Текст книги "Облачный атлас"

Страшный Суд Тимоти Кавендиша

Однажды, в светлых еще сумерках, четыре, пять, нет, о боже, шесть лет назад, я в благодушном настроении прогуливался по какой-то гринвичской авеню, где растут зрелые каштаны и поддельные апельсиновые деревья. Эти дома времен Регентства числятся среди самой дорогой недвижимости Лондона, но если вам, дорогой Читатель, случится унаследовать один из них, продайте его, не живите в нем. Подобные здания таят некую темную магию, сводящую их владельцев с ума. Один из тех, кто стал их жертвой, бывший начальник полиции Родезии, в тот вечер, о котором идет речь, выписал мне чек, кругленький, как и он сам, чтобы я отредактировал и напечатал его автобиографию. Мое благодушное состояние возникло отчасти благодаря этому чеку, отчасти благодаря шабли 1983 года из виноградника Дюрюзуа, магическому снадобью, растворяющему наши несметные трагедии, обращая их в простые недоразумения.

Ко мне, словно растягивая рыболовную сеть по всей ширине тротуара, приближалась троица юниц, выряженных на манер проститутки Барби. Я ступил на мостовую, чтобы избежать столкновения. Но когда мы поравнялись, они сорвали со своих бурых эскимо обертки и просто побросали на землю. Мое чувство благополучия было покороблено. Ведь напротив стояла урна! Возмущенный гражданин Тим Кавендиш воскликнул, обращаясь к своим смертельным обидчицам:

– Знаете, вам бы надо их поднять!

Глянув мне в спину, одна из них фыркнула:

– А иначе – чо?

Обезьяны чертовы!

– Ничо, – бросил я через плечо, – я просто сказал, что вам…

Тут колени мои подогнулись, и по щеке меня хрястнула мостовая, встряхнув раннее воспоминание о происшествии с трехколесным велосипедом, которое занимало меня, пока боль не стерла всего, что не было болью. Острое колено вмяло мое лицо в лиственный перегной.

Я ощутил вкус крови. Мое шестидесяти-с-чем-то-летнее запястье было задрано назад под углом в девяносто градусов страдания, и браслет моего «Ингерсолл солар» расстегнулся. Помню импровизированный коллаж из непристойностей старинных и современных, но, прежде чем эти проныры добрались до моего бумажника, колокольчики фургона с мороженым, игравшие «Девушку из Ипанемы»{79}79
  «Девушка из Ипанемы» – песня А. К. Жобима и В. де Мораеса, ставшая в 1964 г. хитом в исполнении бразильской певицы Аструд Жилберту, прославленной исполнительницы босановы.


[Закрыть], заставили налетчиц броситься врассыпную – они разбежались, как вампирши за минуту до рассвета.

– И ты на них не заявил? Вот олух! – сказала мадам X. на следующее утро, посыпая искусственным сахаром отруби – свой завтрак. – Ради бога, позвони в полицию. Чего ты ждешь? Следы-то простынут.

Увы, я уже приукрасил правду и сказал ей, что ограбили меня пятеро здоровяков с выбритыми на черепах свастиками. Как мог я теперь подать заявление о том, что со мной без всяких усилий разделались три неполовозрелые пигалицы-сладкоежки? Чего доброго, парни в синей форме подавятся своими бисквитными пингвинчиками. Нет, мое ограбление не прибавилось к нашей национальной криминальной статистике, всегда с такой готовностью пополняющейся. Не будь мои похищенные часики, мой «Ингерсолл», любовным подарком из более солнечной эры нашего брака, ныне арктического, я вообще промолчал бы об инциденте.

Так о чем, бишь, я?

Странно, с какой легкостью в моем возрасте приходят в голову истории не по теме.

Нет, это не странно, это до чертиков страшно. Я собирался начать рассказ с Дермота Хоггинса. Вот в чем проблема, когда пишешь мемуары от руки. Невозможно изменить уже написанное, не напортачив еще больше.

* * *

Видите ли, я был редактором Дермота «Кастета» Хоггинса, а не его психиатром или чертовым астрологом, так что откуда мог я знать, что было уготовано сэру Феликсу Финчу в ту злосчастную ночь? Сэр Феликс Финч, министр культуры и диктатор в «Трафальгарском книжном обозрении», как сиял он в небесах массмедиа, как прекрасно он виден невооруженным глазом даже теперь, годом позже! Потребители таблоидов читали обо всем этом на первой странице; читатели широкополосных газет позволили убежать своей овсянке, когда по «Радио-4» сообщили, кто упал и как. В этом птичнике со стервятниками и синичками – «обозревателями» – сначала прощебетали дань памяти Ушедшему Королю Искусств, а потом и вообще стали его превозносить.

В отличие от них я до сих пор сохранял горделивое молчание. Должен, однако, предупредить занятого читателя, что послеобеденное мятное полоскание Феликса Финча – всего лишь аперитив для моих собственных страданий. Меня, если вам угодно, больше занимает Страшный Суд Тимоти Кавендиша. Ну что ж, вот и оно, хлесткое название.

То был вечер вручения Лимонной премии{80}80
  …вручения Лимонной премии… – аллюзия на Orange Prize («Апельсиновую премию») – престижную британскую литературную премию для писателей-женщин, вручающуюся с 1996 г.


[Закрыть], в «Звездном баре Джейка», пышное повторное открытие которого состоялось на верхнем этаже здания в Бейсуотере заодно с садом, устроенным на крыше для вящего великолепия. Вся чертова цепочка издательской системы пищеварения поднялась в воздух и взгромоздилась у Джейка. Одержимые писатели, творцы знаменитостей, свита, недоедающие книготорговцы, свора щелкоперов и фотографов, которые воспринимают фразу «Чтоб ты сдох!» как «Премного благодарен!». Позвольте мне заклеить скотчем рот коварному слушку, намекающему на то, что приглашение Дермота было-де моих рук делом; о да, Тимоти Кавендиш знал, что его автор вожделеет высокопробной мести, а следовательно, вся трагедия была рекламным трюком. Вздор, измышления завистливых конкурентов! Ни одна сука до сих пор так и не призналась в том, что послала приглашение Дермоту Хоггинсу, да и теперь трудно на это от нее рассчитывать.

Так или иначе, был объявлен победитель, и все мы знаем, кто получил тогда премию в пятьдесят тонн. Меня развезло. Прожженный Джон познакомил меня с коктейлем под названием «ЦУП[42]42
  ЦУП – центр управления полетом.


[Закрыть] – майору Тому»{81}81
  …коктейлем под названием «ЦУП – майору Тому». – «Ground control to Major Tom» – первая строчка песни Дэвида Боуи «Space Oddity» с одноименного альбома 1969 г.


[Закрыть]. Стрела времени превратилась в бумеранг, а майоров у меня стало столько, что я сбился со счета. Джазовый секстет наяривал румбу. Я вышел на балкон, чтобы подышать, и слышал доносившийся изнутри гомон. Литературный Лондон в действии напомнил мне высказывание Гиббона об эпохе Антонинов: «Масса критиков, компиляторов и комментаторов затемнила сферу знаний, а за упадком гения скоро последовала и испорченность вкуса»[43]43
  Перевод В. Неведомского.


[Закрыть].

Дермот нашел меня с неумолимостью дурной вести. Позвольте мне повториться: нежданная встреча с Папой Пием XIII изумила бы меня меньше{82}82
  …нежданная встреча с Папой Пием XIII изумила бы меня меньше. – Последним папой Пием был Пий XII (Эугенио Мария Джузеппе Джованни Пачелли, 1876–1958).


[Закрыть]. Собственно, Его Непогрешимость вписался бы туда лучше – мой мятежный автор поверх шоколадной рубашки с галстуком на резинке напялил банановый костюм. Мне вряд ли требуется напоминать любопытному читателю, что «Удару кастетом» еще только предстояло взять книжный мир штурмом. Ему еще только предстояло поступить в книжные магазины, если не считать лавки премудрого Джона Сэндоу в Челси и этого злополучного газетного киоска, сначала еврейского, затем сикхского, а ныне эритрейского, что расположен в Ист-Энде, в приходе братьев Хоггинс. В самом деле, Дермот жаждал обсудить в саду на крыше именно вопросы рекламы и распространения.

В сотый раз объяснил я ему, что книгоиздательские учреждения, подобные нашему, просто не могут разбрасываться деньгами на причудливые каталоги и разнузданно-роскошные уик-энды, во всех смыслах спаивающие авторов и книготорговцев в одну команду. Я объяснил, опять-таки не впервые, что мои авторы черпают чувство исполненного долга, даря свои прекрасно переплетенные тома друзьям, близким и потомству. Я, в незнамо который раз, объяснил, что рынок гангстерских воспоминаний перенасыщен – и что даже «Моби Дик» при жизни Мелвилла с треском провалился… хотя, конечно, я не пустил в действие именно этот глагол.

– Твой мемуар по-настоящему занимателен, – заверил я Дермота. – Дай ему время.

Дермот, в пьяной печали, глухой к доводам разума, глядел поверх перил.

– Все эти трубы. Долгонько падать.

Эту угрозу я счел чисто умозрительной.

– Успокойся.

– Когда я был маленьким, мама водила меня на «Мэри Поппинс». Там на крышах трубочисты танцуют. И по видео она это крутит. Снова и снова. В своем доме для престарелых.

– Я помню, когда это появилось на экранах. Застал то время.

– Так-так. – Дермот нахмурился и через французское окно ткнул внутрь бара. – Это кто?

– Кто – кто?

– Этот, в галстуке-бабочке, который болтает с той грудастой, в диадеме.

– Учредитель премии, Феликс… э-э, Феликс как, бишь, его?

– Д****й Феликс Финч! Этот п****, который наехал на мою книгу в своем д****м сутенерском журнальчике?

– Это была не лучшая рецензия на твою книгу, но…

– Это была единственная д****я рецензия!

– На самом деле не такая уж скверная…

– Да? «Неудачливые рассказчики небылиц вроде мистера Хоггинса мешают развитию современной литературы, как неумелые водители мешают движению на дорогах». Замечал, что эти типы норовят вставить «мистер», прежде чем всадить нож? «Мистеру Хоггинсу следовало бы извиниться перед деревьями, срубленными ради его непомерно раздутого „автобио-романа“. Четыреста блестящих поддельным светом страниц испускают дух в концовке настолько плоской и бессмысленной, что в это просто невозможно поверить».

– Успокойся, Дермот, «Трафальгар» все равно никто не читает.

– Тпру. – Мой автор ухватил за воротник какого-то официанта. – Слыхал о «Трафальгарском книжном обозрении»?

– О «ТКО»? Конечно, – отозвался официант с восточноевропейским акцентом. – На моем факультете все им божатся, там самые продвинутые рецензенты.

Дермот швырнул свой стакан через перила.

– Да ладно, что такое рецензент? – стал я его урезонивать. – Тот, кто читает быстро, судит заносчиво, но в суть дела никогда не вникает и…

Джазовый секстет отыграл свой номер, и Дермот оставил мою фразу висеть в воздухе. Я был достаточно пьян, чтобы разориться на такси, и собирался уходить, когда он возгласом этакого уличного разносчика с кокнийским выговором заставил замолчать все собрание:

– Леди и джентльмены из жюри! Прошу вашего внимания!

Да сохранят нас святые угодники, Дермот стучал друг о друга двумя подносами.

– Сегодня у нас имеется дополнительная награда, дорогие книголюбы! – проревел он. Не обращая внимания на смешки и «уууууу!», он достал из кармана пиджака конверт, открыл его и стал делать вид, что читает: – «Награда. Самому. Выдающемуся. Литературному. Критику». – Кто-то из-за слушателей продолжал на него смотреть, передразнивая его и задирая, другие в смущении отворачивались. – Конкуренция была ожесточенной, но члены жюри единогласно выбрали Его Императорское Величество «Трафальгарского книжного обозрения», мистера – прошу про сени я, сэра – Феликса Финча, ков аль эра орд и на Брит ан скуй Им прерии, ком Андорра!

Любители пошуметь сгрудились. «Брáво, Феликс! Бравó!» Финч не был бы критиком, если бы не любил незаслуженного внимания. Он, несомненно, уже сочинял в уме изложение этого дела для своей колонки в «Санди таймс», которая называлась «Финтами Финча». Дермот, со своей стороны, был сама искренность и приветливость.

– Интересно, что может быть моей наградой? – самодовольно улыбаясь, проговорил Финч, когда утихли аплодисменты. – Надписанный экземпляр еще не разорванного в клочки «Удара кастетом»? Таких, должно быть, немного осталось! – Прихвостни Финча хором заулюлюкали и зареготали, подзадоривая своего главаря. – Или я выиграл бесплатный полет в какую-нибудь латиноамериканскую страну с дырявыми договорами об экстрадиции?

– Да, милый, – подмигнул ему Дермот, – бесплатный полет – это именно то, что ты выиграл! Совершенно бесплатный, совершенно свободный.

Мой автор ухватил Финча за лацканы, опрокинулся на спину, погрузил свои ноги в объемистую его поясницу и, подобно дзюдоисту, запустил эту менее долговечную, чем сознавало большинство, фигуру медиамира в ночное небо! Высоко, намного выше анютиных глазок, высаженных вдоль перил балкона.

Вопль – и жизнь – Финча оборвались на гофрированном металле двенадцатью этажами ниже.

Чья-то выпивка пролилась на ковер.

Дермот «Кастет» Хоггинс отряхнул свои лацканы, нагнулся над балконом и прокричал:

– Ну и кто же теперь испустил дух в концовке настолько плоской и бессмысленной, что в это просто невозможно поверить?!!

Онемевшая толпа расступалась, когда убийца направился к столу с закусками. Позже некоторые свидетели вспоминали о некоем темном ореоле. Дермот выбрал бельгийский крекер, украшенный бискайскими анчоусами и петрушкой с кунжутовым маслом.

Чувства толпы нахлынули обратно. Зажатые носы, причитания, паническая топотня к лестнице. И – самый невообразимый тарарам! Мои мысли? Честно? Ужас. Это несомненно. Потрясение? Можете себе представить. Неверие? Естественно. Страх? Не совсем.

Не могу отрицать нарождавшегося ощущения, что у этого трагического оборота наличествует серебряная подкладка. В комнатах моего офиса на Хеймаркете хранились девяносто пять нераспроданных, одетых в оберточную бумагу «Ударов кастетом» Дермота Хоггинса, взволнованных и волнующих воспоминаний того, кому предстояло стать самым прославленным убийцей Британии. У Фрэнка Спрэта – моего стойкого полиграфиста в Севеноксе, которому я задолжал столько денег, что держал беднягу на грани разорения, – все еще имелись печатные пластины, и он готов был запустить машины по первому моему знаку.

В твердых обложках, леди и джентльмены.

По четырнадцать фунтов девяносто девять пенсов за штуку.

Медовый вкус денег!

Будучи опытным редактором, я не одобряю ретроспекций, предзнаменований и прочих премудрых примочек; все они принадлежат восьмидесятым с их диссертациями по теории хаоса и постмодернизму. Я, однако, не извиняюсь за то, что начинаю (возобновляю) собственное повествование со своей версии этого шокирующего дела. Это, видите ли, явилось первым моим благим намерением, вымостившим мою дорогу в Эд, в Эдинбург… точнее, в его захолустные окрестности, где суждено было развернуться моему Страшному Суду. В судьбе моей после Финального Финта Феликса Финча произошла великолепная перемена, которую я и предвидел в тот достопамятный вечер. На ветрах доходчивой и совершенно бесплатной рекламы мой обреченный на провал индюшонок – «Удар кастетом» – воспарил в списках бестселлеров, где и пребывал, а беднягу Дермота тем временем судили, нашли виновным и приговорили к пятнадцати годам строгого режима в тюрьме Уормвуд-Скрабс. Каждый поворот судебного разбирательства занимал весь выпуск девятичасовых новостей. В смерти сэр Феликс из сочащегося самодовольством хлыща, сталинистской хваткой державшего деньги Совета по культуре, на некоторое время превратился в самого – о! – любимого в Британии знатока искусств.

На ступеньках Центрального уголовного суда его вдова сказала репортерам, что приговор к пятнадцати годам «омерзительно мягок», и на следующий же день была запущена кампания «Дермот Хоггинс, сгинь в аду!». Родственники Дермота контратаковали на разнообразных ток-шоу. Снова и снова разбиралась и обдумывалась оскорбительная рецензия Финча, а на втором канале Би-би-си выпустили специальный документальный фильм, в котором интервьюировавшая меня лесбиянка отредактировала мои остроты так, что они совершенно выпали из контекста. Но кому до этого было дело? Горшок с деньгами пузырился – нет, он перекипал через край и озарял всю чертову кухню. Сотрудники «Издательства Кавендиша» – то есть я и миссис Лэтем – не понимали, что такое на нас навалилось. Нам пришлось принять на работу двух ее племянниц (на полставки, конечно, мне совсем не улыбалось быть ограбленным Пенсионным фондом). Оригинальные экземпляры «Удара кастетом» исчезли в течение полутора суток, и Фрэнк Спрэт допечатывал тираж почти ежемесячно. За сорок лет моего участия в издательских играх ничто не приводило нас к такому успеху. Текущие затраты всегда компенсировались за счет автора – отнюдь не за счет действительных чертовых продаж! Однако здесь я имел дело с бестселлером, из тех, что появляются раз в десятилетие. Все так и норовили меня спросить: «Тим, чем ты объясняешь его неудержимый успех?»

«Удар кастетом» – это действительно хорошо написанные, бесстрашно беллетризованные мемуары. Стервятники от культуры обсуждали их социологические подтексты сначала в передачах для полуночников, потом – в выпусках для тех, кто смотрит ТВ за завтраком. Неонацисты покупали «Удар кастетом» из-за разлитого в нем моря насилия. Домохозяйки из Вустершира покупали его, потому что он чертовски хорошо читается. Гомосексуалисты покупали его из чувства племенной солидарности. За четыре месяца тираж перевалил за девяносто тысяч, да, за девяносто тысяч экземпляров, и я, да, все еще толкую об издании в твердой обложке. Сейчас, когда я пишу эти строки, по «Удару» должны снимать художественный фильм. Во время банкета на Франкфуртской книжной ярмарке меня чествовали те, кто до того останавливался в моем присутствии, только чтобы соскрести меня со своих туфель. Одиозный ярлык «издатель тщеславных» сменился на другой, благообразный – «финансист творящих». Перечисления за права на перевод росли как снежный ком, падали, как территории в последнем раунде «Риска». Американские издатели – слава, слава, аллилуйя! – купились на зацепку «попранный-кельт-восстав-покарал-чванного-англосакса», и трансатлантический аукцион вознес первоначальную цену до головокружительных высот. У меня, да, у меня были исключительные права на эту платиновую гусыню, которая не переставала нестись! Деньги хлынули на мои пустые счета, словно Северное море, одолевшее голландские дамбы. Мой «личный банковский консультант», спекуль по имени Элиот Маккласки, прислал мне на Рождество фотографию своего отпрыска, своей мидвичской кукушки{83}83
  …своего отпрыска, своей мидвичской кукушки. – Аллюзия на роман «Мидвичские кукушки» (1957) английского фантаста Джона Уиндема (Джон Уиндем Паркс Лукас Бейнон Гаррис, 1903–1969) о деревне Мидвич, ставшей объектом инопланетного эксперимента по массовому зачатию детей со сверхчеловеческими способностями; роман был дважды экранизирован как «Деревня проклятых» – Вольфом Риллой в 1960 г. (через три года вышло продолжение «Дети проклятых») и Джоном Карпентером в 1995-м.


[Закрыть]. Приматы у дверей «Граучо-клуба» приветствовали меня возгласом: «Приятного вечера, мистер Кавендиш!», вместо прежнего: «Эй, надо, чтобы за вас поручился кто-нибудь из членов клуба!» Когда я объявил, что сам буду готовить выпуск в бумажной обложке, на книжных страницах воскресных приложений появились заметки, в которых «Издательство Кавендиша» изображалось как динамичный, горячий игрок, окруженный облаком одряхлевших надутых гигантов. Я даже попал в «Файненшл таймс».

Удивительно ли, что мы с миссис Лэтем перенапрягались – ну так, чуточку – на бухгалтерском фронте?

Успех отравляет новичков во мгновение ока. Я напечатал себе визитные карточки: «Кавендиш-Редукс, Издательство передовой беллетристики». А что, думал я, почему не торговать публикациями, вместо того чтобы публиковать? Почему не стать тем серьезным издателем, которым меня воображает весь мир?

Увы и ах! Эти изящные маленькие карточки стали красной тряпкой, которой я размахивал перед Быком Судьбы. При первом слухе о том, что Тим Кавендиш пошел в гору, мои саблезубые кредиторы, мурлыча, прискакали ко мне в офис. Как всегда, заниматься гностически-алгебраическими задачами касательно того, что, кому и когда платить, я предоставил своей бесценной миссис Лэтем. Потому-то и получилось, что я не был вполне готов, как умственно, так и финансово, когда явились мои ночные посетители; это случилось примерно через год после Ночи Феликса Финча. Сознаюсь, с тех пор как мадам X. меня оставила (ради чертова дантиста, надо открыть правду, какой бы болезненной она ни была), в моем домицилии{84}84
  Домицилий (юр.) – постоянное местожительство.


[Закрыть] в Патни воцарилась Хозяйственная Анархия (оч. хор., тот ублюдок был вдобавок и немцем), так что мой фаянсовый трон долгое время де-факто являлся моим офисным креслом. Под округлым футляром с рулоном туалетной бумаги стоит бутылка приличного коньяка, а дверь я оставляю открытой, чтобы слышать радио с кухни.

В описываемую ночь я отложил в сторону свое постоянное туалетное чтение, «Упадок и разрушение Римской империи», ради всех этих рукописей (несъедобных зеленых помидоров), поступивших в «Кавендиш-Редукс», мое новое стойло для чемпионов. Полагаю, было около одиннадцати, когда я услышал, что кто-то налегает на мою входную дверь. Скинхед, задумавший сыграть в грабеж за здорово живешь?

Подвыпивший попрошайка? Ветер?

Дальше было вот что: дверь слетела с чертовых петель! Я думал об Аль-Каеде, думал о шаровой молнии, но нет. По прихожей, казалось, протопала целая команда регбистов, однако вторгшихся было всего трое. (Обратите внимание, на меня всегда нападают втроем.)

– Тимоти Кавендиш, полагаю, – проговорил тот, кто более всех остальных походил на горгулью. – Застукали со спущенными штанами, а?

«Я принимаю с одиннадцати до двух, джентльмены, – сказал бы на моем месте Богарт{85}85
  Богарт, Хамфри (1899–1957) – знаменитый киноактер, архетипический «крутой парень» американского кинематографа сороковых – пятидесятых годов, идеальное воплощение образа хладнокровного индивидуалиста. Снимался у Джона Хьюстона в «Мальтийском соколе» (1941; по одноименному роману Дэшила Хэмметта) и в «Сокровище Сьерра-Мадре» (1948; по одноименному роману Б. Травена), у Майкла Кертиса в «Касабланке» (1943), у Говарда Хоукза в «Долгом сне» (1946; по одноименному роману Раймонда Чандлера) и др.


[Закрыть], – с трехчасовым перерывом на ланч. Будьте любезны покинуть помещение».

Меня хватило лишь на то, чтобы пролопотать:

– Ой! Моя дверь! Моя чертова дверь!

Второй Громила закурил сигарету.

– Мы сегодня навещали Дермота. Он немного огорчен. Да и кто бы не огорчился?

Куски головоломки встали на место. Я же рассыпался на куски.

– Братья Дермота!

(Я все о них знал из книги Дермота. Эдди, Мозза, Джарвис.)

Бедро мне ожег горячий пепел, и я перестал понимать, кто из них что произносит. Это было ожившим триптихом Фрэнсиса Бэкона{86}86
  …ожившим триптихом Фрэнсиса Бэкона. – Фрэнсис Бэкон (1909–1992) – английский художник-экспрессионист, ирландец. В конце сороковых годов отошел от прежней сюрреалистической манеры и стал писать крупноформатные полотна (как правило, объединенные в триптихи) с изображением человеческих фигур в минуты наивысшего эмоционального напряжения – изуродованных, или гротескно искаженных, или разлагающихся.


[Закрыть].

– «Удар кастетом», судя по всему, расходится неплохо.

– В книжной лавке аэропорта целые штабеля.

– Вы должны были хотя бы подозревать, что мы заглянем.

– Человек с вашей деловой хваткой.

Лондонские ирландцы расстраивают меня и в самые лучшие времена.

– Парни, парни, Дермот подписал контракт о передаче авторских прав. Вот, смотрите, это промышленный стандарт, у меня в портфеле имеется копия… – У меня и в самом деле имелся под рукой этот документ. – Пункт восемнадцать, об авторских правах… означает, что «Удар кастетом» законно является… э-э… – С трусами, спущенными до лодыжек, излагать было нелегко. – Э-э, является законной собственностью «Издательства Кавендиша».

Джарвис Хоггинс несколько мгновений просматривал контракт, но разорвал его, как только выяснилось, что тот длиннее отрезка времени, в течение которого он может сохранять сосредоточенность.

– Дермот подписал эту д****ю фигню, когда сама книга была для него только д****м хобби.

– Он писал ее, чтобы подарить нашему больному старику. Упокой Господь его душу.

– Писал ее в память о лучших деньках нашего папаши.

– Дермот не подписывал никаких д****х контрактов о том, что случилось в прошлом д****м году.

– Мы нанесли небольшой визит к вашему печатнику, мистеру Спрэту. Он просветил нас насчет экономики.

Посыпалось конфетти, получившееся из контракта. Мозза наклонился ко мне так близко, что я мог обонять его обед.

– Вроде бы вы нарыли целую кучу деньжат братьев Хоггинс, а?

– Я уверен, мы можем согласиться на, гм-гм, такую схему денежных поступлений, которая…

Встрял Эдди:

– Определимся в три.

Я притворно вздрогнул.

– В три тысячи фунтов? Парни, я не думаю…

– Не прикидывайтесь дурачком. – Мозза ущипнул меня за щеку. – В три – часа. Завтра. В вашем офисе.

Выбора не было.

– Возможно, завершая эту нашу встречу, мы могли бы… э-э… обсудить предварительную сумму, в качестве основы для… дальнейших переговоров.

– Без базара. Какую сумму мы только что обсуждали, Мозза?

– Пятьдесят тонн – это вроде разумно.

На сей раз мой болезненный крик был непритворным:

– Пятьдесят тысяч фунтов?!

– Для начала.

Мой кишечник пузырился, напрягался и боролся.

– Я что, по-вашему, держу такие деньги в коробках из-под обуви? – Я повысил голос, пытаясь изобразить Грязного Гарри, но куда больше напоминал шепелявого Бэггинса{87}87
  …пытаясь изобразить Грязного Гарри, но куда больше напоминал шепелявого Бэггинса. – «Грязный Гарри» (1971) – триллер Дона Сигела с Клинтом Иствудом в роли брутального детектива Гарри Каллахана. Бильбо Бэггинс – главный герой «Хоббита» Дж. Р. Р. Толкина (1937).


[Закрыть].

– Надеюсь, где-то вы их держите, дедуля.

– Наличными.

– Никаких кредиток. Никаких чеков.

– Никаких обещаний. Никаких отсрочек.

– Старыми добрыми деньгами. Коробка из-под обуви вполне пойдет.

– Джентльмены, я счастлив выплатить оговоренную компенсацию, но закон…

Джарвис свистнул сквозь зубы.

– Поможет ли закон такому старику, как вы, Тимоти, подняться после множественных переломов позвоночника?

Эдди:

– В таком возрасте людишки не поднимаются. Они рассыпаются как труха.

Я боролся изо всех сил, но мой сфинктер больше мне не принадлежал, и разразилась канонада. Позабавило это их или сделало снисходительными, но унизительное мое поражение мучители восприняли сочувственно. Кто-то из них дернул цепочку смыва.

– Завтра в три.

«Кавендиш-Редукс» отошел на второй план. Громилы направились на выход, переступая через мою поверженную дверь. Эдди обернулся для последнего слова:

– В книге Дермота есть один чудный маленький абзац. О должниках-неплательщиках.

Любопытного читателя я отсылаю к странице 244 «Удара кастетом», который можно купить в ближайшем книжном магазине. На полный желудок читать не рекомендуется.

За окнами моего офиса на Хеймаркете крались и мчались такси, а внутри, в заповедном моем убежище, миссис Лэтем, позвякивая сережками а-ля Нефертити (мой подарок по случаю десятилетия работы в «Издательстве Кавендиша», я нашел их в скидочной корзине магазина сувениров при Британском музее), трясла головой – нет, нет, нет.

– А я говорю вам, мистер Кавендиш, что не могу найти вам пятидесяти тысяч фунтов к трем часам пополудни. Я и пяти тысяч не могу найти. Все до пенни, что было выручено «Ударом», уже перечислено в уплату давних долгов.

– А нам никто ничего не должен?

– С получением по счетам у меня всегда все в порядке, разве не так, мистер Кавендиш?

Отчаяние заставляет меня пресмыкаться.

– Сейчас эпоха свободного кредита!

– Сейчас эпоха кредитных ограничений, мистер Кавендиш.

Я удалился к себе в кабинет, налил виски и запил им пару сердечных таблеток, прежде чем повторить на старинном своем глобусе последнее путешествие капитана Кука{88}88
  …путешествие капитана Кука. – Джеймс Кук (1728–1779) – знаменитый английский мореплаватель; на своем корабле «Эндевор» открыл Гавайи и др. острова, первым проплыл вокруг Австралии.


[Закрыть]. Миссис Лэтем принесла почту и удалилась, не сказав ни слова. Счета, рекламная макулатура и бандероль, адресованная «Для передачи прозорливому редактору „Удара кастетом“», внутри которой обнаружилась рукопись, озаглавленная «Периоды полураспада» – паршивое название для беллетристики, – с подзаголовком «Первое расследование Луизы Рей». Еще никудышнее. Дама-автор, сомнительно именуемая Хилари В. Хаш, начала свое сопроводительное письмо со следующего: «Когда мне было девять лет, мама взяла меня с собой в Лурд, где мы помолились о моем избавлении от энуреза{89}89
  …мама взяла меня с собой в Лурд, где мы помолились о моем избавлении от энуреза. – В городке Лурд на юге Франции в 1858 г. состоялось явление Богоматери девочке Бернадетте Субиру (впоследствии канонизированной), после чего Лурд стал местом паломничества католиков.


[Закрыть]. Вообразите себе мое изумление, когда той ночью мне явилась не святая Бернадетта, но Ален-Фурнье»{90}90
  …мне явилась не святая Бернадетта, но Ален-Фурнье. – Ален-Фурнье (Анри Альбан Фурнье, 1886–1914) – французский писатель, автор романа «Большой Мольн» (1913), в котором заметны визионерские тенденции. Известно, что Ален-Фурнье посещал Лурд.


[Закрыть].

Явно сбрендила. Я бросил письмо на поднос «Срочно» и включил свой мощный новый компьютер с невесть сколькими гигабайтами памяти, чтобы поиграть в «Сапера». Дважды взорвался и позвонил в «Сотби», чтобы предложить для аукциона личный письменный стол Чарльза Диккенса, оригинальный и аутентичный, по стартовой цене в шестьдесят тысяч. Очаровательная оценщица по имени Кирпал Сингх выразила мне сочувствие – письменный стол романиста давно уже числится за домом-музеем Диккенса – и понадеялась, что меня не обобрали чересчур уж болезненно. Должен признаться, я плохо теперь помню все свои хитроумные замыслы. Потом я позвонил Элиоту Маккласки и спросил, как поживают его замечательные детки.

– Превосходно, благодарю вас.

Он спросил, как продвигается мой замечательный бизнес. Я попросил о займе в восемьдесят тысяч фунтов. Он начал с глубокомысленного «Право же…». Я снизил потолок до шестидесяти. Элиот указал, что мои кредитные поступления, связанные с производительностью, все еще ограничены двенадцатимесячным горизонтом, прежде чем изменение их размеров станет осуществимым. О, я скучаю по тем дням, когда все они хохотали как гиены, посылали тебя к черту и бросали трубку. Я проследил по своему глобусу путешествие Магеллана{91}91
  Магеллан, Фернан (1470–1521) – португальский мореплаватель, совершил первое кругосветное плавание.


[Закрыть], тоскуя по такому веку, когда новое начало отстояло не дальше чем очередной парусник, покидающий Дептфорд. Поскольку вся моя гордость уже висела клочьями, я позвонил мадам X. У той была пора послеполуденного накачивания виски. Я объяснил всю серьезность моего положения. Она захохотала как гиена, послала меня к черту и бросила трубку. Я продолжал вертеть глобус. Все вертел и вертел глобус.

Когда я ступил за порог своего кабинета, миссис Лэтем выкатила на меня глаза, как коршун, увидевший кролика.

– Нет, только не к ростовщикам, мистер Кавендиш. Дело просто того не стоит.

– Не бойтесь, миссис Лэтем, я всего лишь собираюсь навестить единственного человека в этом мире, который верит мне, будь то вёдро или ненастье.

«Голос крови не заглушить», – напомнил я своему отражению в лифте, прежде чем наколоть ладонь на спицу своего складного зонтика.

– О люциферовы яйца, только не ты. Слушай, давай-ка просто исчезни и оставь нас в покое.

Мой брат свирепо уставился на меня поверх бассейна, когда я вошел в его патио. Насколько мне известно, Денхольм никогда в своем бассейне не плавает, но каждую неделю все равно его хлорирует и все такое, даже в самую мерзкую морось. В тот день он вылавливал из него листья большой сетью на шесте.

– Я не одолжу тебе ни единого чертова фартинга, пока ты не вернешь того, что занял в последний раз. Почему это я всегда должен подавать тебе милостыню? Нет. Не отвечай. – Денхольм зачерпнул из сети пригоршню промокших листьев. – Просто залезай обратно в свое такси и уматывай. По-хорошему я буду просить только раз.

– Как Жоржетта? – спросил я, стряхивая тлей с лепестков увядшей розы.

– Жоржетта уверенно и устойчиво продолжает выживать из ума. Тебя ведь это ни на грош не трогает, когда тебе не нужны деньги.

Я смотрел на червя, вползавшего обратно в землю, и хотел оказаться на его месте.

– Денни, я слегка впутался в скверную историю. Связался не с теми парнями. Если я не раздобуду где-нибудь шестьдесят тысяч фунтов, меня отделают до полусмерти.

– Попроси их заснять это для нас на видео.

– Я не шучу, Денхольм.

– Я тоже не шучу! Значит, ты боишься, что тебе перешибут хребет. И что с того? Почему это должно меня как-то касаться?

– Мы же братья! Есть у тебя совесть или нет?

– Я тридцать лет сидел в правлении коммерческого банка.

Платан с ампутированными ветвями ронял некогда зеленую листву, как отчаявшиеся люди отказываются от некогда непоколебимых решений.

– Помоги, Денни. Пожалуйста. Тридцати тысяч для начала хватило бы.

Я надавил слишком сильно.

– Пропади оно все пропадом, Тим, мой банк лопнул! Всю нашу кровь до последней капли высосали эти кровопийцы Ллойда! Раньше такие денежки мне предоставляли по одному мановению, но те дни прошли! Прошли, как не было! Наш дом заложен и перезаложен – дважды! Я – поверженный великан, ты – поверженный карлик… У тебя, во всяком случае, есть эта чертова книга, которая разлетается как горячие пирожки, куда ни плюнь!

Мое лицо выразило то, для чего у меня не находилось слов.

– О боже, ну ты и болван! Какой график выплат?

Я взглянул на часы.

– Сегодня в три.

– Забудь об этом. – Денхольм положил свою сеть. – Объявляй о банкротстве. Рейнард подготовит для тебя все бумаги, он хороший человек. Горькая пилюля, мне ли не знать, но всем кредиторам придется от тебя отстать. Закон ясно говорит…

– Закон? Все, что мои кредиторы знают о законе, – это как корячиться над парашей в переполненной камере.

– Тогда тебе надо где-нибудь залечь.

– Они очень, очень хорошо знают все места, где можно залечь.