Текст книги "Вилла загадок"

В доме было пусто, хотя Нери хотелось, чтобы Мики и Аделе оказались на месте. Когда зазвонил телефон, Нери понял, что старый труп действительно восстает из мертвых и предотвратить это невозможно.

* * *

Через двадцать минут, покинув Театро ди Марчелло, Ник Коста и Джанни Перони вслед за машиной Фальконе въехали на небольшую частную стоянку, расположенную возле холма Яникулум – обширной парковой зоны, возвышающейся над Трастевере и выходящей на реку.

Проглотив вторую за день булочку с паркеттой, Перони стряхнул крошки на пол "фиата" и сказал:

– Знаешь, мне нравится, как ты водишь, Ник. Ты осторожен, но не слишком, всегда учитываешь обстановку и при необходимости можешь немного прибавить скорость. Когда меня восстановят в должности, я предложу тебе работу, мой мальчик. Будешь везде меня возить. Большинство ребят, с которыми я ездил, постоянно сталкиваются с другими машинами, что немного огорчает такого чувствительного человека, как я.

Развернув шоколадку, он откусил кусок плитки и снова засунул ее в карман.

– Если будешь так есть, скоро наберешь вес, – заметил Коста. – Это ненормально.

– Уже пятнадцать лет я вешу одинаково. Сжигаю жир – из-за нервного напряжения и тому подобного. Ты видишь только внешнюю мою оболочку. Спокойный, сдержанный, всегда бдительный, страшный, как лошадиный зад, – как раз такой, каким хочу казаться. Но внутри я просто кипящий котел, раздираемый эмоциями. Травмы, которые я получил, сожгут любое количество холестерина и углеводов. Подумай сам – разве с начала нашего знакомства ты видел на мне хоть один лишний грамм?

– Нет.

– Кроме того, нужно помнить, что мясо – даже та дрянь, которую под этим названием продают в Риме, – и хлеб служат лучшим противоядием против гриппа. Забудь всю эту чепуху насчет фруктов и овощей. Ты когда-нибудь видел шимпанзе? Эти гребаные мутанты все время чихают. Или делают кое-что еще. Иногда одновременно.

– Никогда не видел чихающих шимпанзе, – заметил Коста.

– Тебе надо развивать свою наблюдательность. Ну что, пожать тебе за это руку или я все-таки могу немного вздремнуть в машине? Эти мумифицированные тела и уроки римской истории сильно утомляют таких ночных животных, как я.

Вынув пачку сигарет, Перони увидел его лицо и усмехнулся:

– Ладно, ладно. С тебя хватит и одного одолжения в день. Что касается девочки-англичанки, то Фальконе в данных обстоятельствах делает все, что может, – рассылает фотографии, получает видеозаписи. Я, конечно, не детектив, но то, что говорит ее мать, выглядит весьма неопределенно.

– Так часто бывает. А разве в "нравах" как-то по-другому?

– По-другому, – кивнул Перони. – Мы не расследуем преступления, а применяем закон. Стараемся все держать под контролем, чтобы действительно невиновный не пострадал, а наркоты было как можно меньше. Я не такой, как ты. Хочешь правду? Я что-то вроде социального работника. Запомни – если дело доходит до насилия или чего-нибудь похуже, у нас все сразу выходит из-под контроля. Мы просто лицензированные информаторы, собирающие слухи, которые вы, ребята, можете использовать. Согласись, та еще работа.

– А если тебе самому нужна какая-то информация?

– Я задаю вопросы, – ответил Перони. – Иду и спрашиваю. Я это хорошо умею. Прямо, без всяких околичностей. Иначе нельзя. Поэтому хочу спросить еще раз: в чем тут проблема? Ты жаждешь подольше побыть вместе с матерью? Мужчина всегда учитывает сексуальную сторону, но ведь я уже говорил тебе – пригласи Барбару на свидание. Она хорошая девушка.

– К чему ты это?

Перони бывал порой чересчур прямолинейным. И чересчур наблюдательным.

– К тому, что я видел, как ты смотрел на эту англичанку. Пойми меня правильно. Для секонд-хэнда она великолепно выглядит. Она тебя старше, но это не всегда плохо. Она не в моем вкусе. То ли видела слишком много страшных снов, то ли чересчур много пила.

– Просто я думаю, что здесь все гораздо серьезнее, – ответил Коста. Напарник не слышал всего, а может, сознательно занижает планку.

Перони сжал его руку:

– Ник, ты помнишь, что сказал Фальконе? Он сказал, что, возможно, ты прав. Но постарайся не горячиться. Ты только что вернулся к работе. В полицейском участке есть люди, которые считают Фальконе сумасшедшим за то, что он вообще дал тебе шанс. У тебя сейчас испытательный срок. Как и у меня.

– И ты думаешь, что, настаивая, я могу испортить все и тебе, и себе?

– С этой точки зрения, пожалуй, да, – согласился Перони. – Отчасти это так. Но прежде всего я думаю о тебе. Правда! За последние недели я узнал тебя лучше. Иногда ты принимаешь удар на себя. Чужая проблема становится твоей.

– Благодарю за комплимент.

– Это сомнительный комплимент. Обратная сторона заключается в том, что так можно здорово нарваться. Или здорово напортачить.

– Я не напортачу, Джанни. Забудь обо мне. Как насчет пропавшей девочки? Что, если между ними есть какая-то связь? Все эти ритуалы...

– Овощ и несколько семян? – усомнился Перони. – Послушай, ее ведь не зря зовут Бешеной Терезой. Я ее очень люблю, но согласись, что это здорово притянуто за уши. Даже если она наполовину права относительно трупа, это не может иметь отношения к девочке Джулиус. Между ними шестнадцать лет разницы. И абсолютно ничего общего, кроме внешности. Что ты хочешь сказать? Что кто-то продолжает все это идолопоклонство? Тогда почему мы ничего об этом не слышали? Ты что, считаешь, что после той торфяной девушки в Риме не видели ни одной симпатичной блондинки?

Это был хороший вопрос. Ник и сам об этом думал.

– Возможно, до сих пор все шло нормально. Ведь убивают только в том случае, когда ничего не получается. Когда девушка отказывается от игры. А впрочем, я не знаю.

Перони кивнул.

– Значит, эта Джулиус должна только позволить тому гаду себя поиметь? После этого она свободна?

"Не просто свободна", – подумал Коста. Он вспомнил, что говорила Тереза. Девушку ждет награда. Она вкушает райское наслаждение. Становится посвященной, членом клуба. И в следующий раз видит ритуал уже изнутри. Смотрит, как это происходит с другой.

– Вероятно, – сказал он.

– Не бог весть что. Женщины проходили через это с тех самых пор, как все мы вылезли из грязи.

"Джанни Перони принадлежит к другому поколению", – напомнил себе Коста.

– В нынешнем веке это серьезное дело.

Перони бросил на него острый взгляд.

– Прости. Во мне говорит динозавр. Забудь об этом, ладно? Мой тебе совет – не высовывайся и делай, что говорят. Только так можно добиться успеха в нынешней полиции.

Рядом зашумел мотор спортивной машины. На стоянку въехал черный "альфа-ромео-купе" и припарковался неподалеку от машины Фальконе. Коста смотрел, как оттуда вышла элегантная женщина в строгом темном жакете и облегающей юбке выше колен и, приобняв Фальконе, коснулась губами его щеки.

– О черт! Плакал мой сон. – Перони зажмурился. – Выходит, Бога нет. А если есть, то он настоящий ублюдок. Вот еще одна причина прислушаться к тому, что говорит динозавр. Знаешь, кто это?

Коста покачал головой.

– Снежная королева из ДИА, Ракеле д'Амато. Она там ворочает большими делами. Например, устраивает облавы в борделях и никого заранее не предупреждает, понятно? Послушай меня – никогда, никогда не водись с ней, ладно? До тех пор, пока не дослужишься до инспектора, но даже тогда лично я надел бы перчатки. Именно с этой женщиной путался Фальконе, пока об этом не узнала его жена. Какого черта она здесь делает? Точнее сказать, какого черта мы здесь делаем? С вами, ребята, совсем запутаешься.

Фальконе и женщина оживленно беседовали возле ворот. Это была чисто профессиональная беседа – во всяком случае, со стороны женщины.

– Мне нужно еще что-нибудь о ней знать?

– Конечно, – сказал Перони. – Она ненавидит полицейских. По крайней мере... я все же выскажусь более точно. Она имеет на нас зуб. Может, это как-то связано с ее отношениями с Фальконе. Мы все козлы. Да еще, по всей видимости, и вороватые. Перед тем как вздрючить меня, она в прошлом году убрала за взятки двух человек из "наркотиков".

– Так им и надо, – нахмурился Коста, который ненавидел продажных полицейских и не понимал, как можно им сочувствовать.

– Ах да, я совсем забыл! – простонал Перони. – Ты же у нас совестливый. Позволь мне кое-что объяснить тебе, сынок. Это были хорошие ребята. Они отправили в тюрьму массу тех, кто должен там сидеть. Если ты сам этим не занимаешься, не надо относиться к людям с предубеждением. В этой сфере иногда бывает трудно оставаться чистеньким, иначе с тобой вообще никто не станет разговаривать.

Коста молча смотрел на своего напарника. Он не понимал Перони. Иногда тот говорил такие вещи, которые его огорчали.

– Как бы то ни было, – продолжал Перони, – у этой суки есть характер. Говорили, год назад ее кто-то заказал.

Работа в ДИА была опасной. Коста знал одного из сотрудников службы, который был тяжело ранен при взрыве бомбы на Сицилии. В ДИА работали не только полицейские, но и адвокаты. Гангстерам они почему-то казались более легкими жертвами.

– Она все еще в списке?

– Как видишь, до сих пор жива.

Выйдя из машины, Перони направился к воротам, Коста следовал за ним по пятам. Ракеле д'Амато было за тридцать. Худощавая и стройная, она относилась к тому типу деловых женщин, которых можно было назвать привлекательными. У нее было много достоинств. Ростом чуть выше Косты, она обладала фигурой, которой могли бы позавидовать многие женщины. Костюм лишь подчеркивал ее стройную талию. Под расстегнутым жакетом виднелась кремового цвета шелковая блузка с довольно низким вырезом. У д'Амато было холодное, красивое лицо с дежурной улыбкой, багрово-красная губная помада и длинные каштановые волосы, туго стянутые сзади. "С Фальконе они составили бы впечатляющую пару, – подумал Коста. – Только вот как у них обстояло бы дело со взаимным доверием?"

– Я, конечно, не возражаю, но почему здесь гражданские? – поинтересовался Перони.

Ракеле д'Амато с улыбкой повернулась в его сторону.

– О! Дайте-ка я вспомню вашу фамилию. Детектив Перони, не так ли?

– Ну да, – усмехнулся он. – А я думал, вы меня не узнаете в одежде. Не могу припомнить, чтобы в тот памятный вечер вы хоть раз взглянули мне в лицо. Ну да ладно. Познакомься с дамой из ДИА, Ник. Ракеле д'Амато. Не правда ли, она прелестна? Почему у нас в полиции нет таких хорошеньких?

Коста лишь молча улыбнулся.

– Итак, – продолжал Перони, – вы просто проезжали мимо? Не надо отвечать. Очень мило, что вы решили остановиться и сказать нам "Привет!". Между прочим, именно это мы и называем работой полиции. Перед вами три последних римских стража порядка с незаложенной носоглоткой, хотя я не могу гарантировать, что это долго продлится с моим напарником-вегетарианцем. Вам лучше уйти, пока не случилось чего-нибудь ужасного.

Грозно взглянув на него, Фальконе нажал кнопку видеофона:

– Синьорина д'Амато здесь потому, что я попросил ее о помощи.

Перони не собирался отступать.

– Вы хотите сказать, что здесь тоже бордель? Боже мой! В наше время они появляются в очень странных местах. Ай-яй-яй! А я-то ничего не понял. Значит, этот парень тоже гангстер? Не может быть! Не припоминаю, чтобы кто-нибудь из них жил в этой части города. Больше похоже на дом какого-нибудь плейбоя или что-нибудь в таком роде.

Это было точное наблюдение. Усадьба находилась в добрых ста метрах от больших прочных ворот и напоминала виллу имперского периода – одноэтажный дворец с открытым внутренним двориком. Ведущая к дому дорожка была уставлена классическими статуями. В конце нее находились большой пруд для разведения рыбы и фонтан.

Ракеле д'Амато смерила взглядом Косту; Перони стоял рядом и ухмылялся.

– Вас я не знаю. Раз Лео назначил вас его напарником, значит, вы совершили что-то исключительно плохое.

– Ник Коста, – протянул он руку. – Люблю сложные проблемы.

– Я тоже, – проворчал Перони.

– Ну, с формальностями покончено, – заключила она. – Я здесь потому, что без меня вы ничего не сделаете. Увы, дела обстоят именно так. У Уоллиса есть свое прошлое. Сейчас он меня не беспокоит, но у него есть прошлое. И он знает людей, которые меня беспокоят. Этого достаточно?

Коста взглянул на лицо, появившееся на экране видеофона: среднего возраста негр, приятной наружности, безупречно говорит по-итальянски.

– Полиция, – сказал Фальконе, подняв свое удостоверение. – Нам нужно поговорить.

– Что вы хотите? – спросил негр.

– Речь идет о вашей падчерице, синьор Уоллис. Мы нашли тело, и теперь требуется его опознать. Будьте добры.

Коста следил за лицом человека на экране. Слова Фальконе причинили ему боль.

– Входите, – бросил Верджил Уоллис, и тут же зажужжал замок на воротах.

* * *

За те три года, что он проработал заместителем Терезы Лупо, Сильвио ди Капуа многое узнал. Она показала ему метод вскрытия, о котором никогда не говорят на медицинском факультете. Научила едким замечаниям на тот случай, если полицейских начинает тошнить или рвать. Внедрила его в полицейский участок, представив нужным людям, так что он стал ее глазами и ушами, источником всех свежих сплетен. Но самое главное, Тереза познакомила ди Капуа – воспитанного монахами добропорядочного католика, человека, который в свои двадцать семь лет не знал близости с женщиной, – со всеми богатствами языка, освобожденного от ограничений, налагаемых традицией и правилами приличия.

До знакомства с ней он полагал, что итальянский – это тот структурированный, цивилизованный язык, который он знал по книгам, газетам и разговорам с товарищами по учебе в монастырской школе. Тереза Лупо за несколько недель развеяла этот миф, заполнив его голову всякого рода пристрастиями и жаргонными выражениями, столь цветистыми и сочными, что охваченному благоговейным страхом наивному ди Капуа показалось, будто он вступил в некий прекрасный новый мир.

Даже спустя три года ему чрезвычайно нравилось слушать ее живую, образную речь, открывавшую потаенные глубины родного языка, сильно отличавшегося от того, что он знал в детстве. Теперь он тоже ругался как извозчик, не всегда уместно и в отличие от нее не всегда вовремя. Иногда он ошибался, что приводило к неловким ситуациям, а как-то раз один гориллоид в форме едва не побил его, приняв дружеское подтрунивание за некий смутный намек на нетрадиционную ориентацию.

Иногда он представлял себе роман со своей начальницей. В его мечтах это происходило самым целомудренным образом, исключающим физическую близость, которую Сильвио ди Капуа читал столь же непонятной и ненужной, как и в тот день, двенадцать лет назад, когда ему впервые рассказали о ней в школьном дортуаре.

Но подобные мысли не особенно его донимали, поскольку ди Капуа прекрасно сознавал свои недостатки. Прежде всего он был значительно ниже Терезы. Его редкие черные волосы начали выпадать, когда ему едва исполнилось восемнадцать, и теперь лишь окаймляли лысый череп, причем он ленился их даже нормально постричь. Его срывающийся фальцет многих чрезвычайно раздражал. Он был склонен к полноте. Его круглое лицо казалось настолько невыразительным, что ему все время приходилось заново представляться. Наконец, он выглядел лет на десять моложе своего истинного возраста. Жизнь Сильвио ди Капуа была всего лишь случайностью в общем потоке человеческой истории, и он прекрасно это понимал. Тем не менее его восхищение Терезой Лупо граничило с обожанием, и это чувство с каждым днем нынешней жаркой весны крепло все больше.

Была еще кличка, которую в прошлом году дал ему один словоохотливый гаишник и которая приклеилась к нему намертво, постоянно раздражая. Никто не смел в глаза называть Терезу Лупо "Бешеной Терезой", а вот положение Сильвио ди Капуа было не столь прочным, так что ему приходилось откликаться. Иногда даже Тереза Лупо использовала это проклятое прозвище.

Он только что сунул тело, вытащенное из болота, обратно в "душ", как это называют в морге, когда в дверях возник мордоворот из следственного отдела. Внимания ди Капуа теперь ожидал лежавший на столе мертвый наркоман. Немного поработав с этим грязным волосатым трупом – обычная проверка на передозировку, – Тереза с коротким напутственным словом передала его ди Капуа, а потом схватила пальто и исчезла. Погрузившись в свои мысли, Сильвио склонился над компьютером – надо было внести кое-какие данные.

– Эй, Монашек! – гаркнул полицейский. – Тебе надо войти в "Гугл" и набрать там слово "жизнь". А пока скажи мне, где Бешеная Тереза? Фальконе велел, чтобы отчет о вскрытии лежал на его столе как можно скорее, и я не хочу его расстраивать.

Оторвавшись от экрана, ди Капуа мрачно посмотрел на придурка:

– Доктора Лупо нет на месте.

Полицейский в это время принялся перебирать инструменты, трогать скальпели и так далее – в общем, соваться куда не следует. Принюхавшись к трупу, он осторожно приподнял щипцами серый, дряблый пенис мертвеца.

– Послушай, сынок! Не надо мне дерзить. Мне хватает и одной Терезы. Что случилось с этой женщиной? Каждый день она словно выходит на баррикады. Только не говори мне, что у тебя та же самая проблема.

Ди Капуа встал и протиснулся между этим ничтожеством и трупом.

– Нельзя приближаться к наркоманам, не сделав соответствующих прививок, – сказал он. – Есть теория, что можно схватить СПИД даже через запах. Ты об этом знаешь?

– Ты шутишь! – отшатнулся полицейский.

– Нисколько. Ранние симптомы те же, что и у гриппа, который сейчас распространяется. Боль в горле. Насморк. – Он выдержал паузу. – И в носу так свербит, что все время хочется его почесать.

Потянув воздух, полицейский обтер лицо грязным носовым платком. Ди Капуа указал на плакат, висевший над секционным столом.

– Ты, наверное, не знаешь латынь?

Полицейский уставился на надпись. "Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae".

– Почему же? "Чтобы здесь работать, не обязательно быть психом, но это помогает".

– Не совсем: "Это место, где смерть торжествует в назидание живущим".

– Что это еще за бред?

Ди Капуа окинул взглядом труп. Бескровный Y-образный надрез, сделанный Терезой, – от плеч к середине груди и далее до самого паха – выделялся на коже мертвеца темными тонкими линиями. Точно такая же линия очерчивала скальп, который можно было сдвинуть для облегчения доступа внутрь черепа. Обычно ди Капуа звал кого-нибудь на помощь, но теперь, когда Тереза куда-то ушла, а остальные болели гриппом, помочь было некому. Кроме полицейского.

– Так говорят патологоанатомы, – ответил Сильвио и, твердой рукой достав вибропилу, отвернул скальп и начал аккуратно вскрывать свод черепа.

Полицейский побледнел и икнул.

– Только, пожалуйста, смотри, чтобы тебя не вырвало в морге, – предупредил ди Капуа. – Это плохая примета.

– Черт! – выдохнул несчастный, следя выпученными глазами, как электропила прокладывает себе дорогу.

– Предварительный отчет лежит вон там, – кивнул ди Капуа в сторону стола Терезы, где рядом с компьютером лежала канцелярская папка. – Обрати внимание на слово "предварительный". И в следующий раз, между прочим, называй меня "Сильвио". Или "доктор ди Капуа". Ты понял?

– Ага, – выдохнул полицейский.

Ди Капуа смотрел, как этот идиот освобождает помещение, одной рукой прижимая к себе отчет, а другой зажимая рот.

– К чему так суетиться? – усмехнулся он. – Господи, ведь это всего лишь мертвое тело!

А вот кое о чем действительно стоило побеспокоиться. Например, о Терезе. О том, куда она ушла в таком бешенстве, что он даже не посмел задать ей вопрос. О том, почему она сует нос в работу полиции. Причем не в первый раз. А самое главное – почему не замечает его чувств?

* * *

– А вы знаете, какой сейчас месяц? – спросил Верджил Уоллис. – Месяц Марса. Вам известно, что это означает?

Они сидели в центральной комнате похожей на крепость виллы. Обстановка была довольно странной – полувосточной, полуримской. Рядом со статуями имперского периода (возможно, копиями) стояли хрупкие фарфоровые вазы, расписанные в японском стиле: хризантемы и деревенские пейзажи, богато населенные застывшими фигурками. Чай подавала стройная восточная девушка в длинном белом халате. Уоллис едва замечал ее присутствие.

Пока они шли к вилле, Ракеле д'Амато успела им сообщить, что Уоллис давно оставил гангстерское сообщество и теперь большую часть времени проводит в Италии и Японии, искусство которых приводит его в восхищение. На покое он сделался страстным поклонником имперского Рима и эпохи Эдо. На вид Уоллису можно было дать лет пятьдесят – на десяток меньше его настоящего возраста. Высокий, ладный и крепкий, он был коротко подстрижен, на энергичном, с тонкими чертами лице выделялись большие, умные, живые глаза. Без подсказки д'Амато Коста принял бы его за интеллектуала, солидного писателя или художника. О его прошлом свидетельствовало лишь одно обстоятельство (о чем она также предупреждала). Перед тем как приехать в Рим в качестве эмиссара, Уоллис несколько лет провел в Токио на связи с сумиеси-гуми, одной из трех крупнейших "семей" якудза. За это время в ходе какого-то ритуала братания с японскими гангстерами у него исчез мизинец на левой руке. В отличие от большинства экс-якудза Уоллис не пытался замаскировать утрату с помощью протеза, вероятно, считая себя выше этого. А может, если верить Ракеле д'Амато, не желая оглядываться на прошлое. Коста тоже считал, что это свидетельство принадлежности к некоему братству. Если Тереза Лупо права, подобное сообщество и заявило свои права на жизнь его приемной дочери.

– Войну? – предположил Коста. – Марс – бог войны. Уоллис велел девушке принести еще зеленого чая.

– Правильно. Но он был не только богом войны. Уж поверьте мне – ведь именно этим я занимаюсь в последнее время, по крайней мере последние полгода, пока нахожусь здесь. – Его итальянский был почти безупречным. Закрыв глаза, Ник Коста мог бы принять его за местного жителя. Мягкий, интеллигентный выговор Уоллиса напоминал речь университетского профессора. – Марс был отцом Ромула и Рема, так что в определенном смысле являлся самым настоящим отцом Рима. Его больше боготворили за это, нежели за военную ипостась. Месяц Марса посвящался благосостоянию государства, что для римлян означало благополучие всего мира. Возрождение и обновление через силу и мощь.

– А как насчет жертвоприношений? – спросил Коста. Уоллис помолчал, взвешивая его вопрос.

– Не исключено. Кто знает, что можно было увидеть на этом самом месте две тысячи лет назад? – Он окинул взглядом их озадаченные лица. – Нет ответа? А я думал, что ДИА известно все. Я построил эту виллу с нуля на месте древнего храма. Это заняло все мое время. Многие предметы из тех, что вы сейчас видите, выкопали прямо из земли. И здесь еще немало осталось. Надеюсь, вы не расскажете об этом археологической инспекции? Я ведь завещал их городу. Согласитесь, никто не пострадает, если они побудут пока со мной. У вас хватает этого добра.

– Мы здесь не из-за статуй, – сказала Ракеле д'Амато.

Уоллис посмотрел на нее, и в его глазах промелькнуло холодное презрение.

– Послушайте, о чем говорят в Риме. Когда вы вырастаете в таком месте, как это, то ничего вокруг не замечаете. Тем не менее люди меняются. Лет десять назад было легче иметь дело с теми, кто принимает решения. Они были более... сговорчивыми. Разумеется, сегодня я бы так не поступил. Все изменилось. И я в том числе. – Он помолчал. – Синьора, вы ведь из ДИА. Разумеется, мы уже встречались. Сколько раз? Два? Три?

– Насколько я помню, дважды.

– Точно. Тогда у меня было на это время. Сейчас все по-другому, и ваше присутствие излишне. Общеизвестно, что я вышел в отставку после исчезновения моей падчерицы. Для вашего визита нет никаких оснований. В нынешних обстоятельствах я могу понять, почему полиция вступила со мной в контакт. Тем не менее мне нечего вам сказать.

Поймав взгляд Косты, Перони подмигнул и поднял вверх большой палец.

– Все это ясно... – начала она, застигнутая врасплох его искренностью.

– Тогда почему вы здесь? – прервал он ее.

– Из-за вашего прошлого.

– Прошлого! – подчеркнул он. – Я пытаюсь не сгущать краски, но вы должны меня понять. Мне это напоминает о двойной потере.

– Двойной потере? – повторила она.

– Моя жена умерла в Нью-Йорке после того, как исчезла Элеанор.

– Я забыла об этом, – смутилась д'Амато. – Прошу прощения.

– Забыли? – Это скорее его удивило, нежели обидело. – Такую деталь?

Она отчаянно пыталась не дать разговору угаснуть.

– А в чем дело? – пришел на выручку Коста.

– Спросите ее, – кивнул Уоллис. – Как я уже говорил, предполагается, что они должны все знать.

– Не могу вспомнить, – пробормотала д'Амато.

– Да что вы? – На красивом лице Уоллиса появилось торжествующе-ироническое выражение, и Ник Коста подумал, что в душе этого человека все еще таится нечто темное. – А вы почитайте досье. Мы с женой разошлись за год до того, как это случилось. Я снял ей квартиру на пятидесятом этаже высотного здания возле Рокфеллеровского центра[23]23
  Комплекс из 19 небоскребов в центре Нью-Йорка.


[Закрыть]. Когда пропала Элеанор, она спрыгнула с балкона.

Все трое переглянулись, пытаясь представить, как именно Уоллис относится к этому событию.

– Прошу прощения, – заговорила д'Амато. – Тем не менее правила требуют, чтобы представители ДИА присутствовали при полицейском допросе людей с вашей биографией.

Уоллис печально улыбнулся:

– С какой еще биографией? Против меня никто не выдвигал никаких обвинений, я никогда не сознавался ни в каких преступлениях. Очевидно, я никогда и не совершал никаких преступлений.

– Тогда я приношу свои извинения, но таков порядок.

– Итальянская любовь к бюрократии, – пожал плечами Уоллис. – Это одна из тех немногих вещей, которых я не понимаю. Не хочу вас оскорблять, синьора, но вынужден повторить еще раз: вы ведете себя неправильно. При сложившихся обстоятельствах я не вижу способа уклониться от разговора с полицией, но вы – другое дело. – Он указал на двустворчатые двери, выходящие во внутренний дворик. – Ничего личного, но вам придется уйти. Не уйдете, – не стану говорить ни с кем. Будьте добры...

– Я... – запнувшись, она обернулась к Фальконе за поддержкой.

Инспектор только пожал плечами. Перони тихо засмеялся.

– Это совершенно против правил, – прошипела она. – Мы... – она со злостью посмотрела на Фальконе, – еще поговорим.

Улыбнувшись, Уоллис проследил, как д'Амато торопливо выходит из комнаты.

– Есть такая японская поговорка: "Вчерашний враг – сегодняшний друг". Увы, не всегда. Какая жалость! Она очаровательная женщина.

– Первый раз слышу, чтобы ее так называли, – проворчал Перони.

Уоллис посмотрел на него с упреком.

– Вы считаете, что нашли мою падчерицу. Вы в этом уверены?

– Мы уверены, – сказал Фальконе.

– Тогда какого черта так долго мне об этом не сообщали? С тех пор как нашли тело, прошло уже две недели.

– Вы знали, что тело у нас? – растерялся Фальконе.

– Вам следует отдать мне должное, – любезно подтвердил Уоллис. – Пусть Элеанор не моя дочь, но я все равно ее любил. Она была замечательным ребенком. Умная, очаровательная, внимательная. Я любил и ее мать, хотя это было нелегко. За это я себя осуждаю, но Элеанор... – Заговорив о ней, он преобразился. – Она взяла от своей матери все лучшее и превзошла ее. Уже в шестнадцать лет она была полна жизни, всем интересовалась. Историей. Языками. – Он обвел рукой помещение. – Позвольте мне сказать вам то, чего я никогда не сказал бы этой женщине из ДИА. Элеанор и ее мать подарили мне... все это.

– Каким образом? – удивился Коста.

В глазах Уоллиса мелькнула давняя боль.

– Они открыли для меня новый мир. Просветили меня, мальчика из гетто, который мог только мечтать о чем-то подобном. Дома мне помогли получить диплом юриста. Именно тогда я почувствовал вкус к латыни. Но до появления Элеанор и ее мамы не успел этим заразиться. По иронии судьбы, если бы она осталась жива, я не стал бы тем, чем являюсь сегодня. Именно ее исчезновение заставило меня задуматься, кто я такой. Эта утрата изменила мою жизнь. Но для нее это была плохая сделка. Лучше бы этого никогда не случилось. – Он посмотрел на Фальконе. – Разумеется, я знал, что найдено тело. Родитель, потерявший своего ребенка, пусть приемного, иначе смотрит на публикации в газетах. Мы думаем: неужели это конец? Действительно ли мы об этом знаем? Источником боли становится даже не сама утрата. Не возникающие в мыслях образы, как именно она могла умереть, а отсутствие точных сведений, сомнение, которое грызет тебя день и ночь.

Уоллис беспомощно взмахнул руками. Больше ему нечего было сказать.

– Вы могли нам позвонить, – заметил Коста.

– Каждый раз, когда находили тело девушки? Вы представляете, как часто мне пришлось бы звонить? И как скоро люди стали бы считать меня чудаком?

Он был прав. Ник Коста повидал много дел о без вести пропавших и знал, что бывает, когда расследование заходит в тупик: ни тела, ни каких-либо зацепок или предположений о том, как человек исчез. Слишком часто складывалась ситуация, когда безутешные родители одолевали полицию, которая стремилась сплавить их в службу психологической помощи, где, в сущности, только и могли им как-то помочь.

– Так вы уверены? – снова спросил Уоллис. – Абсолютно уверены?

– Да, – подтвердил Фальконе.

– Но ведь в газетах вроде бы говорилось, что телу много лет?

– Это была ошибка патологоанатома, – нахмурился Фальконе. – Тело лежало в торфе, из-за чего было трудно провести нормальные тесты. Кроме того, я был в отпуске, так что поблизости не оказалось участников первоначального расследования, которые сумели бы сложить вместе два и два.

– Каждый может ошибиться, – согласился Уоллис. – Чего вы хотите от меня?

– Мне нужно, чтобы вы проехали в полицейский участок для опознания.

Уоллис покачал головой.

– Какой смысл опознавать труп через шестнадцать лет? Тем более что вы и так уже все знаете.

– Это не то, что вы думаете, – вмешался Коста.

– Отчего же? Ее снимок печатали в газетах. В свое время я видел его. Но то, что у вас есть, – не моя приемная дочь. Это труп. Я договорюсь насчет погребения. Я ее увижу, когда мы оба будем готовы.

– Нет! – твердо сказал Фальконе. – Это невозможно. Речь идет об убийстве, синьор Уоллис. Тело не вернут до тех пор, пока я не разрешу. Если мы отдадим кого-то под суд... – В его голосе звучала неуверенность, и это почувствовали все.

– Если... – пристально глядя на него, повторил Уоллис. – Мне нужно, чтобы вы вспомнили то время. Нам придется вновь открыть дело. У нас есть записи, но возможно, вы сообщите нечто новое.

– Мне нечего вам сообщить, – немедленно ответил Уоллис. – Ничего нового. Тогда я рассказал все, что знал. Теперь помню еще меньше, и, может быть, это к лучшему.

– А вы подумайте! – предложил Коста.

– Мне не о чем думать.