Текст книги "Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия"

(Очень) Радикальное Просвещение

Идея назвать эту книгу «Пиратское Просвещение» очевидно была отчасти провокационной. Тем более что Просвещение само приобрело в наши дни дурную славу. В то время как просветители восемнадцатого столетия считали себя радикалами, одержимыми попытками освободиться от оков признанной власти, чтобы заложить фундамент всеобщей теории человеческой свободы, нынешние радикалы склонны рассматривать мысль эпохи Просвещения скорее как наивысшее достижение самóй признанной власти, как интеллектуальное движение, главным результатом которого была необычайно современная форма рационального индивидуализма, ставшая основой «научного» расизма, современного империализма, эксплуатации и геноцида. Нет сомнения, что именно так всё и было, стоило только воспитанным на идеях Просвещения европейским империалистам, колониалистам и рабовладельцам вырваться на просторы мира. Разумеется, о преднамеренности тут можно поспорить. Вели бы себя эти люди как-то иначе, если поведение их по-прежнему (как и столетиями до того) определяла религиозная вера? По всей видимости, нет. Но мне кажется (и я уже высказывал это предположение в другой работе) [8]8
  Graeber D. Lost People.


[Закрыть], что последующий спор отвлекает нас от более фундаментального вопроса: имеются ли вообще основания называть идеалы Просвещения, в частности – освобождение человека, западными? Сильно подозреваю, что когда будущие историки обратят взор на подобные вещи, то, похоже, придут к заключению, что оснований для этого не так много. Европейское Просвещение было в большей мере, чем какой-либо другой период, веком интеллектуального синтеза. Страны интеллектуального захолустья вроде Англии или Франции, внезапно обнаруживая себя в кругу мировых держав, испытывая влияние потрясающих (по их разумению) новых идей, пытались соединить, к примеру, идеалы индивидуализма и свободы, заимствованные из обеих Америк, новую концепцию бюрократического государства-нации, вдохновленную главным образом Китаем, африканские теории договоров, экономику и социальные теории, изначально развитые в исламе эпохи Средневековья.

Поскольку синтез продолжался в практическом русле – иначе говоря, поскольку каждый, особенно на заре Просвещения, экспериментировал с новыми методами устройства социальных отношений в свете всех этих новых идей, происходило это по понятным причинам не в больших европейских городах, по-прежнему остававшихся под властью всевозможных старых режимов, но на задворках возникающей мировой системы, в особенности же – на относительно свободных пространствах, которые нередко появлялись в поле зрения в ходе имперских похождений наряду с полным переустройством жизни народов, которое эти похождения часто за собою влекли. Нередко это бывало побочным эффектом ужасающей жестокости, сокрушения целых народов и цивилизаций. Важно только помнить, что так бывало не всегда. Я уже подчеркивал, пусть мимоходом [9]9
  Ibid. P. 353.


[Закрыть], ту важную роль, которая принадлежит во всём этом, особенно в руководстве при становлении новых форм демократического правления, пиратам. Пиратские команды в известном смысле представляли собой идеальные лаборатории для демократических экспериментов, поскольку часто состояли из множества людей, знакомых с самыми различными формами общественного устройства (на одном корабле могли быть англичане, шведы, беглые рабы-африканцы, карибские креолы, индейцы и арабы), приверженных некоему наспех сколоченному эгалитаризму, оказавшихся в ситуации, когда быстрое изобретение новых организационных форм было абсолютно необходимо. Ведь предположил же по крайней мере один видный историк европейской политической мысли [10]10
  Возможно, речь идет о работах Маркуса Редикера, в том числе о книге: Редикер М. Корабль рабов. История человечества [2007] / пер. Г. Абрамцумян. М.: Проспект, 2020.


[Закрыть], что иные формы демократии, впоследствии развитые государственными деятелями эпохи Просвещения в странах Северной Атлантики, изначально дебютировали, скорее всего, в 1680-е и 1690-е годы на пиратских кораблях:

В том, что лидерство может устанавливаться с согласия ведомых, а не просто быть даровано высшей властью, судя по всему, убедились еще команды пиратских кораблей в ранние годы современного Атлантического мира. Пиратские команды не только выбирали капитанов, им были знакомы принцип уравновешивающей силы (которую воплощали интендант и совет корабля) и договорные отношения между индивидуумом и коллективом (в форме письменных договоров, устанавливающих долю в добыче и размер компенсации за полученную на службе травму) [11]11
  Markoff J. Where and When Was Democracy Invented? P. 673, n. 62.


[Закрыть].

Совершенно ясно, что именно новизна подобных институтов вдохновляла британских и французских авторов на фантазии о пиратских утопических экспериментах – хотя бы о той же самой Либерталии. Однако в этих сочинениях главные действующие лица – всегда европейцы. Повесть о Либерталии – характерный пример. Нам она известна из появившейся в свет в 1724 году книги «Всеобщая история грабежей и смертоубийств», автором которой был капитан Чарльз Джонсон (возможно, что скрывался под этим псевдонимом Даниель Дефо). Поселенцы, все европейского происхождения, условились о некоем либеральном эксперименте, в основе которого были мажоритарное голосование и частная собственность, а также отказ от рабства, расового деления и организованной религии; утверждалось, что к эксперименту присоединились почти все знаменитые пираты (Томас Тью, Генри Эвери и пр.). Завершается история тем, что экспериментаторов атаковали и истребили беспокойные туземцы, причем без всякой видимой причины. Таким образом, несмотря на все претензии на расовое равноправие, малагасийцы в этом опыте участия не принимают. В подобных историях туземцы вообще никогда не участвуют в политических экспериментах. По сути, эта (фактически расистская) предвзятость сохраняется в историографии колониального и даже более близкого к нам периодов. Политические эксперименты, которые осуществляли те, кто говорил на европейских языках, рассматриваются вне какой-либо связи с политическими экспериментами, осуществленными теми, кто говорил по-малагасийски, даже если в жизнь их воплощали практически в одно и то же время лица, состоящие друг с другом в повседневном общении.

В то время, как приобретенный исторический опыт пиратов допускает какое-то их влияние при создании, положим, Конфедерации бецимисарака, считается, что связь между ними в буквальном смысле генетическая. Союз бецимисарака, по утверждению классической истории, был создан детьми пиратов-европейцев и малагасийских женщин при вдохновенном руководстве одного особенно харизматичного мулата по имени Рацимилаху, навязанном им пассивным туземцам, которые попросту поддержали его призыв. Более того, принято считать, что Рацимилаху, по сути, прививал на местной почве уже существовавшие в Европе изобретения вроде государства-нации, сам же при том никогда никакого вклада в политическую жизнь не вносил. Французский историк Юбер Дешам излагает точку зрения колониального периода, которая в той или иной мере остается общепринятой до сего дня:

Таков был этот великий человек, сын пирата, благодаря своему уму и характеру выдававший себя за князя. Он сумел объединить разрозненные племена Восточного побережья, пребывавшие в анархии, вечной вражде и нищете. Он сделал из них могущественное и процветающее государство, обеспечив его устойчивость и сплоченность…

Впервые на Великом острове он установил государство, понятое как территория, чему европейские страны, без сомнения, послужили ему примером… [Однако] после него королевство постепенно распалось [12]12
  Deschamps H. Les pirates à Madagascar. P. 203.


[Закрыть].

На самом деле, едва ли хоть в чем-то это расхожее представление выдерживает серьезную критику. Прежде всего, как нам предстоит увидеть, если Рацимилаху существовал в действительности и, по всей видимости, взаправду был сыном местной женщины-малагасийки по имени Рахена и пирата-англичанина Тамо, или Тома, то остальные малата ко времени основания союза в основном были детьми [13]13
  Мало того: когда в 1712 году началась война, никто из них не был старше двадцати одного года, поскольку приблизительно до 1691 года пираты не обретались на Мадагаскаре в сколь-нибудь заметном количестве.


[Закрыть]. Далее источники, которыми мы располагаем, совершенно ясно указывают: те, кто уже был взрослым, не считая самого Рацимилаху, отказывались иметь с этим что-либо общее.

Во-вторых, нет никаких свидетельств в пользу того, что королевство Рацимилаху хотя бы отдаленно напоминало «территориальное государство». Фактически же нет ни единого свидетельства о существовании этого королевства в какой-либо форме. Археологическое исследование региона [14]14
  Wright H. Early State Dynamics; cf. Wright H., Fanony F. L’évolution des systèmes d’occupation.


[Закрыть] не подтверждает никаких изменений после возникновения «королевства» в структуре населенных пунктов, и уже тем более ни археологами, ни кем-либо еще не обнаружено в это время на северо-востоке страны ничего подобного административной иерархии или системе социальных классов. Все свидетельства указывают на то, что почти все решения по-прежнему, как и ранее, принимались на народных собраниях, на которых каждый, кого эти решения касались, имел право высказаться. В сущности, как мы еще увидим, есть все основания полагать, что политическая и социальная организация в реальности стала менее иерархичной после возникновения «королевства», чем была до того: отошли в прошлое сословия военной аристократии, о которых упоминается в ранних источниках. Следовательно, значение собраний во всяком случае возросло. Правда, посредством смешанных браков статус более или менее похожий на наследственную аристократию постепенно приобрели зана-малата, которые, вернувшись к ремеслу своих предков-пиратов, в конце столетия организовали набеги на Коморские острова (и даже Занзибар); однако в обществе они по сути всегда считались чужаками, а политическая власть их была окончательно сломлена в результате народного восстания приблизительно в то же время, когда территория союза в 1817 году вошла в состав высокогорного королевства Мадагаскар [15]15
  Carayon L. Histoire de l’Établissement Français. P. 15–16.


[Закрыть].

Казалось бы, мы имеем дело с настоящей исторической аномалией: политическим субъектом, который на дипломатическом уровне позиционировал себя как королевство, сложившееся вокруг харизматической фигуры блестящего потомка пиратов, а на деле существовал на принципах децентрализованной низовой демократии и не имел какой-либо развитой системы социального ранжирования. Как это объяснить? Существуют ли известные аналогичные примеры в истории?

По сути, в качестве наиболее очевидной параллели можно было бы назвать сами пиратские корабли. Пиратские капитаны часто стремились завоевать у посторонних репутацию ужасающих самодуров-головорезов, но на борту своих собственных кораблей капитанов не только выбирали посредством мажоритарного голосования, но таким же образом в любое время могли этого статуса лишить; при этом командовать они были уполномочены только во время погони или сражения, а во всех других обстоятельствах обязаны были участвовать наравне со всеми прочими в общих собраниях. На пиратских кораблях не было чинов, кроме самого капитана и интенданта (последний председательствовал на собраниях). Кроме того, известны совершенно очевидные попытки перенести эту форму организации на малагасийский материк. Наконец, как мы увидим в дальнейшем, существует целая плеяда буканьеров или иных сомнительных личностей, укрывшихся в одном из малагасийских портовых городков, которые тщились прослыть королями или принцами, отнюдь не пытаясь преобразовать действительные социальные отношения на территории местных сообществ [16]16
  Оригинальный подзаголовок исследования, которое послужило основой для этой книги, к примеру, навеян небольшой книжкой Даниеля Дефо «Король пиратов. Изложение знаменитых приключений капитана Эвери, мнимого короля Мадагаскара» (1720). Эвери, его представителям или, быть может, попросту людям, объявившим себя его представителями, на короткое время удалось даже убедить иных коронованных особ в Европе в том, что он является основателем на острове нового амбициозного пиратского королевства.


[Закрыть].

В то же время народ бецимисарака на деле преобразовал существующие социальные отношения в своих сообществах. Он просто сделал это иначе, чем тó сделали бы при настоящей монархии.

В этой книге я намерен доказать, что появление на побережье пиратов послужило, можно сказать, основой для череды революций. Первая и, возможно, наиболее значительная среди этих революций, которую возглавили почти исключительно женщины, имела целью сокрушение ритуальной и экономической власти клана, который прежде был посредником между чужестранцами и народами северо-восточного побережья. Второй по сути было создание государства бецимисарака, которое правильно рассматривать как мощную обратную реакцию мужской части населения на первую. Под прикрытием пиратов и формальным руководством мулата, пиратского короля, гла́вы клана и молодые амбициозные воины предприняли нечто, что по-видимому лучше всего рассматривать как их собственный политический эксперимент, предвосхищающий практику эпохи Просвещения, как творческий синтез пиратского самоуправления и некоторых более эгалитарных элементов традиционной малагасийской политической культуры. То, что обычно описывается как неудачная попытка создания королевства, с таким же успехом можно рассматривать и как успешный эксперимент малагасийцев в рамках пиратского Просвещения.

Часть I
Пираты и мнимые короли малагасийского северо-востока

Очень трудно оставаться объективным по отношению к пиратам. Большинство историков даже и не пытаются. Литература о пиратстве семнадцатого столетия по большей части содержит или романтические восторги – в популярной версии, или ученые споры о том, следует ли рассматривать пиратов как протореволюционеров или как обычных убийц, насильников и воров [17]17
  Vid., e. g., Gosse Ph. The Pirates’ Who’s Who; Baer J. Piracy Examined; Idem. Pirates of the British Isles; Hill Ch. People and Ideas; Rediker M. Between the Devil; Pérotin-Dumon A. The Pirate and the Emperor; Cordingly D. Under the Black Flag; Wilson P. L. Pirate Utopias; Pennell C. R. Who Needs Pirate Heroes?; Rogoziński J. Honor Among Thieves; Konstam A. The Pirate Ship; Snelders S. The Devil’s Anarchy; Land Ch. Flying the Black Flag; Leeson P. T. The Invisible Hook; Kuhn G. Life Under the Jolly Roger; Hasty W. Metamorphosis Afloat.


[Закрыть]. Мне не хотелось бы сейчас ввязываться в этот спор. Так или иначе, пираты были разные. Иные из тех, кто остался в памяти в числе пиратских капитанов, на самом деле были благородными флибустьерами, каперами, официальными или неофициальными агентами того или иного европейского режима; другие могли быть самыми простыми преступниками – нигилистами; однако многие внесли свой вклад, пусть скромный, в становлении своеобразной протестной культуры и цивилизации, во многих смыслах безусловно жестокой, в рамках которой вырабатывался свой моральный код и свои демократические институты. Быть может, лучшее из всего, что о них можно было бы сказать, так это то, что по стандартам своего времени жестокость их отнюдь не беспримерна, между тем как их демократические опыты почти беспрецедентны.

Именно эта последняя группа – как раз этот вид пиратов наиболее высоко ценят радикальные историки – судя по всему, имеет также самое непосредственное отношение к тому, что происходило в семнадцатом и восемнадцатом столетиях на Мадагаскаре.

Небольшой экскурс в историю тут не помешает.

На ранних этапах пиратами редко становились вышедшие из-под контроля каперы, в большинстве же случаев пиратские команды рождались в бунтах. В порядках на борту европейского корабля семнадцатого века царили произвол и жестокость, так что у команды слишком часто были достойные поводы для мятежей; однако закон на суше был просто беспощаден. Поднявшие мятеж знали, что подписали свой смертный приговор. Стать пиратом означало – принять эту участь. Команда бунтовщиков словно объявляла войну «против всего мира» и поднимала «Веселый Роджер». Пиратский флаг, который существовал в многочисленных вариациях, уже сам по себе был красноречив. Обычно его считали изображением дьявола, однако кроме черепа или скелета на флаге часто помещали песочные часы, обозначающие не столько угрозу («ты умрешь»), сколько однозначное заявление о неповиновении («мы все умрем, это лишь вопрос времени»), из-за чего командам, разглядевшим подобный флаг на горизонте, надо полагать, он казался еще более устрашающим. Развевающийся «Веселый Роджер» был способом показать, что команда согласна с тем, что ее ожидает ад.

Возможно, стоит на мгновение задуматься о том, насколько серьезно эта форма неповиновения – не просто закону, но Самому́ Богу – воспринималась в мире Северной Атлантики семнадцатого века. Заключить сделку с дьяволом не было обычным делом. В нравах, царящих в то время на море, грабеж, насилие и жестокость были в порядке вещей; совсем иное дело было кощунство и систематическое отрицание религии. Между тем, речь матроса, как тогда, так и сейчас, славилась особой выразительностью, среди пиратов она превратилась в настоящую идеологию. Ад словно постоянно манил их. Разумеется, сторонние наблюдатели неизменно подчеркивали это. Вот как начинается рассказ Клемента Даунинга о пирате по имени Джон Плантейн:

Родился Джон Плантейн в Шоколадной Дыре на Ямайке, в семье англичан, которые озаботились с младых ногтей обучить сынка всему лучшему, что умели сами, а именно браниться, клясться и богохульствовать [18]18
  Downing C. A Compendious History. P. 97.


[Закрыть].

Даунинг, сам моряк, с ужасом рассказывает о том, как членов его команды во время экспедиции против пиратов поселяне-малагасийцы приветствовали громкими криками: «Черт тебя подери, Джон! Моя тебя любить!» Английский эти туземцы выучили у пиратов [19]19
  Ibid. P. 81.


[Закрыть].

Плантейн сам впоследствии обосновался на некоторое время на Мадагаскаре, где стал известен как «король бухты Рантер». Ученых долгое время интриговало это название. Между тем, топоним Ranter Bay представляется попросту переиначенным на английский лад малагасийским Рантабе («Большой пляж») и едва ли каким-то образом связан с рантерами – радикальным движением пролетариев-антиномистов, которые еще за два поколения до того открыто проповедовали отказ от частной собственности и существующей морали в сфере половых отношений. (Законы о богохульстве в Англии были приняты главным образом с расчетом справиться с рантерами.) Хотя исторические свидетельства того, что идеи рантеров имели непосредственное влияние на буканьеров, неизвестны [20]20
  Кристофер Хилл в исследовании «Пираты-радикалы» (см. научный сборник «People and Ideas in Seventeenth-Century England») высказывает предположение, что антиномисты, включая радикальных квакеров и рантеров, нашедшие убежище на Ямайке или в других карибских колониях, могли оказать влияние на пиратов, но это остается лишь предположением.


[Закрыть], как минимум это говорит об ассоциациях, которые вызывало это название у современников. То были мужчины (а пираты Индийского океана были почти исключительно мужчинами), обитавшие в царстве смерти, которых из-за их приверженности к извращенной привычке демонизации самих себя законопослушные считали повязанными с дьяволом, если не самими демонами.

На Мадагаскаре появляются пираты

Буканьеры той эпохи, что неофициально называют золотым веком морского разбоя, впервые появились в Атлантике, где охотились за транспортными судами, следующими из Нового Света: перевозящими остатки старых испанских сокровищ и новые богатства с плантаций Вест-Индии. Постепенно многие из них узнали, что Индийский океан, воды которого бороздят европейские и азиатские торговые суда, груженые специями, шелком и благородными металлами, обеспечивает добычу куда богаче. Особенно соблазнительный куш можно было сорвать в Красном море, ограбив мусульман, направляющихся из Индии и других далеких стран в паломничество в Мекку. Мадагаскар был идеальной базой для таких набегов, поскольку располагался в некой легальной серой зоне: остров не был ни в компетенции британской Королевской африканской компании, промышлявшей работорговлей в Атлантике, ни в юрисдикции Ост-Индской компании. Между тем как на западном и отчасти на южном побережье острова раскинулись могущественные королевства, северо-восток был свободен и изобиловал природными гаванями, в которых впоследствии выросли портовые города Фенериве, Таматаве, Фульпуэнт и Сент-Мари.

Сент-Мари – название, которое европейские торговцы дали собственно острову, расположенному к югу от бухты Антунгилы, который с 1650-х годов сделался местом притяжения, как для мореплавателей, так и для грабителей. Малагасийцы называют его Нуси-Бураха. Остров примечателен солидным запасом воды и хорошо защищенной бухтой. После 1691 года бухта печально известна как место расположения базы пиратов, где были построены крепость, ремонтный док и рынок вкупе с небольшим городком, население которого в зависимости от сезона могло колебаться от нескольких десятков до доброй тысячи активных и бывших флибустьеров, беглых всякого рода вкупе с их малагасийскими хозяйками, союзниками, торговцами и прихлебателями.

Основателем города Сент-Мари был человек по имени Адам Болдридж, в прошлом сам пират. На Ямайке он был объявлен в розыск за убийство, а здесь получил место коммерческого агента у чрезвычайно успешного, но скандально беспринципного торговца из Нью-Йорка Фредерика Филлипса. Филлипсу были знакомы эти края: в конце 1680-х годов он отправлял на остров суда для закупки рабов, что давало ему теперь право утверждать, будто он основал форт для «легитимной» торговли (рабами), в то время как на деле форт служил в основном для того, чтобы снабжать всем необходимым буканьеров и помогать им избавляться от добычи. В течение некоторого времени это обеспечивало активную торговлю между Сент-Мари и Нью-Йорком. Следуя по Пиратскому кругу с Карибских островов в Индийский океан, корабли неизбежно совершали стоянку в Сент-Мари, нередко с тем, чтобы килевать судно, пополнить запасы продовольствия и оружия, а на обратном пути в случае удачного набега здесь же избавиться от добычи. Некоторые члены экипажей, желающие передохнуть от морских путешествий или готовые рискнуть вернуться домой инкогнито, сходили здесь на берег ненадолго, иные оставались навсегда.

В форте Болдридж был хозяином; он любил представляться «королем пиратов», хотя нет свидетельств того, чтобы кто-то другой называл его так, как нет сведений о том, что он был не просто первым среди равных. В городе, кажется, не было ни постоянной администрации, ни даже регулярного населения: для большинства он оставался местом временной передышки; тех же, кто намеревался оставаться здесь дольше, нередко сражали тропические болезни, усугубленные алкоголем и иными излишествами; наконец, те, кому удавалось выжить, переселялись на материк. Со временем численность отставных пиратов выросла до нескольких тысяч, небольшими пиратскими поселениями было испещрено всё северо-восточное побережье.