Текст книги "Друсс-Легенда"

Служитель Истока парил над Ровеной и ее спутниками, пока торговый корабль не принял их на борт. Тогда он слетал в лентрийский порт Чупиан и вылечил дочь капитана.

Лишь после этого он вернулся в храм. Настоятель сидел у его кровати.

– Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?

– Лучше, чем когда-либо за многие годы, отец. Девушка спасена, и я вылечил еще двух человек.

– Ты вылечил трех. Прими в расчет и себя.

– Да, это верно. И я рад, что вернулся домой.

Друсс диву давался, наблюдая царящую на делянке неразбериху. Сотни людей суетились без всякого толку, валя деревья, корчуя, вырубая подлесок. Стволы падали куда попало, преграждая дорогу людям с тачками, вывозящим ветки. Дожидаясь подрядчика, он увидел, как высокая сосна рухнула на нескольких человек, выкапывавших корни. Никого, к счастью, не убило, но одному сломало руку, а другие пострадали от сильных ушибов.

Подрядчик, тощий, но с заметным брюшком, подозвал Друсса к себе:

– Ну, что ты умеешь?

– Я лесоруб.

– Тут все говорят, что они лесорубы, – устало бросил подрядчик. – Мне нужны мастера.

– И еще как нужны, я заметил.

– У меня двадцать дней на расчистку участка и еще двадцать, чтобы приготовить его под застройку. Плата – две серебряные монеты в день. – Подрядчик указал на крепкого бородача, сидящего на пне. – Это Тогрин, десятник. Он распоряжается работами и нанимает людей.

– Он дурак. Здесь непременно кого-нибудь убьет.

– Может, и дурак, зато шутки с ним плохи – никто не отлынивает, когда он рядом.

– Может, оно и так, да только вам нипочем не закончить работу в срок. Я не стану работать на человека, который сам не знает, что делает.

– Молод ты еще для таких речей. Ну а ты бы как поставил дело?

– Сдвинул бы рубщиков на запад и предоставил остальным убирать за ними. А так у вас движение скоро остановится. Вот глядите. – Друсс указал направо, где поваленные деревья легли неровным кругом, в середине которого шла корчевка. – Куда они корни денут? Дороги-то нет. Придется им ждать, пока увезут деревья, – а как лошади с волокушами проберутся к стволам?

– Правда твоя, молодой человек, – улыбнулся подрядчик. – Что ж, хорошо. Десятник получает четыре монеты в день. Займешь его место и покажешь, на что ты способен.

Друсс глубоко вздохнул. Он уже устал, пока шел сюда от города, и раны на спине ныли. Он надеялся размяться за работой – драться у него не было сил.

– Как у вас объявляют перерыв?

– К обеду мы звоним в колокол, но до полудня еще три часа.

– Велите позвонить сейчас.

– Что ж, можно для разнообразия, – усмехнулся подрядчик. – Сказать мне Тогрину, что он уволен?

Друсс посмотрел ему в глаза.

– Нет. Я скажу сам.

– Ладно. Я распоряжусь, чтобы ударили в колокол.

Друсс прошел сквозь царящий кругом хаос к Тогрину. Тот взглянул на него – большой, плечистый, с крепкими мускулами и тяжелым подбородком. Из-под густых бровей чернели глаза.

– Ты что, работу ищешь?

– Нет.

– Ну так убирайся отсюда. Мне тут зеваки не нужны.

Звон колокола прокатился по лесу. Все прекратили работу. Тогрин выругался и встал.

– Какого… Кто ударил в колокол? – заревел он.

Вокруг начали собираться люди, и Друсс сказал:

– Это я распорядился.

– И кто ж ты такой будешь? – сощурил глаза Тогрин.

– Новый десятник.

– Ну-ну, – широко ухмыльнулся Тогрин. – Стало быть, нас теперь двое. Мне сдается, один лишний.

– Согласен, – сказал Друсс и с размаху двинул его в живот. Воздух с шумом вырвался у Тогрина из легких, и он согнулся. Друсс ударил его левой в челюсть. Тогрин ничком повалился наземь, дернулся и затих.

Друсс сделал глубокий вдох. Он едва стоял на ногах, перед глазами плясали белые мушки.

Он обвел взглядом собравшихся.

– А теперь мы произведем кое-какие перемены.

День ото дня Друсс набирался сил. Мышцы рук и плеч крепли с каждым ударом топора, с каждой лопатой твердой глины, с каждым корнем, выдранным из земли. Первые пять дней Друсс ночевал прямо на делянке, в палатке, предоставленной ему подрядчиком: у него не было сил плестись три мили туда и обратно. И каждую ночь перед сном ему являлись двое: Ровена, которую он любил больше жизни, и Борча, с которым, Друсс знал, ему еще предстояло столкнуться.

Он много о чем передумал в лесной тишине. Теперь он видел отца другими глазами и жалел, что не узнал его получше. Нужно было большое мужество, чтобы жить с таким отцом, как Бардан-Убийца, чтобы вырастить сына и начать новую жизнь на границе. Друсс вспомнил, как в их деревню забрел какой-то наемник. Мальчик, разинув рот, смотрел на его кинжал, короткий меч и топорик, на помятый панцирь и шлем. «Вот настоящий мужчина», – с вызовом сказал подросток отцу. Бресс только кивнул. Пару дней спустя, когда Друсс с отцом шли через луг мимо крестьянской усадьбы, Бресс сказал: «Если хочешь видеть настоящего мужчину, мальчик, посмотри на Эгана. Вон он работает на своем поле. Десять лет назад у него была усадьба на Сентранской равнине, но сатулы как-то ночью налетели на нее и сожгли. Тогда он перебрался на вентрийскую границу, но там саранча три года кряду уничтожала его урожай. Он занял денег, чтобы поправить свое хозяйство, и потерял все до последнего. Теперь он опять на земле и работает от зари до зари. Вот настоящее мужество. А для того, чтобы бросить тяжкую крестьянскую жизнь и взяться за меч, большой отваги не надо. Настоящий герой не уходит из боя».

Но Друсс не мог взять в толк, как это крестьянин может быть героем.

«Если он такой смелый, чего ж он тогда не сразился с сатулами?» – «У него были жена и трое детей». – «Значит, он убежал?» – «Убежал». – «Я никогда не стану бегать от врага», – сказал Друсс. «Тогда ты умрешь молодым».

Друсс мысленно вернулся к дню набега. Как бы он поступил, если бы перед ним встал выбор: сразиться с бандитами или убежать с Ровеной?

В эту ночь он спал неспокойно.

На шестую ночь, когда он уходил с делянки, перед ним выросла высокая кряжистая фигура Тогрина. Друсс не видел его с самой драки. Молодой лесоруб посмотрел во тьму, ища сообщников Тогрина, но тот был один.

– Поговорим? – спросил бывший десятник.

– Давай.

Тогрин набрал в грудь воздуха и сказал:

– Мне нужна работа. Жена больна, дети два дня как не ели.

Друсс, поглядев ему в лицо, увидел раненую гордость и понял, чего стоило Тогрину обратиться за помощью.

– К рассвету будь на делянке, – сказал он и пошел прочь.

По дороге домой он вспоминал это с тяжелым чувством и говорил себе, что сам ни за что не стал бы так унижаться. Однако его точило сомнение. Машрапур – суровый, безжалостный город. Человек в нем имеет цену, лишь пока способен дать что-то обществу – и страшно, должно быть, смотреть, как твои дети голодают.

Он добрался до дома поздним вечером. Он устал, но был далеко не так изнурен, как раньше. Зибена не было. Друсс зажег фонарь и открыл дверь, ведущую в сад, впустив в дом прохладный морской бриз.

В кошельке у него лежали двадцать четыре серебряные монеты – весь его заработок. Двадцать монет равнялись одному рагу – столько нужно в месяц платить за жилье. Этак он никогда не заработает на покрытие всех долгов. Старый Том прав: на арене можно добыть куда больше.

Он вспомнил схватку с Борчей и жестокую трепку, которую получил. Память об ударах была еще жива в нем – но он помнил и о тех, которыми сам осыпал противника.

Калитка в конце сада скрипнула – к дому кто-то шел. Лунный свет блеснул на лысине и очертил среди темных деревьев гигантскую фигуру. Друсс встал, сощурив светлые глаза.

Борча остановился перед самой дверью.

– Может, в дом пригласишь?

Друсс вышел к нему.

– Получишь свою порцию здесь, – процедил он. – Мне нечем платить за поломанную мебель.

– Ну и задира же ты, парень. – Борча как ни в чем не бывало прошел в дом и бросил зеленый плащ на кушетку. Друсс последовал за ним. Гость растянулся в кресле, скрестив ноги и откинувшись на спинку. – Хорошее кресло, удобное. Может, выпить нальешь?

– Чего тебе тут надо? – спросил Друсс, перебарывая гнев.

– Немного учтивости, крестьянский сын. Не знаю, как у вас, а в наших краях гостю обыкновенно предлагают кубок вина.

– У нас непрошеные гости не в чести.

– Чего ты злишься? Ты выиграл свой заклад и хорошо дрался. Коллан не послушался моего совета вернуть тебе жену, и теперь он мертв. Я в набеге не участвовал.

– И ты искал меня не для того, чтобы отомстить?

– Отомстить? – засмеялся Борча. – За что? Ты у меня ничего не украл. Ты не побил меня, да и не мог побить. Сила у тебя есть, но умения не хватает. Будь это настоящий бой, я в конце концов измотал бы тебя. Впрочем, я тебя и правда искал.

Друсс сел напротив великана.

– Мне сказал об этом старый Том. Сказал, что ты хочешь прикончить меня.

– Этот пьяный дурак все перепутал. Скажи-ка, сколько мне, по-твоему, лет?

– Откуда мне знать?

– Тридцать восемь, через два месяца будет тридцать девять. Я еще мог бы побить Грассина, а может, и всех остальных. Но благодаря тебе, Друсс, я увидел себя в зеркале времени. Никто не вечен – особенно на арене. Моя песенка спета – ты доказал мне это за каких-то несколько минут. А твоя только начинается. Но ты не протянешь долго, если не научишься драться по-настоящему.

– Этому меня учить не надо.

– Ты так думаешь? Каждый раз, нанося удар правой, ты опускаешь левое плечо, и все твои удары идут по кривой. Лучшая твоя защита – это подбородок, но он, хоть на вид и вырублен из гранита, всего лишь кость. Стойка у тебя неплохая, хотя и ее можно улучшить, однако недостатков полно. Грассин воспользуется ими, чтобы тебя измотать.

– Это ты так полагаешь.

– Пойми меня правильно, парень. Ты хороший боец, отважный и очень сильный. Но ты сам знаешь, каково тебе было после четырехминутного боя со мной – а бои обычно длятся в десять раз больше.

– Мои столько не продлятся.

– Драка с Грассином будет затяжной, – хмыкнул Борча. – Не позволяй гордыне ослепить себя, Друсс. Говорят, ты лесоруб. Когда ты впервые взял в руки топор, разве каждый твой удар попадал куда надо?

– Нет, – признался Друсс.

– То же и в кулачном бою. Я мог бы научить тебя разным приемам нападения и защиты. Мог бы показать тебе, как финтить и заманивать противника под удар.

– Вероятно, мог бы. Но зачем это тебе?

– Это вопрос гордости.

– Не понимаю.

– Объясню, когда побьешь Грассина.

– Я здесь долго не пробуду. Как только в гавань придет корабль из Вентрии, я отплыву на нем.

– До войны такое путешествие стоило десять рагов. А сейчас – кто знает? Между тем в Више через месяц состоится небольшой турнир, и победитель получит сто рагов. В Више много богатых дворцов, и публика будет делать высокие ставки. Участвует Грассин и многие знаменитости. Дай мне обучить тебя, и я впишу твое имя вместо своего.

Друсс наполнил кубок вином и подал Борче.

– Я сейчас работаю и обещал подрядчику довести дело до конца. На это как раз месяц и уйдет.

– Я могу учить тебя по вечерам.

– С одним условием.

– Назови его!

– То же самое я сказал и подрядчику. Если в Вентрию пойдет корабль и я смогу оплатить проезд, я уеду.

– Согласен. – Борча протянул руку, и Друсс пожал ее. – Я оставляю тебя, отдыхай. И, между прочим, скажи своему другу поэту, что он рвет плоды не с того дерева.

– Он сам себе голова.

– Все равно скажи. Ну, до завтра.

Глава 2

Зибен лежал без сна, глядя в лепной потолок. Рядом спала женщина, согревая ему ногу и бок. На живописном плафоне потолка охотники с копьями и луками преследовали рыжегривого льва. Кому это взбрело в голову поместить такую сцену над супружеским ложем? Должно быть, первый министр Машрапура крепко уверен в себе, улыбнулся Зибен, – ведь каждый раз, когда он обладает своей женой, она смотрит на мужчин куда более красивых, чем он.

Повернувшись на бок, Зибен посмотрел на женщину. Она спала спиной к нему, сунув руку под подушку и поджав ноги. Темные волосы казались почти черными на кремовой белизне подушки. Лица Зибен не видел, но ясно представлял себе полные губы и длинную красивую шею. Впервые он увидел ее рядом с Мапеком на рыночной площади.

Министра окружали многочисленные подлипалы, и у Эвейорды был скучающий, отсутствующий вид.

Зибен стоял тихо и ждал, когда ее взор обратится к нему. Дождавшись, он послал ей улыбку. Одну из лучших, быструю и ослепительную, которая говорила: «Я тоже скучаю. Я понимаю вас. Мы с вами родственные души». Она вскинула бровь в знак того, что находит его поведение дерзким, и отвернулась. Но он знал, что скоро она посмотрит на него снова. Она отошла к торговому лотку и стала разглядывать фаянсовую посуду. Он протиснулся к ней, и она вздрогнула, увидев его так близко.

– Доброе утро, госпожа моя, – сказал он.

Она не ответила.

– Вы очень красивы.

– А вы, сударь, наглец. – У нее был северный выговор, обычно раздражавший Зибена – но не в этом случае.

– Красота вдохновляет на дерзость. Как, впрочем, и на восхищение.

– Вы весьма самоуверенны. – Ее близость приводила его в трепет. На ней было простое ярко-голубое платье и белая шаль из лентрийского шелка. Вся суть заключалась в ее духах – Зибен узнал густой мускатный аромат «Мозерхе». Их ввозили из Вентрии и продавали по пять рагов за унцию.

– Вы счастливы? – спросил он.

– Что за нелепый вопрос! Кто может на него ответить?

– Тот, кто счастлив.

– А вы, сударь, счастливы? – улыбнулась она.

– Сейчас – да.

– Мне думается, вы заядлый волокита и в ваших словах нет ни грана правды.

– Тогда судите по делам, госпожа. Меня зовут Зибен. – Он шепотом назвал ей адрес дома, где жил вместе с Друссом, и поцеловал ей руку.

Через два дня она прислала к нему человека.

…Она шевельнулась во сне. Зибен, просунув руку под атласную простыню, взял в ладонь ее грудь и стал ласкать, тихонько сжимая сосок, пока тот не отвердел. Она застонала, потянулась и спросила:

– Ты что, никогда не спишь?

Он не ответил.

Когда Эвейорда уснула снова и страсть его прошла, он погрустнел. Она, несомненно, самая красивая женщина, которой он обладал, – к тому же умная, блестящая, живая и страстная.

А ему уже скучно с ней…

Он пел о любви, но сам любви не знал и завидовал придуманным им же влюбленным, видевшим вечность в глазах друг друга. Со вздохом он вылез из постели, оделся и, не надевая сапоги, спустился по задней лестнице в сад. Слуги еще не вставали, рассвет едва брезжил на восточном небосклоне. Вдали пропел петух.

Выйдя на улицу, Зибен почуял запах свежего хлеба, остановился у булочной и купил сырную плюшку, которую съел по дороге.

Друсса не было – он уже отправился на эту свою работу. Боги, как можно день-деньской копаться в грязи? Зибен прошел на кухню, растопил плиту и поставил на нее медную кастрюлю с водой.

Заварив чай из мяты и других трав, он отнес настойку в большую комнату. Там на кушетке спал Шадак в покрытой дорожной пылью одежде и грязных сапогах. Когда Зибен вошел, он проснулся и спустил ноги вниз.

– Любопытно знать, где ты шляешься, – зевнув, сказал он. – Я еще ночью приехал.

– Я был у друзей, – ответил Зибен, пригубив свой чай.

– Ясно. Мапек вернется в Машрапур сегодня – он сократил свою поездку в Вагрию.

– А мне-то что?

– Да ничего. Просто теперь ты знаешь.

– Ты пришел прочесть мне проповедь, Шадак?

– Разве я похож на священника? Я пришел повидать Друсса. И застал его в саду – он бился на кулачках с каким-то лысым верзилой. Судя по тому, как он скачет, раны его зажили.

– Только телесные.

– Знаю. Я говорил с ним. Он по-прежнему намерен отправиться в Вентрию. Ты поедешь с ним?

– С какой стати? – фыркнул Зибен. – Я с его женой незнаком, да и его-то едва знаю.

– Это пошло бы тебе на пользу, поэт.

– Что? Путешествие по морю?

– Ты отлично знаешь, о чем я. Ты нажил себе врага, одного из самых влиятельных лиц Машрапура. А его враги умирают, Зибен. От яда, от ножа, от узловатой веревки, накинутой на шею во время сна.

– Неужто весь город знает о моих похождениях?

– А как же иначе? В том доме тридцать слуг. Ты надеешься сохранить что-то в тайне, когда ее восторженные крики разносятся повсюду и утром, и днем, и глухой ночью?

– Или все сутки напролет, – улыбнулся Зибен.

– Не вижу в этом ничего смешного. Ты просто кобель и, конечно, погубишь ее, как и многих других. Но твоей смерти я не хочу – одни боги знают почему!

– Я подарил ей немного радости, только и всего. Ее сухой, как деревяшка, муж на это не способен. Но я подумаю над твоими словами.

– Думай быстрее. Мапек, вернувшись, мигом узнает… о радости, доставленной его жене. Я не удивлюсь, если он убьет и ее.

– Нет! – побледнел Зибен.

– Он гордый человек, поэт, – а ты совершил роковую ошибку.

– Если он тронет ее хоть пальцем, я убью его.

– Ах, как это благородно. Кобель обнажает клыки. Не надо было волочиться за ней. Ты даже и не влюблен, просто похоть обуяла.

– А разве влюбленность заключается не в этом?

– Разве что для тебя. Видно, ты никогда уже не поймешь этого, Зибен. Любить – значит давать, а не брать. Делиться душой. Но говорить это тебе – все равно что учить курицу арифметике.

– Ладно, не пытайся щадить мои чувства. Выкладывай все, что на уме!

– Бодасен набирает людей для вентрийской войны. Корабль отплывает через двенадцать дней. Спрячься до тех пор и не ищи больше встреч с Эвейордой, если тебе дорога ее жизнь.

Шадак направился к двери, и Зибен сказал ему вслед:

– Ты не слишком высокого мнения обо мне, верно?

– Более высокого, чем ты сам.

– Я слишком устал, чтобы разгадывать загадки.

– Ты никак не можешь забыть о Гульготире.

Зибен вздрогнул, как от удара, и вскочил на ноги.

– Это осталось в прошлом и ничего для меня не значит. Ты понял? Ничего!

– Как скажешь. Увидимся через двенадцать дней. Корабль называется «Дитя грома» и отплывает от десятого причала.

– Может, я приду, а может, и нет.

– Выбор есть всегда, приятель.

– Нет, нет и нет! – прогремел Борча. – Ты все так же выпячиваешь подбородок и суешь голову вперед. – Борча обтер полотенцем лицо и голову. – Пойми же, Друсс, если Грассину представится случай, он вышибет тебе глаз, а то и оба. Подберется ближе и ткнет рукой тебе в лицо – а большой палец у него как кинжал.

– Давай еще попробуем.

– Нет. Ты злишься, и это мешает тебе мыслить здраво. Сядь и остынь.

– Смеркается уже, – сказал Друсс.

– Пускай смеркается. До состязаний осталось четыре дня, Друсс. Четыре. За это время ты должен научиться владеть собой. Победа – вот главное. Пусть противник издевается над тобой, пусть заявляет, что твоя мать продавалась матросам. Это его оружие – а ты держи себя в руках, ибо гнев – самая большая слабость бойца.

– Я справлюсь, – буркнул Друсс.

– Всего несколько минут назад ты дрался как надо – хорошо держал равновесие и бил крепко. Потом я влепил тебе пару оплеух. Ты не успел прикрыться и впал в раздражение. Ты опять начал бить криво, выпятил подбородок и открыл лицо.

– Ты прав, – кивнул Друсс и сел. – Но мне не по душе эти игры, эти прыжки и увертки. Как будто дерешься понарошку.

– Да, мы деремся понарошку, дружище, но это готовит тебя к настоящему бою. – Борча хлопнул юношу по плечу. – Не отчаивайся: ты почти уже готов. Копание в земле пошло тебе на пользу. Как там дела на вырубке?

– Сегодня заканчиваем. Завтра туда придут каменщики.

– Как раз вовремя. Подрядчик, должно быть, доволен тобой – как и я.

– А ты почему доволен?

– Треть этого участка принадлежит мне, а цена на землю порядком возрастет, когда построят дома. Ну а ты? Доволен премией?

– Уж не тебе ли я ей обязан?

– Нет, Друсс, так всегда делается. Подрядчик получает пятьдесят рагов, если укладывается в срок, а помощнику обычно отдает десятую долю.

– Мне он дал десять рагов – золотом.

– Как видно, ты здорово ему угодил.

– Он просил меня остаться рыть котлованы под дома.

– Но ты отказался?

– Да. В Вентрию идет корабль. Я предложил на мое место Тогрина, и подрядчик согласился.

Борча помолчал. Он знал, как Друсс побил Тогрина в первый день и как взял его обратно, как учил его и доверял распоряжаться. А подрядчик рассказал Борче, как охотно подчиняются Друссу рабочие.

«Он прирожденный вожак, который вдохновляет людей своим примером. Для него нет слишком тяжелой или грязной работы. Он настоящая находка, Борча, и я хочу повысить его. На севере намечают новую вырубку, участок там трудный – я поставлю Друсса туда начальником». – «Он не согласится». – «Почему? Он мог бы разбогатеть».

Борча вернулся к настоящему:

– А вдруг ты ее не найдешь?

– Найду, Борча, хотя бы мне пришлось обыскать всю Вентрию и заглянуть в каждый дом.

– Ты лесной житель, Друсс, так скажи: если бы я пометил в лесу опавший лист, как бы ты стал искать его?

– Я тебя понял. Но моя задача не столь трудна. Я знаю, что купил ее Кабучек. Он человек богатый, видный – его я найду. – Друсс встал со скамейки и достал Снагу. – Это топор моего деда. Говорят, он был злодей. Но в дни его молодости готирский король Пазия привел с севера войско. Все ударились в панику: разве могут, мол, дренаи выстоять против такой армии? Города опустели – люди бежали, грузя свои пожитки на тачки, повозки и спины лошадей. Но Бардан, мой дед, явился с двадцатью людьми во вражеский стан, нашел шатер короля и убил его. Утром готиры увидели голову своего короля на копье и отправились восвояси.

– Да, я слышал эту историю. И что же ты из нее выводишь?

– Нет ничего, что не удалось бы человеку, если у него есть воля, сила и мужество.

Борча встал, разминая могучие мускулы плеч и спины.

– Сейчас увидим, правда ли это. Посмотрим, есть ли у тебя воля, сила и мужество не выставлять подбородок.

Друсс с усмешкой прислонил топор к скамье и встал.

– Нравишься ты мне, Борча. Скажи, во имя Хаоса, как тебя угораздило служить такому, как Коллан?

– В нем было и хорошее, Друсс.

– Неужто?

– Да. Он хорошо платил. – И Борча ладонью хлопнул Друсса по щеке. Тот зарычал и ринулся на Борчу, но он отскочил влево и двинул Друсса в скулу. – Подбородок, дубина! Убери подбородок!

– Я надеялся на лучшее, – сказал Бодасен, оглядывая толпу, собравшуюся на Поле Торжеств.

– Пусть внешность вас не обманывает, – усмехнулся Борча. – Некоторые из них очень даже ничего – зависит от того, что вы ищете.

Бодасен недовольно взирал на грязных оборванцев. Здесь толпилось не меньше двухсот, а по дороге подходили новые.

– Боюсь, у нас разные взгляды на то, что хорошо и что плохо.

– Гляньте хотя бы на этого – вон, на заборе сидит. Это Эскодас-Лучник – попадает в ноготь большого пальца с пятидесяти шагов. С таким можно идти в горы, как говорят у меня на родине. А вон там – Кельва, бесстрашный и очень искусный рубака, прирожденный убийца.

– Но имеют ли они хоть какое-то понятие о чести?

Борча громко расхохотался:

– Вы, мой друг, наслушались героических преданий. Эти ребята дерутся за того, кто им платит.

– Я заперт в этом гнусном городе, – вздохнул Бодасен. – Враги осаждают моего императора со всех сторон, а я не могу присоединиться к нему. Мой корабль не отплывет без опытных бойцов – и я должен набрать их среди машрапурского отребья. Нет, я ожидал большего.

– Отбирайте с умом – и они еще удивят вас.

– Займемся сперва лучниками, – решил Бодасен.

Понаблюдав около часа, как они стреляют по соломенным чучелам, он отобрал пятерых, в том числе и молодого Эскодаса. Каждому вручили по золотому рагу и велели явиться на «Дитя грома» к рассвету назначенного дня.

Бойцов на мечах отбирать было труднее. Сначала Бодасен приказал им сражаться друг с другом, но они взялись за дело с излишним рвением, и несколько человек получили ранения, а одному рассекли ключицу. Бодасен велел остановиться и с помощью Борчи выбрал десятерых. Раненым дали по пять серебряных монет.

К полудню Бодасен набрал тридцать человек из требуемых пятидесяти. Он отпустил остальных и зашагал прочь вместе с Борчей.

– Вы оставили место для Друсса? – спросил кулачный боец.

– Нет. Я беру только тех, кто будет сражаться за Вентрию, – а у него своя цель.

– Если верить Шадаку, Друсс лучший в городе боец.

– Я не слишком расположен к Шадаку. Если бы не он, мы переманили бы пиратов на свою сторону.

– Святые Небеса! И вы в это верите? Коллан взял бы с вас деньги и ничего не дал бы взамен.

– Он поручился своим словом.

– И как только вы, вентрийцы, умудрились создать свою империю? Коллан был лжец, вор и разбойник. Как вы могли ему верить? Разве не пообещал он вам, что вернет Друссу жену? Разве не лгал вам, чтобы вы помогли заманить Друсса в ловушку? С кем вы, по-вашему, имели дело?

– Я полагал, что с дворянином, но, как видно, заблуждался.

– Да уж. Вот вы только что дали золотой Эскодасу, сыну козьего пастуха и лентрийской шлюхи. Отца повесили за кражу двух лошадей, а мать его бросила. Он вырос в приюте у священников Истока.

– И какова мораль этой печальной истории?

– Этот Эскодас будет стоять за вас насмерть и не побежит. Спросите его о чем-нибудь, и он даст вам честный ответ. Дайте ему мешок с алмазами и велите доставить их за тысячу лиг – и он доставит, не украв ни единого камушка.

– Точно того же я ожидаю от всякого вентрийского слуги, которого беру к себе на службу. Почему честность в твоих устах превращается в столь великую добродетель?

– Нет, вам, видно, ничего не вдолбишь, – рассердился Борча.

– Просто вы, варвары, делаете тайну из ничего. Впрочем, относительно Друсса ты прав – раны ему нанесли из-за меня. Поэтому я оставлю ему место на корабле. А теперь поищем заведение, где хорошо кормят и дают приличное вино.

Шадак, Зибен и Борча стояли с Друссом на пристани. Грузчики таскали по сходням тюки и мешки на единственную палубу. Корабль сидел в воде низко, битком набитый наемниками, – они, толпясь у поручней, махали многочисленным женщинам на пристани. По большей части здесь собрались шлюхи, но было и несколько жен с малыми детьми, многие плакали.

Шадак стиснул руку Друсса.

– Доброго тебе пути, парень. Пусть Исток приведет тебя к Ровене.

– Непременно приведет. – Подбитые глаза Друсса отливали желтизной и пурпуром, а под левым красовался грубый шов.

– Хороший был бой, – усмехнулся Шадак. – Грассин его надолго запомнит.

– Я тоже, – пробурчал Друсс.

Шадак посерьезнел.

– Ты редкий человек, Друсс. Постарайся не меняться и помни правила.

– Буду помнить, – пообещал Друсс.

Они снова обменялись рукопожатием, и Шадак ушел.

– Что за правила? – спросил Зибен.

Друсс посмотрел вслед одетому в черное охотнику.

– Он как-то сказал мне, что настоящий воин живет по правилам: «Никогда не обижай женщин и детей. Не лги, не обманывай и не воруй – будь выше этого. Защищай слабых от сильных и не позволяй мыслям о наживе увлечь себя на дурной путь».

– Как это верно, – насмешливо хмыкнул Зибен. – А меня, Друсс, влекут бордели и таверны – я слышу их зов. С деньгами, которые я на тебе выиграл, я несколько месяцев смогу жить как князь.

Друсс стиснул его тонкую руку.

– Смотри же, трать их с толком.

– Еще с каким… на женщин, вино и игру. – Зибен со смехом зашагал прочь, и Друсс повернулся к Борче:

– Спасибо тебе за науку и за твою доброту.

– Мы не зря потратили время, и мне приятно было видеть унижение Грассина. Но он все-таки чуть было не вышиб тебе глаз. Научишься ты когда-нибудь прикрывать свой подбородок или нет?

– Эй, Друсс! Ты идешь? – крикнул Бодасен, и Друсс помахал ему рукой. – Иду! – Он и Борча пожали друг другу запястья по воинскому обычаю. – Надеюсь, мы еще встретимся.

– Как распорядятся судьбы.

Друсс с топором в руке двинулся к сходням и обернулся.

– Скажи, почему ты помог мне?

– Ты напугал меня, Друсс, и я хотел посмотреть, на что ты способен по-настоящему. Теперь я знаю. Ты мог бы стать лучшим из лучших. Это помогает мне переварить то, как ты разделался со мной. Ну-ка, скажи, каково это – быть первым бойцом?

– Больно, – усмехнулся Друсс, потирая опухшую челюсть.

– Эй ты, пес, шевелись! – заорал какой-то воин с палубы.

Друсс, бросив на него взгляд, повернулся к Борче:

– Удачи тебе, друг, – и взошел по сходням.

Отдали концы, «Дитя грома» отошел от пристани.

Наемники, стоя у поручней, посылали последние приветы друзьям и любимым. Друсс нашел место у левого борта и сел, положив рядом топор. Бодасен, стоявший у руля рядом с помощником, улыбнулся и помахал ему.

Друсс прислонился спиной к борту, ощущая странный покой после тяжких месяцев заточения в Машрапуре. Образ Ровены возник перед ним, и он шепнул:

– Я иду к тебе.

Зибен, уйдя с пристани, углубился в путаницу ведущих к парку переулков. Он шел задумавшись, не глядя на пристававших к нему уличных девок. Расставание с Друссом опечалило его. Он успел привязаться к молодому воину, в котором не было ни хитрости, ни тайных мыслей. Как Зибен ни высмеивал твердые моральные устои Друсса, в душе он восхищался силой, их породившей. Друсс даже лекаря отыскал и уплатил ему долг. Зибен был при этом, и ему надолго запомнилось удивление на лице Кальвара Сина.

Но Вентрия? Зибен не имел никакого желания ехать в страну, где идет война.

Подумав об Эвейорде, он испытал сожаление. Ему захотелось увидеть ее еще хотя бы раз, прижать ее стройные бедра к своим. Но Шадак прав: это слишком опасно для них обоих.

Зибен повернул налево и стал подниматься по Ста Ступеням к воротам парка. Шадак заблуждался относительно Гульготира. Зибен помнил грязные улицы этого города, увечных нищих и вопли бесноватых – но вспоминал все это без горечи. Разве виноват он в том, что отец его связался с Герцогиней? Зибен испытал мимолетную вспышку гнева. Экого дурака свалял папаша! Она лишила его сперва достатка, затем достоинства, а под конец и мужского естества. Ее называли Королевой Вампиров – и заслуженно, хотя крови она и не пила. Зато она выпивала из мужчин все жизненные соки, высасывала их досуха, а они еще благодарили ее за это и умоляли сделать это опять.

Вот и отца Зибена она вышвырнула, как пустую шелуху. И пока Зибен с матерью голодали, он сидел, как нищий, у дверей Герцогини. Он просидел так месяц, а потом перерезал себе горло ржавым ножом.

Болван этакий!

«Но я-то не таков, – говорил себе Зибен, поднимаясь по лестнице. – Я пошел не в него».

Навстречу ему спускались двое, плотно закутанные в длинные плащи. Зибен остановился. Утро жаркое – с чего же это они так вырядились? Услышав позади шаги, он оглянулся. Следом поднимался еще один – тоже в длинном плаще.

Поэт, охваченный внезапным страхом, устремился назад. Человек, шедший снизу, распахнул свой плащ и выхватил длинный нож. Зибен подскочил, пнул его ногой и сбросил с лестницы. Сам Зибен тоже упал, но тут же вскочил и понесся вниз, прыгая через три ступени. Двое, оставшиеся позади, тоже пустились бежать.

Внизу он метнулся в переулок, но тут протрубил охотничий рог и дорогу ему заступил высокий воин с мечом в руке. Зибен с разбегу врезался в него и отшвырнул в сторону, свернув сперва направо, потом налево. Нож просвистел мимо его головы и ударился о стену.