Текст книги "В поисках камня"

Глава 10

Зима, царившая высоко в горах, сменилась осенью, стоило спуститься в предгорья. Если холмы над Марагором покрывал частый ельник и густой подлесок, то по эту сторону гор преобладали сосны, подлеска же почти не было. Воздух казался суше, склоны холмов, поросшие высокой травой, издалека казались совсем желтыми.

Сперва они ехали через местность, где листья на редком кустарнике ярко алели, но стоило спуститься ниже, и листва пожелтела, а потом стала и вовсе зеленой. Гариона это обратное движение времен года смущало. Казалось, оно нарушает все его привычные представления об изначальном порядке вещей. Когда они добрались до Долины Олдура, стояло позднее лето, золотое и слегка туманное. Хотя они часто встречали следы мергских патрулей, шнырявших по всем предгорьям, стычек больше не происходило. Переехав некую нигде не отмеченную границу, они больше не видели мергских следов.

Они ехали вдоль бурного потока, который с шумом несся по большим окатанным валунам. Это был один из истоков реки Олдура, протекающей через обширную Олгарскую долину и впадающей в Чирекский залив восемью сотнями лиг северо-восточнее.

Долина Олдура лежала между двумя горными хребтами, составляющими костяк континента. Она заросла высокой сочной травой с разбросанными там и сям огромными одинокими деревьями. Здесь паслись олени и дикие лошади, доверчивые, как коровы. Повсюду летали ласточки и горлинки, наполняя воздух своим пением. Когда отряд въехал в Долину, Гарион заметил, что птицы слетаются к тете Пол, а самые смелые даже садятся к ней на плечи, восторженно щебеча.

– Я и позабыл про это, – сказал Гариону господин Волк. – В следующие несколько дней трудненько будет привлечь ее внимание.

– А?

– Каждая птица в Долине не преминет ее навестить. Так случается всякий раз, как мы приезжаем сюда. Птицы при виде ее сходят с ума.

Гариону показалось, что в многоголосом птичьем щебете он различает как бы слабый шепот:

– Полгара, Полгара, Полгара.

– Это мое воображение или они правда разговаривают?

– Странно, что ты раньше их не слышал, – отвечал Волк. – Каждая птица, встреченная за последние десять лиг, без умолку повторяет ее имя.

– Посмотри на меня, Полгара, посмотри на меня, – казалось, говорила ласточка, стремительно проносясь мимо ее лица. Тетя Пол ласково улыбнулась, и птичка засновала с удвоенной скоростью.

– Я никогда прежде не слышал, чтобы они говорили, – изумился Гарион.

– Они говорят с ней постоянно, – сказал Волк. – Иногда часами напролет. Вот почему она иногда кажется немного рассеянной. Она слушает птиц. Твоя тетя живет в мире сплошных разговоров.

– Я не знал.

– Не многие об этом знают.

Жеребенок, более-менее степенно трусивший за Гарионом, пока они ехали по предгорьям, в сочных травах Долины обезумел от восторга. Он носился по лугам, изумляя всех своей резвостью. Он катался в траве, дрыгая тоненькими ножками. Он стремглав перелетал пологие холмики. Он нарочно ворвался в стадо пасущихся оленей, спугнул их и весело за ними помчался.

– Вернись! – крикнул Гарион.

– Он тебя не услышит, – сказал Хеттар, улыбаясь причудам малыша. – По крайней мере, притворится, что не услышал. Ему слишком весело.

– Вернись немедленно! – Гарион вложил в свою мысль несколько большую суровость, чем намеревался. Передние ножки жеребенка замерли, он споткнулся и встал. Потом повернулся и поспешно затрусил к Гариону. Глаза у него были виноватые.

– Плохая лошадка! – погрозил Гарион.

Жеребенок повесил голову.

– Не брани его, – сказал Волк. – Ты сам когда-то был маленьким.

Гарион тут же раскаялся в своих словах и похлопал жеребенка по спине.

– Все в порядке, – сказал он извиняющимся голосом.

Жеребенок с благодарностью посмотрел на него и вновь поскакал по траве, впрочем, сильно не удаляясь.

Принцесса Се'Недра следила за Гарионом взглядом. Она почему-то все время за ним следила. Когда она глядела на него, глаза у нее делались задумчивыми, а завиток медно-рыжих волос как бы сам собой накручивался на палец и оказывался во рту. Гариону казалось, что всякий раз, когда он оборачивается, Се'Недра наблюдает за ним, покусывая локон. По какой-то причине он не решался напрямую с ней об этом поговорить, отчего смущался и нервничал.

– Я бы не мучила его так, будь он моим, – оторвав ото рта кончик локона, сказала она осуждающе.

Гарион счел за лучшее не отвечать.

Они миновали три разрушенные башни, стоящие поодаль одна от другой и явно очень древние. Видимо, все они первоначально были футов под шестьдесят высотой, но годы, ветра и дожди сделали их гораздо ниже. Последняя из трех башен была черная, как после пожара.

– Здесь что, была война, дедушка? – спросил Гарион.

– Нет, – печально ответил Волк. – Эти башни принадлежали моим собратьям. Вон та – Белсамбару, эта – Белмакору. Они давным-давно умерли.

– Я думал, чародеи не умирают.

– Они устают – или, может быть, теряют надежду. Они прекращают свое существование.

– Они убивают себя?

– В некотором роде. Хотя все это несколько сложнее.

Гарион не расспрашивал больше, видя, что старик явно не желает входить в подробности.

– А вон та – сгоревшая? Она чья была?

– Белзидара.

– Это ты вместе с другими чародеями сжег ее после того, как он переметнулся к Тораку?

– Нет. Он сам ее сжег. Думаю, он хотел таким образом показать нам всем, что больше не принадлежит к нашему братству. Белзидар всегда любил театральные жесты.

– Где твоя башня?

– Дальше в Долине.

– Ты мне ее покажешь?

– Если хочешь.

– А у тети Пол есть своя башня?

– Нет. Девочкой она жила со мной, а после мы отсюда уехали. Мы так и не собрались выстроить ей отдельную башню.

Они ехали допоздна и остановились под могучим деревом, одиноко стоящим посреди широкого луга. Крона дерева отбрасывала тень площадью в несколько акров. Се'Недра спрыгнула с лошади и побежала к дереву, ее медно-рыжие волосы развевались за спиной.

– Красивое какое! – воскликнула она, в священном восторге прикладывая ладони к грубой коре.

Господин Волк покачал головой.

– Дриады. Они шалеют при виде деревьев.

– Я его не узнаю, – сказал Дерник, слегка нахмурясь. – Это не дуб.

– Может быть, какая-нибудь южная разновидность, – сказал Бэйрек. – Я и сам такого никогда не видел.

– Оно очень старое, – сказала Се'Недра, нежно прижимаясь щекой к древесному стволу, – и говорит странно. Но я ему нравлюсь

– Так что это за дерево? – спросил Дерник. Он все еще хмурился. В своей потребности все систематизировать и разложить по полочкам он явно не мог пройти мимо него спокойно.

– Оно одно такое в мире, – сказал ему господин Волк. – Не помню, чтобы мы как-нибудь специально именовали его. Для нас это всегда было просто дерево.

– Я не вижу под ним ни ягод, ни плодов, ни каких-либо семян, – заметил Дерник, разглядывая землю под раскидистыми ветвями.

– Они ему ни к чему, – отвечал Волк. – Я уже говорил – оно единственное в своем роде. Оно всегда было здесь – и всегда будет. Оно не испытывает потребности в воспроизводстве.

Дерника это обескуражило: он никогда прежде не слышал о дереве, которое бы не давало семян.

– Это весьма необычное дерево, Дерник, – сказала тетя Пол. – Оно дало росток в тот день, когда был сотворен мир, и, вероятно, будет стоять здесь, доколе мир существует. Назначение его – не в размножении.

– В чем же его назначение?

– Мы не знаем, – отвечал Волк. – Мы знаем только, что оно – древнейшее из живущего в мире. Быть может, его назначение – олицетворять длительность и неразрывность жизни.

Се'Недра скинула сандалии и взобралась на толстые ветви, лепеча от нежности и восторга.

– Нет ли, случаем, сведений о родстве дриад с белками? – осведомился Силк.

Господин Волк улыбнулся.

– Если вы можете обойтись без нас, мы с Гарионом съездили бы по делу.

Тетя Пол посмотрела на него вопросительно.

– Пришло время для небольшого наставления, Пол, – пояснил он.

– Мы обойдемся без вас, отец, – сказала она. – К ужину вернетесь?

– Постарайся, чтобы он не остыл. Едем, Гарион?

Дед и внук в молчании ехали по зеленым лугам. Залитая вечерним золотым светом Долина казалась особенно теплой и прекрасной. Гариона смущала внезапная перемена в настроении господина Волка. Всегда прежде старик действовал под влиянием момента, экспромтом. Частенько он принимал важнейшие решения на ходу, полагаясь на случай, на везение, на то, что сметка, а если потребуется, и чародейство помогут ему выкрутиться. Здесь, в Долине, он казался иным: безмятежным, недоступным для происходящего во внешнем мире мельтешения событий.

Милях в трех от дерева стояла башня. Она была приземистая, круглая, построенная из грубо отесанных камней. Сводчатые окна под самой крышей смотрели на четыре стороны света, но двери нигде не было видно.

– Ты сказал, что хотел бы побывать в моей башне, – сказал Волк, спешиваясь, – Это она.

– Она не разрушена, как другие.

– Я стараюсь ее сохранять. Зайдем?

Гарион спрыгнул с лошади.

– А где дверь? – спросил он.

– Здесь. – Волк указал на большой камень в круглой стене.

Гарион посмотрел с сомнением. Господин Волк встал перед камнем.

– Это я, – сказал он. – Откройся.

Импульс, который Гарион почувствовал при этих словах, был какой-то вполне обыденный, домашний, говоривший, что сопровождающееся им действие настолько вошло в привычку, что давно не удивляет. Камень послушно повернулся, за ним оказался узкий, неправильной формы дверной проем. Жестом показав Гариону идти следом, Волк протиснулся в дверь и оказался в темном помещении за ней.

Гарион пролез вслед за ним и увидел, что башня внутри вовсе не полая, как представлялось ему снаружи, а почти сплошная, только в середине находится винтовая лестница.

– Пошли, – сказал Волк, ступая по стертым каменным ступеням. – Осторожней здесь, – сказал он уже на полпути вверх, показывая на ступеньку. – Камень качается.

– Почему ты его не укрепил? – поинтересовался Гарион, переступая через ненадежную ступеньку.

– Никак руки не дойдут. Он уже давно качается. Я так привык, что всякий раз, оказываясь здесь, забываю его закрепить.

Комната наверху башни была круглая, и в ней царил страшный беспорядок. На всем лежал толстый слой пыли. В разных концах комнаты стояли несколько столов. На них вперемешку лежали свитки и листки пергамента, странного вида инструменты и модели, камни и куски стекла. Здесь оказалось даже два птичьих гнезда; на одном лежала палка, так хитро изогнутая и скрученная, что Гариону никак не удавалось проследить ее изгибы. Он повертел ее в руках, пытаясь разобраться.

– Что это, дедушка? – спросил он.

– Это игрушка Полгары, – рассеянно отвечал старик, оглядывая темную комнату.

– А для чего она?

– Чтобы Полгара не плакала. У этой штуковины всего один конец. Полгаре потребовалось пять лет, чтобы понять это.

Гарион с трудом оторвал глаза от привлекательной деревяшки.

– Какая жестокость по отношению к ребенку.

– А что мне оставалось делать? – отвечал Волк. – В младенчестве она кричала на редкость пронзительным голосом. Белдаран, та была очень тихой, всем довольной девочкой, а вот твоей тете вечно что-то не нравилось.

– Белдаран?

– Сестра-близнец твоей тети. – Голос у старика сорвался, и он некоторое время печально смотрел в окно.

Наконец он вздохнул и обернулся.

– Надо бы мне здесь немного прибраться, – сказал он, глядя на пыль и беспорядок.

– Давай я помогу, – предложил Гарион.

– Только осторожней, не сломай ничего, – предупредил старик. – Некоторые из этих вещей я делал столетиями. – Он заходил по комнате, останавливаясь возле столов. Какие-то предметы он брал в руки и ставил обратно, иногда предварительно сдув с них пыль. Порядка от этого не прибавлялось.

Наконец он остановился перед большим, грубой работы креслом. Верх спинки был исцарапан так, словно за него часто хватались сильными когтями. Старик, опять вздохнул.

– Что случилось? – спросил Гарион.

– Это насест Полидры, – сказал Волк. – Моей жены. Она сидела здесь и наблюдала за мной – иногда годами, особенно под конец.

– Насест?

– Она предпочитала совиное обличье.

– А-а... – Гарион как-то никогда не думал, что старик был женат, хотя иначе и быть не могло, раз тетя Пол и ее сестра – его дочери. Во всяком случае, связь между совами и таинственной женой объясняла предпочтение, которое тетя Пол питала к этому обличью. Гарион понимал, что обе женщины, Полидра и Белдаран, имели самое прямое отношение к его появлению на свет, но вопреки какой бы то ни было логике обижался на них. Они делили с его тетей и дедом отрезок жизни, о котором ему самому никогда-никогда не узнать.

Старик поднял кусок пергамента и вытащил из-под него странного вида устройство со стеклышком на одном конце.

– Я-то думал, что потерял тебя, – сказал он устройству, ласково притрагиваясь к нему. – А ты все это время был под пергаментом.

– Что это? – спросил Гарион.

– Прибор, который я сделал, пытаясь понять причину гор.

– Причину?..

– У всего есть своя причина. – Волк поднял прибор. – Вот погляди... – Он оборвал фразу и поставил прибор на стол. – Слишком сложно объяснять. Кроме того, я не уверен, что вспомню, как он работал. Я не трогал его с тех пор, как в Долину пришел Белзидар. Тогда мне пришлось оставить свои исследования и заняться его обучением. – Старик посмотрел на пыль и беспорядок. – Бесполезно, – сказал он. – В конце концов пыль попросту осядет снова.

– До прихода Белзидара ты жил здесь один?

– Здесь был мой повелитель. Вон там его башня. – Волк указал в северное окно на высокое, стройное каменное строение примерно в миле от них.

– Он и впрямь находился здесь? – спросил Гарион. – Я хочу сказать, не только его дух?

– Да он действительно обитал здесь. Это было до того, как боги ушли.

– Ты всегда жил здесь?

– Нет. Я пришел сюда, ища, чего бы украсть; впрочем, я думаю, это не совсем так. Мне было тогда примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, и я умирал.

– Умирал? – удивился Гарион.

– Замерзал до смерти. За год до того я после смерти матери ушел из родной деревни и первую зиму провел в шатрах безбожников. Они были тогда уже очень стары.

– Безбожников?

– Алгосов – вернее, тех, кто не пошел за Горимом на Пролгу. Дети у них больше не рождались, и меня они приняли с радостью. Языка их я тогда не понимал, их неумеренная нежность меня раздражала, поэтому весной я убежал. В начале следующей зимы я собрался назад, но недалеко отсюда меня застигла метель. Я лег у подножия башни моего повелителя и собрался умирать – тогда я не знал, что это башня. Так мело, что она показалась мне просто грудой камней. Насколько помню, я тогда очень себя жалел.

– Воображаю. – Гарион вздрогнул, представив себе одиночество и близость смерти.

– Я скулил, и звук этот потревожил моего повелителя. Он впустил меня – скорее, желая утихомирить, чем по какой-либо иной причине. Как только я оказался внутри, я стал искать, что бы мне стащить.

– А он вместо того сделал тебя чародеем?

– Нет. Он сделал меня слугой – рабом. Я отработал на него пять лет, прежде чем узнал, кто он такой. Кажется, временами я ненавидел его, но исполнял его приказания – почему, не знаю. Последней каплей было, когда он приказал мне отодвинуть с его дороги большой камень. Я выбивался из сил, но сдвинуть не мог. Наконец я достаточно разозлился, чтобы сдвинуть его разумом, а не руками. Этого повелитель, конечно, и ждал. После того дела у нас пошли лучше. Он изменил мое имя – Гарат – на Белгарат и сделал меня своим учеником.

– И последователем?

– Это произошло несколько позже. Мне еще многому пришлось научиться. Впервые он назвал меня своим последователем, когда я пытался понять, почему некоторые звезды падают, – а сам он тогда работал над круглым серым камнем, который подобрал на берегу реки.

– А причину ты понял? То есть почему звезды падают?

– Да. Это совсем не сложно. Тут все дело в равновесии. Мир, чтобы вращаться, должен иметь некий определенный вес. Когда вращение замедляется, падают несколько звезд. Их веса оказывается достаточно.

– Никогда об этом не думал.

– Я тоже – до определенной поры.

– Камень, который ты упомянул. Это был...

– Око, – подтвердил Волк. – Пока повелитель его не коснулся, он оставался самым обычным камнем. Как бы там ни было, я познал тайну мировой воли – в конце концов, не такая уж это и тайна, – или я тебе уже это говорил?

– Кажется, да.

– Наверное. Я иногда повторяюсь. – Старик взял в руки пергаментный свиток, посмотрел на него, потом положил на место. – Сколько всего начато и не закончено. – Он вздохнул.

– Дедушка?

– Да, Гарион?

– Это... то, что в нас... как много с его помощью можно сделать?

– Все зависит от твоего разума, Гарион. Более сложный разум способен совершать более сложные действия. Совершенно очевидно, что сила эта не в состоянии сделать то, чего не может вообразить направляющий ее разум. Потому мы и стараемся познать больше – чтобы расширить возможности своего разума и полнее использовать нашу силу.

– Разум у каждого свой, не такой, как у других. – Гарион с трудом пытался что-то осмыслить.

– Да.

– Не означает ли это, что наша... то, что у нас есть, – он избегал слова «сила», – тоже у каждого разная. Иногда ты что-то делаешь сам, а иногда поручаешь тете Пол.

Волк кивнул.

– В каждом из нас это разное. Кое-что можем мы все. Например, все мы можем двигать предметы.

– Тетя Пол называет это теле... – Гарион замялся, позабыв слово.

– Телепортация, – закончил Волк. – Перемещение чего-либо в пространстве. Это самое простое – и обычно все делают это первым. И шума от него больше всего.

– Об этом она мне говорила. – Гарион вспомнил раба, которого вытащил из реки в Стисс Торе, – раба, который потом умер.

– Полгара может делать то, чего не могу я, – продолжал Волк. – Не потому, что она сильнее меня, но потому, что мыслит иначе. Мы не знаем в точности, что именно может каждый из нас, поскольку не знаем, как работает наш мозг. Ты с легкостью делаешь то, на что я не посмел бы и замахнуться. Может быть, оттого, что не сознаешь, насколько это сложно.

– Я не понимаю, о чем ты.

Старик пристально посмотрел на него.

– Может быть, ты и впрямь не понимаешь. Помнишь сумасшедшего монаха, который напал на тебя в деревне на севере Толнедры, вскоре после того, как мы выехали из Арендии?

Гарион кивнул.

– Ты исцелил его от безумия. Это означает, что в момент исцеления ты должен был до конца понять природу его болезни. Это исключительно трудно, а ты сделал это, даже не задумываясь. И потом, конечно, жеребенок.

Гарион взглянул в окно на малыша, резвившегося на лугу рядом с башней.

– Жеребенок был мертв, но ты заставил его дышать. Чтобы сделать это, надо понять природу смерти.

– Это была стена, – объяснил Гарион. – Я всего лишь прошел сквозь нее.

– Значит, дело в другом. Видимо, ты способен зрительно представлять очень сложные понятия в виде очень простых образов. Это редкий дар, но в нем заключены некоторые опасности, о которых тебе не мешало бы узнать.

– Опасности? Какие именно?

– Не упрощай чересчур. Вот пример: если человек мертв, значит, на то есть причина – скажем, в груди у него торчит меч. Если ты вернешь его к жизни, он немедленно снова умрет. Как я уже говорил, мочь что-либо – еще не повод это делать.

Гарион вздохнул.

– Боюсь, у меня уйдет на это слишком много времени. Я должен научиться владеть собой, должен узнать, чего делать не могу, чтобы не убить себя в попытке совершить невозможное, узнать, что я могу и что из этого мне следует делать. Лучше бы этих способностей у меня не было.

– У каждого из нас временами возникает такое желание, – сказал старик. – Однако решать не нам. Мне нравится далеко не все, что приходится делать, да и тете твоей тоже, но дело наше важнее нас самих, вот мы и делаем что положено, хотим того или нет.

– Что, если я скажу сейчас: «Нет. Не буду»?

– Ты, конечно, можешь это сказать, но ведь не скажешь?

Гарион опять вздохнул.

– Нет, – сказал он, – наверное, не скажу.

Старый чародей обнял мальчика за плечи.

– Я догадывался, что ты смотришь на все это так, Белгарион. Подобно нам всем, ты вынужден подчиниться.

Как всегда, при звуке другого, тайного, имени, по телу Гариона пробежала дрожь.

– Почему вы все упорно хотите называть меня так?

– Белгарион? – мягко спросил Волк. – Подумай, мальчик. Я столько беседовал с тобой в эти годы и столько тебе рассказал. И вовсе не потому, что мне нравится звук своего голоса.

Гарион задумался.

– Ты был Гарат, – медленно проговорил он, – но Олдур изменил твое имя на Белгарат. Зидар был сперва Зидаром, потом Белзидаром, а потом вновь сделался Зидаром.

– А на языке моих предков Полгара была просто Гарой. «Пол» все равно что «Бел». Единственная разница, что она женщина. Ее имя происходит от моего – потому что она моя дочь. Твое имя тоже происходит от моего.

– Гарион – Гарат, – сказал мальчик. – Белгарат – Белгарион. Все сходится.

– Естественно, – отвечал старик. – Я рад, что ты это заметил.

Гарион широко улыбнулся в ответ. Тут ему пришла в голову еще одна мысль.

– Но я ведь еще не совсем Белгарион?

– Не совсем. Тебе еще предстоит им стать.

– Тогда, думаю, мне лучше начать прямо сейчас, – сказал Гарион не без горечи. – Раз у меня нет выбора.

– Я предполагал, что ты рано или поздно образумишься, – сказал господин Волк.

– А тебе никогда не хотелось, чтобы я снова стал Гарионом, а ты – старым сказочником, забредшим на ферму Фолдора, и чтобы тетя Пол, как прежде, готовила на кухне ужин, а мы бы прятались под стогом с бутылкой, которую я для тебя стащил? – Гариона захлестнула мучительная тоска по дому.

– Временами, Гарион, временами, – согласился Волк, глядя вдаль.

– Мы никогда не вернемся туда?

– Тем же путем – нет.

– Я буду Белгарион, ты – Белгарат. Мы никогда не станем прежними.

– Все меняется, Гарион, – сказал ему Белгарат.

– Покажи мне камень, – сказал Гарион вдруг.

– Какой камень?

– Камень, который Олдур заставил тебя сдвинуть, когда ты впервые обнаружил свою силу.

– А-а, – сказал старик, – этот. Он здесь – вон тот белый. О который жеребенок чешет копыта.

– Большой какой.

– Рад, что ты это заметил, – скромно отвечал Волк. – Я и сам так думал.

– Как ты думаешь, я смогу его сдвинуть?

– Ты не узнаешь, пока не попробуешь, Гарион, – сказал ему Белгарат.