Текст книги "Путешествия на другую сторону света"

5. Возвращение к Тихому океану

После возвращения в Лондон, когда я просматривал все материалы, которые мы снимали в течение трех месяцев в Новой Гвинее, я понял, что мы больше снимали людей, чем животных. Я не жалел об этом. Из всех людей в мире, чьи жизни до сих пор практически не были затронуты вестернизацией, эти были самыми впечатляющими. Более того, если бы мы продолжали двигаться на восток, к островам Тихого океана, мы бы встретили еще больше таких людей. Эта мысль застряла у меня в голове.

В следующем году мы с Чарльзом снова отправились в путешествие – снимать броненосцев в Парагвае. Об этой поездке я уже писал кое-где еще. Но мысль о возвращении в Тихий океан преследовала меня. А потом, совершенно неожиданно, появился шанс сделать это. Пришло письмо с печатью королевства Тонга.

Оно было от друга-антрополога, Джима Спиллиуса. Он писал, что в настоящее время работает на полинезийском острове Тонга, помогая правительнице острова, королеве Салоте, записать сложные ритуалы ее королевства. Она особенно желала снять фильм о самой важной и священной из них – королевской церемонии кава. До сих пор ни одному европейцу не разрешалось ее видеть, но мы (и он) могли бы присутствовать, если бы согласились снимать происходящее.

Когда это случилось, королева Салоте уже успела снискать благосклонность британских телезрителей. В 1951 году она отправилась в Лондон и присоединилась к другим высокопоставленным гостям со всего Британского Содружества для участия в коронации королевы Елизаветы II. В назначенный день во время шествия в Вестминстерское аббатство начался дождь. Большая часть гостей, которые ехали в открытых конных экипажах, надели капюшоны, и их не было видно. Но не королева Салоте. Она сидела и улыбалась под моросящим дождем, радостно приветствуя веселую толпу.

Так что у меня уже была звезда для возможного сериала. Я предложил BBC вернуться в Тихоокеанский регион, чтобы отснять еще несколько программ, на этот раз посвященных людям. Все начнется где-то в западной части Тихого океана, к востоку от Новой Гвинеи, а затем, в течение 6 программ, мы будем двигаться на восток, к Фиджи, и в конце концов окажемся на Тонга, где воспользуемся привилегией взглянуть на королевскую церемонию кава. BBC одобрило идею, и я начал небольшое исследование.

Какой из многочисленных островов западной части Тихого океана мы должны выбрать для начала? Там есть несколько групп островов, и на каждой, насколько я мог судить, были разнообразные зрелищные ритуалы. В конце концов я выбрал Вануату. Тогда он был известен как Новые Гебриды и управлялся совместно англичанами и французами с помощью уникальной модели, известной как кондоминиум, совместное владение. На одном из островов этой группы, Пентекосте, люди до сих пор практиковали одну из самых театральных церемоний во всем Тихоокеанском регионе. Мужчины с лодыжками, связанными лозами, ныряли головой вперед с башни высотой в 30 метров. Трудно представить себе более зрелищное начало сериала.

К сожалению, Чарльз в этот раз не смог поехать. Вместо этого ко мне присоединился Джеффри Маллиган, оператор моего возраста, который имел репутацию человека, любящего физические нагрузки. Когда я изложил ему свои планы, он пришел от перспектив в такой же восторг, как и я.

«Эта церемония прыжков, – сказал он, – мы должны сделать все как надо. Хочешь, я сам попробую прыгнуть, снимая, как я падаю?»

В то время я подумал, что он шутит. Позже, когда мы некоторое время поработали вместе, я понял, что, если бы он действительно был уверен в первоклассных кадрах, он, вероятно, сделал бы это.

Столица Новых Гебрид, изнемогающая от жары Вила, находится на западном побережье острова Эфате, расположенного посреди архипелага. Самый простой способ попасть туда – сначала долететь до Новой Каледонии, куда можно добраться либо из Австралии, либо с Фиджи, а затем сесть на небольшой двухмоторный французский самолет, который дважды в неделю летает в Вилу.

Мы пробыли в Виле всего три дня, потому что билеты на корабль, груженный копрой, который направлялся на север, на остров Малекула, заказал для нас один чрезвычайно услужливый чиновник в британском офисе. Он звонил на плантацию торговца по имени Оскар Ньюман. Ньюман знал людей на Пентекосте, которые совершали прыжки, и согласился познакомить нас с ними.

«Льеро», корабль, который должен был доставить нас в Малекулу, сонно стоял на солнце у пристани в гавани Вилы. Меланезийские рабочие, большие мускулистые мужчины с блестящей от пота кожей, одетые в шорты и майки и в кепках по американской моде, из которых выбивались вьющиеся волосы, загружали корабль грузом досок. На поверхности гавани плавали мусор и нефть, но они не могли замутить кристально чистую воду, отравить все кораллы или прогнать похожих на сосиски черных морских огурцов, которые лежали на дне на глубине 6 метров среди ржавеющих жестяных банок. Мы с Джеффом сидели на корме, ожидая, пока закончится погрузка. Прошел уже час после назначенного времени выхода в море, но никто, кроме нас, не был настолько безрассудно оптимистичен, чтобы считать, что судно отчалит по расписанию. Стая рыб, состоящая из нескольких тысяч мелких серебряных рыбешек, играла вокруг бортов корабля. Движения рыб были столь синхронными, что стая казалась единой субстанцией, скручивающейся и вращающейся, разделяющейся и сливающейся снова. Иногда рыбы плыли наверх, оставляя на поверхности рябь от тысяч движущихся впадинок; иногда они ныряли глубоко и на время исчезали из вида среди кораллов.

Наконец древесина была полностью погружена и закреплена. Потные портовые грузчики один за другим покидали корабль. На мостике появился француз-капитан и отдал несколько приказов, и «Льеро» отчалил, хрюкая, пыхтя и разбрызгивая воду своим днищем.

Трудно было найти место, где можно было отдохнуть. Там было только две пассажирские каюты. Одну из них занимал французский плантатор, его бледная, невзрачная жена и их маленький ребенок; другую – крошечный дряхлый австралиец с ножками-спичками, воспаленными глазами и пунцовым лицом вместе со своей очень тучной женой с золотыми зубами – наполовину меланезийкой. Корабль нагревался под безжалостным солнцем. Оно нещадно опаляло его с безоблачного неба, так нагревая каждый участок верхней палубы, что было больно касаться даже дерева. Сидеть можно было лишь под навесом на корме. Там не было ни стульев, ни скамеек, так что мы с Джеффом лежали прямо на палубе и дремали.

К полудню мы увидели берег Эпи – ухабистую туманную полосу на горизонте. «Льеро» полз к нему как улитка, пробивающая себе путь по листу из синего стекла. Когда мы приблизились к побережью, вода настолько обмелела, что было видно морское дно, покрытое кораллами. Двигатели остановились, и мы неподвижно лежали в непривычной тишине. Впереди, на берегу, я разглядел маленький домик, наполовину скрытый окружавшими его кокосовыми пальмами, похожими на перьевые метелки. Француз-плантатор с женой и ребенком впервые вышли на палубу. Его жена преобразилась. Помада и румянец оживили ее бледное лицо, на ней было новое выглаженное шелковое платье и элегантная соломенная шляпка с алой лентой, свисающей сзади. Я узнал от капитана, что в радиусе 80 километров от их плантации нет ни одного европейца. Никто, кроме тех, кто был на корабле, не мог оценить ее новое платье, шляпку и косметику.

Местный экипаж с криками спустил одну из корабельных шлюпок на воду и отвез их с вещами на одинокий пляж. Два часа матросы разгружали доски и переправляли их на берег. Затем корабль снова затрясся от грохота двигателей, вода начала пениться на корме, и мы снова поплыли на север.

Мы с Джеффом спустились с палубы в каюту, которую освободила французская семья, и провели ночь, потея на твердых койках. На следующее утро мы проснулись на рассвете и обнаружили, что находимся у южной оконечности Малекулы. Тисман, плантация Ньюмана, располагался примерно в 65 километрах от нас на восточном побережье, но он отправил один из своих катеров, чтобы встретить нас здесь. «Льеро» и сам бы зашел в Тисман, но не раньше чем через 36 часов, поскольку сначала ему нужно было заехать в несколько мест на западном побережье Малекулы и доставить груз. Тогда корабль мог прибыть на плантацию Ньюмана с пустыми трюмами, в которых можно было бы разместить несколько сотен мешков копры, которые ждали его там. Мы перенесли свои вещи на катер и с ревом сорвались с места.

Через несколько минут «Льеро» исчез из вида, и мы плыли на восточное побережье Малекулы, глядя на туманную вулканическую пирамиду Амбрима справа на горизонте.

Мы сидели в трюме, дрожа от вибрации двигателя, и наши ноздри были заполнены прогорклым химическим запахом копры, которой обычно грузили катера. Шум двигателя был настолько оглушительным и вездесущим, что его удары отзывались по нашим ушам реальной физической болью. Как я понял, на ревущем, дрожащем оборудовании не было никакого глушителя или заглушки.

Пять часов спустя мы прибыли в залив Тисман. Несколько лодок стояли на якоре неподалеку от берега. Другие были сложены на ослепительно-белом пляже. Холмы за ним покрывали тесные ряды кокосовых пальм. Ньюман, мужчина среднего возраста, казался очень сильным. Одетый в рабочий комбинезон и потрепанную фетровую шляпу, он ждал нас на краю пляжа неподалеку от ряда хижин из гофрированного железа. Оставив своих людей разгружать наш багаж, он отвез нас на грузовике в свой дом, который располагался на вершине холма. Это был одноэтажный деревянный дом, его окна без стекол покрывали жалюзи, а вдоль каждой стены по всей длине дома располагалась просторная веранда.

Мы сели на тростниковые стулья, чтобы выпить.

«Вам понравилась поездка, парни?» – спросил Оскар, попивая холодное пиво.

«Да, очень, – неправдоподобно соврал я. – Это очень хороший катер. Но немного шумноватый, не так ли? Сломан глушитель?»

«Боже правый, нет, – ответил Оскар. – На самом деле он лежит где-то в мастерской, совершенно новенький. Эта чертова штука работала так хорошо, что двигатель издавал лишь небольшой мурлыкающий шум. Его едва было слышно. Ну а в этой части света он бесполезен. Мы приплывали, чтобы забрать копру, а затем следующие несколько часов орали во всю глотку, чтобы дать знать местным о нашем приезде. Так что мы сняли глушитель. Теперь они слышат нас уже за восемь километров от берега и всегда ждут нас на пляже».

Оскар родился на Новых Гебридах. Он был сыном англичанина, который выращивал кокосы на побережье Малекулы, но так и не добился финансового благополучия и умер в долгах. Оскар сказал нам, что поклялся сам оплатить все долги отца. Так он и сделал, и теперь считался одним из самых богатых людей на всех Новых Гебридах. Он жил с женой и двумя сыновьями в большом доме в Тисмане, но около года назад они уехали в Австралию. Мальчики женились, и Оскар остался один.

По крайней мере два-три раза в день он говорил по радио с Вилой и другими людьми с соседних островов, делая отчеты о погоде для авиакомпании и обмениваясь новостями и сплетнями. Больше всего ему нравилось звонить плантатору с соседнего острова Амбрим по имени Митчелл. Они были знакомы не менее 30 лет, но по-прежнему называли друг друга только по фамилии. Тем вечером Оскар разговаривал с Митчеллом.

«“Льеро”» приезжает завтра, Митчелл, – сказал он. – У него на борту груз для тебя. Мне нужно на Пентекост с двумя молодыми поммис [7]7
  То есть британцами (австралийский сленг, слово считается оскорбительным).


[Закрыть] из Лондона, которые приехали снимать церемонию прыжков. Мы собираемся ненадолго заехать туда, чтобы узнать, когда она будет, но, если ты хочешь, мы доставим тебе фрахт по пути».

«Это так мило с твоей стороны, Ньюман, – раздался слабый голос из радиоприемника. – Это, видимо, модные украшения, которые я заказал для детской рождественской вечеринки. Рад, что они успели в срок. Тогда увидимся. Конец связи».

Оскар выключил приемник. «Он отличный парень, старина Митчелл, – сказал он, – но странный. Каждый год он устраивает рождественскую вечеринку для детей бушменов, которые работают на его плантации, и берет на себя массу хлопот, развешивая по дому бумажные гирлянды. Он чертовски хороший ученый, да. У него дома полно книг. Не могу представить, чего он от них хочет. Никогда ничего не выбрасывает. Комнаты в задней части его дома завалены пустыми спичечными коробками».

На следующий день прибыл «Льеро», взял копру и снова отправился в Вилу. Еще через день мы сами покинули Тисман на катере, взяв курс на Амбрим и Пентекост. Мы плыли по неспокойному морю на восток, пока не добрались до северо-западного побережья Амбрима. Это остров в форме бриллианта, над которым нависает огромный вулкан, расположенный в центре. В 1912 году он извергался со страшной силой, исторгая пепел и пемзу в море и производя ужасный грохот. Принадлежащие тестю Оскара школа и магазин были затоплены и исчезли в море. Береговую линию теперь составляли скалы из грязно-серого вулканического пепла, в котором пробурили канавы тропические ливни. Кое-где, наподобие щетины на небритом подбородке, ее покрывала тонкая растительность.

Когда мы были в нескольких километрах от дома Митчелла, наступила темнота. На побережье и расположенных дальше холмах начали появляться маленькие желтые огни. Оскар вытащил факел и начал подавать им сигналы. Почти сразу несколько огней подмигнули нам в ответ.

«Чертовы дураки, – крикнул мне Оскар под рев двигателя. – Каждый раз, когда я пытаюсь подать сигнал Митчеллу, чтобы узнать, где я, все на острове, у кого есть радио, как нарочно решают оказать любезность и ответить, чтобы я не узнал, где я, черт возьми, нахожусь».

Стоя на корме и держа руку на румпеле, он наклонился наружу и пытался разглядеть дорогу. Выкрикивая своим матросам инструкции вперемешку с оскорблениями, он сумел проложить дорогу сквозь громоздящиеся в темноте рифы. Наконец мы достигли относительно спокойных прибрежных вод и бросили якорь.

Мы высадились на берег из маленькой шлюпки динги. Даже в темноте я видел, что пляж, по которому мы шли, состоял из черного вулканического песка. Митчелл спустился встретить нас с парафиновой лампой и отвел к себе домой. Это был маленький, добрый седовласый мужчина, которому было около 75 лет. Большая комната с высокими потолками, в которую он нас привел, была чистой в том смысле, что там периодически подметали и стряхивали пыль, однако в ней царил дух плесени и гниения. Высоко на деревянных стенах висели несколько картин, которые так почернели от плесени, что было практически невозможно увидеть, что на них было когда-то изображено. Полки двух больших стеклянных книжных шкафов, которые стояли у стены, были обильно посыпаны желтоватым порошком нафталина для защиты от насекомых-вредителей, которые могли покуситься на выцветшие книги. В центре комнаты друг перед другом стояли два больших деревянных стола. На них лежали груды разного хлама: стопки журналов, смятые бумаги, пучки куриных перьев, связки карандашей, пустые банки из-под варенья, куски электрических кабелей и различные детали литых двигателей. Митчелл окинул их неодобрительным взглядом.

«Ад и пламя, – мягко сказал он, – где-то там лежат сигареты. Кто-нибудь из вас курит, ребята?»

«Нет, Митчелл, – сказал Оскар, – не трави этих поммис своими мерзкими сигаретами. Они так воняют, что даже бушмены не курят их».

«Вздор, – ответил Митчелл, глядя на Оскара из-под своих белых бровей, – и это говоришь ты. Нужно ввести закон против людей, раздающих тот мусор, который ты продаешь в своем магазине. – Он продолжал рыться в куче на столе и наконец извлек пачку сигарет в незнакомой упаковке. – А теперь, парни, – сказал он, передавая их мне, – скажите, не лучшее ли это курево, которое у вас когда-либо было?»

Я взял одну сигарету и зажег. Она была настолько сырой, что мне было очень трудно раскурить ее. Когда мне наконец-то удалось добиться некоего подобия дыма, ее вонючий плесневелый вкус заставил меня закашляться.

Митчелл внимательно на меня смотрел. «Я опасался этого, – сказал он. – Они слишком хороши для тебя. У вас, молодежь, сейчас очень странный вкус. Это лучшие английские сигареты, которые ты можешь найти. Несколько ящиков были доставлены ко мне в 1939 году по ошибке, а потом война, то, сё, и я так и не смог отправить их обратно. Честно говоря, они никогда не пользовались популярностью у местных, и, конечно, местные австралийцы не отличат хорошей сигареты от плохой. Я подумал, – добавил он, – что парочка мальцов из старой Англии оценят сигареты такого высокого качества, как эти, и был бы готов немного сбить цену, если бы вы сделали оптовый заказ».

Оскар корчился от смеха. «Ты никогда не сможешь сбыть эти гнилушки, Митчелл. Лучше выбросить их в море. И вообще, как долго нам еще ждать чашечку чая?»

Митчелл удалился на кухню, сказав, что все его местные слуги ушли на вечер. Вскоре он появился с мясными консервами и консервированными персиками. Пока мы ели, плантаторы обменивались новостями, мрачно обсуждали цены на копру, хотя тогда они были выше, чем когда-либо, и с задором подкалывали друг друга.

Оскар тщательно вытер тарелку хлебом и причмокнул губами. «Ну, Митчелл, – с благодарностью сказал он, – если это лучшая трапеза, которую ты можешь предложить, я думаю, мы немедленно уйдем. Я не могу вынести мысли, что мне придется завтракать с тобой. Я свяжусь с тобой по радио, когда вернусь в Тисман». Он нахлобучил шляпу на голову, и мы вместе спустились к лодке.

Той ночью мы прошли 13 километров по беспокойному морю, отделяющему северную точку Амбрима от самой южной оконечности Пентекоста. Мы бросили якорь в бухте, разложили мешки на палубе катера и, всеми силами стараясь не обращать внимания на вонь копры, заснули.

Мы проснулись незадолго до восхода от фыркающего звука маленького катера, который шел нам навстречу в сером предрассветном свете. У румпеля стоял толстый коротышка в соломенной шляпе на затылке и с белой шерстяной бородой, растущей на его подбородке от уха до уха. Он умело поравнял свою лодку с нашей и с удивительной ловкостью запрыгнул на борт. Хотя и очень дородный, он был не обрюзгшим, а упругим, как воздушный шар, надутый так, что вот-вот взорвется. Оскар громко поприветствовал его на пиджине, а затем представил нам.

«Это Уолл, – сказал он. – Он предводитель одной из деревень на побережье. Именно он представит нас парням, которые собираются совершить прыжок. Как дела, Уолл?»

«Хорошо, маста Оскар, – сказал Уолл. – Через шесть дней я делаю прыжки».

Это было раньше, чем мы ожидали, поскольку мы хотели один-два дня поснимать приготовления к прыжку. Так что нам с Джеффом не было смысла возвращаться в Тисман до церемонии. Но мы не подготовились к тому, чтобы остаться.

«Я не могу остаться с вами, мальчики, – сказал Оскар. – У меня есть дела в Тисмане, но я думаю, что с вами все будет в порядке. Где-то в трюме есть консервы, которые вы можете взять, и я думаю, бушмены дадут вам немного ямса и кокосов, так что с голоду вы не умрете. Ты можешь устроить им какое-нибудь место для сна, Уолл?»

Уолл усмехнулся и кивнул.

Четверть часа спустя мы с Уоллом и Джеффом стояли на пляже рядом с небольшой кучей консервов и нашим съемочным оборудованием. Оскар, пообещав вернуться к моменту церемонии, плыл из залива обратно в Тисман.

6. Земляные дайверы с Пентекоста

Пляж, на который мы высадились, тянулся более чем на полтора километра непрерывным изящным изгибом. За ним, практически скрытые в густых кустах, стояли несколько хижин, растянувшиеся прерывистой линией по всей длине залива. Уолл привел нас к совсем маленькой лачуге, одиноко стоящей под большим панданом на берегу застойного ручья. Она была заброшена, крыша на ней промокла и прохудилась.

«Вот, – сказал Уолл, – принадлежащий тебе дом».

К этому моменту люди, живущие в других хижинах, собрались вокруг и уселись на корточки, сосредоточенно и беззастенчиво осматривая нас. Большинство было одето в сильно залатанные шорты, другие были голыми, если не считать намбы – традиционной набедренной повязки, которая намного короче, чем допустимо западными приличиями. Уолл начал собирать их для ремонта нашей хижины. Некоторых он послал собирать листья для новой крыши, других – резать молодые деревца, чтобы построить дополнительный портик спереди. Это, по его мнению, предотвратило бы попадание дождя в хижину через открытую дверь. Через час хижина стала вполне пригодной для проживания. В портике мы соорудили грубый стол и сложили на него банки с едой и эмалированные тарелки. Внутри самой хижины, которая была размером всего три на два с половиной метра, мы выложили платформу из бамбука, которая должна была служить нам кроватью. Мы сделали ее настолько широкой, насколько это было возможно, чтобы мы могли оба спать бок о бок, потому что здесь не было места для такой роскоши, как две отдельные кровати. Мы повесили нашу сумку с сахаром на веревку в углу, безуспешно пытаясь уберечь ее от муравьев. Когда все приготовления были закончены, Уолл послал мальчика к пальме, которая росла снаружи, чтобы собрать немного кокосов, и мы втроем сидели на твердой кровати, пили пенящееся молоко из зеленых кокосов и с большим удовольствием осматривали наш новый дом.

Уолл, который познакомил нас с земляными дайверами

Уолл вытер рот тыльной частью руки, расплылся в улыбке, поднялся на ноги и торжественно пожал нам обоим руки.

«Я иду сейчас, – сказал он. – Хороший арпи-нун». Он спустился по пляжу, вернулся к своей лодке и вышел в море.

В тот день мы перешли ручей у нашей хижины и направились вглубь острова по узкой грязной дорожке, которая вела к площадке для прыжков. Она извивалась между стволами пандана и гладкими стволами пальм, а затем круто поднималась вверх через густой влажный кустарник. Поднявшись на 400 метров по крутому склону холма, мы вышли на поляну размером в половину футбольного поля. В самой высокой ее точке стояло одинокое дерево с обрубленными ветвями, вокруг которого были построены подмостки из шестов. Сейчас эта шаткая конструкция в высоту достигала уже 15 метров, и над балками наверху около двадцати мужчин, поющих во весь голос, добавляли к ней новые ярусы. Другие сидели на бревнах поблизости к площадке, разламывая лианы, которые служили креплениями, а еще одна группа занималась выкорчевыванием пней у подножия башни.

Остаток дня мы провели со строителями башен. Они сказали, что церемония прыжков пройдет ровно через шесть дней, подтвердив слова Уолла. Я был удивлен такой последовательности – не все бесписьменные народы делают такой акцент на пунктуальности, так что было ясно, что точное время проведения церемонии имеет для них большое значение.

Два дня спустя небольшой катер Уолла снова появился на скалистом мысе, который обозначал западный конец залива. Он высадился на берег с большим свертком, завернутым в газету.

Строительство башни

«Больше лучшей еды», – сказал он, передавая его нам. Я распаковал его и нашел 6 квадратных буханок хлеба и 6 бутылок неизвестного шипучего лимонада. И хлеб, и лимонад он купил в магазине примерно в 30 километрах от побережья, куда только что доставил груз копры. Мы были очень тронуты и благодарны ему, в особенности за лимонад, поскольку кроме кокосового молока мы могли пить только воду из грязного ручья, через который мы и любой другой, кто направлялся на площадку для прыжков, переходили несколько раз на дню.

Четыре дня спустя башня была практически закончена. В высоту она достигала 24 метров и выглядела крайне неустойчивой, поскольку на верхних ярусах не было опоры из срубленного ствола дерева, который как жесткий каркас пролегал по центру нижней секции. Чтобы стабилизировать ее, к вершинам привязали тросы из лозы, которые прикрепили к стволам деревьев по краям поляны, но даже так вся конструкция опасно покачивалась, когда строители беззаботно взбирались на нее.

Прыгать собирались 25 человек, и каждый должен был «нырять» с отдельной платформы. Они были расположены в ряд вдоль лицевой части башни. Нижняя платформа была на высоте всего 9 метров над землей, самая высокая – всего на метр ниже вершины. Каждая состояла из двух тонких досок, привязанных к простому каркасу грубой лианой, которая также обеспечивала шероховатость поверхности, так чтобы по ней не скользили ноги земляных дайверов. Они простирались вперед горизонтально на два с половиной или три метра, и их внешние концы опирались на несколько тонких распорок. Было ясно, что эти опоры и крепления нижних концов к главной платформе должны были выдерживать очень большую нагрузку, когда человек прыгал, и тросы, связывающие его лодыжки и прикрепленные к башне, внезапно опускались вниз. Я спросил строителей, почему они не используют более прочные распорки и более сильные крепления. Они объяснили, что распорки специально сделаны хрупкими; так как задумано, что платформа падает, когда дайвер приближается к земле, таким образом действуя как амортизатор ударов и уменьшая ужасное давление на лодыжки.

Лозы, которые должны были служить для подстраховки, собирали в лесу ровно за два дня до церемонии. Уолл сказал мне, что такая точность была очень важна, поскольку, если они были старше двух дней на момент использования, они могли сгнить или высохнуть, утратив свою эластичность и прочность. Если это случится, то лоза лопнет, и человек может погибнуть. Лозы нужно отбирать тщательно, так как для прыжков подходит только один вид определенной толщины, длины и возраста. Тем не менее мужчинам не приходится долго искать, потому что ползучие растения в изобилии висят на ветвях лесных деревьев. Мужчины и мальчики целый день доставляли их на башню. Там другие рабочие привязывали их к главным поперечным распоркам башни и попарно подвешивали их над платформами, так чтобы их свободные концы, которые в итоге будут привязаны к лодыжкам дайверов, свешивались вниз с передней части башни, как копна кудрявых волос.

На земле мужчина поочередно обхватывал каждую пару, встряхивал ее, чтобы убедиться, что лозы не запутались и свободно свисают на платформу выше, а затем обрезал их ножом для деревьев до нужной длины. Это была жизненно важная задача. Если он ошибется и сделает лозы слишком короткими, то дайвер, который будет их использовать, останется висеть в воздухе высоко над землей и, вероятно, врежется в башню с такой силой, что сломает себе кости; если же они будут слишком длинными, человек столкнется с землей и практически наверняка умрет. Эта оценка была непростой задачей, так как нужно было учитывать дополнительную длину лоз при обрушении платформы во время прыжка и природную эластичность самих лоз. Если бы я должен был принять участие в ритуале, я уверен, что был бы осторожным настолько, чтобы самому оценить длину лоз, которые собираюсь использовать. И хотя многие из тех, кто работал на башне, должны были нырять на следующий день и точно знали, с какой платформы они прыгнут, никто из них, насколько я видел, не озаботился тем, чтобы осмотреть лозы.

Автор осматривает платформы для прыжков

Когда обрезка была закончена, срезанные концы распустили на кисточки, чтобы их было легче обмотать вокруг лодыжек, а затем связали и завернули в листья, чтобы сохранить влажными и гибкими.

Наконец, группы мужчин изрыли крутой склон у подножия башни, тщательно просеивая землю пальцами, чтобы убедиться, что под поверхностью не скрыты корни или валуны, которые могли бы нанести вред дайверу при приземлении. К вечеру пятого дня после нашего приезда все было готово. Последний человек спустился с башни, последняя лоза была обрезана и распушена на кисточки. Покинутая башня стояла на крутом склоне холма, мрачная на фоне вечернего неба, словно зловещий эшафот.

На следующее утро, когда солнце взошло с моря, мы увидели лодку Оскара, раскачивающуюся на якоре в заливе. Он вышел на берег, неся с собой три холодные курицы, консервированные фрукты и две буханки хлеба. После того как мы съели лучшую еду из того, что мы пробовали за последние несколько дней, мы вместе пошли на площадку для прыжков. Башня все еще пустовала. В течение следующего часа мужчины, женщины и дети приходили один за другим и садились по краям поляны. Никто из них не собирался участвовать в церемонии. Два строителя стояли у основания башни, следя за тем, чтобы никто не наступал на рыхлую почву, на которую будут приземляться дайверы. «Не ходить это место, – предупредил меня Уолл. – Табу».

В 10 часов мы услышали отголоски песнопений в кустах. Они становились все громче и громче, пока, стремительно и неожиданно, из-за кустов позади башни не вышла группа людей и не начала танцевать, продолжая громко петь. Некоторые женщины были одеты в длинные юбки из измельченных пальмовых листьев и обнажены до пояса; другие были одеты в бесформенные хлопковые сорочки, подаренные миссионерами. Многие мужчины засунули молодой пальмовый лист в заднюю часть своих коротких брюк, так что он доставал им до лопаток. Один или двое несли побеги красных листьев кротона или высокие колосья пурпурных цветов, которые росли в лесу, похожие на тростниковые заросли. Танцоры топали вверх и вниз по склону за башней колоннами по 6 человек. Через несколько минут земля под их ногами уплотнилась и превратилась в 6 параллельных террас блестящей гладкой земли.

Незаметно покинув ряды танцоров, маленький мальчик начал быстро подниматься на заднюю часть башни. Он заправил за ухо красный гибискус и отбелил лаймом пробор в своих кудрявых волосах. Двое пожилых мужчин поднялись за ним. Это были его родственники, которые должны были служить ему помощниками в ритуале, который вот-вот должен был начаться. Первые шесть метров они подтягивались вверх по горизонтальным перекладинам, которые образовали гигантскую лестницу в задней части башни. Затем они исчезли в запутанном клубке перекладин, диагональных и вертикальных, которые делали внутренность башни практически сплошной, и появились спереди по бокам самой нижней платформы. Один из пожилых мужчин вытащил две лозы. Мальчик стоял безучастно, его ноги находились у основания платформы. Он держался за стойки башни. Его помощник нагнулся и привязал лозы к его лодыжкам. Платформа, на которой они стояли, находилась на высоте не более девяти метров от длины башни, но мальчик неизбежно пролетит дальше, а земля внизу так резко уходила вниз, что точка, где он впервые коснется земли, примерно в четырех с половиной метрах от башни, была ниже по крайней мере на 12 метров.

Закрепление лозы заняло не более пары минут. Один из помощников отрезал свободные концы узла ножом для деревьев, а затем оба отступили в башню, оставив мальчика одного.