Текст книги "Укус ящерицы"

Глава 2

Это был плавучий лимузин, компактный, легкий водный «феррари», пересекавший лагуну по прямой с дерзким пренебрежением к каким-либо правилам. Палуба из полированного ореха сверкала под солнцем, у открытого штурвала стоял рулевой в белой форме. Пятеро мужчин расположились в кабине на роскошных, обтянутых коричневой кожей сиденьях. Рандаццо и Мэсситер сидели рядом, оба курили. Трое устроившихся напротив римлян настороженно молчали, причем Перони не скрывал недовольства.

– Извините, если мы чему-то помешали, – начал Мэсситер, когда катер отвалил от берега и взял курс на доки и Мурано.

Путь от вокзала до пристани у остановки Джардини занял чуть больше пятнадцати минут. Затем Коста и Перони развели женщин по служебным квартирам на узкой, застроенной ярко окрашенными домиками улочке. Повсюду висело выстиранное белье, краска на стенах, преимущественно разных оттенков голубого и охряного, облупилась. Отпущенного полицейским времени едва хватило на то, чтобы переодеться и объяснить гостьям, что к чему. Рандаццо стоял под окнами, ежеминутно поглядывая на часы и всем своим видом показывая, что нужно спешить.

– У нас отпуск, – недовольно проворчал Перони. – Две недели. Приказ уже подписан. С сегодняшнего вечера…

– Но сейчас-то вы на службе, если не ошибаюсь? – оборвал его комиссар.

Тот факт, что за одно утро Рандаццо произнес больше слов, чем за все предыдущие девять месяцев, наводил на размышления, однако, бросив реплику, комиссар умолк, а догадаться по угрюмому выражению его кислой физиономии, почему инспектора потребовалось вызвать из Вероны, а двух полицейских снять с уличного патрулирования, не представлялось возможным. Ясно было только одно: все делалось ради загадочного иностранца, отреагировавшего на поведение комиссара неодобрительной миной.

– Не надо так разговаривать, если мы хотим привлечь ребят на нашу сторону, – примирительно заметил Мэсситер и повернулся к римлянам. – Послушайте, мне очень жаль, что так получилось. Поверьте, будь у нас альтернативный вариант, мы бы выбрали его. Поскольку я в долгу перед каждым из вас, предлагаю небольшую компенсацию. Нам всем нужно получше узнать друг друга. Завтра вечером я устраиваю прием в помещении моей будущей галереи. Так сказать, для заведения знакомств. Надо же чем-то заинтересовать потенциальных инвесторов. Короче, вы меня понимаете. В помещении, правда, все еще идут реставрационные работы, но в Венеции ведь все постоянно реставрируется, не так ли? Надеюсь, вы придете, все трое, и приведете ваших очаровательных подруг.

Перони и Фальконе молча переглянулись и одновременно посмотрели на Косту. Он вздохнул – сигнал был ясен.

– У меня билеты в «Ла Фениче». Но в любом случае спасибо.

Мэсситер вскинул брови.

– Билеты у вас с собой?

Коста достал из кармана пиджака конверт с билетами. Такие дорогие он купил впервые в жизни.

– Гм… – Англичанин нахмурился, разглядывая два билетика с фирменной эмблемой оперы в виде хохолка феникса. – Не могу сказать, что хорошо знаю эту часть зала, но, по-моему, вам понадобятся бинокли. Если, конечно, сцену не закроет колонна. У меня абонемент в ложу. Отличные места, одни из лучших. Ложа на восемь человек. Можете привести друзей. В любое время, когда пожелаете. – Перони откашлялся в кулак и со страхом посмотрел на Косту. – Только предупредите заранее, на какое число…

– Не думаю… – начал было Коста.

Мэсситер решительно покачал головой.

– Все билеты на эту неделю уже проданы. У меня есть знакомый, который даст вам за них двойную цену. Вот возьмите…

Он опустил руку в карман слаксов, извлек перехваченную серебряным зажимом пачку банкнот, вытащил две бумажки подвести евро и, подавшись вперед, уронил их на колени Нику, после чего взял себе билеты.

– Поверьте, я ничем не рискую. Если получится больше, передам.

Коста промолчал, ожидая, когда в разговор вступят другие.

– Вот и хорошо, – продолжал Мэсситер. – Итак, завтра, в семь вечера. Ничего особенного. Никаких изысков. Вкусная еда, приличная выпивка. Немного музыки. Всегда приятно увидеть настоящих, живых людей, а не обычных прихлебателей. И…

Резко наклонившись вперед, Лео Фальконе посмотрел англичанину в глаза. Не привыкший к тому, чтобы его перебивали, Мэсситер состроил обиженную гримасу.

– Зачем мы вам нужны? – твердо спросил инспектор. – И что мы здесь делаем? На частном катере? Куда вы нас везете? И вообще, черт возьми, кто вы, собственно, такой?

Рандаццо метнул в римлян сердитый взгляд.

– Фальконе, не забывайтесь. Вы не в Риме. Ведите себя прилично и проявляйте уважение…

– Все в порядке, комиссар, – успокоил своего знакомого Мэсситер. – Они имеют право знать. И вопросы вполне разумные. Меня бы, скорее, удивило, если бы никто ни о чем не спросил. И не только удивило бы, но и разочаровало. Нам ведь не нужны идиоты, верно?

Перони неодобрительно фыркнул.

– Так что вы от нас хотите?

Англичанин откинулся на спинку сиденья, опустил руку, открыл дверцу встроенного в шкафчик крохотного холодильника и достал запотевшую бутылочку «Сан-Пеллегрино».

– Угощайтесь.

– Мы ждем, – напомнил Фальконе.

Мэсситер приложился к горлышку, сделал пару глотков и, выдохнув, вытер губы рукавом шелковой рубашки. Катер огибал угол острова, проходя мимо огромных лодочных мастерских и доков, футбольного стадиона и домиков для рабочих, на которые никто из полицейских даже не посмотрел. На горизонте уже появился Мурано, напоминающий издалека лес с вырастающими из серо-голубой дымки лагуны кранами и трубами. Чуть в стороне лежал кладбищенский островок Сан-Микеле – внешняя стена из светлого кирпича делала его похожим на замок, увенчанный зеленой каймой стройных кедров.

– Что мы хотим? – повторил Хьюго Мэсситер. – Мы хотим помочь этому несчастному старому городу, не дать ему окончательно утонуть в собственном дерьме. Если, конечно, сможем.

Он закрыл на мгновение глаза и, не поворачиваясь, швырнул пустую бутылку в открытое окно, где она и исчезла в сером пенистом следе.

– А это, джентльмены, во многом зависит от вас.

Глава 3

Остров был целиком и полностью творением одного человека, Анджело Арканджело, задумавшего создать шедевр из купленной за гроши груды мусора. Все здесь было новое, уникальное, оригинальное, отлитое в казавшиеся невозможными формы. Остров как свидетельство и доказательство силы и красоты стекла и косвенным образом самого клана Арканджело. На трех отдельных участках Анджело воздвиг три памятника, три предмета восхищения для остального мира. Палаццо, созданное на девяносто процентов из освинцованного хрусталя и на десять из темно-серого чугуна и дерева, с тремя закругленными крышами, задуманное как башня света, возвышалось над пристанью более чем на двадцать метров. За входной дверью все еще укрывалась гигантская пальма, привезенная Анджело с Сицилии. В отношении ее у реставраторов Хьюго Мэсситера имелись кое-какие идеи, против которых наверняка выступил бы покойный глава семейства. Справа разместилась литейная мастерская, элегантное здание в форме куба с шестью самыми высокими в Венеции окнами. Вытянувшись от земли до низкой покатой крыши, они позволяли прильнувшим к стеклу зрителям созерцать чудеса, творимые по другую его сторону мастерами стеклянных дел. И наконец, слева от палаццо расположился Ка дельи Арканджели – семейный дом с десятью апартаментами на трех этажах, с кухнями и ванными, кабинетами и помещением для приемов, банкетов и встреч. Приступая к осуществлению проекта всей жизни, Анджело видел в нем завещание основанной им же династии. Перед смертью он постиг печальную истину: остров был недостижимой мечтой. Содержание и обслуживание обходились слишком дорого в условиях, когда вкусы публики то и дело менялись, интерес к стеклу не отличался постоянством, а пришедшие ему на смену дети не справлялись с управлением сложным и громоздким наследством.

И все же кое-что от былой красоты еще сохранилось. Прежде всего святыня клана, ее храм, центр семейной жизни: просторная, с высоким потолком столовая, занимавшая большую часть первого этажа, наполненная неиссякаемым светом лагуны, с открытым видом на маяк Мурано, остров Сан-Микеле и набережную Фондаменте Нуова. Стекло Анджело изготовил сам, своими руками, и результатом многомесячного труда стала удивительная многооконная зеница, часть панелей которой отличалась необыкновенной чистотой и прозрачностью, другие же представляли собой искажающие линзы с множеством цветовых пятен, и все это, вместе взятое, соединялось в широкую, закругленную точку обзора, главный элемент фасада здания.

Анджело постоянно твердил, что хочет создать копию капитанской каюты средневековой венецианской боевой галеры, отдав таким образом дань прошлому семейства, хотя его предки в Кьодже никогда не строили ничего, кроме незатейливых рыбацких баркасов, бороздивших лишь прибрежные воды Адриатики. Лик его, строгий, твердый, с сокрытой в глубине черт безжалостной любовью, по-прежнему взирал на детей с большого портрета, висевшего над выложенным мрамором дорическим камином напротив того, что все они называли просто «окио» – глаз. В шестидесятые, когда Изола дельи Арканджели переживал пору расцвета, здесь нередко собирались знаменитости. Некоторых Рафаэла помнила до сих пор: Игоря Стравинского, ласково поглаживавшего ее по головке; Эзру Паунда, мрачного, угрюмого, молча сидевшего в углу с бокалом в руке и терпеливо выслушивавшего ее гаммы. Теперь оба лежали на кладбище Сан-Микеле среди горстки привилегированных, получивших право остаться там навсегда.

И все же при всей мировой славе бывавших здесь гостей лишь присутствие отца ощущалось постоянно. В этой комнате семья собиралась по три раза в день – поесть, поговорить, обсудить планы на будущее. На протяжении долгих лет – сорока семи с того дня, как Рафаэла появилась на свет – здесь замазывали трещины, организовывали союзы, налаживали связи, планировали браки, а один раз даже – прискорбный случай! – развод. Здесь же время от времени проводили что-то вроде собраний членов правления. При этом самим предприятием всегда управлял только один человек, и на собраниях все решал только один голос. Голос капо. Сначала Анджело, потом Микеле, старшего из сыновей, имя которого означало «подобный Богу», о чем он всегда помнил и не позволял забыть другим.

Когда финансовое состояние семьи пошатнулось и Рафаэлу, едва успевшую уехать на учебу в Париж, призвали домой, она в свободное время предпринимала кое-какие исторические изыскания. Многое в старательно создававшейся Анджело легенде оказалось мифом. На боевых галерах Венецианской республики никогда не было ничего лишнего и непрактичного, в том числе кормовых кают. Венеция всегда отличалась прагматизмом и рассудительностью. Корабли строили для того, чтобы ставить на них пушки, а не украшать их резными окнами с пышной бахромой и многоцветными ячеистыми, как глаз мухи, стеклами. Как всегда, Анджело Арканджело выдумывал, преувеличивал и изобретал. Красота, полагал он, прощает все, а напоминающий луковицу придаток к дому был необычайно красив. И вот теперь его дочь сидела на мягкой длинной скамье, встроенной в основание окна, поглаживая выцветшую бархатную обшивку и скользя взглядом по комнате.

На пристани еще работали пожарные – передвигали оборудование, сматывали длинные тяжелые шланги, загружали на катера ненужные инструменты. Сквозь щели ставней просачивался яркий утренний свет и с ним запах дыма. Рафаэла знала, что, выглянув в окно, увидит с полдюжины полицейских, бесцельно слоняющихся у мастерской за протянутой желтой оградительной лентой.

Она не знала, когда наберется смелости выйти из дома и взглянуть миру в лицо. Среди множества мифов, укоренившихся в семействе за последние несколько лет, был и такой: именно в этой смотрящей на лагуну комнате сохраняется истинная сила Арканджело, подлинный дух клана, неподвластный бедам, осаждающим остров со всех сторон. И пока все на острове рушилось и обращалось в прах, это место оставалось нетронутым и содержалось в чистоте, поддерживаемой теперь, после ухода слуг, самой Рафаэлой. Ухоженная, без единой пылинки на полированной мебели, комната служила символом того, чем они были когда-то и чем, не исключено, еще могли снова стать. Здесь она накрывала стол и подавала завтрак, обед и ужин, простую здоровую пищу: сдобные рогалики из булочной за мостом, жирную ласту с красным соусом из анчоусов и помидоров. На ужин – мясо, хотя и не обязательно самое лучшее. Иногда – рыбу, если ее удавалось найти по сходной цене.

Здесь, верила Рафаэла, они могли отсиживаться целую вечность.

Глядя на серую лагуну сквозь влажную пелену подступивших слез, она никак не могла сосредоточиться на чем-то одном: мысли ускользали, оставляя лишь обрывки. Воспоминания, картины прошлого мешались с деталями настоящего: как и где хоронить, кого уведомлять, чем платить… Слишком долго смерть не удостаивала семью своим визитом. После отца никто из близких не покидал этот мир. Да и он на самом деле не оставил их. Комната, в которой Анджело испустил последний вздох, пустовала до сих пор. Каждый день Рафаэла подметала пол, поправляла постель, раз в неделю меняла простыни. Так хотел Микеле. Так, по мнению капо, должно было быть. У изголовья пустой кровати, рядом с распятием, по-прежнему стояла фотография их матери, привлекательной усталой женщины. Она умерла, когда дочь была совсем еще крохой, и осталась для нее смутным воспоминанием о ком-то не вполне реальном, существовавшем только в мыслях тех, кто пережил ее, как вопросительный знак: почему они наслаждаются даром жизни, когда женщины, давшей им эту жизнь, уже нет?

Уже давно никто не думал и о семейной могиле. Слишком много было других забот, не всегда приятных и всегда насущных. И вот ночной сирокко принес в дом смерть, и она с небрежной жестокостью забрала с собой две жизни.

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошел Микеле, за которым, как всегда, следовал Габриэль. Неожиданно для себя Рафаэла поняла, что видит их по-другому. Микеле был на двенадцать лет старше и всегда казался ей взрослым, но сейчас, пожалуй, впервые выглядел на свой настоящий возраст. Смерть Уриэля заставила Рафаэлу осознать то, что они так долго и упрямо старались не замечать: Арканджело тоже смертны. Случившееся как будто откинуло разделявший их занавес, явив при этом не близость, на которую она надеялась, а немалую дистанцию.

Перенесенный когда-то инсульт оставил морщинистый след на правой стороне лица Микеле. Невысокий, с редеющими, зализанными назад седыми волосами и «вдовьим пиком», он напоминал человека, неожиданно для себя вступившего в последнюю стадию жизненного пути. Внешне Микеле никогда не производил сильного впечатления, но стоило ему заговорить, как властность сама собой проступала в могучем звенящем голосе, даже если слушающий не знал ни венето, ни итальянского, ни французского, ни английского, ни немецкого, которыми владел этот человек. И вот он состарился.

Опустившись за полированный стол, Микеле раздраженно хлопнул ладонью по столу, не говоря ни слова проглотил кофе и лишь затем отломил кусок булки.

Севший рядом Габриэль молча потянулся за кофе и пастой. Рафаэла вытерла лицо рукавом старой хлопчатобумажной рубашки, еще раз посмотрела на лагуну и села по другую сторону стола, напротив братьев. Арканджело всегда ели вместе. Так было и так должно быть.

Она ждала. Разделавшись с кофе и булкой, Микеле уставился на сестру своим единственным здоровым глазом.

– Здесь скоро будет полиция. Станут всех расспрашивать. Задавать одни и те же вопросы. Совать свои длинные носы туда, куда их не просят.

– Микеле, – негромко, чтобы он не подумал, будто ей вздумалось перечить капо, сказала она. – Без полиции не обойтись. Мы ничего не можем сделать. По-другому не бывает. Уриэль… Бедняжка Белла…

– Бедняжка Белла! – рявкнул он. Повисшие в уголке рта крошки посыпались на полированное дерево. – С самого начала от нее были одни неприятности. Лишний рот и никакой пользы. Бедняжка Белла! А как же мы?

Габриэль, выглядевший гораздо моложе Микеле, хотя разница в возрасте составляла всего два года, тупо уставился в тарелку, явно не желая вступать в разговор и высказывать собственное мнение.

– Их нет, – тихо напомнила она. – Ни его, ни ее. И что бы ни случилось, о мертвых не принято говорить плохо.

Старший брат поставил на стол чашку и метнул на сестру недовольный взгляд. Рафаэла машинально подняла глаза на портрет. Иногда Микеле казался ей отцом. Разделить их бывало нелегко.

– Мы все знаем, что случилось, – ровно заговорил он. – И чем скорее все это будет зафиксировано на бумаге, тем раньше мы вернемся к делам. К бизнесу.

– Микеле…

Выражение его лица заставило ее замолкнуть. В семье никогда не прибегали к физическому воздействию. Даже во времена Анджело. В этом просто не было необходимости – холодный, неумолимый взгляд капо моментально склонял любого к покорности.

– Мы не сдадимся, Рафаэла. У нас все получится. Иного я не допущу.

Он смел с колен рассыпавшиеся крошки и поднялся. Габриэль, поспешно допив кофе, последовал примеру брата.

– Куда вы собираетесь? – спросила она.

– Надо проверить печь. Подсоединить газ. Выяснить, что нужно поправить и сколько на это уйдет времени. Если потребуется, приглашу специалистов со стороны. Думаю, страховки на ремонт хватит.

– Ты уверен?

– Ничего страшного не случилось. При необходимости воспользуемся чьей-нибудь печью, у многих они простаивают. Пожары в нашем бизнесе – обычное дело. Не мы первые, не мы последние.

Святая простота. Неужели он действительно не видит ничего дальше собственного носа?

– День или два мы все равно потеряем, – собрав наконец, мужество, возразил брату Габриэль. – Никак не меньше. Не обманывай себя.

– День… день… – хмыкнул, отмахиваясь, старший. – Что такое один день?

– Мы всего лишь не сделаем то, что в любом случае никому не нужно, – с горечью сказала Рафаэла, тут же пожалев, что не сумела скрыть чувства и коснулась запретного. Никому не нужно. Это было сродни ереси. Тема не подлежала обсуждению, на ней лежало табу, и человек на портрете строго следил за соблюдением запрета.

Братья одновременно и с неприязнью посмотрели на нее.

– Это правда. – Она решила, что не отступит, не даст запугать себя, не станет молчать. – И чем дольше вы, два дурака, будете держаться в стороне от печи, тем дольше мы протянем. По крайней мере сэкономим на сырье. Ты согласен, Микеле?

– Мы никому ничего не платим, – холодно ответил он. – И не лезь не в свое дело. Предоставь мужчинам заниматься бизнесом.

Она почувствовала, как поднимается в ней злость, как заливает голову горячая красная волна злости. Трагедия вызвала к жизни новые эмоции, и Рафаэла не знала, сумеет ли совладать с ними.

– А что требуется в такой ситуации от женщины? Похоронить брата и невестку? Где? И на какие деньги?

Микеле кивнул в сторону лагуны.

– Ты знаешь, где должен лежать Уриэль. На острове. Браччи пусть делают со своей что хотят. Это их проблема.

Нет, молчать она уже не могла.

– Мы не можем позволить себе Сан-Микеле! – Голос сорвался на крик, и Рафаэла ничего не могла с собой поделать. – Похоронным бюро нужны деньги! Не обещания, а деньги. Кредит нам никто не даст. Неужели ты не понимаешь?

В этот момент с него можно было писать портрет патриарха. В этот момент Микеле сравнялся с отцом. Не говоря ни слова, он подошел к одному из шкафчиков, открыл дверцу и вынул самое дорогое, что еще оставалось у них, – кубок для воды в форме галеры, прекрасную вещь шестнадцатого века. Гарантией ценности служило клеймо мастерской Тре Мори. Кубок был у них всегда, по крайней мере так казалось Рафаэле. Сохранился он прежде всего потому, что особенно нравился Анджело.

Повернув драгоценность, Микеле в последний раз окинул ее острым профессиональным взглядом.

– Похорони его вот за это, – бесстрастно сказал он.

Глава 4

Рассказ Рандаццо занял не более двух минут, после чего римляне переглянулись и в унисон пожали плечами, как бы спрашивая, чем они заслужили такое наказание. Венеция отнюдь не испытывала недостатка в полицейских. Любой из местных детективов мог запросто взять дело, исполнить пожелание несчастного комиссара, подписать бумаги и вернуться к исполнению прежних обязанностей: помогать потерявшимся туристам и раскатывать по лагуне на своем катере. Коста понимал, что Рандаццо выбрал их, командированных чужаков, приписанных к скромной квестуре в Кастелло, не просто так, а по какой-то причине. Назовут ли им эту причину? Беспокоило его и еще одно обстоятельство. Имя Хьюго Мэсситера звучало знакомо, но в связи с чем?

Дослушав сообщение комиссара, Фальконе кивнул:

– Значит, вы уверены, что все случилось именно так? Что нет другого объяснения?

Рандаццо вытянул руку, указывая на приближающуюся пристань. С острова тянуло дымом. У почерневшего причала, неподалеку от все еще затянутого копотью промышленного здания, сгрудились пожарные катера. Из разбитой, со следами сажи стеклянной крыши торчала короткая толстая труба. Слева от мастерской высилось весьма неординарное, напоминающее гигантскую, спроектированную безумцем оранжерею, стеклянное сооружение. Его окружали лестницы и строительные леса. С другой стороны расположился каменный дворец, отдаленно напоминающий Дворец дожей, но снабженный странной, похожей на выпуклый глаз стеклянной нашлепкой. Примечательно, что причудливые архитектурные фантазии нашли воплощение на крошечном островке, рядом с приземистым маяком у лодочной станции под названием Мурано Фаро. Соединялись два острова, большой и маленький, узким металлическим мостом, над которым парила железная фигура ангела. У подножия статуи работал, разбираясь в спутанных проводах, седоволосый мужчина с красным от злости лицом.

– Посмотрите сами, – сказал комиссар. – Кроме Арканджело, здесь никто не живет. Мост на ночь закрывается.

Он заглянул каждому в глаза, словно желая убедиться, что римляне усвоили всю важность этого обстоятельства.

– Помещение, в котором их обнаружили, было заперто изнутри. Другого входа, если не принимать в расчет окна, нет. По словам свидетеля, местного рабочего, они были целы, пока стекло не вышибло огнем.

– Вы уверены, что он говорит правду? – удивился Перони.

Рандаццо фыркнул.

– А у вас есть другое объяснение? И что же получается? Что он каким-то образом проник внутрь, убил Арканджело и его жену, запер дверь, пробрался через огонь, вылез в окно, а потом снова залез, чтобы выдать себя за героя, пытавшегося спасти того, кого только что убил? Зачем?

– А тот, погибший? У него был мотив для убийства? – спросил Коста.

– Мотив где-то здесь. И вы его найдете. Мы же знаем статистику. Супруги нередко убивают друг друга. Что вам говорит чутье?

– Ни чутье, ни статистика в суде никого не убедят, – осторожно возразил Фальконе. – При всем к вам уважении, комиссар, у нас в этих делах опыта побольше, чем у вас. Таков уж Рим.

– Нисколько не сомневаюсь! – рявкнул Рандаццо. – Но я не для того вызвал вас из Вероны, чтобы выслушивать лекции по криминологии. Мне нужно, чтобы вы все оформили. А чтобы успели все сделать, переношу ваш отпуск на более поздний срок. Факты просты и однозначны: Уриэль Арканджело убил супругу и засунул труп в печь. Потом, случайно или преднамеренно, сгорел сам. Другого объяснения нет и быть не может. Остальное выясняйте. Вскрытие уже проводят в городском морге.

На мгновение Фальконе как будто лишился дара речи.

– Что? Хотите сказать, что тела жертв уже увезли?

– Конечно! А что им здесь делать?

– Я не привык расследовать дела, когда вещественные доказательства перемещаются с места преступления до прибытия следователей.

Рандаццо побагровел от ярости.

– А я не привык давать дополнительные разъяснения к своим приказам! А тела, если уж вам так приспичило, увидите в морге!

– Почему мы? – спросил Коста.

– Потому что я так хочу.

Ответ никого не устроил.

– Но у вас же есть люди, – возразил Коста. – Свои, местные. Почему бы не дать им расследовать это дело?

– Им и без того есть чем заняться. Кроме того, как вы сами сказали, у вас по этой части большой опыт.

Перони покачал головой:

– По этой как раз нет. Вам же не нужно настоящее расследование. Вам нужно, чтобы мы правильно все написали. Вы хотите…

– Я хочу, черт возьми, чтобы вы сделали то, что вам говорят, – перебил его комиссар. – Начнем с того, что я вас сюда не приглашал. Мне вас подсунули. Пришла пора поработать, заслужить жалованье. Я и без того терпел вас слишком долго. Отвернуться невозможно, только и знай, что присматривай за всякими… Как по-вашему, почему я сплавил его в Верону?

Фальконе улыбнулся, чем еще больше разозлил комиссара.

– По-моему, – вежливо заметил он, – со мной обошлись излишне жестко. По нашим стандартам мы вели себя исключительно смирно.

– По вашим стандартам! – Рандаццо криво усмехнулся. – Вот почему я и отпускаю вас сразу же по окончании расследования. Можете получить дополнительную неделю оплачиваемого отпуска. Можете вернуться в Рим, Самое для вас место. Делайте что хотите. При условии…

Он протянул руку к ореховому ящичку с сигаретами. Рандаццо знает лодку, а значит, бывал здесь и раньше. подумал Коста. С англичанином комиссар знаком хорошо.

За все то время, что они спорили, Хьюго Мэсситер не проронил ни слова, но слушал внимательно и с нескрываемым интересом.

– …что я получу от вас то, что мне нужно. Отчет. Подробный, ясный, обоснованный отчет от следственной группы, имеющей опыт в расследовании тяжких преступлений. Отчет, в котором подтверждается то, что мы уже знаем: Уриэль Арканджело убил свою жену, а потом погиб сам, возможно, совершив самоубийство. В вашем распоряжении одна неделя. Уйма времени. Не спешите. Мне не нужно, чтобы кто-то упрекал нас в поспешности. Сделать надо так, чтобы комар носа не подточил. Но и жилы рвать не стоит. Думаю, у вас двоих еще и на подружек минутка останется.

Перони легонько похлопал напарника по плечу.

– Видишь! Вот почему взяли не кого-то, а нас. Ты понял? Нам верят.

– Мы поняли, – проворчал Фальконе и повернулся к Мэсситеру. – А вы?

Англичанин распростер руки, показывая, что уж он-то здесь вообще ни при чем. Катер подошел к причалу. Ни пожар, ни старания пожарных не смогли полностью испортить общее впечатление от грандиозного каменного палаццо и удивительной башни. Стеклянная нашлепка на первом этаже дома, более уместного на Большом канале, чем на задворках Мурано, принятая Костой издалека за надзирающий за лагуной громадный выпуклый глаз, вблизи приняла очертания кормы средневековой галеры.

– Черт, это еще что такое? – изумился Перони.

– Боюсь, всего лишь неудавшаяся волшебная страна, – негромко ответил Мэсситер. – Перед вами, джентльмены, великая трагедия. Но поймите правильно, во всем происходящем я всего лишь благотворитель, озабоченный, разумеется, нынешним состоянием дел. Не сомневаюсь, что комиссар Рандаццо с готовностью подтвердит мои слова. Без меня остров пропадет. А если пропадет остров, с ним пропадут и несколько миллионов евро городских денег, потратить которые можно было бы и с большей пользой.

– То есть?… – подтолкнул его Фальконе.

Мэсситер вздохнул:

– Изола дельи Арканджели – банкрот. Банкротом остров стал не сегодня, а уже довольно давно, и все последнее время держался на плаву лишь благодаря двум обстоятельствам. Весьма значительным и, на мой взгляд, не вполне разумным инвестициям со стороны городских и региональных властей. Они желали привлечь туристов. Чисто теоретически место исключительно подходящее для отдыха и развлечений. Плюс к этому еженедельные и весьма щедрые поступления в виде арендной платы за палаццо. Если все сложится так, как я планирую, здесь будет галерея. Естественно, поправить придется многое. Здание проектировал безумец, но это, думаю, вы и сами уже поняли.

Так кто же он такой, снова подумал Коста, слушая объяснения человека с внешностью стареющей кинозвезды и сомнительным, в этом сомнений не было, прошлым. По дороге от вокзала к Кастелло Мэсситер, очевидно, желая поразить Эмили, указал им на свой «дом». Это была большая, роскошная моторная яхта, по меньшей мере раз в десять превосходящая доставивший их к острову катер и пришвартованная на видном месте, неподалеку от Арсенала.

– А при чем здесь город? – спросил он. – У меня сложилось впечатление, что вы и сами можете потянуть весь проект.

– Внешность обманчива, – вздохнул Мэсситер. – Богатство и долги – неразлучные друзья. Разумеется, я преследую прежде всего свой интересы. Месяцев шесть назад некоторые влиятельные граждане и представители региональных властей обратились ко мне за помощью. Потенциальные покупатели появлялись и раньше, но никто из них не смог поладить с Арканджело. Как вы сами понимаете, до бесконечности выбрасывать на ветер общественные средства нельзя. Всему есть предел. Семейка Арканджело – не самые приятные люди, и иметь с ними дело непросто, но в конце концов мне удалось договориться о покупке острова. Полностью. С потрохами. При условии, что я за номинальную плату сдам в аренду мастерскую и часть палаццо и таким образом помогу им стать на ноги. По завершении сделки я планирую открыть галерею, построить несколько жилых домов, чтобы окупить расходы, и, возможно, добавлю еще один аттракцион для привлечения туристов и на благо горожан. Но вопрос, по крайней мере с моей точки зрения, не только в деньгах. Мне неприятно видеть, как по причине слабого, некомпетентного управления идут ко дну традиции и исчезают старинные ремесла. Стекло – прекрасная вещь, хотя сейчас и не в моде. Оказать людям небольшую помощь, поддержать, подставить плечо – вот что нужно, чтобы они освободились от долгов и расправили крылья. Вот почему мы берем управление островом. И здесь…

– Подробности им знать ни к чему, – оборвал англичанина Рандаццо. – Не их собачье дело.

Мэсситер остановил комиссара одним лишь взглядом.

– Неужели, Джанфранко? Если они не справятся с заданием, все наши секреты так или иначе станут общим достоянием. А уж что будет потом, лишь одному Господу известно.

Катер подошел к причалу. Мэсситер приказал рулевому пришвартоваться, чтобы Фальконе и его люди могли сойти на берег. Коста еще раз взглянул на удивительное стеклянное сооружение и увидел в одном из окон женщину. Высокая, стройная, с длинными темными волосами и бледным лицом, она внимательно наблюдала за ними.

– Должен признаться, – продолжал Мэсситер, – я оказался в весьма неудобном положении. Юристы содрали с нас семь шкур. Бумаги не подписаны. Городской карман пуст. Семья держится только за счет моей арендной платы. Чертов остров опутан паутиной кредитных и залоговых обязательств. Документы составлены так хитро, что нам понадобились месяцы, чтобы разобраться во всех юридических тонкостях. И вот теперь… – по лицу его как будто прошла тень, – ситуация такова, что мы либо заключаем договор, либо уходим ни с чем. Если я до конца следующей недели не доведу переговоры до подписи, те, кто стоит за мной, начнут искать своим деньгам другое применение. И будут правы.