотря на великолепный внешний вид, они были декоративными и нефункциональными. Эти мужчины делали их только для ритуальных целей – для демонстрации на синг-синге или, возможно, для того, чтобы включить их в выкуп за невесту, поскольку иногда этого требовал обычай.

В будущем с каменными топорами могут произойти две вещи. Когда мастера поймут, что их изделия больше не пригодны для дела, они могут начать использовать более мягкий и легко обрабатываемый камень и делать клинки еще более декоративными; или же племенные традиции, уже ослабленные учением миссионеров, больше не будут требовать присутствия топоров на ритуальных церемониях. Когда это произойдет, каменный век в этой части Новой Гвинеи закончится.

В ту ночь, когда мы сидели в домике, на веранде появился с сообщением разукрашенный туземец. К моей радости, он принес его в треснутой палке. Я едва поверил в существование такого обычая, так напомнившего старые приключенческие романы, но у аборигенов Новой Гвинеи нет карманов в их скудных одеяниях, негде хранить письмо, чтобы не помять и не испачкать, и треснутая палка все еще служит лучшим решением.

Я снял завязку сверху и достал письмо. Оно было от Барри. Он закончил свои дела в Табибуге и присоединится к нам на следующий день.

Я позвал толмача с веранды и объяснил, что мы должны задержаться в Менжиме еще на один день, пока не прибудет патрульный офицер. Теперь, когда я увидел «камень-топор», я хотел бы увидеть «райскую птицу, делающую синг-синг на дивай» (поскольку мы путешествовали без европейцев, наш уровень пиджина подрос, и diwai, «дерево», стало одним из недавно усвоенных мною слов). Я подчеркнул, что мы не причиним вреда птицам, не будем стрелять в них и не будем пытаться их поймать. Мы хотели только посмотреть на них и направить на них нашу «коробку-картинку». Если кто-нибудь покажет нам танцующих птиц, я дам ему жемчужную ракушку высочайшего качества – «первую ракушку».

Глаза переводчика сверкнули. Он сказал: «Я знаю. Дерево птицы рядом».

С трудом веря в нашу удачу, я договорился, что он должен забрать нас завтра рано утром и отвести к дереву. «Мы не видим райскую птицу, – предупредил я, – мы не даем ракушку».

Переводчик не хотел рисковать. Он позвал нас не просто на рассвете, но посреди ночи, или так мне показалось, когда я сонно натягивал одежду при свете факела. Мы взяли камеры и поковыляли вниз по дороге, ведущей из деревни, и наши ботинки неестественно громко стучали по камням. Мы перешли реку по упавшему стволу дерева и подошли к плантации маниоки. При слабом сером предрассветном свете я видел за ней несколько казуарин.

«Солнце придет, – прошептал переводчик. – Райская птица придет на синг-синг на дерево».

Мы кивнули и продрались в центр группы кустов, где установили камеру. Затем мы уселись и стали ждать. Окружавшие нас листья были тяжелыми от росы, и мне было холодно, хотя я надел толстый свитер. Медленно, почти незаметно, серое небо светлело. Я с нетерпением ждал, пока прилетит птица, но каждый раз, когда я говорил об этом, Чарльз, держа свой экспонометр, возражал, что на самом деле ужасно плохо, если она прилетит так скоро, поскольку еще недостаточно света для съемки. Наконец он с неудовольствием признал, что, если он откроет диафрагму своего объектива в самом широком диапазоне (тем самым, не преминул он добавить, уменьшив глубину фокуса до минимума), у него будет как раз довольно света, чтобы снять тусклое изображение.

Когда он сказал это, я услышал птичий зов, в котором узнал крик малой райской птицы. Она оказалась позади нас, и я медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее. Раздался еще один зов, и мое внимание привлекло движение на далеком дереве, на котором я различил расплывчатую фигуру птицы. Она крикнула в третий раз и пролетела дугой над нами, ее великолепные перья тянулись за ней. Затем она села на казуарине перед нами. Как назло, она устроилась в самой густой части листвы дерева и исчезла из виду.

Пока я отчаянно искал ее в бинокль, она начала звать с новой поспешностью в голосе. Крики продолжались какое-то время, показавшееся вечностью, и все, что мы видели, – бесконечное волнение листвы. Потом наступила тишина. Внезапно птица взлетела с дерева и улетела вниз по долине.

Малая райская птица

«Это все, – громко объявил переводчик. – Маста дает самую первую ракушку».

«И не вернется?» – спросил я.

«И не вернется, совсем», – ответил он утвердительно.

«Хорошо. Я даю, – сказал я. – Иди назад. Мы ненадолго останемся».

Торжествуя, переводчик покинул нас. Мы с грустью прождали еще полчаса в слабой надежде, что птица может вернуться. Я обследовал деревья с помощью бинокля, и от нечего делать направил его на азимину, растущую рядом с нами. К моему удивлению, я обнаружил, что смотрю на два больших глаза, всматривающиеся в меня сквозь листву.

Я передал бинокль Чарльзу. Он также увидел их, но никто из нас не мог представить, кому они могут принадлежать. Райская птица уже не вернется, поскольку солнце уже высоко поднялось в небо, так что мы встали из нашего укрытия и пошли к азимине, чтобы изучить ее повнимательнее.

Я посмотрел на дерево. В верхней кроне листьев я увидел белое пушистое существо размером с кошку. Это был кускус, одно из самых очаровательных млекопитающих Новой Гвинеи, существо, которое я очень хотел взять с собой в Лондон. Пока я смотрел, он разогнулся и, близоруко моргнув, начал спускаться ко мне, хватаясь за ствол своим длинным изогнутым хвостом. По пути он натолкнулся на лозу, которая обвила ствол, и остановился, чтобы задумчиво сжевать несколько листьев. Затем он продолжил спускаться ко мне, и на мгновение я решил, что он придет прямо мне на руки. Чтобы принять его, я сделал небольшое движение. Он закружился и стремительно удрал назад по стволу в укрытие из листьев.

Кускус

Мы были в тупике. Он не спускался, пока мы стояли там, а я не мог забраться наверх, потому что азимина была настолько тонкой, что не выдержала бы моего веса. Единственным выходом было срубить ее. Я достал свой нож-бушкрафт и начал это делать. Кускус вновь появился среди листьев и внимательно смотрел на то, что я делал. Вскоре с каждым ударом дерево начало качаться. Это не понравилось кускусу, поэтому он немного спустился и, обвив хвостом ствол и обхватив себя задними ногами, наклонился, схватил ближайшую ветку куста и перешел на нее с азимины. Это оказалось неразумным, так как куст был низким, и я мог на него забраться. Я опустил нож и снял свитер, потому что трусливо предпочитаю ловить таких существ с помощью ткани, так как считаю, что это сводит к минимуму шансы быть укушенным. Когда я подошел к нему, кускус угрожающе буркнул на меня и отступил на несколько сантиметров. Однако ветка, на которой он держался, была тонкой и начала сгибаться под его весом. Он не мог уйти дальше. Я набросил на него свой свитер и поймал его сзади за шею, отцепил его хвост и, свирепо рычащего, опустил вниз.

Кускус, как и все дикие млекопитающие Новой Гвинеи, является сумчатым и имеет мешочек как у кенгуру. Ареал его распространения широк, поскольку он встречается не только в Новой Гвинее, но и на севере Австралии и на многих островах восточной части Индонезии. Он бывает самых разных цветов. Наша добыча была необычной: чисто белого цвета, хотя обычно они коричневые или белые с оранжевыми пятнами. У него был влажный розовый нос, голые лапы, и он свернул хвост, как пружину от часов. Радость от того, что мы нашли его, на время перевесила разочарование от того, что нам не удалось увидеть танец райской птицы, и мы поспешили назад в дом, чтобы приготовить комфортную клетку.

4. Пигмеи и танцующие птицы

Тем вечером, во время проливного дождя, Барри появился в Менжиме. Монотонный шум ливня не дал нам услышать его прибытие, и мы вздрогнули, когда он внезапно появился и встал на веранде, с него капало. Новости, которые он принес, еще больше усложнили наши планы. В ночь перед отъездом из Табибуги он сообщил о своем отбытии, и окружной комиссар попросил его осмотреть взлетно-посадочную полосу, которую золотоискатель Джим Мак-Киннон только что закончил в месте под названием Кумбуруф, на северных склонах гор Бисмарка. Был арендован самолет, который через четыре дня должен был пролететь над полосой, и, если пилот увидит сигналы с земли, указывающие на то, что новая полоса пригодна для эксплуатации, он приземлится с грузом припасов. Только правительственный офицер мог дать такой сигнал, и, чтобы Барри успел туда вовремя, нам нужно было покинуть Менжим на следующее утро.

Пока Барри рассказывал нам все это, дождь продолжал лупить по крыше домика и литься нескончаемым потоком с карнизов, так что окна казались занавесками из стекающего вниз водного полотна. Я с унынием думал о перспективах многодневного похода в таких условиях. Пытаясь подходить к проблеме философски, я обосновывал это тем, что лучше, если погода будет плохой в походе, чем во время съемок. Такая логика, однако, мало меня утешила, когда утром мы обнаружили, что дождь ничуть не утих.

Переход через джунгли

У нас с собой были водонепроницаемые накидки, но, похоже, не было никакого смысла их надевать. Они не только бы доставляли неудобство при ходьбе, мы бы вспотели и стали бы столь же мокрыми, как если бы шли незащищенными под дождем. Поэтому мы уложили накидки поверх содержимого коробок, чтобы оно оставалось сухим, даже если промокнут крышки. Затем мы надели свитера и храбро отправились в путь. Однако, когда мы увидели практически голых носильщиков, безропотно взваливших на себя груз под проливным дождем, мы не могли уже чувствовать жалость к себе, даже когда я случайно заметил, что кожа носильщиков была настолько жирной, что дождь отскакивал от нее серебряными каплями, как от перьев птиц.

Переход вниз вдоль Ганза был легким, потому что мы спускались по склону, и нам удалось войти в ритм с нашими тяжелыми, забитыми грязью ботинками, качающимися как груз маятника. Поздним утром дождь прекратился, и лес чудесно пах чистотой и свежестью; земля была покрыта толстым слоем опавшей листвы и была восхитительно упругой под ногами. Мы никогда еще не шли среди такой растительности. Среди деревьев преобладали гигантские сосны араукарии. Их огромные стволы, толстые и высокие, как заводские трубы, росли вертикально, не обремененные ветками или ползучими растениями, пока, на высоте почти 60 метров над землей, не распускали крону листвы. На некоторых из этих живых столбов были отметки топоров, обозначающие маршрут, и раны источали обильную и сладкую душистую смолу. Среди сосен росли и другие деревья, одни поддерживались и укреплялись воздушными корнями, другие были покрыты лианами, из которых, как декоративные люстры, свисали эпифитные папоротники. Время от времени мы видели в садах, растущих на ветвях, каскад ярких цветов орхидей. В лесном пологе над нами также были птицы. Обычно мы только слышали их – изредка резкий, пронзительный крик или, чаще, тяжелые, шумные взмахи крыльев, характерные для птиц-носорогов, которых нам иногда удавалось увидеть. Особенно много было малых райских птиц, чьи зеленовато-желтые перья блестяще сверкали, когда они взлетали над нами.

Когда одежда высохла, я почувствовал себя очень счастливым и бодрым, и носильщики начали петь.

Ряд носильщиков тянулся далеко назад, потому что сейчас, когда к нам присоединился Барри, нужно было не меньше сотни человек, чтобы нести все наши тюки. Тропа в Тумбунги пролегала по правой стороне долины, и большую часть дня река Ганз была нашим постоянным спутником, мчась сквозь ущелья и ниспадая водопадами рядом с нами и ниже. Когда мы подошли к реке Джими, она ослабла и разделилась на множество каналов, которые соединялись в широкую, усеянную валунами дельту в месте слияния двух рек. Здесь мы перешли Ганз, поднялись на низкий водораздел с другой стороны и спустились по крутому склону в Тумбунги со стороны реки Джими.

Вброд через реку Ганз

Вместо деревни или поселения мы нашли лишь домик и укрытие для носильщиков, которые стояли, одинокие и брошенные, на небольшой поляне. На берегу реки росло гигантское дерево. Прикрепленный к нему ветхий висячий мост был переброшен через реку на противоположный берег – к другому дереву на скалистом обрыве в пятидесяти метрах. Ничего не было слышно, кроме гула насекомых, шума речной воды и слабых скрипов моста, качавшегося на ветру.

Именно в этом поселении Барри планировал нанять новых носильщиков. Если бы нам это не удалось, у нас были бы неприятности, потому что народ менжим почти наверняка отказался бы нести наш багаж дальше. Территория за рекой принадлежала совершенно другому племени, пигмеям. Хотя носильщиков из племени менжим можно было постараться уговорить пойти туда под защитой правительственного офицера и его вооруженных полицейских, они вряд ли бы на это решились, поскольку их оставят в чужой и, возможно, враждебной стране, и им придется беззащитными возвращаться домой.

Переход по подвесному мосту

Кроме того, если мы заставим их выйти за пределы их территории, они не смогут собирать в лесу хлебные плоды, азимину или маниок, как они делают это у себя. Поэтому нам пришлось бы самим их кормить, а у нас было недостаточно риса. У нас не было другого выбора, и мы расплатились с ними.

Барри сел на табуретку у входа в дом и бесстрастно наблюдал, как приходили носильщики, которых проверял полицейский. Вавави, который стоял рядом с ним, вдруг указал на другую сторону реки. Небольшая группа людей вышла из леса и стояла у края воды, глядя на нас. Это были пигмеи. Вавави взобрался на мост и перешел на другую сторону, чтобы пригласить их.

Предводитель пигмеев

Он провел их через мост. По сравнению с Вавави, который был ростом в 180 сантиметров, они казались такими крошечными, что было трудно поверить, что это взрослые люди. Их предводителем был маленький человечек с бочкообразной грудью, ноздри которого протыкали кусочки бамбука, по три с каждой стороны. Из его ушей свисали отбеленные черепа птиц, а сзади на шее висел клюв птицы-носорога. Его коричневое безбородое лицо было покрыто узорами в «елочку» из сине-черных шрамов, а на голове у него была необычная, похожая на луковицу шляпа, которая придавала ему вид ожившего гриба. Позже, когда мы познакомились поближе, я смог более подробно изучить эту шляпу. Шляпа была сделана из смешанных с красной глиной человеческих волос и очень крепко держалась на голове за счет сцепления с волосяным вокровом. Это была не столько шляпа, сколько своего рода твердый парик.

Мужчина довольно нервно стоял перед Барри, тревожно переминаясь с ноги на ногу, кривя лицо в беспокойной попытке понять, что ему говорят.

Барри просил о двух вещах. Он хотел купить еду и нанять носильщиков, которые понесут наши тюки дальше. Он обещал хорошо заплатить бисером, краской или солью. От нашего имени он добавил, что если у кого-то из пигмеев есть прирученные животные, то за них мы тоже готовы предложить хорошую цену. Пигмей усмехался, когда слушал, и при каждом его кивке парик колебался у него на голове, так что ему приходилось поправлять его. Из его бормотания мы поняли, что он перейдет реку и вернется к себе, передав сообщение о наших просьбах остальным членам племени. Это было большее, что он мог сделать. Барри поблагодарил его, и предводитель со своими спутниками смело и независимо пошли назад к мосту.

На следующее утро пигмеи, несущие еду, начали пересекать реку. Они наполняли наш лагерь до самого вечера. Они принесли грозди бананов, плоды хлебного дерева, насаженные на десятки длинных палок, виноград, связки сахарного тростника, таро, ямс и маниок. Все эти люди были не выше 150 сантиметров, а большинство было еще сантиметров на пятнадцать короче. И мужчины, и женщины были в париках, некоторые из них были украшены перьями, листьями, панно из надкрыльев зеленых жуков, нанизанных на куски бамбука, или полосками коры, украшенными простыми геометрическими узорами. Некоторые из них повязали вокруг шеи веревки из бусин или тяжелые ожерелья из раковин каури, что доказывало, что даже в этой отдаленной долине, очень далеко от моря, проходили цепочки торговых путей, по которым раковины могли поступать с побережья.

Один мужчина носил отвратительное ожерелье из мумифицированных человеческих пальцев.

Когда принесли еду, народ менжим развел большие костры и начал готовить овощи. Мы сами взяли немного плодов хлебного дерева, больших овальных зеленых предметов размером с футбольные мячи с колючей зеленой кожурой. Мы обжарили их на огне в течение нескольких минут, а затем разделили и достали множество белых ядер, по вкусу напоминающих каштаны. Они были восхитительны.

Пигмей с украшениями из жуков и ракушек на волосах

Во второй половине дня снова появился наш первый знакомый. Он подошел ко мне, неся на плече палку, на которой, балансируя, сидел белый какаду с желтым гребнем. Я был очарован. Это была самка, потому что у нее были карие глаза, а у самцов – черные. Вокруг глаз у нее был узкий круг ярко-голубой кожи без перьев, которая характерна только для новогвинейских какаду и не встречается у практически идентичного австралийского вида. Пигмей посадил ее, и она пошла к одной из групп носильщиков, сидящих вокруг костра, и с полной уверенностью в себе и с большим успехом начала клянчить орехи хлебного дерева.

Коки со своим владельцем-пигмеем

Мы обменяли ее на жемчужную ракушку, и Коки стала наименее редким, но самым занимательным членом зверинца, который мы привезли обратно в Лондон. Я думал, что в зоопарке будет так много какаду, что они не захотят ее брать, и с самого начала рассматривал ее как моего будущего домашнего питомца в Лондоне. Однако по приезде в Англию я обнаружил, что в зоопарке никогда не было голубоглазого новогвинейского какаду и там хотят заполучить эту птицу. Но к тому времени Коки проложила такую нежную тропу к моему сердцу, что я не смог ее отдать.

Вместе с Коки у нас теперь была довольно большая коллекция – кускус, питоны, фиговые попугайчики, маленькая птица-носорог, которую принес нам ранее какой-то туземец. Когда я чистил клетки, пигмеи собрались вокруг, чтобы посмотреть. Каждый раз, когда я застилал клетку чистой газетой и выбрасывал старые листы, грязные и намокшие от помета, пигмеи набрасывались на них и уносили их на берег реки, где аккуратно и тщательно их вымывали. Затем они сушили их над кострами, и в тот вечер я увидел, как они заворачивали в драгоценную бумагу местный табак и с довольной улыбкой садились покурить.

На следующее утро на другом берегу реки собралось почти 100 пигмеев. Мы могли двигаться дальше. Один за другим наши грузы переправлялись по качающемуся мосту, который был настолько неустойчивым, что мы не осмелились пускать на него больше двух человек с одним тюком за один раз. Затем начался самый трудный за все это время день нашего похода: восхождение в горы Бисмарка.

Когда сгущались сумерки, мы все еще утомленно тащились вверх по бесконечным, поросшим травой хребтам, не видя поблизости никаких следов человеческих поселений. «Что находится вот там?» – спросил я у Барри, указывая на покрытую облаками долину к западу от нас. «Никто не знает, – ответил он. – Никто там не был». Небо выглядело угрожающе, поскольку солнце утонуло в тяжелых серых облаках, которые собрались над горами на западе, так что мы решили не идти дальше и разбили лагерь на хребте. За полчаса полицейские Барри вырезали жерди в кустах и построили каркас, над которым растянули брезент так, что получился длинный навес. Затем они поставили высокую бамбуковую подпорку, на которой Вавави закрепил австралийский флаг. На закате полицейские надели свои лучшие наряды и маршировали с примкнутыми штыками, чтобы флаг был спущен надлежащим образом перед удивленными взорами пигмеев.

На следующий день поход оказался еще более трудным. Мы обязательно должны были добраться до темноты до Кумбуруфа, лагеря старателей, чтобы Барри мог осмотреть взлетно-посадочную полосу до прибытия самолета. Поэтому мы шли как можно быстрее почти без остановок. Когда мы пересекли вершину хребта, мы вошли в туманный лес. Я слышал много криков райских птиц, но у нас не было времени на их поиски, и я был рад продолжать путь, потому что вечно влажная лесная почва была наполнена пиявками, и, когда мы останавливались, они ползали вокруг нас по земле. Даже во время ходьбы от них не было спасения: когда мы пробирались сквозь низкий подлесок, несколько штук всегда падали нам на ноги, и их приходилось стряхивать кончиками ножей. Носильщикам они также доставляли неудобства, но, поскольку они были без обуви, им легко было увидеть отвратительных паразитов. А если мы не замечали их в течение нескольких минут после их появления, пиявки зарывались в наши чулки и исчезали в ботинках, чтобы безболезненно впиться своими челюстями в кожу и незаметно сосать кровь.

Лес, который поначалу показался нам увлекательным, начал терять часть своего очарования. Мы отставали от времени. Мы не могли остановиться, чтобы что-то изучить. Мы не могли делать ничего другого, кроме как утомленно переставлять одну ногу за другой, и мы были вынуждены все время держать глаза прикованными к земле, чтобы не споткнуться о корень или не поскользнуться о валун, тем самым тратя еще больше энергии.

Во время полуденной остановки появился Вавави, который сам нес большую коробку. Некоторые пигмеи, недовольные тем, что ушли так далеко от своей территории, бросили свои грузы и исчезли в кустах. Наша линия носильщиков так поредела, что многие оставшиеся мужчины несли более тяжелые грузы, чем те, которые они взяли изначально. Если бы ушел кто-то еще, нам, возможно, пришлось бы оставить часть снаряжения.

Наконец мы начали спускаться сквозь мокрый туманный лес вниз к зарослям аланг-аланга, у подножия которых лежал Кумбуруф.

Джим Мак-Киннон вышел, чтобы встретить нас. Крепкий, жизнерадостный мужчина с роскошными вьющимися седыми волосами, он выглядел почти на пятьдесят лет, хотя на самом деле, по его словам, ему было около тридцати пяти. Он бурно приветствовал нас, пожимал нам руки, хлопал по спине и возбужденно смеялся. Мы были первыми европейцами, которых он увидел за много месяцев, и он был так счастлив снова говорить по-английски, что не мог остановиться. Волнуясь, он сильно заикался, не заканчивал предложений и вставлял тут и там пиджин или австралийские словечки.

«Заходи, заходи, заходи, мой дорогой старина… Ей-богу, я чертовски рад тебя видеть и… Здесь ужасный беспорядок, но я только… Ах, черт возьми, выпей немного чертового виски».

Лачуга, похожая на сарай, в которую он нас привел, действительно была в беспорядке. Стол в центре был липким от пятен, оставшихся от многих приемов пищи, завален полупустыми банками сливочного масла, варенья и сгущенного молока, покрыт крошками. На груде походных коробок лежал кусок красной оберточной ткани, старые газеты и ножи. Над ними на деревянной стене висел желтый календарь, украшенный рисунком неправдоподобно сложенной девушки-хористки. В одном углу стояла неприбранная походная кровать; не на чем было сидеть, кроме стула из порванного брезента и деревянных коробок, и помещение, как мы позже обнаружили, наводняли крысы.

Радушие Джима, однако, компенсировало все, чего недоставало его дому. Он был очень щедрым и добрым человеком и настойчиво предлагал нам все, что мы могли пожелать, – еду, одеяла, журналы, напитки; нам оставалось только попросить, и все было к нашим услугам. Он снова и снова извинялся за отсутствие роскоши в своей хижине и объяснял, что сам в ней только разбивал лагерь, так как последние три месяца жил на своем place-balus, взлетно-посадочной полосе.

«Мне чертовски жаль, но она… – заикался он. – Чертов балус [4]4
  Самолет (пиджин).


[Закрыть] с побережья должен был сбросить… В конце концов, проклятый каток ведь не слишком тяжелый, да, Барри? Не могу понять. Пилот – очень хороший парень, самый милый парень, какого вы найдете на проклятой территории. Это не его чертова вина. Но я не получил свой чертов каток. Так что, видишь ли, Барри, она, черт возьми, недостаточно хороша. Не совсем. Не очень».

Он печально покачал головой.

После нескольких месяцев работы: расчистки кустов, выравнивания ухабов и гребней, заполнения пустот – взлетно-посадочная полоса была почти готова, но, чтобы сделать ее безопасной и пригодной для эксплуатации, ее нужно было уплотнить тяжелым катком. Джим заказал чартерный самолет, который должен был прилететь и сбросить такой каток, но он не прибыл в запланированный день, и по радио он узнал, что размер или габариты катка превысили допустимые по правилам авиационной безопасности. Однако к тому времени, когда это произошло, его просьба об инспектировании полосы была передана в Хаген окружному прокурору, а затем – Барри. Оказалось, что в нашем визите нет необходимости, так как Джим сам понял, что самолет не сможет безопасно приземлиться на полосу. Тем не менее Барри отметил, что самолет будет летать, ожидая сигнала, и он должен пойти на полосу, чтобы подать его.

Большинство носильщиков из Тумбунги покинули нас на следующее утро, несмотря на наши попытки убедить их остаться. Вокруг Кумбуруфа было очень мало людей, которых мы могли нанять взамен, но Джим сказал, что через день-день или около того их будет много.

«Они все ушли на свой чертов синг-синг, – сказал он. – Они наверху, на плес-балусе, у них проклятая вечеринка, на которой маленьким детям вставляют в носы зубы летучих мышей».

Чарльз Лагус ведет съемку в горах Бисмарка

Из-за этой новости мы с Чарльзом решили сопровождать Барри и Джима на взлетно-посадочную полосу на случай, если нам удастся поснимать синг-синг. По дороге Джим рассказал мне подробнее об участке, который он разрабатывал. Он уже почти 20 лет занимался поисками золота, сначала на севере Австралии, а затем в Новой Гвинее. Все это время, вплоть до определенного момента два года назад, ему не удавалось напасть на золотую жилу, в которой было бы хоть какое-то золото. Но золотая лихорадка полностью захватила его. Как и истории об Эди-Крик, чрезвычайно богатом месторождении, которое в 1920-е годы сделало миллионерами нескольких счастливчиков. После каждой неудачной поездки он брался за другую работу, чтобы заработать достаточно денег и снова отправиться в дебри в поисках золотой жилы, которая принесла бы ему удачу. Он верил, что нашел ее в Кумбуруфе.

Он вымыл немного золота из двух параллельных ручьев по обе стороны от своей хижины и решил, что драгоценный металл происходит с гребня, который расположен между ними. Он и его партнер, который недавно вернулся на несколько месяцев в Австралию, построили длинный водопровод вниз по склонам гор, чтобы обеспечить течение для гидромонитора, небольшого приспособления для мытья золота, с помощью которого он теперь добывает унцию золота в день. Сейчас он решил, что для того, чтобы получать прибыль от работы, ему нужно еще несколько больших мониторов.

«Когда мы их достанем, Дэйв, – сказал он мне, опираясь на свою палку, чтобы отдохнуть и вытереть брови. – Когда мы их получим, все пойдет чертовски хорошо».

Для того чтобы получить их, он прекратил работу над самим участком недр и потратил три последних месяца на строительство place-balus, так чтобы можно было доставить новую технику. Решение не сбрасывать каток было для него горьким, практически сокрушительным разочарованием.

Мы добрались до взлетно-посадочной полосы поздно вечером, под проливным дождем. Несколько пигмеев понуро стояли в одном из укрытий, построенных Джимом рядом с ней. У них были ввалившиеся глаза, они были измотаны, их головные уборы из перьев какаду были испачканы и растрепаны, поскольку они танцевали три дня и три ночи. Среди них было несколько мальчиков: их носы недавно были проколоты, а на щеках и верхних губах запеклись засохшие капельки крови. Синг-синг и церемония уже закончились, так что для нас с Чарльзом экскурсия на взлетно-посадочную полосу была бессмысленной. Для самого Барри она была не более плодотворной, поскольку не только полоса была слишком мягкой для того, чтобы быть пригодной для обслуживания, но и сам самолет, возможно из-за плохой погоды, так и не появился, и сигнал, который Барри так тщательно выложил белой тканью на следующий день, остался непрочитанным.