Текст книги "Тысяча осеней Якоба де Зута"

XII. Парадный кабинет в доме управляющего на Дэдзиме
Несколько минут назад пробило десять, 23 октября 1799 г.

– Все мы – люди занятые. – Унико Ворстенбос пристально смотрит через стол на переводчика Кобаяси. – Прошу вас, обойдитесь хоть раз без изысков и сразу назовите цифру.

Мелкий дождик шелестит по крыше. Якоб обмакивает перо в чернила.

Ивасэ переводит камергеру Томинэ – тот прибыл сегодня утром из Эдо и привез свиток в футляре со знаком трилистника.

Кобаяси только начал разворачивать свиток со своим переводом послания из Эдо.

– Цифру?

– Что предлагает сёгун? – преувеличенно-терпеливо спрашивает Ворстенбос.

– Девять тысяч шестьсот пикулей, – объявляет Кобаяси. – Лучшая медь.

«9600, – перо Якоба царапает по странице, – пикулей меди».

– Это предложение есть намного больше, – уверяет Ивасэ Банри. – И лучше.

На улице блеет овца. Якоб не в силах угадать, что думает начальство.

– Мы требуем двадцать тысяч пикулей, – говорит Ворстенбос, – а нам предлагают меньше десяти? Сёгун хочет оскорбить губернатора ван Оверстратена?

– Увеличить квота втрое за один год, – Ивасэ все-таки не дурак, – не есть оскорбить.

– Беспримерная щедрость! – Кобаяси переходит в наступление. – Я много недель прилагать силы, чтобы достичь результат.

Ворстенбос косится на Якоба: «Это не записывать».

– Медь может прибыть через два или три день, – говорит Кобаяси, – если вы посылать.

– Склады в Сага, – добавляет Ивасэ, – в провинции Хидзэн, близко. Я поразиться, как много медь дает Эдо. Как пишет главный советник, – переводчик указывает на свиток, – почти все пакгаузы есть пустой.

Ворстенбос, не слишком воодушевляясь этими речами, просматривает голландский перевод послания.

Маятник часов черпает время, как лопата могильщика.

Вильгельм Молчаливый смотрит в будущее, которое давным-давно стало прошлым.

– Почему в этом письме, – спрашивает Ворстенбос, глядя на Кобаяси поверх очков-полумесяцев, – ни слова не сказано о том, что факторию на Дэдзиме могут закрыть?

– Я не быть в Эдо, – невинно отвечает Кобаяси, – когда составлять ответ.

– Невольно задумаешься, не случилось ли вам приукрасить письмо генерал-губернатора в том же духе, как с теми павлиньими перьями, что стали у нас притчей во языцех?

Кобаяси смотрит на Ивасэ, как бы говоря: «Вы что-нибудь поняли?»

– На переводе, – объявляет Ивасэ, – стоят печати от все четыре старший переводчик.

– У Али-Бабы было сорок разбойников, – вполголоса произносит Лейси. – Стал ли он от этого честнее?

– Вот в чем вопрос, господа! – Ворстенбос поднимается на ноги. – Смогут ли девять тысяч шестьсот пикулей купить Дэдзиме отсрочку приговора на двенадцать месяцев?

Ивасэ переводит вопрос для сведения камергера Томинэ.

С краев кровли капает; где-то лает собака; у Якоба чешется воспалившаяся кожа на ноге, он болезненно ощущает прикосновения чулка.

– В трюме «Шенандоа» хватит места для всех запасов Дэдзимы. – Лейси шарит в кармане и вытаскивает украшенную драгоценными камнями табакерку. – Можно хоть сегодня начинать погрузку.

– Как нам поступить? – Ворстенбос постукивает по барометру. – Принять эту жалкую прибавку и сохранить факторию на Дэдзиме, рискуя навлечь на себя гнев нашего начальства в Батавии? Или… – Ворстенбос не спеша подходит к напольным часам и рассматривает их почтенный циферблат, – закрыть невыгодную факторию и лишить отсталый азиатский остров единственного европейского союзника?

Лейси втягивает в ноздрю основательную понюшку табаку и оглушительно чихает.

– Господи помилуй, вот это славно!

– Девять тысяч шестьсот пикулей, – изрекает Ворстенбос, – купили годовую отсрочку для Дэдзимы. Сообщайте в Эдо. Посылайте в Сагу за медью.

Ивасэ с нескрываемым облегчением передает новость камергеру Томинэ.

Тот кивает, словно другого решения и быть не могло.

Кобаяси зловеще и сардонически кланяется.

«Управляющий факторией Унико Ворстенбос, – пишет Якоб, – принял данное предложение…»

– Но губернатор ван Оверстратен, – продолжает Ворстенбос с угрозой, – во второй раз не потерпит отказа!

«…Однако предостерег переводчиков, – добавляет секретарское перо, – что это соглашение не окончательное».

– Мы должны удвоить усилия, чтобы окупить чудовищные риски и безобразно раздутые затраты на содержание фактории. А пока закончим на сегодня.

– Одну минуту, пожалуста, – говорит Кобаяси. – Еще хорошие вести.

Якобу кажется, что в Парадный кабинет вторгается что-то темное и злое.

Ворстенбос откидывается на спинку кресла:

– Да ну?

– Я много убеждать в Управа насчет украденный чайник. Я говорить: «Если мы не найти чайник, великий бесчестье для наша страна». Тогда камергер отправить много… – Он обращается за помощью к Ивасэ. – Да-да, «полицейский», много полицейский искать чайник. Сегодня в Гильдия, когда я заканчивать… – Кобаяси показывает на свой перевод послания сёгуна, – прибыть гонец из Управа. Нефритовый чайник императора Чунчжэнь обнаружен!

– А-а? Хорошо. И в каком… – Ворстенбос подозревает подвох. – В каком он состоянии?

– Идеальный состояний. Два ворья сознаться в кража.

– Один вор, – продолжает рассказ Ивасэ, – сделать ящик в паланкин коменданта Косуги. Другой вор положить чайник в ящик в паланкин и так вынести чайник через Сухопутный ворота.

– Как же их поймали? – спрашивает ван Клеф.

– Я посоветовать, – отвечает Кобаяси, в то время как Ивасэ объясняет камергеру Томинэ, о чем речь. – Градоправитель Омацу предложить награду за выдача воров. Мой план удался. Чайник доставить сегодня, позже. Есть еще лучше новость: градоправитель Омацу дать разрешение, чтобы казнить воров на площадь Флага.

– Здесь? – хмурится Ворстенбос. Его радость от приятного известия слегка померкла. – На Дэдзиме? Когда?

– Перед отплытий «Шенандоа», – говорит Ивасэ. – После утренний перекличка.

– Пусть все голландцы, – благостно улыбается Кобаяси, – видят японский правосудие.

По стене из промасленной бумаги пробегает тень отважной крысы.

«Вы сами требовали крови, – говорит вызывающий взгляд Кобаяси, – за свой драгоценный чайничек…»

На «Шенандоа» бьют склянки.

«…Хватит ли духу теперь получить, что хотели? – ждет ответа переводчик. – Или струсите?»

Смолкает стук молотков на крыше пакгауза Лели.

– Прекрасно, – говорит Ворстенбос. – Передайте градоправителю Омацу мою благодарность.

* * *

В пакгаузе Дорн Якоб обмакивает перо в чернила и пишет на чистом титульном листе: «Верное и полное расследование злоупотреблений на Дэдзиме за время, когда факторией управляли Гейсберт Хеммей и Даниэль Сниткер, включая исправления фальшивых записей, внесенных в бухгалтерские книги вышеуказанными лицами». На миг он задумывается, не вписать ли и свое имя, но эта мысль тотчас же улетучивается. Ворстенбос – его начальник и поэтому вправе представить работу подчиненного как свою. «А может, это и безопасней», – думает Якоб. Любой чиновник в Батавии, чьи незаконные доходы иссякли из-за расследования, может одним росчерком пера прикончить ничтожного писаря. Якоб накрывает страницу промокательной бумагой и аккуратно прижимает.

«Кончено», – думает он, протирая покрасневшие глаза.

Красноносый Хандзабуро чихает и вытирает нос пучком соломы.

На подоконнике окна под самым потолком пакгауза воркует голубь.

Из Костяного переулка доносится пронзительный голос Ауэханда.

Поверили или нет, что Дэдзиму вот-вот закроют, но утренние известия пробудили факторию от летаргического сна. Медь прибудет через четыре дня – сотни ящиков. Капитан Лейси рассчитывает закончить погрузку за шесть дней и через неделю покинуть Нагасаки, прежде чем в Китайском море наступит время зимних штормов. В ближайшие дни должны решиться вопросы, на которые Ворстенбос все лето отвечал со всей возможной уклончивостью. Получат служащие фактории мизерную официальную квоту на личный груз или же ту, к которой приучили их прежние управляющие? Спешно заключают сделки с местными купцами. Кто станет начальником канцелярии, с большим жалованьем и властью над всей экспедиторской конторой – Петер Фишер или Якоб де Зут? «И какое применение даст Ворстенбос моему расследованию, – размышляет Якоб, укладывая отчет в саквояж, – только против Даниэля Сниткера, или полетят и другие головы?» Клика в Батавии, занимающаяся контрабандой, имеет влиятельных друзей даже в Совете Обеих Индий, но в отчете Якоба хватит улик, чтобы склонный к оздоровлению общества генерал-губернатор прикрыл эту лавочку.

Повинуясь внезапному порыву, Якоб взбирается на сложенные штабелем ящики.

Хандзабуро, издав вопросительное «Э?», снова чихает.

С любимого Уильямом Питтом насеста Якоб видит склоны усталых гор, поросшие огненными кленами.

Вчера Орито не пришла на занятие в больнице…

И Огава не появлялся на Дэдзиме с того дня, когда разразился тайфун.

«Не могли же ее отправить в ссылку из-за одного скромного подарка», – уговаривает себя Якоб.

Он закрывает ставни, слезает с ящиков, забирает саквояж и, выпроводив Хандзабуро в переулок, запирает двери пакгауза.

К перекрестку Якоб подходит одновременно с Элатту – тот приближается со стороны Короткой улицы, поддерживая худого юношу в просторных штанах ремесленника, подвязанных у щиколоток, стеганом кафтане и европейской шляпе, вышедшей из моды полвека назад. Якоб замечает запавшие глаза молодого человека, мертвенную бледность и вялые движения и думает: «Чахотка». Элатту здоровается с Якобом, но не представляет ему своего подопечного. Рассмотрев того поближе, секретарь понимает, что это не чистокровный японец – в нем есть примесь европейской крови. Волосы темные, но не совсем черные, а глаза круглые, как у самого Якоба. Незнакомец, не заметив Якоба в переулке, идет дальше по Длинной улице, в сторону больницы.

Между стенами домов, обступивших переулок, летят по ветру косые нити дождя.

– «Средь жизни мы в лапах у смерти», ага?

Хандзабуро подпрыгивает от неожиданности, а Якоб роняет саквояж.

– Извните, господин де З., если мы вас напугали. – Незаметно, чтобы Ари Гроте об этом сожалел.

Рядом с Гроте появляется Пит Барт с большим мешком на спине.

– Ничего страшного, господин Гроте. – Якоб поднимает саквояж. – Переживу как-нибудь.

– Вон тот полукровка, – Барт кивает на евразийца, – такого о себе сказать не может, бедолага.

И словно по сигналу, молодой человек разражается характерным кашлем.

Инспектор, прохлаждающийся по другую сторону улицы, подзывает к себе Хандзабуро.

Якоб смотрит на евразийца – тот все кашляет, согнувшись в три погибели.

– Кто он?

Гроте сплевывает.

– Сюнске Тунберг, если это вам что-то говорит. Я слыхал, его папочка – некий Карл Тунберг из Швеции, он пару сезонов проработал здесь лекарем, лет двадцать тому назад. Он, как наш доктор М., был шибко образованный и увлекался ботаникой, но, как видите, не только сбором семян занимался, ага?

Собака о трех ногах слизывает с земли плевок лысого повара.

– Неужели господин Тунберг не оставил никаких распоряжений, чтобы обеспечить будущность своего сына?

– Оставил или нет… – Гроте цыкает зубом. – Распоряжения надо чем-то подкреплять, а до Швеции отсюда – как до Сатурна, ага? Компания из жалости заботится о бастардах своих служащих, но из Нагасаки их не выпускают без специального пропуска, и все в их жизни делается по разрешению городской управы – и женитьба, и всякое прочее. Девушки зарабатывают неплохо, пока не подурнеют; сводники их зовут «кораллы Мураямы». А мальчишкам сложнее. Тунберг-младший, говорят, разводит золотых рыбок, а скоро будет разводить червей, тут уж без ошибки.

Со стороны больницы подходят Маринус и пожилой японец.

Якоб его узнал – это доктор Маэно, которого он видел в Гильдии переводчиков.

Сюнске Тунберг наконец перестал заходиться кашлем.

«Надо было ему помочь», – думает Якоб.

– Этот бедняга говорит по-голландски?

– Не, когда его папаша уплыл, он еще был грудным младенцем.

– А мать? Видимо, куртизанка?

– Давно умерла. Прощенья просим, господин де З., нас на таможне три дюжины кур дожидаются, надо их проверить перед погрузкой на «Шенандоа», а то в прошлом году половина их были полудохлые, половина – совсем дохлые, а три вообще оказались голубями. Поставщик заявил, что это «редкая японская порода».

– Червей разводить! – Барт внезапно разражается хохотом. – Гроте, я только сейчас вкурил!

В мешке у Барта что-то брыкается, и Гроте явно торопится уйти.

– Ну давай, ноги в руки – и пошли!

Они удаляются быстрым шагом.

Якоб смотрит, как Сюнске Тунбергу помогают дойти до больницы.

В низко нависшем небе черными зарубками виднеются птицы. Осень набирает силу.

По лестнице, ведущей к квартире управляющего, навстречу Якобу спускается Огава Мимасаку – отец Огавы Удзаэмона.

– Добрый день, переводчик Огава. – Якоб отступает в сторону.

Старик прячет руки в рукавах.

– Господин де Зут…

– Я уже, наверное… четвертый день не вижу младшего господина Огаву.

Лицо Огавы Мимасаку еще надменней, чем у его сына.

Возле уха у него расползается чернильного цвета родимое пятно.

– Мой сын, – говорит переводчик, – сейчас очень занят не на Дэдзима.

– Вы не знаете, когда он вернется?

– Не знаю.

В голосе слышится отповедь, и это явно намеренно.

«Неужели вам стало известно, о чем я просил вашего сына?» – гадает Якоб.

От таможни доносится возмущенное кудахтанье.

«Неосторожно брошенный камень, – размышляет Якоб, – может вызвать лавину».

– Я беспокоился, вдруг он заболел или… или нездоров.

Слуги Огавы Мимасаку неодобрительно смотрят на голландца.

– Он здоров, – отвечает старик. – Я передать, что вы любезно справляться о нем. Хорошего дня.

– А я тут… – Ворстенбос любуется раздутой тростниковой жабой в банке со спиртом, – наслаждаюсь беседой с переводчиком Кобаяси.

Якоб растерянно озирается, не сразу сообразив, что управляющий имеет в виду жабу.

– Простите, минеер, я сегодня оставил свое чувство юмора поспать подольше.

– Зато, как вижу, – Ворстенбос глядит на саквояж, – свой отчет вы не забыли.

«Уже „свой“, а не „наш“, – думает Якоб. – Что скрывается за этой переменой?»

– Общий смысл вы уже знаете, минеер, по нашим регулярным беседам…

– Закону требуется не «общий смысл», а подробности. – Управляющий протягивает руку за черной тетрадью. – Подробности порождают факты, а факты, если их правильно подать, становятся убийцами.

Якоб вручает управляющему итог долгого труда.

Ворстенбос взвешивает отчет в руке.

– Простите, минеер, любопытно было бы узнать…

– Да-да, какую должность вам предстоит занимать в наступающем году. Погодите, юноша, узнаете за ужином, как и все. Квота на медь была предпоследней необходимой частью моих планов на будущее, а это, – он поднимает повыше черную тетрадь, – последнее, чего еще недоставало.

* * *

До вечера Якоб работает в канцелярии: они с Ауэхандом переписывают для архива документы на груз за нынешний торговый сезон. Петеру Фишеру не сидится на месте – он все ходит туда-сюда, излучая еще бóльшую враждебность, чем обычно.

– Значит, уверен, что место начальника канцелярии, считай, у вас в кармане, – говорит Ауэханд.

Дождь льет не переставая; в кои-то веки стало прохладно, и Якоб решает искупаться перед ужином. В пристройке возле гильдейской кухни устроена небольшая банька. Воду греют в котлах, подвешивая их на торчащие из каменной стены крюки с медным покрытием. По традиции старшие переводчики пользуются купальней как своей, хотя Компания платит за уголь и дрова по заоблачным ценам. Якоб раздевается в предбаннике и, пригнувшись, забирается в наполненную паром комнатку чуть побольше чулана. Пахнет древесиной кедра. Влажный жар наполняет легкие и очищает поры лица. Фонарь «летучая мышь» дает довольно света, чтобы узнать Кона Туми, отмокающего в бадье, – их здесь всего две.

– Точно, я не ошибся, – говорит ирландец по-английски, – мои ноздри учуяли серную вонь Жана Кальвина.

– Смотрите-ка, – Якоб поливает себя теплой водицей из ковшика, – еретик-папист снова раньше всех поспел в купальню. Работы не хватает?

– Работой меня тайфун обеспечил. А вот дневной свет закончился.

Якоб трет свою кожу комком парусины.

– Где ваш соглядатай?

– Я его притопил своим толстым задом. А где ваш Хандзабуро?

– Набивает себе брюхо в гильдейской кухне.

– Ну, пускай откармливается, пока можно, раз на той неделе «Шенандоа» уходит. – Туми погружается в воду по самый подбородок, словно дюгонь. – Еще годик – и моя пятилетняя служба закончена…

– Вы твердо решили, – Якоб отворачивается, чтобы вымыть у себя в паху, – что поедете домой?

Слышно, как переговариваются повара в Гильдии переводчиков.

– Я так думаю, начинать новое лучше в Новом Свете.

Якоб снимает с купальной бадьи деревянную крышку.

– Лейси говорит, – продолжает Туми, – к западу от Луизианы индейцев основательно вычистили…

Тепло проникает в каждую мышцу, каждую косточку Якоба.

– …И кто не боится тяжелой работы, тот без работы не останется. Поселенцам требуются фургоны в дорогу, а когда доберутся до места – нужно строить дома. Лейси считает, я могу добраться от Батавии до Чарльстона бесплатно, если наймусь на корабль плотником. На войну меня не тянет. Еще загребут сражаться за англичан… А вы бы вернулись в Голландию по нынешней погоде?

– Не знаю. – Якоб представляет себе залитое дождем окно и в нем – лицо Анны. – Не знаю.

– Станете кофейным королем, заведете себе плантацию где-нибудь в Бёйтензорге, или князем купцов с новенькими пакгаузами по обоим берегам Чиливунга.

– Не настолько я нажился на ртути, Кон Туми.

– Да, но если советник Унико Ворстенбос потянет для вас за нужные ниточки…

Якоб залезает в свободную бадью, думая о своем отчете.

«Унико Ворстенбос, – хочется ему сказать, – весьма переменчивый начальник».

Жар пропитывает все его тело. Нет никакого желания рассуждать или спорить.

– Эх, де Зут, сейчас бы покурить… Схожу принесу парочку трубок.

Кон Туми поднимается из бадьи, словно упитанный Нептун. Якоб погружается еще глубже, так что над водой остается только крохотный островок: губы, глаза и кончик носа.

К тому времени, как возвращается Туми, Якоб разомлел в тепле и, закрыв глаза, впал в подобие транса. Он слышит, как плотник, заново ополоснувшись, опускается в воду. О курении речи нет.

– Значит, ни крошки табаку не осталось? – сонно бормочет Якоб.

Его сосед слегка кашляет.

– Я Огава, господин де Зут.

Якоб подскакивает так, что вода плещет через край.

– Господин Огава! А я… Я думал…

– Вы такой мирный, – говорит Огава Удзаэмон. – Я не хотеть беспокоить.

– Я недавно встретил вашего отца, но… – Якоб протирает глаза, однако в полутьме парнóй да с его дальнозоркостью лучше видно не становится. – С вами я не виделся со времени тайфуна.

– Простите, я не мог прийти. Очень много разный вещь случиться.

– Вам удалось… выполнить мою просьбу, насчет словаря?

– День после тайфун, я отправить слуга в дом семьи Аибагава.

– Так вы не сами его отнесли?

– Весьма доверенный слуга доставить словарь. Он не сказать: «Посылка от голландец де Зут». Он объяснить: «Посылка из госпиталь на Дэдзима». Понимаете, для меня не подобать туда идти. Доктор Аибагава болеть. Прийти в дом в такой время есть плохой… воспитание?

– Мне жаль это слышать. Сейчас ему лучше?

– Похороны состояться позавчера.

– Ох…

«Теперь понятно», – думает Якоб.

– Ох. Значит, барышня Аибагава…

Огава отвечает не сразу.

– Есть плохой известие. Она должна уехать из Нагасаки…

Якоб молча ждет. Звонко падают капли, конденсируясь из пара.

– Надолго. На многий год. Она не вернуться больше на Дэдзима. Ваш словарь, ваш письмо, что она думать – я не иметь вестей. Простите.

– К черту словарь – но… Куда она уезжает и почему?

– Это есть провинция от настоятель Эномото. Тот, который купить ваш ртуть…

Перед мысленным взором Якоба возникает образ настоятеля. «Тот, который волшебством убивает змей».

– Он хотеть, чтобы она вступить в храм… – Огава запинается. – Женщина-монах – как сказать?

– Монахиня? Умоляю, только не говорите, что барышня Аибагава уходит в женский монастырь!

– Да, своего рода монастырь… на горе Сирануи. Она ехать туда.

– Зачем же монашкам акушерка? Она по своей воле едет?

– Доктор Аибагава делать большие долги перед ростовщики, чтобы покупать телескопы и прочее. – В голосе Огавы чувствуется боль. – Быть ученый – дорого. Теперь вдова должен платить долги. Эномото заключить контракт с вдова. Сделка. Он платить долги. Она отдать барышня Аибагава для монастырь.

– Это же все равно что продать в рабство! – вскидывается Якоб.

– Японский обычай, – глухо отвечает Огава, – есть иной нежели голландский…

– А что друзья ее покойного отца в Академии Сирандо? Разве они не вмешаются, глядя, как талантливую девушку-медика продают, словно вьючного мула, позволят ей провести всю жизнь в услужении на какой-то унылой горе? Сына тоже могли бы так продать в монастырь? Эномото ведь и сам ученый человек!

За стенкой смеются повара на кухне Гильдии переводчиков.

– Но я же, – вдруг соображает Якоб, – я предложил ей убежище!

– Ничего нельзя сделать. – Огава встает. – Я должен идти.

– Так она лучше пойдет в тюрьму, чем жить здесь, на Дэдзиме?

Огава выбирается из бадьи. В его молчании отчетливо слышен упрек.

Якоб понимает, что в глазах переводчика выглядит неотесанным грубияном: Огава с немалым риском для себя постарался помочь влюбленному иностранцу, а тот вместо благодарности осыпает его жалобами.

– Господин Огава, простите меня, но, несомненно…

Раздвижные наружные двери открываются, и кто-то входит в предбанник, весело насвистывая.

Чья-то тень отводит в сторону занавеску и спрашивает по-голландски:

– Кто тут?

– Это Огава, господин Туми.

– Вечер добрый, господин Огава! Господин де Зут, с трубкой придется подождать. Управляющий Ворстенбос требует вас к себе в кабинет, желает обсудить нечто важное. Немедленно. Чую, вас ждут хорошие вести.

* * *

– Де Зут, что такой мрачный? – На столе перед Ворстенбосом лежит «Расследование злоупотреблений на Дэдзиме». – Все в любовных мечтах витаете?

Якоб в ужасе: его тайна известна даже начальству!

– Шучу, де Зут! Просто шутка, ничего более. Туми говорит, я прервал ваше омовение?

– Я уже заканчивал мыться, минеер.

– Утверждают, что чистота сродни святости.

– На святость не претендую, но купание предохраняет от вшей, да и прохладно по вечерам стало.

– Вы в самом деле осунулись как-то. Я вас загонял с этим вашим… – Ворстенбос постукивает пальцами по тетради, – заданием?

– Работа есть работа, минеер.

Управляющий кивает, словно судья, который слушает свидетеля.

– Могу я надеяться, минеер, что мой отчет вас не разочаровал?

Ворстенбос вынимает пробку из графинчика рубиновой мадеры.

В столовой слуги накрывают к ужину.

Управляющий наливает себе, а Якобу не предлагает.

– Мы со всей тщательностью собрали веские и неоспоримые доказательства позорных недочетов в руководстве факторией на Дэдзиме в девяностые годы. Эти доказательства послужат более чем достаточным обоснованием принятых мною мер против бывшего исполняющего обязанности управляющего Даниэля Сниткера…

Якоб мысленно отмечает местоимение «мы» и отсутствие упоминаний о ван Клефе.

– …Если их убедительно представить губернатору ван Оверстратену.

Ворстенбос открывает шкафчик позади своего кресла и достает еще одну рюмку.

– Не может быть ни малейших сомнений, – говорит Якоб, – что капитан Лейси прекрасно выполнит свою задачу.

– Какое дело американцу до злоупотреблений в голландской компании? Ему лишь бы прибыль получить. – Ворстенбос протягивает Якобу наполненную рюмку. – Ансельм Лейси – не крестоносец, он просто наемный работник. Вернется в Батавию, сдаст, как положено, отчет о расследовании личному секретарю генерал-губернатора и думать о нем забудет. Секретарь, скорее всего, бросит отчет в канал где-нибудь в тихом месте да предупредит названных в отчете людей – и приятелей Сниткера, – а уж они наточат ножи к нашему возвращению. Нет, причины и подробности кризиса на Дэдзиме, принятые нами меры к его исправлению и справедливость наказания, назначенного Даниэлю Сниткеру, – все это должен объяснить человек, чья будущность неразрывно связана с Объединенной Ост-Индской компанией. А потому, де Зут, я, – управляющий выразительно подчеркивает местоимение, – вернусь в Батавию на «Шенандоа», один, и буду бороться за наше общее дело.

Тиканье настольных часов звонко раздается на фоне шороха дождя и шипения масла в лампе.

– А какие… – Якоб старается, чтобы голос звучал ровно, – у вас планы на мой счет, минеер?

– Вы будете моими глазами и ушами здесь, в Нагасаки, до следующего торгового сезона.

«Если я останусь без покровительства, – думает Якоб, – меня за неделю живьем сожрут…»

– По этой причине я назначу Петера Фишера начальником канцелярии.

Звук часов тонет в грохоте логически очевидных последствий.

«Без значимой должности, – думает Якоб, – я словно комнатная собачка, которую бросили в медвежью яму».

– Единственный кандидат в управляющие, – продолжает Ворстенбос, – это господин ван Клеф…

«Дэдзима очень, очень далеко от Батавии», – ужасается Якоб.

– …А как на ваш слух: помощник управляющего Якоб де Зут?