Текст книги "Социальная справедливость и город"

Дэвид Харви
Социальная справедливость и город

© 1973 by David Harvey; “The Right to the City”

© 2008 by David Harvey. Все права защищены

© Е. Ю. Герасимова, перевод с английского языка, 2018

© ООО “Новое литературное обозрение”, 2018

Введение

Чтобы объяснить читателю особенности необычной на первый взгляд структуры этой книги, стоит осветить некоторые биографические детали того, как я пришел к ее написанию. После погружения в изучение методологических проблем географии, результаты которого были опубликованы в книге “Объяснение в географии”, я обратился к исследованию философских вопросов, намеренно отодвинутых на задний план в упомянутой книге. В частности, мне казалось важным и необходимым исследовать, как идеи из социальной и моральной философии (идеи, обычно выступающие самостоятельными областями исследования, отделенными от философии науки, которая в то время меня занимала) могут быть связаны с географическими исследованиями и такими областями интеллектуального труда, тесно связанными с географией, как планирование и регионоведение. Мне казалось, что подходящей исходной точкой, например, может быть предположение, что принципы социальной справедливости имеют прямое отношение к применению пространственных и географических принципов в городском и региональном планировании. Поскольку я едва ли мог найти какую-либо научную литературу по этой теме, мне представлялось, что нужно сформулировать на этот счет хоть какие-то соображения, даже если они могли оказаться не вполне адекватными. Продвигаясь к этой главной цели, я очень быстро понял, что ее невозможно достичь, оставаясь на абстрактном уровне. Поэтому я поместил свои поиски в контекст, в который я мог достаточно быстро окунуться и который при этом был бы достаточно широким, чтобы при необходимости предложить реальные примеры в качестве опоры для размышлений. Поскольку я тогда как раз только что перебрался в Балтимор, мне показалось уместным сделать этот город, наряду с другими знакомыми мне городами, площадкой для исследования вопросов, возникающих при проецировании социальных и морально-философских соображений на традиционную матрицу географического исследования. Отсюда и возникло увлечение городским планированием, городскими системами и, в конце концов, урбанизмом в целом.

Взаимодействие между изучением “идей ради идей” и результатами исследования материальных условий жизни и опыта привело к эволюции моего общего понимания урбанизма и городских проблем, а также моих взглядов на такие далекие друг от друга темы, как природа пространства, природа теории и, безусловно, природа знания и научного исследования в целом. Главы, представленные в этой книге, были написаны в разные периоды моего продвижения по этой эволюционной дороге и поэтому представляют собой историю формирования точки зрения. Я не считаю эту историю характерной исключительно для меня (хотя, вероятно, кое-что в ней может быть проинтерпретировано именно так). Это та история, которую, кажется, должен прожить каждый, кто ищет адекватный и эффективный способ объединить перспективы социальной и моральной философии, с одной стороны, и проблемы материальной среды, возникающие в городских центрах западного мира, – с другой.

Эволюция, разворачивающаяся от главы к главе, естественным образом порождает противоречия и расхождения между изложенными в них идеями. Общий подход в части II существенно отличается (и я надеюсь, в лучшую сторону) от подхода, используемого в части I. Аналогично и последующие главы обретают больше смысла, если мы понимаем, как пришли к выражаемой в них точке зрения, поэтому важно отследить процесс поиска, происходивший на протяжении подготовки представленных здесь эссе. Также важно отметить, что материал части I не отбрасывается, а включается в часть II, где благодаря другому исследовательскому подходу ему придается новый смысл.

Размышляя о происходившей эволюции моей мысли, я могу обозначить развитие четырех основных тем, которые пересекаются друг с другом вокруг главного, наиболее спорного и остающегося актуальным вопроса. Социальные процессы и пространственные формы обычно различаются, если не в реальности, то в нашем сознании, и на протяжении многих лет моей первостепенной задачей было залатывание ментальной бреши между тем, что лишь кажется двумя отдельными и несовместимыми способами анализа. В представленных здесь эссе вы увидите эволюцию осознания и размышлений над этой проблемой. В главе 1, например, проблема рассматривается как лингвистическая и исследуются лингвистические решения. Но в главе 5 проблема уже помещается в сферу человеческой практики (в которой укоренена и сама лингвистическая проблема), и решения поэтому лежат в сфере человеческой практики. Различие между социальными процессами и пространственной формой всегда рассматривается скорее как искусственное, нежели реальное, но в последних главах само это различие представляется искусственным в определенном смысле. Пространственные формы видятся там не как неодушевленные объекты, внутри которых разворачивается социальный процесс, но как сущности, которые “содержат” социальные процессы в той же мере, в которой мы говорим о том, что социальные процессы имеют пространственное измерение. Нахождение наилучшего способа описания переплетения социальных процессов и пространственных форм, возникающих из социальной практики, является проблемой, которая должна быть разрешена в ходе человеческой практики, а не проблемой, которая присуща реальности как таковой.

Четыре темы, сопровождающие основной исследовательский вопрос взаимодействия социального процесса и пространственной формы, часто сливаются в изложении, но они с готовностью являют себя в критические моменты, когда нам требуются указатели пути для дальнейшего анализа. Эти темы переплетаются друг с другом, как будто бы кружась на волшебной карусели, – фигуры появляются перед нашим взглядом, но потом они меняют свой цвет и форму так, что уже сложно поверить, что это те же фигуры или что они как-то отличаются друг от друга. Поскольку фигуры в их вращении вокруг темы “социальный процесс – пространственная форма” могут представать перед читателем не вполне четкими, стоит описать силуэты каждой из них в этом введении. Трудность состоит в том, что эти темы тесно связаны и перекликаются таким сложным образом, что вычленение их по отдельности для детального рассмотрения может нанести непоправимый ущерб общему ходу мысли. Поскольку моей целью здесь является обозначение вех для читателя, а не тщательно выстроенное повторное изложение моего аргумента, я ограничусь тем, как каждая тема представляется в начале и как она выглядит в конце. Тем самым я надеюсь упростить читателю понимание того, как природа теории, природа пространства, природа социальной справедливости и природа урбанизма рассматриваются совершенно по-разному в процессе анализа.

1. Природа теории

Первоначальное понимание теории основывается на искусственном отделении методологии от философии. Я никогда не считал это отделение чем-то большим, чем вопросом удобства, но удивительно, насколько далеко нас может увести стремление к удобству. Следствием этого отделения стала тенденция рассмотрения фактов отдельно от ценностей, объектов независимо от субъектов, “вещей” как обладающих идентичностью, независимой от человеческого восприятия и действия, а “частного” процесса исследования как независимого от “общественных” процессов распространения его результатов. Все эти тенденции бросаются в глаза в моей работе “Объяснение в географии”, и их можно отчетливо разглядеть в первых двух главах настоящей книги. Теперь я отвергаю все эти разделения, считая их губительными для анализа, даже в их, казалось бы, безобидной форме, предназначенной для удобства.

Изначально я также придерживался взгляда, что конструирование теории требует изобретения соответствующего языка с четкими определениями и понятиями, которые должны использоваться для “говорения о” феноменах в их логической согласованности. Я осознавал, что определения могут диктовать выводы и что система мысли, воздвигнутая на незыблемых определениях, категориях и взаимосвязях, может блокировать, а не стимулировать нашу способность понимания мира. Но все это казалось тогда мелочами, сопутствующими процессу научного познания в целом. Теперь же я полагаю, что акты категоризации являются определяющими: важно понять, как появляются категории, как они наделяются значением и трансформируются в процессе использования на практике. Поэтому в части II появляется тенденция определять значения в контексте и в системе отношений – другими словами, значения рассматриваются как подвижные, но изменяющиеся не в случайной или произвольной манере, а в процессе освоения обществом определенных направлений мысли для рационализации тех, а не иных конкретных наборов действий.

Похожая эволюция происходит и в подходе к верификации. От первоначальной позиции, в которой верификация видится как процесс доказательства (с помощью общепринятых методов) эмпирической релевантности и применимости абстрактных предположений, я пришел к убеждению, что она не может быть отделена от социальной практики в целом. Есть разные типы теории с разными функциями, выполняемыми в социальном контексте, и каждый тип имеет свою собственную процедуру верификации. Общее различение (представленное в дополнении к главе 4) между status quo теорией, революционной теорией и контрреволюционной теорией немного проясняет проблему верификации. Верификация происходит на практике, что означает, что теория и есть практика в самом важном ее значении. Когда теория становится практикой в процессе ее применения, тогда, и только тогда она действительно верифицирована. За этим утверждением, да и за всей эволюцией концепции теории, содержащейся в этой книге, конечно, стоит переход от философского идеализма к материалистической интерпретации идей, возникающих в определенном историческом контексте.

2. Природа пространства

Размышлять о пространстве можно в самых разнообразных терминах. Очень важно сформулировать адекватную концепцию пространства, если мы хотим понять городские феномены и общество в целом; при этом природа пространства для социального исследователя кажется окутанной мистической пеленой. Если мы считаем пространство абсолютным, оно становится “вещью в себе”, существующей независимо от предмета исследования. Тогда мы принимаем за данность, что оно обладает структурой, которую мы можем использовать для классификации и идентификации феноменов. Взгляд на пространство как на относительное (relative) предполагает, что оно рассматривается как отношение между объектами, которое существует только потому, что эти объекты существуют и связаны между собой. Есть и другой смысл, в котором пространство может рассматриваться как относительное, и я решил называть его реляционным (relational), – пространство здесь рассматривается, вслед за Лейбницем, как содержащееся в объектах в том смысле, что объект может считаться существующим только тогда, когда он содержит и заключает в себе отношения к другим объектам. В главе 1 этой книги на первый план выдвигается релятивистский взгляд на пространство. Но этот взгляд затем оспаривается особым образом. Выдвигается онтологический аргумент, пытающийся ответить на вопрос “Что есть пространство?”. Более того, этот философский вопрос, как представлялось, должен независимо ни от чего иметь философское или лингвистическое решение. Подход, который я принял первоначально, заключался в том, что, как только мы выясним, что такое пространство и каковы способы его репрезентации, мы сможем продвинуться в нашем анализе городских феноменов, помещая наши представления о человеческом поведении в некую общую концепцию пространства. Этот подход утрачивает свою актуальность в последующих главах (особенно очевидно в главе 5), и пространство становится всем тем, чем мы его сделаем в процессе анализа, а не предзаданной концепцией. Далее, пространство не является абсолютным, относительным или реляционным само по себе, но оно может принимать одну или все характеристики в зависимости от обстоятельств. Проблема адекватной концептуализации пространства разрешается в человеческой практике по отношению к нему. Другими словами, нет философских ответов на философские вопросы относительно природы пространства, ответы содержатся в человеческой практике. Поэтому вопрос “Что есть пространство?” замещается вопросом “Как получается, что разные человеческие практики создают и используют различные концептуальные представления о пространстве?”. Отношения собственности, например, создают абсолютные пространства, которые могут осуществлять монопольный контроль. Движение людских масс, товаров, услуг и информации происходит в относительном пространстве, потому что оно требует инвестиций денег, времени, энергии и т. д. для преодоления расстояний. Земельные участки также котируются благодаря тому, что они соотносятся с другими участками; сила демографического, рыночного и торгового потенциала весьма ощутима в городской системе, и в форме ренты появляется реляционное пространство как важный аспект человеческой социальной практики. Понимание урбанизма и связи “социальный процесс – пространственная форма” требует, чтобы мы разобрались с тем, как человеческая деятельность создает потребность в специфических пространственных концепциях и как повседневная социальная практика с удивительной легкостью разрешает, казалось бы, сложные философские загадки, касающиеся природы пространства и отношений между социальными процессами и пространственной формой.

3. Природа социальной справедливости

Сначала мы подходим к вопросам социальной справедливости так, как если бы социальная и моральная философия были особой областью исследования, в которой под мощным давлением морального закона могут быть установлены абсолютные этические принципы. Будучи единожды установленными, такие принципы могут затем использоваться, как предполагается, чтобы оценивать события и деятельность в городском контексте. Имплицитно в этом подходе содержится различение между наблюдением, с одной стороны, и ценностями, на основании которых мы ставим печать морального одобрения или осуждения, – с другой. Такое разделение факта и ценности (которое соответствует границе между методологией и философией) – один из бесчисленных дуализмов, которыми, по наблюдениям многих философов, пронизана западная постренессансная философия. Эти дуализмы могли или приниматься как данность, или преодолеваться определенным способом. Кант, например, разрабатывал сложную систему мысли, призванную встроить дуализмы в тело философии, но в процессе был вынужден прибегнуть к понятию a priori. Маркс, однако, разрушил все дуализмы, тем самым положив конец философии (потому что не о чем стало философствовать в привычном смысле этого слова). Однако философия продолжала неустанно развиваться и после анализа Маркса, но сейчас я склонен принять взгляд Маркса на этот счет. Я не хочу сказать, что этика тут не у дел, потому что и у Маркса есть своя этика. Но она озабочена тем, как концепции социальной справедливости и морали соотносятся и проистекают из человеческой практики, а не спорами о вечных истинах, которые сопровождают эти концепции. Для Маркса акт наблюдения и есть акт оценки, и разделять их – значит навязывать это разделение человеческой практике, в которой его нет.

Следующий аспект этой проблемы стоит рассмотреть подробнее, потому что он наглядно демонстрирует эволюцию идей в этой книге. В главе 2 тщательно исследуются силы, управляющие перераспределением реального дохода в городской системе. На протяжении всей главы вопрос перераспределения рассматривается так, как будто он совершенно независим от вопроса производства. Это типичный для либерализма подход (поэтому и название части I звучит как “Либеральные формулировки”). Современным представителем этого подхода является Джон Ролз, чей объемный труд “Теория справедливости” (1971) содержит четкое изложение природы дистрибутивной справедливости без какого-либо упоминания производства: оно, как предполагается, будет обеспечено прежде всего благодаря работе рыночных механизмов. Взгляды Ролза становятся объектом дискуссии в главе 3, но эта глава является переходной в том смысле, что именно там признается, что производство и распределение связаны друг с другом и что эффективность в одном связана со справедливостью в другом. Но только в главе 6 утверждается, что производство и есть распределение и что эффективность и есть справедливость распределения. Там же, наконец, разъясняется, что определение дохода (чем, собственно, и озабочена дистрибутивная справедливость) само по себе задается производством. Подталкивание к потреблению через создание потребности и тому подобного, таким образом, рассматривается как часть процесса, с помощью которого гарантируется покупательский спрос на продукты.

Невозможность различения производства и распределения, эффективности и социальной справедливости – это часть общего краха всех дуализмов подобного рода, к которому приводит применение подхода Маркса и техники его анализа. Эволюция, происходящая в этой книге, – это переход от либеральной к социалистической концепции проблемы. Отталкиваясь от представлений о социальной справедливости как о вечной справедливости и предмете неизменной морали, я пришел к пониманию ее детерминированности социальным процессом, происходящим в обществе в целом. Это не означает, что социальная справедливость должна пониматься как просто прагматическая концепция, которая может произвольно меняться, подстраиваясь под требования любой ситуации. Чувство справедливости – это глубоко укорененная вера в умах многих людей (включая меня). Но Маркс поставил вопрос “Почему именно это мы считаем справедливым?”. И это совершенно законный вопрос, хотя и приводящий нас в смущение. Ответ на него не может быть сформулирован на уровне абстракции. И тут, как и в отношении вопроса о пространстве, не может быть философского ответа на философский вопрос, а лишь ответ, проистекающий из изучения человеческой практики.

4. Природа урбанизма

Содержание глав 1 и 6 демонстрирует, что концепция урбанизма подвергается значительным корректировкам в процессе продвижения от главы к главе. Изначально урбанизм рассматривается как “вещь в себе”, которая может быть понята как таковая (при условии, что мы можем преодолеть барьеры, созданные дисциплинарной фрагментацией и академическим империализмом в анализе урбанизма). В главе 6 урбанизм появляется как точка обзора, с которой можно охватить взглядом некоторые фундаментальные черты социальных процессов, происходящих в обществе в целом, – он становится, можно сказать, зеркалом, в котором могут отразиться другие аспекты общества. Эта трансформация происходит частично потому, что урбанизм начинает определяться реляционно (через систему отношений). Городской центр, например, рассматривается как “содержащий” периферию, поскольку не может быть центра без периферии и одно помогает определить другое. Невозможность разделить производство и распределение также оказывает влияние на то, как рассматривается урбанизм. Первичная озабоченность урбанизмом как “вещью в себе”, таким образом, распадается на изучение различных аспектов жизнедеятельности отдельного человека, общества, природы, мысли, идеологии, производства и т. д., выстроенных вокруг концепции урбанизма, определенного через систему отношений. Поэтому урбанизм дает нам путеводную нить аргументации, связывающую важные, но кажущиеся разрозненными темы вместе. Сложность урбанизма проистекает не из внутренней сложности этого феномена самого по себе, а всего лишь отражает нашу способность сплести сложное кружево аргументов вокруг концепции урбанизма. Из этого следует, что мы не можем достичь понимания урбанизма путем междисциплинарных исследований, но мы можем достичь понимания вклада отдельных дисциплин путем изучения урбанизма. Урбанизм вместе с социальными и пространственными трансформациями, составляющими его эволюцию, формируют надежную почву для социально-географической теории. И, как показывает глава 5, многие из наших теорий оказываются не на высоте в таких тяжелых условиях. Анализ урбанизма, таким образом, должен идти параллельно с анализом урбанистической теории.

Я продолжаю повторять, что обозначенные здесь четыре темы не развиваются отдельно друг от друга. Между описанными историями развития есть сходства и взаимодействия. Изменения в концепции пространства и социальной справедливости согласуются с изменениями в подходе к теории. Пространство, социальная справедливость и урбанизм изначально представлялись как темы “в себе”, которые можно рассматривать абстрактно, поэтому предполагалось, что, как только мы определились, что же такое пространство, и поняли, что такое социальная справедливость, далее мы можем приступить к анализу урбанизма. Осознание того, что эти темы не могут быть поняты в отрыве друг от друга и что вездесущие дуализмы, пропитавшие западную мысль, не могут быть разрешены, а только сняты, ведет к одновременной эволюции мысли на всех фронтах. И, конечно же, в этом сила марксистского анализа, который помогает нам примирить отдельные темы и снять дуализмы без потери контроля над анализом. Появление марксистского анализа в качестве путеводной линии (и поэтому, как я предполагаю, вероятно, меня зачислят в ряды “марксистов”) требует дальнейших разъяснений. Я обращаюсь к марксистскому анализу не из априорного чувства присущего ему превосходства (хотя мои мысли естественным образом созвучны его общим положениям и порыву к изменениям), но потому, что я не могу найти другого способа достижения цели, которую я перед собой поставил, или понимания того, что нужно понять. Главы 1 и 2, например, содержат правильные положения в определенном отношении, но в обеих главах возникают кажущиеся неразрешимыми проблемы. Подход к вопросу пространства в главе 1 приводит нас к неразрешимой дилемме, сводящей все к беспомощному, бесформенному релятивизму. Подход к изучению городского общества в главе 2 дает нам полезную аналитическую рамку для понимания определенных важных механизмов внутри “городского процесса”, но различение факта и ценности, которое оказывает влияние на концепт дохода как “распоряжения ресурсами”, снова ведет к тому, что важные вопросы увязают в беспомощном, бесформенном релятивизме, выход из которого, как кажется, ведет только к навязчивым моральным проповедям. В главе 3 идет борьба за то, чтобы поставить тему социальной справедливости и пространства в центр внимания, но найденные решения оказываются основанными на произвольных характеристиках природы социальной справедливости. В главе 4 мы отбрасываем старый подход и неуклюже, но с большим воодушевлением начинаем процесс переформулирования проблем как решений и решений как проблем. В главах 5 и 6 предпринимаются попытки придать разработанной аналитической рамке завершенный вид, добавив прямое использование марксистского анализа там, где это уместно. Именно в последних трех главах раскрываются основные идеи и взгляды.

Я предоставляю читателям решить, какая из частей – первая или вторая – предлагает более продуктивный анализ. Прежде чем отдать их на ваш суд, я бы хотел отметить два момента. Первое, я признаю, что анализ во второй части – это отправной пункт, открывающий нам новые горизонты мышления. Анализ там достаточно сырой (в силу обстоятельств), и его новизна для меня ведет к тому, что он может казаться иногда слишком поверхностным, а иногда – без необходимости слишком усложненным. Я прошу вас быть снисходительными в этом отношении. Во-вторых, Маркс дает специфическое определение идеологии: он считает ее неосознанным выражением базовых идей и верований, которые характерны для определенной социальной ситуации, в противоположность тому, что чаще всего понимается под идеологией на Западе, – осознанное и продуманное изложение идей в их социальном контексте. Главы в части II являются идеологическими, в западном смысле слова, а главы в части I – идеологические, с точки зрения Маркса.

Первые четыре главы этой книги являются частичной переработкой уже опубликованных материалов. Глава 1 была впервые опубликована под названием “Социальные процессы и пространственная форма: анализ концептуальных проблем городского планирования” в Papers of the Regional Science Association (vol. 25), и я благодарю редактора за разрешение повторной публикации. Глава 2, изначально входившая в главу 1, но сокращенная, была затем расширена и напечатана в выпуске Regional Forecasting серии Colston Papers (vol. 22, ed. by M. Chrisholm. Butterworth Scientific Publications, London); и тут я должен поблагодарить коллег из Колстонского общества за разрешение воспроизвести здесь этот материал. Глава 3 была представлена в виде доклада на специальной сессии “Географические перспективы американской бедности” (Geographical Perspectives on American Poverty) на 67-м ежегодном собрании Ассоциации американских географов и затем была опубликована в сборнике Antipode Monographs in Social Geography (“Научные труды-антиподы в социальной географии”) под редакцией Ричарда Пита (Richard Peet), который любезно согласился на перепечатку этого материала. Глава 4 вышла в сборнике Perspectives In Geography (vol. 2), и я хотел бы поблагодарить редактора серии Гарольда Макконелла (Harold McConnell) и издательство Northern Illinois University Press за возможность повторной публикации. Главы 5 и 6 впервые публикуются в данной книге.

Я хотел бы также поблагодарить людей, которые намеренно или нет внесли вклад в написание этой книги. Марсия Мерри (Marcia Merry) постоянно подталкивала меня к этой работе, Лата Чатерджи (Lata Chatterjee) поделилась со мной фондом данных по динамике жилищного рынка, Жене Мами, Дик Уолкер и Йорн Барнброк (Gene Mumy, DickWalker and Jörn Barnbrock) всегда были заинтересованными слушателями, а Барбара, Джон и Клаудия воскрешали меня своим теплом и жизнерадостностью, когда я был обуреваем скептицизмом. Титус[1]1
  Видимо, речь идет о Либби Титус – певице, популярной в 1970-х годах. – Прим. пер.


[Закрыть], Джерри Корнелиус, Джон Колтрейн и “Битлз” были прекрасным аккомпанементом. Наконец, я хочу посвятить эту книгу всем журналистам, преданным делу добра.

Хэмпдэн, Балтимор. Январь 1973 г.