Текст книги "Пиратское Просвещение, или Настоящая Либерталия"

Проблема трофеев

Значение Сент-Мари нелегко осознать, если не представить себе, что пираты, действовавшие в Красном море, нередко обладая огромными материальными ресурсами – звонкой монетой, золотом, драгоценными камнями, шелком и ситцами, слоновой костью, опиумом и прочими экзотическими товарами, – столь же часто испытывали немалые трудности с их сбытом. В 1690-х годах, как и сегодня, уже нельзя было прийти в лондонскую ювелирную лавку с увесистым мешком алмазов и выручить за них, положим, сотню тысяч фунтов наличными. Обладание столь огромными суммами, в особенности – человеком очевидно скромного происхождения, немедленно привлекло бы внимание преступных авторитетов. Чем крупнее была сумма, тем острее стояла проблема. Источники регулярно сообщают о том, что после раздела добычи в распоряжении членов такой-то пиратской команды оказалось целое богатство ценой в сто двадцать тысяч долларов, и затем прилежно подсчитывают, сколько миллионов это составило бы на сегодняшние деньги. Однако для пирата было практически невозможно превратить подобную сумму, скажем, в величественный особняк на побережье Корнуолла или на Кейп-Коде. Вероятно, можно было попробовать найти продажного колониального чиновника в Вест-Индии или на Реюньоне, который за львиную долю добычи предложил бы поселиться на острове; в противном же случае требовались изощренные схемы или подставные лица для того, чтобы получить возможность превратить в наличные хотя бы часть награбленного.

Пример Генри Эвери (он же Генри Эйвери, он же Бен Бриджмен, он же Долговязый Бен) – пирата, которому улыбнулась, возможно, самая крупная в истории добыча, в этом смысле поучителен. В мае 1694 года после мятежа команды каперского судна под названием «Карл» Эвери был избран капитаном [21]21
  Baer J. Captain John Avery; Idem. Pirates of the British Isles. P. 91–117; López Lázaro F. Labour Disputes.


[Закрыть]. Направляясь в Индийский океан, пираты присоединились к отряду, который атаковал караван хорошо вооруженных могольских судов, следовавших в Мекку; в результате продолжительной погони и сражения были захвачены два судна («Ганг-и-Савай» и «Фатех Мухаммед»), после чего грабителям удалось улизнуть с добычей, оцененной впоследствии (по данным из выставленной английским властям претензии могольского двора) в шестьсот тысяч фунтов. По одной популярной версии рассказа, Эвери первым среди всех смекнул, что украшавшие мебель на судне камни были вовсе не хрусталем, и пока команда гонялась за золотом и монетами, он вооружился стамеской и наковырял себе целый мешочек бриллиантов. Это почти наверняка легенда; в действительности, сокровища по справедливости разделили между всеми членами команды; однако сбыть их с рук оказалось неразрешимой проблемой. По-видимому, с предметами такой ценности Болдридж был не в состоянии им помочь. Поэтому кое-кто отправился на Реюньон, а захваченное судно было отбуксировано в Нассау, где, по слухам, с губернатором было можно договориться.

Проблема заключалась в том, что добыча была просто фантастической. Разъяренный Аурангзеб, обвиняя британское правительство в пособничестве, захватил представителей Ост-Индской компании в своей стране и угрожал их выслать; британское правительство официально заклеймило Эвери «врагом рода человеческого» и объявило преступника в международный розыск – впервые в мировой истории. Некоторые члены команды Эвери рассеялись по североамериканским колониям, другие вернулись под вымышленными именами в Ирландию. Кого-то задержали при попытке избавиться от товара, кто-то из их числа сдал товарищей; в конце концов были арестованы двадцать четыре человека, из которых шестерых в стремлении умиротворить могольские власти предали публичной казни. Судьба самогó Эвери между тем осталась загадкой. Его не удалось обнаружить. Некоторые говорили, будто бы спустя недолгое время он скончался в своем убежище. Другие утверждали, что со временем он нашел способ перевести награбленное в наличные и доживал свой век в комфорте, кажется, где-то в тропиках; наконец, кто-то еще рассказывал, будто мало-помалу его подчистую обобрали бристольские ювелиры, знавшие наверняка, что человек в розыске не пойдет в суд, что бы с ним ни делали, и будто бы спустя много лет он помер нищим где-то в прибрежных трущобах, так что после его кончины ему не на что было даже купить гроб.

И всё же большим упрощением был бы вывод, что международная печальная слава Эвери – просто пустой звук. Легенды, которые вскоре окружили его, давали впоследствии возможность любому пирату и, возможно, самому Эвери (ведь мы не знаем, что с ним на деле случилось) вести переговоры с существующими органами власти с более выгодной позиции представителей некоего пиратского королевства. Упорно говорили, чаще с легкой руки самих пиратов из Сент-Мари, что Эвери всё еще на Мадагаскаре, что в действительности он бежал-таки с дочерью Великого Могола, которая после того, как «Ганг-и-Савай» был захвачен, влюбилась в дерзкого буканьера, и что вместе они основали на Мадагаскаре новое королевство. Кто-то уточнял, что Эвери с невестой-княжной правит островом из неприступной цитадели или что он руководит утопическим демократическим экспериментом, в рамках которого у пиратов всё имущество общее. (Из этих рассказов и вышла повесть о Либерталии.) Весьма скоро посланники воображаемого пиратского государства объявились при дворах по всей Европе, яркими красками расписывая новую процветающую державу, доминирующую на юго-западе Индийского океана, с тысячами подданных пиратов и конфедератами из всех наций, с огромным флотом боевых кораблей, которая искала новых союзников. До британского двора они добрались в 1707 году, французского и датского – в 1712 и 1714 соответственно. Мало чего добившись здесь, спустя несколько лет посланники нашли более внимательных собеседников в России, Оттоманской империи и Швеции. Шведское правительство подписало предварительный договор и было готово даже отправить посла, пока не вышел наружу обман; основать русскую колонию на Мадагаскаре, заручившись поддержкой пиратов, предполагал Петр Великий [22]22
  Wanner M. The Madagascar Pirates.


[Закрыть].

Что говорить: сегодня нельзя установить, были ли эти «посланники» каким-либо образом связаны с настоящими пиратами или являли собой аферистов, действовавших на свой страх и риск. Так или иначе, рассказы их оставили глубокое впечатление в воображении европейцев. Одним из первых к теме нового государства пиратов обратился молодой Даниель Дефо. В 1707 году на страницах своей газеты, «Обозрения дел во Франции и остальной Европе» (Review), он поместил подробное описание королевства Эвери. Многие нации древности, замечал он, схожим образом были основаны разбойниками того или иного рода; если британское правительство не направит в должное русло отношения с новоявленной державой, последняя может сделаться гаванью для предприимчивых преступников со всего мира и прямой опасностью для империи. Впрочем, вскоре выяснилось, что всё это – чистая мистификация. Тем не менее художественные произведения стали появляться одно за другим. Первой вышла небольшая книжка, озаглавленная «Жизнь и приключения капитана Джона Эвери, знаменитого английского пирата, ныне властителя Мадагаскара» некоего Адриана ван Брука. Десять лет спустя прояснить ситуацию попытался в книге «Король пиратов. Изложение знаменитых приключений капитана Эвери, мнимого короля Мадагаскара, с описанием его путешествий и пиратства, с разоблачением всех ранее опубликованных о нем вымыслов» (1720) сам Дефо. Могольская царевна у него вырезана, а утопический эксперимент с течением времени терпит неудачу. Еще через пару лет, возможно, тот же Дефо под именем капитана Джонсона во «Всеобщей истории грабежей и убийств, совершенных пиратами» (1724) снова понижает рангом Эвери, изображая его мошенником-горемыкой, улизнувшим с горой бриллиантов, но умирающим в нищете, между тем как команда его на малагасийском материке терпит нужду и погружается в гоббсовский хаос; повесть о великом утопическом эксперименте (названным теперь Либерталией) Джонсон приписывает полностью выдуманному капитану Миссону.

Реальная экономика Сент-Мари

Подлинная история Сент-Мари может показаться прозаической, но это было настоящее пиратское поселение, где разбойники, промышлявшие на судах в Индийском океане, без труда могли найти убежище, встретить соотечественников, и даже (по крайней мере, в 1691–1699 годах) поменять часть своей добычи на некоторые удобства оседлой жизни. Несколько раз в году из Нью-Йорка приходили купеческие суда, груженые не только элем, вином, крепким алкоголем, порохом и оружием, но и товарами, необходимыми при такой жизни – сукном, зеркалами, посудой, молотками, книгами и швейными иглами. Возвращались они, заполненные отчасти награбленными пиратами сокровищами, отчасти же малагасийскими пленниками, которых на Манхэттене продавали в рабство.

По иронии судьбы, именно последняя, вполне законная, «легитимная» торговля Сент-Мари едва не послужила причиной гибели всех пиратов.

Работорговля не была чем-то новеньким на Мадагаскаре. Арабские купцы наживались здесь на междоусобных войнах еще в Средние века. И всё же, в первые годы после появления европейцев в Индийском океане гавани Мадагаскара служили в меньшей степени местом закупки рабов, чем местом для пополнения запасов и переоснастки судов, курсирующих взад и вперед мимо мыса Доброй Надежды. В Европе постепенно сложилась репутация Мадагаскара как экзотического острова-рая; появились трактаты, восхвалявшие достоинства его почв и климата; французское правительство, как и британское, финансировали попытки основания здесь колоний поселенцев: в Форт-Дофине на юго-востоке (1643–1674) и бухте Сент-Огюстен на юго-западе (1644–1646) соответственно. Обе инициативы провалились. Аналогичным образом не состоялись попытки основать фактории в бухте Антунгила голландцев. На протяжении многих лет Мадагаскар принимал и привечал торговцев, переселенцев и беженцев со всех концов региона Индийского океана – не только из Восточной Африки, но также с берегов Персидского залива, Цейлона, острова Суматра и других далеких земель; и лишь европейские колонисты почти всегда оказывались не в состоянии закрепиться здесь, что, собственно, составляет одну из главных загадок этого периода истории [23]23
  Filliot J. -M. La traité des esclaves; Barendse R. J. Slaving on the Malagasy Coast; Idem. The Arabian Seas; Vink M. The World’s Oldest Trade; Bialuschewski A. Pirates, Slaves, and the Indigenous Population in Madagascar; Idem. Black People Under the Black Flag.


[Закрыть].

До некоторой степени это объяснялось тем, что несостоявшиеся европейские колонисты часто оказывались вовлечены в работорговлю, то есть вступали в союзы с наиболее жестокими и нелюбимыми членами малагасийского общества – бандитами или теми, кто претендовал на статус князьков-воинов. Но это не дает исчерпывающего объяснения, поскольку многие арабские торговцы делали то же, и при этом определенно успешнее. Еще одна причина заключалась в том, что в представлении малагасийцев сложился код поведения иноземцев, следовать которому европейцы не желали или не могли. Несколько различные традиции в этом отношении сложились на западном и восточном побережьях. На западе в торговле доминировали купцы – арабы и суахили, которых звали анталаутра – «народ, живущий за морем»; анталаутра основали свои порты и поддерживали постоянную связь с родиной. Заключать браки они предпочитали в своей среде, но формировали тесные союзы с малагасийскими князьками, которых снабжали восхитительными предметами роскоши, а также оружием в обмен на тропические продукты и рабов. На восточном побережье сложилась совсем иная ситуация. Иноземцы здесь, судя по всему, были представлены по большей части политическими и религиозными беженцами со всех концов Индийского океана; они охотно заключали браки с местным населением и основывали новые элиты, новые правящие династии или аристократические роды, иногда становились жрецами, лекарями и мыслителями, а иногда – и тем, и другим, и третьим одновременно.

Колонисты-европейцы в шестнадцатом и семнадцатом столетиях не придерживались ни той, ни другой стратегии. Они не формировали изолированные анклавы в союзе с малагасийскими правителями, но и заключать смешанные браки и полностью погружаться в сложные политические игры аристократии они также не желали. Европейские торговцы (особенно поначалу) были не в состоянии осыпать своих малагасийских союзников предметами восточной роскоши, которыми, по сути, и не располагали; они всё еще были по большей части незваными гостями на древнем рынке Индийского океана, и товары их родных стран не годились для даров королям. Единственным исключением было огнестрельное оружие, что лишь способствовало укреплению у малагасийцев представления о европейцах как о жестоких дикарях. Со временем сперва голландцам, позже французам и англичанам удалось потеснить анталаутра в роли покровителей правителей группы племен сакалава в «государствах» Буйна и Менабе, в основном через вторжение в существующие каналы торговли шелком, фарфором и предметами роскоши при поддержке превосходящей огневой мощи. Иначе говоря, на пиратов они не были похожи, и это впечатление определенно разделяли едва ли не все в регионе, для кого различия между пиратами, работорговцами, колонистами и «легитимными торговцами» представлялось экзотическими юридическими тонкостями, и решительно не влияло на то, чего следовало ожидать на деле от людей, прибывающих на европейских судах. Как отмечает аббат Рошон, европейские суда, проходящие мимо острова,

не раз разживались провизией силой, вторгаясь с нежданным ожесточением, сжигая деревни или обрушивая на головы туземцев всю мощь своей артиллерии, если те не торопились удовлетворить потребности команды в скоте, домашней птице или рисе. Нетрудно понять, почему в результате подобных актов насилия один вид европейского судна становился для островитян предвестником террора и бедствия [24]24
  Rochon A. -M. Voyage to Madagascar. P. 154.


[Закрыть].

В то же самое время европейский расизм привел к тому, что те колонисты, которые пытались прибегнуть ко второй стратегии, оказывались не в состоянии интегрироваться в малагасийское общество вполне. Самый показательный анекдот в этом смысле касается судьбы французской колонии в Форт-Дофине. Ее правители в большинстве своем оказались достаточно благоразумны, чтобы взять в жены дочерей из местных влиятельных семей; жены-малагасийки, а очень скоро – и полноценные семьи были также у многих колонистов (которые почти все были мужчины). Однако с течением времени они оказались втянуты в местную политику, что провоцировало поведение, которое даже иные свидетели из французов описывали как «отвратительную жесткость» [25]25
  Ibid. P. 111.


[Закрыть]. Вскоре местное население было настроено по отношению к ним решительно враждебно, так что малагасийская их родня сама уже нуждалась в защите. Но как только на сцене появились француженки, колонисты немедленно оставили эту родню – с самыми ужасными для них же последствиями.

Конец колонии наступил, когда в 1674 году в гавани потерпело крушение судно с молодыми женщинами, направлявшееся в Бурбон на Реюньоне. Женщины убедили губернатора разрешить им выходить замуж за колонистов; в свою очередь, малагасийские жены предали колонистов во власть местных воин, в результате чего около сотни изменников были убиты во время брачных торжеств. Уцелевшие вскоре покинули остров, заклепав запальные отверстия пушек и подпалив склады [26]26
  Pearson M. P. Close Encounters. P. 401.


[Закрыть].

С учетом этой печальной истории сказать, что пиратам удавалось лучше, чем предшествующим переселенцам из Европы, завоевывать признание у своих малагасийских соседей, пожалуй, значит – сказать не так уж много. Однако в то же время становится ясно, что пираты всё же имели некоторые преимущества перед своими соотечественниками. Прежде всего, в их распоряжении фактически были предметы восточной роскоши для умиротворения местных союзников, причем нередко в значительных количествах. Во-вторых, отвергнув столь решительно социальные и политические устои своей родины, они были готовы к полной интеграции. Спустя недолгое время иностранные наблюдатели отмечают, что малагасийские женщины в порту Сент-Мари «одеты в самые роскошные индийские материалы, расшитые золотом и серебром, носят золотые цепочки, браслеты и даже бриллианты немалой ценности» [27]27
  Brown M. L. Madagascar Rediscovered. P. 96.


[Закрыть]. Болдридж сам женился на местной и, видимо, усыновил нескольких детей. Многие пираты, судя по всему, обосновались на острове, что называется, на века и сделались, по сути, малагасийцами – или, если быть точнее, приняли традиционную роль инородцев-полукровок, «внутренних иноземцев», как их можно было бы назвать, способных быть посредниками с пришлыми торговцами и хорошо известных в этой части побережья.

Однако путь к тому не всегда был гладким, и в этом смысле судьба самого Болдриджа показательна. Поскольку его торговые операции на Сент-Мари законны были по крайней мере лишь наполовину – в 1690-е годы, на протяжении почти всего десятилетия, законодательства, запрещающего торговать с изгоями, еще не было – он ощущал тот самый прессинг из пределов своей родины, что вдохновлял на самые отвратительные поступки ранних европейских торговцев. По его собственным позднейшим воспоминаниям, он основал на острове факторию и сделал ее убежищем для всех укрывающихся от непрерывных междоусобных столкновений, набегов и ответных вылазок, которыми особенно отличалась жизнь на материке; после же, при поддержке спасенных им беженцев, он устраивал свои собственные набеги с целью захвата пленников, чтобы выменять на них плененных родственников его союзников. Между делом, разумеется, иных пленников продавали на торговые суда, регулярно прибывавшие сюда с Манхэттена. Как представляется, количество их никогда не было столь велико, чтобы удовлетворить Филлипса – там, в Нью-Йорке. Переписка Болдриджа с его патроном, часть которой сохранилась, обильно приправлена возмущенными упреками в скромном количестве и худом качестве тех рабов, которых ему удавалось поставлять.

Несмотря на бесконечные жалобы, в действительности в город поступало, судя по всему, немало рабов-малагасийцев. В пользу этого свидетельствует следующий факт: когда в 1741 году власти Нью-Йорка раскрыли в городе то, что посчитали сетью готовящих восстание революционных ячеек, организованной по принципу языковой общности, то обнаружили, что наиболее заметная часть заговорщиков говорит на языках Западной Африки (фанти, папа и игбо), на ирландском и малагасийском [28]28
  Linebaugh P., Rediker M. The Many-Headed Hydra. P. 184.


[Закрыть].

Филлипс усилил давление на сотрудника, когда узнал о том, что на Маврикии и Реюньоне собираются завести сахарные плантации – готовый рынок поблизости. Не совсем ясно, что у него было на Болдриджа, но очевидно нечто серьезное, поскольку в 1697 году старого пирата удалось довести до акта самоубийственного предательства: он заманил несколько десятков своих малагасийских союзников, «мужчин, женщин и детей», на торговое судно и в цепях отправил их за океан [29]29
  «Причиной мятежа туземцев и гибели пиратов послужило то, что Болдридж завлек множество жителей острова Сент-Мари, мужчин, женщин и детей, на борт судна или судов, которые нанял, и продал их в рабство на французский остров Маскарен, или Маскарон, за каковое предательство оного Болриджа туземцы сего острова отомстили пиратам, перерезав им глотки» (Завещание Уильяма Кидда от 5 мая 1699 г.: Privateering and Piracy in the Colonial Period: Illustrative Documents / ed. J. F. Jameson. New York: Augustus M. Kelley, 1970. P. 187).


[Закрыть]. Когда это стало известно, вожди местных кланов, по-видимому, решили, что их радушный прием употребили во зло, и спустя несколько месяцев предприняли общую атаку на порт Сент-Мари и пиратские поселения на материке. На Сент-Мари была разрушена крепость, трем десяткам или около того пиратов перерезали глотки: спастись в море удалось лишь горстке. Похоже, что на материке пиратам было легче отбиться от нападавших (которые, возможно, просто пытались донести предостережение): в некоторых случаях их действительно смогли предупредить, а по крайней мере в одном (речь идет, должно быть, о самом крупном портовом городе Амбонавула, позже Фульпуэнт) – малагасийские союзники даже были готовы их защищать [30]30
  Показания Самюэля Перкинса: Jameson J. F. Privateering and Piracy in the Colonial Period; Mc-Donald K. P. Pirates, Merchants, Settlers, and Slaves. P. 89.


[Закрыть].

Болдриджу повезло. Во время нападения туземцев он был в отъезде на Маврикии; проведав о том, что произошло, он немедленно отправился в Америку. Спустя шесть месяцев его сменил другой коммерческий агент, некто Эдвард Уолш; вскоре после того снова появились сообщения о процветающем городе на острове, приютившем сотни флибустьеров. Крепость всё же так и не была отстроена заново. Торговля рабами на острове Сент-Мари прекратилась. Но и торговля награбленным сильно затруднилась: всемирная слава Эвери, позже капитана Кидда (который также имел базу на Сент-Мари), со временем подвигла власти в Лондоне и Нью-Йорке на более решительные действия. Снабжение преступников объявили вне закона, была осуществлена в большей степени символическая карательная экспедиция (обнаружить пиратов тогда не удалось). К тому времени большинство пиратов проживало уже на материке, и отношения их с малагасийскими хозяевами, судя по всему, изменились [31]31
  Nutting P. B. The Madagascar Connection.


[Закрыть].

Настоящая Либерталия I. Амбонавула

Итак, в 1697 году поселенцы-пираты чуть было не разделили судьбу всех предшествующих и несостоявшихся колонистов-европейцев на этом острове. Выжить поселенцам позволили лишь хорошие отношения с их малагасийскими соседями на материке. Перемены в отношении к работорговцам были особенно драматичными. Вместо того, чтобы участвовать в работорговле, пираты в итоге фактически обороняли от нее побережье напротив острова Сент-Мари, поскольку открытое нападение на суда работорговцев или завладение ими исподтишка (часто при потворстве команды, которая таким образом сама становилась вне закона) сделалось для них основным способом приобретения новых кораблей. Это обстоятельство, а также страх перед новыми мятежами, кажется, имели следствием серьезные перемены в отношении пиратов к конфликтам. В то время как люди вроде Болдриджа наживались на местных беспорядках (в ходе которых появлялись пленные) и славились умением их разжигать, пираты, согласно сведениям капитана Джонсона, постепенно осознали, что в их интересах вести себя противоположным образом.

Во «Всеобщей истории грабежей и смертоубийств» главный герой этого периода (после мятежа) – человек по имени Натаниель Норт. Норт был жителем Бермудских островов, которого понудили вступить на службу в королевский военно-морской флот и который в 1698 году стал мятежником. В литературе его обычно изображают пиратом по обстоятельствам и необычайно справедливым. После ряда авантюр и злоключений, как говорили, он оказался в команде захваченного индийского судна, имевшего на вооружении пятьдесят две пушки и переименованного в «Непокорность». Лишившись якоря у Форт-Дофина, корабль дрейфовал, пока на Рождество 1703 года не вошел в бухту, известную как Амбонавула. Похоже, это был какой-то значительный малагасийский город: существует несколько упоминаний у пиратов о нем как о месте стоянки судов, где закупали рис и другую провизию; некоторые пираты пытались там обосноваться, хотя впоследствии от этой идеи отказались [32]32
  Более существенно то, что помимо Сент-Мари это – единственный город в регионе, который они упоминают. Так, Болдридж отмечает, что судно, которое в 1690 году впервые доставило его в Сент-Мари, останавливалось «в Бонноволо на Мадагаскаре, в 16 лигах от Сент-Мари», чтобы пополнить запас риса (Fox E. T. Pirates in Their Own Words. P. 345); еще один пират по имени Барретт свидетельствует, что после того, как его команда, захватив мавританское судно, оставила его в 1697 году в Сент-Мари, он отправился жить «на Мадагаскар, в местечко, называемое Боноволо, где оставался до апреля 1698 года» (Ibid. P. 70). Итак, Амбонавула был крупным портом еще до прибытия пиратов, и пираты также селились там, по крайней мере в 1697 году, хотя после ненадолго оставили это место, прежде чем вновь населили его в 1703 году. Всё это вполне согласовывается с предположением (хотя необязательно его доказывает), что это был тот самый город, который выстоял во время мятежа в 1697 году и позже был известен как Фульпуэнт.


[Закрыть]. Норт, кажется, решил попробовать еще разок. С ним всё еще был десяток с лишним членов прежнего экипажа индийского судна. Как-то ночью, когда судно осталось без присмотра, Норт намекнул, что настал, быть может, удачный момент забрать им свое судно и плыть домой. Так они и сделали. На другой день, когда люди Норта поняли, что произошло, он выбранил их за беспечность, после чего пираты благодушно смирились с потерей и решили подождать, пока закончатся рождественские праздники, чтобы потом уже разобраться, что тут можно придумать. Важно, что они приняли решение сохранить организацию своего коллектива и на суше и выбрали Норта «капитаном» поселения. Согласно Джонсону,

они старались сами облегчить существование, раз помощи не было ниоткуда; перетащив свое добро в другие пристанища неподалеку, они поселились там сами, прикупив скот и рабов, и жили добрососедским образом друг с другом пять лет; расчистили обширный участок земли и выращивали для пропитания ямс, картофель и всё такое прочее.

У туземцев, среди которых они поселились, часто бывали междоусобные ссоры и войны, но пираты вмешивались и старались примирить все противоречия; Норт нередко разрешал их споры, причем столь беспристрастно, и так строго следовал принципу справедливости распределения (ибо был, по общему мнению, человеком с замечательными природными качествами), что всегда отпускал даже ту сторону, на которую падала тень сомнения, удовлетворенной разумностью и справедливостью его решений.

В том, что говорится далее, бесспорно, много приукрашено и преувеличено, но нет ничего совсем уж невероятного. Приезжие иноземцы любого рода нередко сталкивались с просьбами выступить третейскими судьями в спорах местных жителей, а описание миролюбия пиратов подтверждается историческим фактом: как нередко отмечают наблюдатели, несмотря на то, что они всегда вооружены и часто пьяны, фактически они никогда не дерутся:

Сия склонность к миру, которую обнаруживали пираты, и пример безобидного образа жизни, который они являли – ибо старательно избегали любых ссор, и условились представлять все причины для взаимных жалоб, кои могли меж ними возникнуть, на закрытое слушание Норту и собранию двенадцати их сотоварищей – доставило им добрую славу у туземцев, прежде весьма предубежденных против белых людей. Мало того: в вопросе сохранения между собой гармонии были они настолько педантичны, что если только кто-то начинал говорить в гневном или сварливом тоне, это вызывало порицание всего общества, в особенности же если дело касалось кого-либо из местных жителей, хотя бы и раба; ибо они полагали, и весьма справедливо, что единство и согласие были единственным средством, гарантирующим их безопасность, поскольку люди, вечно готовые пойти друг на друга из-за малейшего повода войной, несомненно, не преминули бы воспользоваться любыми заметными им разногласиями среди белых, чтобы прирезать их при всяком удобном случае.

Иными словами, они не только зарекомендовали себя нейтральными посредниками в спорах среди местных жителей, но и старательно избегали любых проявлений злобы между собой, дабы малагасийцы не наживались на внутренних разногласиях белых людей так же, как люди вроде Болдриджа – на разногласиях туземцев. Далее автор (Джонсон, а скорее Даниель Дефо) пускается в подробности относительно сформированного у них импровизированного правительства.

Из-за каждой оплошности, которая вырастала в спор, и из-за каждого неучтивого выражения, случавшегося в их компании, они тут же прекращали разговор, при чем один из компании выливал на землю крепкие напитки, что оставались у них на столе, приговаривая, что, мол, не бывает раздора без потерь; и таким образом приносил алкоголь в жертву демону злобы, чтобы избежать большего несчастия. После того спорившие стороны под страхом изгнания из общества и высылки на другую часть острова вызывали на следующий день явиться на суд к капитану Норту; до того же времени им приказывали оставаться каждому в своем доме.

На другое утро обе стороны встречались в суде; всем белым велено было присутствовать. Капитан усаживал истца и ответчика рядом и объявлял, что пока виновная сторона не согласится с решением суда, а пострадавший не позабудет обиду, их обоих следует считать врагами общества, а не друзьями и сотоварищами. Далее на отдельных бумажках он переписывал имена всех присутствующих на собрании, скручивал бумажки и помещал их в шляпу, из которой, покачав ее, каждая сторона выбирала по шесть билетиков; по этим двенадцати вытянутым трубочкам, или билетикам, определяли имена помощников судьи, которые, наряду с капитаном, слушали и принимали по делу решение, вызывали и допрашивали свидетелей.

Всё это происходило в строгой тайне, чтобы никто из малагасийцев не догадался, что имела место ссора. На следующий же день, как говорится в этой истории, рассматривалось дело, результатом которого было неотвратимое наказание в виде штрафа в том или ином виде, фактически же это было перераспределением между пиратами их личных запасов.

Жертву дьяволу, вероятно, автор ввел ради эффекта, стараясь (как это он делает часто) привести своего буржуазного читателя к той мысли, что даже самые нечестивые преступники способны вести себя лучше, чем он сам. Но это вполне могло быть и точным, как мы увидим в дальнейшем в той же главе, описанием малагасийского ритуала [33]33
  Хотя ниже говорится, что сам он приветствовал христианское воспитание своих детей (Johnson Ch. A General History. P. 555).


[Закрыть].

В дальнейшем Джонсон повествует о том, что Амбонавула стала главной базой пиратов, навроде Сент-Мари, о том, как Норт и его люди заключали союзы с соседними малагасийскими «племенами», равно как с монархами на севере и на юге острова; как их вовлекали в разнообразные местные конфликты; как Норт женился и стал отцом троих детей-малагасийцев. После непродолжительного возвращения к грабежам в 1707 году Норт окончательно отошел от дел, но в конце концов (возможно, около 1712 года, точно это неизвестно) был убит в своей постели отрядом малагасийцев, мстящих за какие-то ранние обиды.

Почти все подробности эти известны нам лишь по «Всеобщей истории…» и другим популярным сочинениям того времени; поразительно мало существует работ специалистов по истории Мадагаскара о том, кем на самом деле могли быть различные упомянутые в тексте малагасийские партии и как согласовать эти события с общей историей острова. Не вполне ясно, где была Амбонавула; однако поскольку говорилось, что город располагался в тридцати милях к югу от Сент-Мари или около того, был крупным по размеру и с постоянным населением, то, скорее всего, это должен был быть или Фенуариву, или Фульпуэнт; Моле-Саваже [34]34
  Molet-Sauvaget A. La disparition du navire. P. 493, n. 22. Моле-Соваже предполагает, что пираты называли поселение Амбонавула-пойнт, что позже стало Бунавула-пойнт, а затем и вовсе Фулс-пойнт. Когда языком торговли стал французский, название превратилось в Фульпуэнт. Cf. Allibert C. Histoire de la Grand Isle Madagackar. P. 471, n. 11. Должен заметить, что если прав Аллибер, и Амбонавула – не Фульпуэнт, а соседнее Фенериве, большого значения для нас это не имеет.


[Закрыть] не без основания склоняется в пользу последнего. Нетрудно догадаться, что и новая роль пиратов, выступающих теперь по большей части посредниками-миротворцами, и сочетание их богатства и пышного великолепия с чувством социальной справедливости могли внести вклад в те утопические фантазии, которыми уже была овеяна фигура Эвери. Пиратов, следуя описанию Джонсона, соседи воспринимали как князьков. Однако в действительности они, кажется, усердно старались на суше переработать в приемлемые формы сложившиеся еще на борту корабля демократические институты. И, как мы убедимся, есть все основания полагать, что именно их пример оказал влияние на соседей-малагасийцев.