Текст книги "Сумерки зимы"

Глава 4

– Пока не выпустили, – объявила Тремберг вместо приветствия. И добавила сонным голосом: – Невилла-расиста. Дежурный адвокат рвет и мечет.

Влажные волосы, бледное лицо, темные круги под глазами. Начала было стаскивать с себя плащ, но передумала. Натянула обратно, села за массивный пластиковый стол.

– Не возражаешь? Я вылезла из душа двадцать минут назад – и сразу сюда.

Потянувшись, Хелен Тремберг обхватила ладонями большую щербатую кружку с крепким «чаем строителей», которая стояла перед Макэвоем. Трубно отхлебнула. Сморщилась.

– Сахарку не слишком? – Настроена она была явно дружелюбнее вчерашнего.

Они оказались единственными посетителями кафе «Пиджин-Пай» – беленого здания с застекленным фасадом на углу Годдард-авеню. Классическая забегаловка со всеми атрибутами вроде ламинированных меню и кетчупа в банке-помидорке. «Блюдом дня» тут зачастую именуются сосиски или бекон (или и то и другое разом), так что сюда стекаются паломники, твердо убежденные, будто высшее достижение кулинарии – тушеная фасоль с бурым соусом.

Макэвой пришел уже десять минут назад, и ему до смерти хотелось сэндвича с сосиской и жареным яйцом, но Ройзин накормила его завтраком – яичница-болтунья и ломтик копченого лосося на ржаном хлебе домашней выпечки. Мак-Эвой был уверен, что она обиделась бы, узнав, что это лишь раздразнило его аппетит, и потому в кафе заказал лишь чай.

– Поешь? – спросил он.

– Заманчиво, – в раздумье протянула Хелен. – Слыхал, что тут подают такое спецблюдо, только пояс расстегивай. Если съешь все до последней крошки, денег не возьмут. Еще никому не удавалось справиться.

– Ты тоже пыталась?

– О чем это вы, сержант? – Тремберг выглядела оскорбленной, но тут же расплылась в улыбке. – Прости за вчерашнее, – она снова хлебнула чаю, – я повела себя как настоящая стерва. Только-только успела вгрызться в убийство Дафны Коттон – и на тебе, уже расследую смерть какого-то алкаша в Орчард-парке.

– Понимаю.

Макэвою было не по себе от того, что Тремберг втянута в эту историю, но гораздо больше его тревожило другое: весь предстоящий день ему придется поддерживать беседу с коллегой женского пола. А это будет пострашнее прочего, хотя поводов для беспокойства и так хватало.

– Два тоста, пожалуйста! – крикнула Хелен дородной женщине в синем халате, сидевшей за кассой. – Только с настоящим маслом, не с обезжиренной пакостью.

– Женщина моей мечты, – хмыкнул Макэвой. – Отец говаривал, химический состав у маргарина почти такой же, как у куска пластмассы. Не знаю, правда ли, но желание отведать он у меня отбил. Как вся та чушь насчет арахиса на стойке, в котором полно чьих-то пи-пи. Мерзость.

Тремберг сморщила нос:

– Пи-пи?

У Макэвоя кровь прилила к щекам, и он искренне обрадовался появлению заказанных Хелен тостов.

– Прости. Когда в доме маленький ребенок…

– Симпатичный парнишка твой Фин, – с набитым ртом болтала Тремберг. – Так тобою гордится. Не испугался совсем. Понял, что в церкви случилось что-то плохое, видел, как ты упал, но не засомневался, что ты поднимешься. И заявил, что ты обязательно арестуешь всех-всех преступников.

Макэвой отвернулся, пряча улыбку.

– Мамино воспитание. Это Ройзин внушила ему, что я несокрушимый. Прямо супергерой какой-то.

– Лучше пусть так, чем считает тебя козлом, – заметила Тремберг. – Обычно детки невысокого мнения о предках.

– Только не я.

– Ты не как все, сержант. Каждому известно.

Какое-то время они сидели молча. Макэвой допивал чай, наблюдая, как Тремберг слизывает масло с кончиков пальцев. Никаких колец, никакого маникюра. В сравнении с элегантными, ухоженными пальцами его жены ее пальцы кажутся голыми.

– Так или иначе, Фин прав, – объявила вдруг Хелен.

– В чем?

– Ты и вправду несокрушим. Каждому известно.

– То есть?

– Прошлогодний треп. – Она подалась к нему, оживая прямо на глазах. Сладкий чай с тостами зарядили ее дозой глюкозы, и теперь она была полна энергии. – Когда тебя, ну, ты понимаешь…

– Что?

– Тебя ведь порезали, разве нет? Так говорят. Пырнули ножом. – Если Тремберг и считала себя воплощением деликатности, на этот раз она тщательно скрыла эту свою черту.

– Ударил наотмашь, скорее, – тихо поправил ее Макэвой. – Такой рубящий удар, справа и сверху.

Тремберг резко выдохнула. Подавила желание выругаться. Наморщила лоб.

– Как Дафну?

Макэвой кивнул. Эта мысль возникала и у него самого. Он-то знал, что прежде, чем сердце девушки перестало биться, она испытала боль. Странную ледяную боль. Что сперва ее охватила тупая агония, а затем все потонуло в мареве. Что этот кошмар она пережила наяву.

Тремберг ждала продолжения. Напрасно.

– Сержант? – подтолкнула она.

– Что?

Хелен выразительно воздела руки.

– Признай, собеседник из тебя никчемный.

Макэвой посмотрел на часы. Всего восемь минут прошло, а она уже разочаровалась в его компании.

– А ты не подумала, что мне не нравится эта тема?

– Не-а, – улыбнулась она. – Хотела первой тебя расколоть.

Макэвой от недоумения приподнял брови.

– Да не парься ты, ставок никто не делал. Просто профессиональная гордость. Следователь ведь должен уметь выбить признание, а с тобой никто справиться не может.

– Ты что, хочешь сказать, что народу любопытно?

– А то. Ты у нас личность загадочная, а любая загадка требует разгадки.

– Загадочная личность?

– Посуди сам, сержант. Здоровый как шкаф, красотка-жена, которая пакует на ланч деликатесы, сын, который считает отца суперменом. Ну и еще малость – история с Дугом Роупером и всей прошлогодней кутерьмой. Уголовку разгоняют на все четыре стороны, а тебя с пустячным ножевым ранением отправляют в дорогую частную клинику где-то в Шотландии. И ты считаешь, никого не интересуют подробности?

– Никто не спрашивал, – выдавил Макэвой. – К тому же загадочность мне к лицу.

– Ага, ты возвел ее до высокого искусства, – рассмеялась Тремберг.

– Жена будет рада услышать такое обо мне. Думаю, она видит во мне эдакого бунтаря, который в темных переулках сражается со злом. Пусть и прекрасно знает, что последние десять месяцев я ковырялся с базами данных и был на подхвате. И к твоему сведению, я вовсе не претендую на роль одинокого воина добра.

– Хочешь сказать, она это сама придумала?

Макэвой посмотрел в глаза напарницы, пытаясь понять, потешается она или, наоборот, восхищается тем, что жена его так любит. Погадал, а есть ли кто у самой Тремберг? Может, у нее сердце разбито? Где она живет, чем дышит и почему пошла работать в полицию? И понял, что ровным счетом ничего о ней не знает. Ни о ком из них.

– Когда мы стали встречаться, Ройзин была совсем девчонкой. А я помог ей разрешить кое-какие проблемы. Так что убеждать ее даже не пришлось.

Они еще немного посидели в молчании. Макэвой был рад, что вовремя прикусил язык. Что не выложил правду о своих сомнениях – не вышла ли Ройзин за него из одной лишь благодарности и что когда-нибудь чувство это в ней притупится.

– Кое-какие проблемы? – переспросила вдруг Тремберг.

– Ее семья была из перекати-поле. – Макэвой отвел взгляд. Нет, он не стыдился этого признания, он знал, что Ройзин нисколько бы не обиделась, но ему было неловко обсуждать столь личные темы. А потому проще было не встречаться с Хелен взглядом.

– Цыгане? – Тремберг была явно заинтригована.

– Если угодно, – согласился Макэвой. – Лучше уж так, чем «бродяги».

– И что же случилось?

– Это давно было. Я только закончил стажировку…

– Где? – спросила Хелен, подталкивая его, как профессиональный дознаватель.

– Полиция Камбрии. На самой границе[17]17
  Англии с Шотландией.


[Закрыть].

– И что?

– Приезжие разбили лагерь на фермерском поле по дороге в Брэмптон. – Макэвой уже примирился с тем, что рассказать все же придется.

– Что за место?

– Милый такой городок. Сплошь тори и пожилые дамы с синими волосами, которым нашествие чужаков пришлось не по нутру Мы с сержантом отправились туда поболтать с прибывшими. Рассказать им о какой-то сверхважной охраняемой зоне на задворках Карлайла. В общем, нам ответили, что солнце не успеет зайти, а их и след простынет. Довольно приятные люди. Может, с полтора десятка фургонов и ребятня повсюду. Ройзин, наверное, тоже там была, я не видел.

Тремберг внимательно слушала.

– Значит, любовь с первого взгляда?

– Она еще ребенком была!

– Шучу, сержант. Боже ты мой.

Макэвою почудилось, что интерес Хелен вдруг пошел на убыль, но он только-только разогнался. Более того, теперь ему хотелось выложить всю свою историю.

– Они никуда не уехали. Напротив, к ним подтянулись еще бродяги. Скверная компания. Хозяин фермы двинул туда спросить, что им тут понадобилось. Его избили. Достаточно сильно, чтобы разозлить фермерских работников. Они решили поквитаться, и наткнулись на Ройзин с сестрой, когда те возвращались с покупками.

Макэвой умолк. Тремберг следила, как он сжимает солонку. Как белеют костяшки его пальцев.

– Даже не знаю, чем бы все кончилось, не окажись я таким тупицей.

– Как это?

– Я обронил в цыганском лагере свой учебный блокнот. Сержант отправил меня за ним, одного. И конечно, я заблудился. Вырулил на проселочную дорогу в паре миль от лагеря, сдал задом в просвет между кустами, чтобы развернуться, и уткнулся взглядом в покосившийся сарай. Дыры в крыше. Следы давнего пожара. И пара машин у входа. Что-то зацепило меня. К чему оставлять тачку в таком месте? Не знаю, что я там думал. Просто почувствовал, творится неладное. Поэтому вырубил мотор и только тогда услыхал крики.

– Господи!

– Полагалось вызвать подкрепление, – сказал Макэвой, катая солонку между ладонями, – но было ясно, что времени нет. Мозги я не включал, выскочил из машины и кинулся в сарай. Накрыл с поличным. Парней с фермы. Они улюлюкали, хохотали, развлекались по полной.

– Господи, – повторила Тремберг.

– Тут я и дал себе волю.

Тремберг ждала продолжения, но рассказ был окончен. Макэвой сидел без движения, обычно румяное лицо сделалось мертвенно-серым. Хелен спросила себя, рассказывал ли он об этом хоть кому-то прежде. Погадала, что этот громила сотворил с разгулявшейся деревенщиной. Здоровенный, а голос тихий, лицо в шрамах, и волосы по-детски непослушные, жену любит больше жизни… Хелен почти устыдилась своих смешков, с какими встречала шуточки коллег в его адрес.

Она оглядела тарелку и убедилась, что ничего съестного на ней на осталось. И подумала: что бы ни сотворил Макэвой в том сарае, она не будет судить его с той строгостью, с какой он явно судит себя сам.

Выбив короткую дробь по крышке стола, настраиваясь на рабочий лад, Хелен вздохнула:

– Двинем, пожалуй?

Макэвой встал. Их взгляды на миг встретились. И Хеллен вдруг померещилось в глазах напарника пламя – горящий дом, охваченные огнем машины.

Стоило Макэвою и Тремберг свернуть на ведущую к дому 58 ухоженную дорожку, как парадная дверь приотворилась. Уже почти час они выслушивали рефрен «валите отсюда» во всех его непечатных вариациях, а когда из верхнего окна дома, откуда вызвали пожарных той ночью, выглянула голая толстуха и призывно заорала «Жеребчик!», Макэвой проклял все. Так что они с Тремберг не знали, что последует, когда дверь откроется, – радушное приветствие или залп из дробовика.

– Вы насчет дома напротив, верно?

Мужчине, вышедшему на крыльцо, было далеко за шестьдесят. Лысый, как шар для боулинга, невысокий, но мускулистый, под воротом клетчатой рубахи безупречным узлом затянут форменный галстук моряка торгового флота, брюки из синтетики выглажены так, что о стрелки порезаться можно. Он стоял совершенно прямо, и пускай костюм его довершали стариковские жилетка и тапочки, уже одна манера держаться вызывала невольное почтение. Это был крошечный домик на две спальни с террасой на богом забытой улочке в худшем районе города, но его хозяин напомнил Макэвою владельца поместья, радушно распахивающего перед гостями громадные двери родовой усадьбы.

– Джек Рэйкрофт, – представляется он, протягивая Макэвою руку в старческих пятнах, но твердую. С той же учтивостью он пожал руку Хелен Тремберг и сказал, когда гости покончили с представлением: – Гнусная история.

– Точно, – согласился Макэвой.

– В уме не укладывается, отчего именно этот дом. Полно же пустующих вокруг. Зачем сжигать дом, где люди живут? Можно подумать, кому-то поперек горла встало, что он так прилично выглядел.

Все трое посмотрели через узкую улицу. Даже сейчас было понятно, что до недавнего времени за домом ухаживали, что им гордились. Но теперь все в прошлом, строение присоединилось к своим неухоженным собратьям вокруг. Фасад почернел от сажи, фанера, которой заколотили разбитое окно, уже размалевана граффити – похабные рисунки и размашистые надписи, сделанные распылителем.

– Как я понимаю, вы уже говорили с полицией?

– Да-да. Хотя рассказывать особо не о чем. Мой приятель Уоррен загремел в больницу с ангиной. Джойс, его женушка, уехала на это время к дочери. Мы были дома, смотрели что-то историческое по Би-би-си. Услыхали сирены примерно тогда же, как увидели пламя. Хотя тут у нас на сирены – ноль внимания. Воют круглыми сутками. Но эти явно направлялись в нашу сторону. Я подошел к окну и увидел, что из соседского дома валит дым. Но знаете что, меня по первости даже не дым напряг, а открытая настежь дверь. Забавно, как устроены наши мозги, верно? Просто никто здесь не оставляет дверь нараспашку. И уж точно не наши соседи. Живут тут не меньше нашего. Осмотрительность превыше всего.

Тремберг вытащила из кармана плаща несколько листков – распечатка известных фактов. Список которых был удручающе короток.

– Замок был взломан, – сказала она с некоторой торжественностью, будто поздравляя себя с дотошностью. – Работал профессионал.

– Ну еще бы! – хмыкнул Рэйкрофт. – Поди взломай такую. Поставили из соображений безопасности.

Из дома донесся женский голос:

– Снова полиция, Джек?

Рэйкрофт закатил глаза, и полицейские вежливо улыбнулись в ответ.

– Жена. Ее это подкосило.

– Естественно, – понимающе кивнул Макэвой.

– Я бы пригласил вас войти, но не хочу ее расстраивать.

– Ничего страшного.

Макэвой не имел ничего против того, чтобы побеседовать на крыльце. По цветочному орнаменту обоев, видных в приоткрытую дверь, он уже нарисовал себе картину: гостиная с хаотичной экспозицией ископаемых жестянок из-под чая и кружевных салфеток, на стенах фото внучат и чучело утки. Зрелище наверняка печальное. Он восхищался этими людьми, не желавшими сдаваться и покидать насиженное место, пусть здравый смысл и диктовал продать дом и бежать отсюда, но в душе понимал, что борьба их тщетна. Что, когда они умрут, дом тут же отойдет строительной компании, которая нагонит бульдозеры, сровняет тут все с землей да налепит новых домишек – для иммигрантов, надеющихся разжиться статусом политических беженцев.

– Странное дело, не так ли? Оставить фотографии и все такое?

Макэвой снова кивнул, но тут же спохватился, что не имеет понятия, о чем говорит Рэйкрофт.

– Простите, сэр?

– Я же рассказывал парню в форме, который вчера приходил. На лужайке перед домом стояла здоровенная сумка, набитая семейными фото Уоррена и Джойс. Соседи держали их на каминной полке. Уж не знаю, как там было дело – тот сгоревший ворюга сгреб их и потом пошел вздремнуть или как? – но, по крайней мере, для Уоррена это добрые вести: семейный архив уцелел.

Макэвой оглянулся на Тремберг, та шевельнула бровью. Тоже впервые слышит.

– И где сейчас эти фотографии?

– У меня, где ж еще, – ответил Рэйкрофт. – Я их прямо в сумке и перетащил к себе. Отдам дочери друга, когда она заедет посмотреть на пепелище. Не возражаете?

Макэвой повернулся к сгоревшему дому. Интересно, что это значит? Зачем кому-то спасать семейные снимки, а затем поджигать диван и человека на нем? Ему вспомнилось кое-что из услышанного вчера. Дочь хозяев дома не скрывала радости, что теперь-то родители уедут из этого района. Могло беспокойство за безопасность родителей подтолкнуть ее спалить дом или это лишь совпадение?

– Джек, дорогой? Это полиция?

– Сейчас приду, любимая! – крикнул Рэйкрофт через плечо.

– Мы вас надолго не задержим, – сказала Тремберг, перехватывая инициативу.

Макэвой все рассеянно смотрел на пепелище, задумчиво покусывая губу.

– Вы уже выяснили, кто этот кретин, что там спал? – спросил Рэйкрофт, обращаясь к Тремберг и невольно приосаниваясь. – Почему он выбрал именно этот дом? Мы слыхали в новостях про пожар в Королевской больнице и что этот наш погорелец и там отметился. Вообще-то, когда его отсюда увозили, он выглядел так себе, вряд ли у него сил хватило бы косячок забить.

Макэвой и Тремберг обменялись взглядами: этот милый старик заслуживал откровенного ответа.

– Пожар в больнице не был случайным, – сказала Тремберг. – Кто-то нашел нужную палату, облил парня горючим для зажигалок и бросил спичку.

– Господи! – задохнулся Рэйкрофт и глянул на Макэвоя, тот кивком подтвердил слова напарницы.

– Именно этого человека вынесли из огня в доме вашего соседа. По отчетам, алкоголь в его крови просто зашкаливал. Почти смертельная доза. Все говорит о том, что по дороге из паба он забрел в чужой дом, закурил и ненароком поджег себя. Но установить личность нам удалось. Имя Тревора Джефферсона не кажется вам знакомым?

– Джефферсон? – вздрогнув, повторил Рэйкрофт. – Уж не тот ли Джефферсон, что потерял всю семью при пожаре несколько лет назад? Буквально в квартале отсюда?

Макэвой ждал. Надеялся, что у Тремберг достанет выдержки разыграть карту не торопясь, не подсказывая свидетелю нужные слова.

– Совершенно верно, сэр. Жена Джефферсона, двое детей и приемный сын скончались от полученных ожогов.

– Ясно. – Рэйкрофт потер ладонью лицо. – Уж несколько лет прошло, так ведь?

– Да, сэр.

– Господи боже. – Он похлопал по карманам вязаного жилета, достал жестянку с табаком и с рассеянной сноровкой быстро свернул тонкую самокрутку. Прикурил от спички. Его манера держать папиросу напомнила Макэвою отца: огонек спрятан в ладони, самокрутка зажата между большим пальцем и остальными. Прикрыта от ветра и чужих глаз. – Значит, поделом ему, – выдохнул Рэйкрофт после очередной затяжки.

– Сэр? – Макэвой постарался не выдать напряжения в голосе.

– Этот мерзавец сам устроил тот пожар. Убил семью своими руками и ни дня не отсидел за это. Сдается мне, кто-то решил отплатить ему тем же. Очень прошу: перед тем как надеть на убийцу наручники, пожмите ему руку.

Глава 5

Через два часа после разговора с Джеком Рэйкрофтом у Макэвоя и Тремберг уже сложился довольно исчерпывающий портрет человека, чью гибель они расследовали. Неопрятный, эгоистичный, раздражительный и жестокий – желтая пресса с готовностью навесила бы на него ярлык «воплощение зла». Впрочем, Тремберг выразилась еще удачнее, заявив, что «грязный ублюдок» куда лучше подойдет для дорогого усопшего, чем любой из психологических терминов, предложенных Макэвоем, который успел занести в свою базу данных скудные заметки по делу.

Тремберг щелкнула мышкой, и монитор заполнили снимки обожженных, обугленных трупов. Оба полицейских с трудом подавили желание отвернуться. Почерневшие, истерзанные пламенем тела явно принадлежали детям.

От дверей донеслась зычная отрыжка, и напарники резко обернулись. Мясистые ладони сержанта Лайнуса сжимали исходящую паром кружку. Сержант перекрыл своим массивным телом льющийся из кордиора свет, и в комнате тотчас сгустились тени. Протяжно зевнув, толстяк глотнул пойла, от которого шел манящий мясной дух. Макэвой сообразил, что хозяин кабинета решил порадовать свое объемистое брюхо не кофе, а разогретой мясной подливой.

– Та еще история была, – сказал Лайнус, отирая рот тыльной стороной ладони. – В жизни не видел ничего подобного. Дым рассеялся, а там прямо вылитые Помпеи. На лице младшего пацана даже выражение читалось. Хотел бы я сказать, что оно казалось мирным, вроде как он уснул. Ничего подобного. Такое лицо, точно он умер в страшных муках.

– Хреново тебе пришлось, – посочувствовала Тремберг.

– Не то слово.

Тремберг обвела взглядом кабинет Лайнуса: сырые стены, давно пожелтевшие плакаты и до дыр истертый ковер.

– А я гляжу, ты не скучаешь по уголовному отделу. Такой у тебя здесь уют.

Не замечая сарказма, Лайнус согласился:

– Двадцати лет вполне достаточно, родная моя.

– Найдется время, чтобы ввести нас в курс дела? – спросил Макэвой, старательно изображая, что следствие обречено зайти в тупик, если только Лайнус не уделит им пары минут своего драгоценного времени. – Краткого обзора хватит.

– Я ж и по телефону сказал, рад буду помочь.

Изучая материалы старого дела, Макэвой не мог избавиться от ощущения, что расследование велось кое-как. Как тут не винить стоящего перед ним ленивого неряху? Макэвою чудилось, будто обугленные детишки укоризненно таращатся ему в затылок.

– Да там с самого начала было ясно, что папаша, так сказать, и надавил на курок. Ни единой отметины на уроде. Прямо руки чесались самому их наставить.

Макэвой ткнул пальцем за спину, на монитор:

– В отчете экспертов сказано, что поджигатель использовал горючее. Бензин для зажигалок. Первые выводы показывают, что то же вещество пустили в ход и на вчерашнем пожаре в Королевской больнице Гулля. И в том доме, накануне. Ты вот считаешь, что Джефферсон виновен, так? А что, если нет? Что, если убийца, на чьей совести гибель его жены и детей, вернулся, чтобы расправиться и с ним?

Лайнус обдумал эту версию.

– Все возможно, дружище. Но лично я не сомневаюсь, что Джефферсон сам устроил тот пожар. И, похоже, кто-то решил, что око за око – подходящая расплата.

В кабинете стало тихо. Макэвой подумал, что настала, черт возьми, пора отбросить учтивость.

– Но ты не предъявил Джефферсону обвинение, верно? И кто-то учинил над ним самосуд только потому, что убийца ушел от наказания. Как я погляжу, никто тут и пальцем не шевельнул, чтобы упечь его за решетку.

Побагровевший Лайнус шагнул вперед:

– А ну, погоди-ка… Мы провели тщательное расследование. Просто не смогли доказать вину!

– «Тщательное»? – презрительно фыркнул Макэвой. – Да репортеры «Дейли мейл» перетряхнули прошлое этого парня куда тщательнее. Восемь пожаров! Восемь пожаров по прежним адресам. И это не показалось странным?

– Мы знали, что у него вечно что-то горело, там и сям, – Лайнус взмахнул толстыми руками, едва не расплескав содержимое кружки. – Он извещал о них городской совет, а не полицию. У нас ничего на него не было, кроме пары приговоров по делам о жульничестве в юности да пьяного нападения на констебля за год до последнего пожара.

– Но ты ведь утверждаешь, что с самого начала не сомневался в его виновности. – Макэвой развернулся к Тремберг: – Не знаю насчет вас, детектив-констебль, но уверься я в том, что какой-то тип убил троих детей и жену, я бы постарался отыскать способ упрятать подонка за решетку.

Лайнус крутил головой, переводя взгляд с одного следователя на другого, его рыхлые подбородки так и тряслись в пароксизме праведного негодования.

– Слушайте, я ведь не долбаный Шерлок…

Вновь тишина. Макэвой вытер лоб, пощипал переносицу. Он чувствовал, как подкрадывается головная боль. Похоже, большинство фрагментов этого пазла пока разложены картинкой вниз.

– Я понимаю, сержант, – медленно заговорил он. – У каждого бывают подобные дни. Недели и даже месяцы, чего уж там. Все мы сталкивались с делами, когда сразу понятно: все усилия напрасны. Роупер попросту спихнул следствие на тебя. Понял, что привлечь кого-то по этому делу будет непросто, и отошел в сторонку. Едва ли это стало для тебя стимулом рыть землю, так?

Лайнус тяжело дышал, но губы его кривились в неуверенной улыбке. Во взгляде отчетливо читалось облегчение. Явно доволен, что этот лицемерный, уверенный в своем превосходстве шотландский ублюдок понимает, каково это – карабкаться в гору, когда тебе на плечи давит весь сраный мир.

– А что я мог поделать? В рапорте говорилось, что у нас однозначный поджог с использованием горючего. Прекрасно. Но Джефферсон заявил, будто виноват его старший мальчишка, мол, он и прежде, случалось, заставал его балующимся с огнем. Он обвинил того, кто ответить уже не мог. Конечно, Джефферсон имел отношение к другим подозрительным пожарам, но ведь и пацан там тоже присутствовал. Быть в чем-то уверенным и суметь это доказать – две разные вещи.

– Ты припер его к стене? Пробовал как следует надавить?

– Еще как давил, черт подери. Мы часами его допрашивали, я и Пит Мэй. По очереди. Пытались заставить его почувствовать вину. А он просто сидел там, мотал башкой и повторял, что пожар устроил его сын, и точка. Мы ничего не могли предъявить. Не протащили бы обвинение через прокуратуру.

– Но газетчики все равно устроили тебе веселую жизнь, да?

– Работа такая! Те же газеты, что поносили нас за круглосуточные допросы бедного скорбящего отца, сразу завопили о некомпетентности, стоило им узнать про восемь долбаных пожаров за пару прошлых лет и что все соседи считали Джефферсона пиро-хреновым-маньяком. Мы не смогли ничего добиться. Как думаете, это было просто – дать ему уйти?

– А что соседи? Люди, говорившие с журналистами? Не вспомнишь, может, кому-то из них не терпелось поквитаться с поджигателем?

Лайнус развел руками:

– Сами знаете, как там живется. Да в этой дыре люди по любому поводу бросаются на тебя. Но мне не верится, чтобы кому-то из тамошних хватило пороху зайти в Королевскую больницу, пробраться в ожоговое отделение и спалить человека. Да еще и преспокойно уйти после. Думаю, тут ты забрел в тупик, сынок.

Макэвой подошел к окну, пальцами раздвинул пожеванные металлические жалюзи. Оглядел заоконный пейзаж, серый и тоскливый – как картофельное пюре в школьной столовке. Пара мальчишек лет семи, визжа от восторга, резвились на карусели, каким-что чудом еще не павшей от рук хулиганья. Жизнерадостную картину несколько смазывало то обстоятельство, что оба сопляка вовсю дымили сигаретами.

– Не Тенерифе, верно? – ухмыльнулся Лайнус, когда Макэвой снова повернулся к нему. – Порой уже и не знаешь, может, эти сгоревшие мальцы еще легко отделались.

Макэвой не ответил.

Тишину нарушила трель мобильника в его кармане. Макэвой был не против отвлечься, хотя и опасался услышать голос Фарао, желающей знать, как продвигается расследование. Но номер был незнакомый.

– Макэвой.

– Это Расс Чандлер, сержант. Вы приезжали навестить меня…

– Мистер Чандлер. Да, здравствуйте.

– Полагаю, тот визит был упреждающим ударом. Когда состоится арест?

– Мистер Чандлер, боюсь, я не…

– Я не тупица, сержант. Знаю, как все это работает. Вы пришлете машину или…

– Мистер Чандлер, давайте-ка с начала. Но разговор окончен, если вы не вспомнили еще что-нибудь насчет Фреда Стейна.

– Стейна? – удивился Чандлер. В голосе досада. – Сержант, какую бы игру вы ни затеяли, это вовсе не обязательно. Я готов сотрудничать.

Тремберг беззвучно прошептала: «Что происходит?» Вместо ответа он зажмурился.

– С кем сотрудничать, мистер Чандлер?

На другом конце линии молчали. Должно быть, Чандлер собирался с мыслями.

– Мистер Чандлер?

– Вы же должны были проверить звонки.

– Чьи звонки?

– Господи, парень. Джефферсона. Того мужика, которого сожгли заживо. Я говорил с ним, сознаюсь. И на этом конец. Меня и близко не было в Гулле, когда это случилось. Если вы помните…

– Вы говорили с ним? Зачем?

– Книга, припоминаете? Про чудом спасшихся. Я вам рассказывал. Он был в моем списке возможных героев, с которыми я связывался, пока разрабатывал идею. Прощупывал почву, и только. Но совсем недавно Джефферсон позвонил мне, хотел знать, я все еще заинтересован или как. Сказал, у него денежные проблемы…

– Он связывался с вами? Когда конкретно?

– Точно не могу сказать. Вскоре после того, как я очутился в этой распроклятой клинике. Выпал из жизни на первые дни, но потом взялся прослушать сообщения, и среди прочих было от Джефферсона. Он с чего-то решил, будто я сам ему звонил, но это неправда. Ну, как та женщина из Гримсби. Сами понимаете, я был не в форме…

– Какая еще женщина, мистер Чандлер? Из Гримсби? Еще один объект ваших изысканий?

– Да-да, – раздраженно проговорил Чандлер, словно все важное и интересное уже рассказал. – Энжел… как-то там. Единственная, кого не удалось прикончить Мяснику-из-Бара.

Макэвой ходил по комнате, пытаясь удержать в узде скачущие мысли. Происходило нечто значительное. Он чуял преступление. Кровь.

– Тот маньяк? Много лет назад?

– Точно, и скорее в вашем медвежьем углу, чем в моем. Вы должны помнить.

Макэвой помнил. Более десяти лет назад на границе Шотландии водитель грузовой фуры по имени Иен Джарвис подкарауливал жертву в общественных туалетах, а затем вспарывал ножом и насиловал. И всегда вырезал свои инициалы на их половых органах. Он убил четверых, прежде чем оставил четкий след с ДНК на четвертом месте преступления; его взяли, когда он напал на пятую жертву в уборной блошиного рынка в Дамфрисе, в каких-то пяти минутах ходу от чистенького домика на две семьи, где обитал с женой и тремя маленькими детьми. Последней жертве удалось выжить. Свои показания против него она давала из-за ширмы. Помогла засадить мерзавца за решетку и, вне сомнений, порадовалась, когда его нашли повешенным в камере спустя три недели из первого его пожизненного срока. К тому моменту женщину включили в муниципальную программу обмена жилья, и она приняла первое же предложение: три комнаты с видом на глухую стену, седьмой этаж многоквартирной бетонной башни на окраине Гримсби.

– С нею вы тоже связывались? Вы разговаривали с ней?

– Да нет же! – взорвался Чандлер. – Она оставила мне сообщение. Сказала, что звонит по моей просьбе. Только я что-то ни хрена не припомню, чтобы я ей звонил.

Макэвой потряс головой. Лицо его стало таким же безжизненно-серым, что и пейзаж за окном.

Он знал, он совершенно точно знал, что Энжел Мартиндейл будет следующей.