Текст книги "Социальная справедливость и город"

Нам нужна адекватная аналитическая рамка для работы с комплексными проблемами на стыке социального и пространственного анализа. Не думаю, что адекватный метаязык, объединяющий эти два подхода, появится в скором времени. Уж лучше нам довольствоваться наличествующими на данный момент концептами, позволяющими создать теорию города. Используя их, мы должны быть осторожны, поскольку выбранные нами концептуальные рамки могут оказывать влияние на наше понимание истинной роли планировщика и на наши стратегические приоритеты. К сожалению, “практическая логика” слишком однозначно ассоциируется с утвердившейся философской позицией. В этом можно убедиться, взглянув на два достаточно разных подхода к городским проблемам.

Можно рассматривать пространственную форму города как основную детерминанту человеческого поведения. Этот “пространственно-средовой детерминизм” – рабочая гипотеза тех планировщиков физического пространства, которые стремятся продвигать новый социальный порядок, манипулируя пространственной средой города. Это также удобный способ разрешения некоторых сложностей взаимодействия между пространственной формой и социальным процессом, поскольку он предполагает простую каузальную модель, в которой пространственная форма влияет на социальный процесс. В некоторых случаях эта точка зрения, кажется, становится оформленной философией и в таком качестве подвергается атаке со стороны философов. Демократическое представление о важности того, что хотят люди, вместе с некоторыми свидетельствами того (ни в коем случае не окончательными), что изменение пространственной среды может и не влиять на поведенческие модели, подтолкнуло Ганса (Gans, 1969), Джекобс (Jacobs, 1961) и Уэббера (Webber, 1963) к критике пространственно-средового детерминизма и привлекло внимание к альтернативным рабочим гипотезам, в которых социальный процесс видится как обладающий своей собственной динамикой, которая часто – несмотря на усилия планировщиков – формирует свою собственную пространственную форму. Уэббер доказывает, что новый пространственный порядок возникает как ответ на изменение технологии и социальных норм. Планировщик не может предотвратить появление этого порядка. Он может только ослабить его воздействие или увеличить его эффективность. Это рабочая гипотеза, которая переворачивает причинно-следственные связи, предполагаемые в первой, кажется тоже стала своеобразной философской позицией у некоторых авторов. Планировщик, согласно этой точке зрения, должен восприниматься как слуга социального процесса, а не его господин.

Различия между этими двумя якобы альтернативными подходами намного сложнее, чем было обрисовано в предыдущем параграфе. Несомненно, многие из первых планировщиков отличались весьма наивным пространственно-средовым детерминизмом, в котором несколько перестроенных жилых кварталов, устройство нескольких парков и прочее считалось адекватным средством борьбы с тяжелыми социальными недугами. Этот подход очевидно несостоятелен. Но современные планировщики городской среды гораздо более осведомлены относительно тонкостей взаимоотношений между средой и человеческим поведением (Sommer, 1969). Они осознают, что нет таких объективных данных, на основе которых можно создать проекты “хорошего” городского дизайна – то, к чему они стремятся. Современные представители обоих подходов вроде бы признают роль обратной связи. Специалисты по средовому дизайну знают, что если они изменят пространственную структуру транспортной сети, то социальный процесс, вероятно, приведет к достаточно значимым изменениям в землепользовании. Социальные детерминисты также принимают, что если социальный процесс стремится к определенной доминирующей норме (скажем, предпочтению передвижения на автомобиле), то создание пространственной формы, подходящей для этой нормы, может только укрепить ее: большинство американских городов не приспособлены для пешеходного передвижения, увеличивая тем самым потребность в обладании и использовании автомобиля. Различия подходов не так резки в настоящее время, но они все еще существенны. Посмотрите на эти две цитаты: “Существуют надежные свидетельства того, что физическая среда не играет настолько большой роли в жизни людей, как это представляют себе планировщики. Хотя люди живут, работают и развлекаются в зданиях, их поведение задается не этими зданиями, а экономическими, культурными, социальными отношениями внутри них. Плохой дизайн, конечно, может как-то влиять на то, что происходит внутри здания, а хороший – может улучшать ситуацию, но дизайн как таковой не вносит существенного вклада в формирование человеческого поведения” (Gans, 1969, 37–38).

“Хороший дизайн становится бессмысленной тавтологией, если мы полагаем, что человек может быть приспособлен к любой среде, которую он создаст. Перспективный вопрос состоит не в том, какого рода среду мы хотим создать, а какого человека мы хотим сформировать” (Sommer, 1969, 172).

Выступать за или против этих подходов не имеет смысла: данные слишком скудны, а гипотезы слишком неоднозначны. Возможно, больше смысла в том, чтобы рассматривать город как комплексную динамическую систему, в которой пространственная форма и социальный процесс находятся в постоянном взаимодействии друг с другом. Если мы хотим понять траекторию развития городской системы, мы должны понять существующие внутри нее функциональные отношения и независимые характеристики в социальных процессах и пространственной форме, которые могут изменять линию этой траектории. Нет никакой нужды в наивном упрощении каузальных отношений между пространственной формой и социальным процессом (в каком бы направлении мы ни устанавливали причинно-следственную связь). Система сложнее. Две ее стороны хитроумно связаны друг с другом. Два подхода должны поэтому рассматриваться как дополняющие, а не взаимоисключающие. Да, часто бывает необходимо найти точку входа в сложную систему взаимодействий, чтобы получить информацию. Выбираем ли мы вход со стороны пространственной формы (и расцениваем социальный процесс как результат), со стороны социального процесса (и расцениваем пространственную форму как результат) или разрабатываем более сложный подход (с учетом взаимодействий) – решение должно определяться удобством, а не философией.

Все эти подходы наивны в том смысле, что они предполагают наличие адекватного языка для обсуждения пространственной формы и социального процесса одновременно. Такого языка нет. Мы обычно абстрагируемся от сложной системы, которой является город, используя языки, описывающие либо социальный процесс, либо пространственную форму. При этом способе абстрагирования мы не можем осмысленно рассуждать о пространственной форме, порождающей социальный процесс (или наоборот), но не верно также принимать пространственную форму и социальный процесс за переменные, которые каким-то образом постоянно взаимодействуют друг с другом. Что нам действительно нужно – это перевод результатов, аккумулированных на одном языке (например, на языке социального процесса), на другой язык (язык пространственной формы). Такие переводы позволят нам что-то понять о значении одного стиля анализа относительно другого стиля анализа. Это похоже на перевод геометрических результатов в алгебраические (и обратно) в том смысле, что оба языка говорят об одном, но по-разному. Проблема перевода с пространственно-форменного языка на социально-процессный (и наоборот) состоит, однако, в том, что для него нет устоявшихся правил. При определенных обстоятельствах мы можем создать такую схему, позволяющую нам одновременно управляться с обоими измерениями. Например, посмотрите на простую проблему разработки программы, которая даст нам возможность оптимизировать уровень активности в определенных точках сети путем минимизации транспортных расходов. Решение кажется простым, пока сеть остается статичной. Но как только мы позволяем сети меняться, изменять количество точек активности, а также варьироваться уровням активности, у нас возникает серьезная проблема: число комбинаций быстро становится астрономическим. Тем не менее совсем мелкие проблемы такого типа могут быть решены с помощью комбинаторного анализа, и я подозреваю, что некоторые простые проблемы городского планирования или средового дизайна могут включать одновременное рассмотрение обоих измерений. Но мы-то в основном вынуждены считать либо пространственную форму неизменной (в этом случае мы можем решать достаточно сложные социальные проблемы), либо считать стабильным социальный процесс (в этом случае мы можем решать достаточно сложные проблемы пространственной формы). В любом случае мы можем найти решение только для одного круга вопросов, принимая сильные предположения относительно условий другого измерения. Это означает, что одной из подходящих стратегий для работы на стыке дисциплин может быть циклическая стратегия, в которой мы сначала работаем с пространственной формой (при постоянстве социального процесса), потом разбираемся с социальным процессом (фиксируя временно как неизменную новую пространственную форму). Мы можем двигаться и в обратном направлении, и нам ничего не мешает работать с пространственной формой и социальным процессом на разных этапах нашей циклической последовательности. Это очень напоминает стиль работы, принятый в городском моделировании. Создаются несколько альтернативных пространственных дизайнов и затем оцениваются в свете социального процесса (обычно в отношении экономической эффективности или прибыли-затрат), при сравнении оценок определяется лучший дизайн. В других случаях изменяется только часть пространственного дизайна, тогда изучается следствие этого для других элементов пространственного дизайна в пространственной модели распределения, в которой содержатся сильные предположения о природе социального процесса. Такой циклический подход, безусловно, полезен, когда он сочетается с техниками симуляции. Но нельзя не отметить, что он обладает и серьезными недостатками, самым важным из которых является использование перевода с одного языка на другой по правилам, которые не сформулированы, а лишь смутно угадываются… Эти предполагаемые правила могут оказывать значимое влияние на результаты, что можно увидеть на примере проблем, возникающих при реализации стандартной стратегии, используемой в теории размещения.

Отправная точка этой теории состоит в следующем: пространство может трактоваться как экономический товар, если мы подсчитаем транспортные расходы, и эти транспортные расходы затем могут быть отражены в модели социального процесса, разработанной для нахождения равновесных условий производства для каждой сферы промышленности или фирмы. Когда эти условия найдены, результаты опять переводятся в пространственную форму, приводя к определенным умозаключениям о природе условий, существующих на определенной территории (равная транспортная доступность, ровные участки земли и пр.). Общепринято, однако, что эти предположения нужны там только для удобства и они никоим образом не нарушают условия равновесия, определенные в модели. Эта установка может быть подвергнута критике по ряду пунктов. Во-первых, нужно решить проблему с обратной связью. В случае Лёша[7]7
  Август Лёш (1906–1945) – немецкий географ и экономист, создатель тео-рии пространственного экономического равновесия. – Прим. ред.


[Закрыть], например, изменение численности населения, которое является результатом достижения равновесия, должно, в свою очередь, нарушать условия, которые позволяют определять равновесие пространственно (Isard, 1956, 271–272). Городская система, как предполагается, имеет некую траекторию развития, и нет никакой гарантии, что реальное равновесие может быть достигнуто в социальном процессе, потому что пространственная форма постоянно изменяется. Поэтому система может быть эксплозивной и, следовательно, не достигать стабильности. В пространственном смысле основной тренд заключается в агломерации, и поэтому более уместно назвать систему имплозивной. Второй пункт критики при этом заключается в том, что сами геометрические предположения влияют на определение равновесия. Если мы считаем, что пляж имеет ограниченную протяженность, социальная активность трех продавцов мороженого[8]8
  Речь идет о классическом примере американского экономиста Гарольда Хотеллинга “Продавцы мороженого на пляже”, используемом для иллюстрации конкуренции на рынке с горизонтально дифференцированным товаром в модели линейного города, где принцип максимизации прибыли заставляет конкурентов располагаться близко друг к другу.


[Закрыть] становится теоретически неопределимой: не случайно, что обычно теория размещения рассматривает безграничные плоские пространства, поскольку без этого предположения не может быть определена точка равновесия социального процесса. В целом предположения о пространственной форме, встроенные в теорию размещения, – это больше чем просто упрощения, сделанные для удобства, они решающим образом влияют на результат. Я никоим образом не нападаю тут на приверженцев этой теории или на урбанистов за их предположения о пространственной форме. На практике, я убежден, у нас нет особого выбора, кроме как выдвигать подобные предположения. Но важно признать, что это весьма хрупкие мостики, по которым мы пытаемся перебраться через огромный поток проблем. Мы, возможно, не можем использовать их для обсуждения тех сложностей, описанных выше, в которых само пространство видится как многомерное, негомогенное, вероятно прерывистое, крайне персонализированное и имеющее разные значения в контекстах разной социальной деятельности. Локационный подход операционален, но за эту операциональность нам приходится платить определенную цену. Надо отдавать себе отчет в том, как много мы платим в смысле отхода от реальности, когда мы применяем определенные стратегии, и насколько те предположения, которые мы кладем в основу своей стратегии, могут оказывать влияние на конечный результат анализа. Мы не можем избежать этих загвоздок, если хотим создать правильную теорию города. В конечном счете мы, наверное, сможем разрешить проблемы, присущие нашему способу концептуализации социального процесса и пространственной формы. Но до этого все, что мы можем сделать, – попробовать как-то прояснить их природу и соответственно адаптировать наши исследовательские стратегии и политику. Это, в конце концов, и есть основной принцип научного мышления – ошибки только тогда могут быть изучены и исправлены, когда мы понимаем источник их происхождения.

Глава 2
Социальные проблемы и пространственная форма

Любая общая стратегия работы с городскими системами должна содержать и сочетать программы действий, разработанные с целью изменения пространственной формы города (под чем мы понимаем расположение объектов, таких как жилые дома, производственные здания, транспортные линии и т. п.), с программами, нацеленными на социальный процесс, происходящий в городе (т. е. социальные структуры и виды деятельности, связывающие людей между собой, организации с их членами, рабочие места с работниками, уязвимые группы со службами социальной поддержки и пр.). В идеале, мы должны гармонизировать эти программы для достижения некоторой согласованной (когерентной) социальной цели. Пока мы не обладаем такими возможностями. В первой главе я попытался очертить стоящие перед нами трудности. Они возникают частично из-за внутренней сложности самой городской системы, частично – из-за нашего традиционного и достаточно близорукого дисциплинарного подхода к системе, который нуждается в срочной междисциплинарной интеграции, а также вследствие серьезных методологических и философских проблем, стоящих на пути полного слияния пространственной формы и социального процесса в контексте анализа городской системы. Когда же дело доходит до формирования стратегий и политик, к проблеме добавляется еще одно измерение, а именно прояснение смысла фразы “когерентная социальная цель”.

В общем и целом социальный планировщик и прогнозист склонен уходить от этого последнего вопроса, потому что он включает ряд социальных, политических и этических суждений, по поводу которых чрезвычайно сложно достичь общего согласия. Тревога, вызываемая всего лишь уклонением от решения данного вопроса, вызвана тем, что эти суждения неизбежно будут имплицитно определять решение, хотим мы этого или нет. Если, например, мы предсказываем на основе нашего знания и трендов распределение населения в будущем, модели потребления, спрос на путешествия (по видам) и т. п. и соответственно размещаем наши инвестиции, мы тем самым предполагаем, что эти будущие условия нами принимаются. Пока инвестиции остаются прибыльными, мы должны брать на себя ответственность за эти самые предсказанные условия. Феноменальный рост автомобильного транспорта в США может частично объясняться политикой приоритетного инвестирования в строительство автострад, а не в поддержку другого вида транспорта. Планировщик, таким образом, тесно связан с социальными процессами, вызывающими изменения, поскольку большинство опубликованных планов если и не являются в чистом виде самоисполняющимися пророчествами, то почти неизбежно оказывают влияние на ход событий (хотя и не всегда в том направлении, в котором предполагалось). Поэтому совершенно невозможно найти “объективный” инструмент для оценки успеха или провала плана, поскольку этот инструмент требует от нас определиться со своими этическими стандартами и социальными предпочтениями. Например, “правильно” ли уделять такое внимание частным автомобилям? Кто теряет и кто приобретает в результате такой постановки вопроса? Есть целый ряд вопросов, с которыми нам придется столкнуться. О чем нам это говорит? – О том, что нам остро необходима общепринятая и исчерпывающая функция общественного благосостояния, ориентируясь на которую мы будем оценивать политические решения и их результаты. Вряд ли в ближайшем и даже в отдаленном будущем нам удастся сформулировать такую принятую всеми функцию общественного благосостояния для городской системы. Это затруднение (которое большинство из нас склонно игнорировать в надежде, что оно как-то само собой разрешится), однако, не должно отвлекать нашего внимания от механизмов, которые связывают решения (частные или общественные) о размещении таких объектов, как транспортные сети, индустриальные зоны, общественные службы, жилые кварталы и т. п., с их неизбежными эффектами распределения реальных доходов различных групп населения. Эти дистрибутивные эффекты чрезвычайно важны. Пока они еще плохо изучены и механизмы, связывающие размещение и распределение, не прояснены. Есть, конечно, причины чураться такого рода исследований. Когда прояснится, кто же теряет и кто приобретает и как много от конкретного решения о размещении, мы неминуемо окажемся перед еще более трудноразрешимым вопросом относительно реализации этого решения. Простая философия в духе “чего глаз не видит, о том сердце не болит” едва ли может быть приемлемой для этичного в профессиональном плане планировщика. Поэтому дальнейшее мое изложение будет сфокусировано на механизмах, которые могут перераспределять доходы городского населения. Этот вопрос, конечно, уже поднимался несколькими авторами в последние годы (наиболее основательные работы – Thomson, 1965 и Netzer, 1968). Я попробую оценить влияние определенных “скрытых механизмов” перераспределения, которые обычно замалчиваются в силу нашей неспособности анализировать систему, демонстрирующую взаимозависимость социальных и пространственных переменных.

Большая часть социальной политики явно стремится сохранить существующее распределение доходов внутри социальной системы или перераспределить доход различных социальных групп общества. Общепринято считать, что некоторое перераспределение должно происходить, так как среди населения всегда есть те, кто не может сам дотянуть до принятых стандартов жизни либо просто из-за невезения, либо из-за ошибочных решений, возраста или плохого здоровья. Сколько именно дохода должно перераспределяться – это, безусловно, этический вопрос, на который разные общества отвечали по-разному в разные времена, и это основное моральное решение, которое должно быть принято при разработке социальной политики в городской системе. Если мы собираемся достичь заданного перераспределения доходов, мы должны очень ясно представлять себе в первую очередь механизмы, порождающие неравенство в доходах, поскольку предполагается, что, контролируя и манипулируя этими механизмами, мы сможем достичь наших целей. Необязательно выражать предпочтения той или иной модели распределения доходов, чтобы изучить эти механизмы, но из моего дальнейшего изложения, вероятно, станет понятно, что я выступаю за гораздо более эгалитарную социальную структуру, чем существующие на данный момент в американской или британской городской системе. Кажется, что “скрытые механизмы” перераспределения дохода в сложной городской системе обычно скорее увеличивают неравенство, чем уменьшают его. Это имеет очевидные последствия для социальной политики, в которой при корректировке общего направления скрытого перераспределения возникает необходимость применять политику “перегиба” в прямом перераспределении. Другая возможность – это, конечно, стремиться к контролю или использованию скрытых механизмов для перераспределения, и я укажу способы, которыми этого можно достичь. Эти “отступления” о моих предпочтениях в сфере социальной политики не должны при этом мешать моему непосредственному анализу механизмов контроля перераспределения дохода.

Представляется важным начать с поиска адекватного определения дохода. Самое простое, и, вероятно, самое ошибочное, определение: доход – это сумма, “полученная в виде денежных средств в определенном году и реально потраченная на текущее потребление в том же году”, но Титмус предлагает нам более развернутое определение: “Ни одна концепция дохода не может быть объективной, и это тормозит появление всеохватывающего определения, которое включало бы все варианты приращения прав отдельного индивида распоряжаться ограниченными ресурсами общества – другими словами, его сальдо прироста экономической власти между двумя временными точками… Поэтому доход – это алгебраическая сумма (1) рыночной стоимости прав, проявляющихся в потреблении, и (2) изменения в стоимости обеспеченных имуществом прав собственности между началом и концом интересующего нас периода” (Titmuss, 1962, 34).

Это определение содержит некоторые интересные предположения, одно из которых – то, что доход включает изменение в стоимости индивидуальных прав собственности “независимо от того, является ли этот прирост результатом приобретения собственности в рассматриваемый период, что по сути является сбережением, или результатом роста стоимости собственности. С точки зрения обладания человеком ресурсами имеет значение только изменение реальной стоимости его (ее) собственности, а не то, что вызывает это изменение”.

Нужно уяснить, что распоряжение ограниченными общественными ресурсами не может быть определено независимо от доступности и цены этих ресурсов. Ресурс может истощаться, изменяться или создаваться, в зависимости от природы этого ресурса и управления им. Поэтому, вероятно, есть несколько вариантов изменения индивидуального дохода. Индивид может зарабатывать больше (меньше), стоимость его собственности может расти (уменьшаться), у него может появиться доступ к большему (меньшему) количеству ресурсов по более низкой (высокой) цене, комбинация этих приростов и потерь может быть любой в определенный период. Далее я буду использовать термин “изменение дохода”, имея в виду все эти разнообразные варианты. Возникает вопрос: как изменения в пространственной форме города и изменения в социальном процессе, происходящем в городе, порождают изменения в индивидуальном доходе.

Обоснованный ответ на этот вопрос потребует подробного теоретического и эмпирического доказательства. В настоящий момент я могу представить в качестве гипотез лишь опасения, а фрагментарную информацию в качестве иллюстрации эмпирических данных. Я попытаюсь доказать, например, что социальный процесс определения суммы зарплаты частично зависит от изменений месторасположения возможностей занятости (по категориям) в сравнении с изменениями возможностей расселения (по типу). Если возможности трудоустройства и возможности расселения не совпадают, цена доступности будет больше для одних групп, чем для других. Я также попробую показать, как изменения в стоимости прав собственности, в доступности и цене ресурсов могут происходить в результате пространственной динамики роста города. Я докажу, что, взятые вместе, эти изменения оказывают весьма значительное влияние на распределение доходов и что это влияние становится более диспропорциональным с ростом размера городской системы. Это, конечно, формирует представление о том, что “дополнительные льготы” создаются путем изменения в городской системе, и о том, что эти льготы распределяются среди населения города неравномерно. Современное рассмотрение распределения доходов все больше и больше озабочено проблемой дополнительных выгод. Основная идея аргумента Титмуса, например, состоит в том, что изменения в структуре дополнительных льгот в британской социальной системе более чем уравновесило перераспределение доходов путем прогрессивного налогообложения в Англии в период 1939–1956 годов. В этой работе я на самом деле пытаюсь перенести логику этого аргумента в городской контекст. Для этого мне нужно определить, как дополнительные льготы работают в контексте заработков, стоимости собственности и доступности ресурсов. В последнем случае мы также будем разбираться с дифференцированным распределением определенных, не имеющих стоимости, или “общедоступных”, ресурсов среди разных групп населения – в настоящий момент это, как представляется, становится одной из наиболее важных дифференцированных “дополнительных льгот”, создаваемых в городской системе. Принимая этот подход, я надеюсь, что мы сможем частично продвинуться в объяснении одного из базовых парадоксов современного общества, а именно – как стремительно растущее общество изобилия с быстро развивающимися технологиями создает трудноразрешимые структурные проблемы и усиливает напряженность в процессе урбанизации.