Текст книги "Пожиратели облаков"

Лондон

Отняв голову от жаркой, липковатой от пота подушки, Марк шало огляделся в полумраке квартиры. Пуховое одеяло спуталось в ногах. Стряхивая с себя вязкую, тревожную зыбкость сна, он ощутил на себе груз нового утра. Первой задачей было определиться со своим местонахождением (с некоторых пор, просыпаясь, Марк уяснял это не сразу). С мутноватым испугом он вобрал в себя комнату. Снаружи за окном с тихой нудностью тарабанил чугунный водосток, пропуская на кирпичи подоконника дождевое сеево. Понятно: квартира «Синеко» в восточном Лондоне, его нынешнее становище.

Нынче ночью он безудержно писал. Помнится, были какие-то сильные чувства насчет чего-то. Марк выполз из-под одеяла и подобрал с пола желтый линованный блокнот. Протер глаза пятками ладоней и прочел написанное:

«Нужно пытаться каждый день. Жизнь – десять триллионов решений. Неужели не хочется обнаружить, как ты их осуществляешь?»

И еще:

«Утрата, которую ты чувствуешь снова и снова, – одна и та же (только каждый раз с другой стороны)».

Было и еще что-то о том, что мы, мол, в сущности, проживаем некую Среднюю Жизнь – отрезок между «Жизнью До» и «Жизнью После». Плюс какие-то паучьи каракули, которые любой недоросток счел бы за бумагомарательство – в основном жирно, с расцарапыванием бумаги прочерченные стрелки и петли, символизирующие логические пируэты, слишком красивые и сложные, чтобы иметь словесное выражение.

Блин. Дерьмо сплошное, из начала в конец. Да и его по объему недостаточно. Вот она, ловушка, устроенная самому себе: бесчестность и тщеславие теперь лупят бумерангом.

«О-хо-хо. Утро, подобное краю пропасти. Нужно приложить силы, чтобы ни о чем не думать, пока ядовитая суспензия не перестанет омывать мозг. На автомате сварить кофе. Вынуть из холодильника пачку томатного сока. В кухонном шкафу стоят хорошие мюсли. Нужно двигаться вперед, плыть, как акула – даже если ты акула с бодуна, ненавидящая себя лютой ненавистью».

Блокнот он отбросил, одеяло отпихнул и взял курс на санузел.

Оккупировав унитаз, Марк стал натруженно прогонять в уме события прошлого вечера, напоминающие шторм в мелком мутном заливчике. Вчера он в одном неброском на вид ресторане ужинал со своим агентом Марджори Блинк. После двух пузатых бокалов бурбона он заказал нечто под названием «Куриный зиккурат»: башенка из наклонных слоев курятины, рифленых эллипсов картофеля, краснокочанной капусты и снова курятины. Заказал сдуру: не дело ковыряться в чем-либо подобном на мероприятиях, оказывающихся на поверку деловым обедом. Под ножом это его блюдо кренилось и расползалось, так что приходилось за ним следить, а разговор вести с висящим у рта обломочком картошки, двигая челюстями, как корова. Блинк, не в пример ему, заказала прожаренного досуха тунца – пять эдаких симпатичных спичечных коробков на белом озерце тарелки.

Идя на обед, он нервничал, потому изначально и принял несколько стопочек виски. Через полтора месяца ему предстояло выдать Блинк на-гора свою вторую книгу. Рабочее название, увы, «Держим обещания, а не секреты: 10 шагов к активной жизни». За ужином Марк пытался до нее донести, что срок сдачи надо бы слегка отодвинуть – времени ему требуется несколько больше; а сама книга, быть может, не должна быть таким уж прямолинейным пособием самопомощи длиной в десять шагов, да и название б не мешало скорректировать. На это Блинк, отложив половинку последнего коробочка из тунца, впилась глазами и сказала: «Послушай: у нас все вбито в контракт». Ох уж этот контракт, чтоб его. Марк в него, признаться, толком не врубался: куда ни глянь, всюду «с учетом вышеуказанного…» и «в период, не превышающий…». Когда он показал тот документ знакомому адвокату одного своего знакомого, тот посмотрел искоса и спросил: «Не пойму: ты же этого, я надеюсь, не подписывал?»

Марк тогда рассмеялся и сказал, что, конечно, нет, а у самого внутри все оборвалось.

Сам по себе Марк был сметлив и уравновешен. Родом не из богатеев, а из борющейся за существование семьи с одним родителем; мать с детства учила сына бережливости, так что его было не облапошить ни сантехникам, ни страховикам. Он не забывал даже о скидочных купонах на товары, приходящие по почте – соковыжималку, стиральную машину марки «Бош». А вот толстенный контракт взял и подмахнул, толком не прочитав. Изначально он даже не уяснил для себя конкретной роли Марджори Блинк: думал, что она его агент. Фирма ее называлась «Конч Шелл комьюникейшнз». А с недавних пор до него дошло, что она фактически его работодатель. Очевидно, поначалу Блинк и впрямь была его агентом. Выбила ему за первую книгу солидный аванс, а за вторую так и вообще обалденный. Такой, что Марк закрыл глаза кое на какие важные вопросы и нюансы. В частности на то, что вторую его книгу Блинк продала фирме «Конч Шелл медиа». Это при том, что «Конч Шелл медиа» была издательским крылом «Конч Шелл комьюникейшнз», а Марджори Блинк – генеральным директором обеих этих фирм. Какого, спрашивается, хрена?

Надо признать, что Блинк была в некотором роде волшебницей – точнее, колдуньей. Именно ее чародейством мелкое размышление Марка выросло в книгу, принесшую ему богатство и известность. Но оказалось, что крутой угол его восхождения зеркально перешел в такой же крутой спуск. В тот год, что прошел после его появления на ток-шоу «Марго!» (получается, тот момент был пиком его взлета), Марк смятенно и беспомощно наблюдал, как его звезда на небосклоне быстро тускнеет и закатывается. Даже сама Блинк, год назад (ей-богу) смотревшая на Марка с обожанием в глазах, теперь им как будто пресытилась и разговаривала не иначе как через губу.

Почти все свои полученные от «Конч Шелл» деньги он уже израсходовал на лофт в Бруклине и его необязательный, в сущности, люксовый ремонт, отчего общий бюджет Марка дал крен. Нынче он нуждался в деньгах как никогда. Помимо покупки и ремонта лофта была также привычка к ресторанам, а еще девичья бесшабашная увлеченность шопингом. Плюс к этому мамина закладная, ее новая машина и санаторно-курортные расходы. Да, и еще налоговое бремя на лиц с высокими доходами, о котором он слыхом не слыхивал. Слава богу, что был Джеймс Строу с деньгами, которыми он осыпал Марка, как дождь крышу. «Вот ведь чудо-то какое небывалое, – задумчиво ухмылялся Марк, пуская в унитаз горячую жижицу. – Денег у человека как у дурака табака. Растут буквально как плесень из бактерий: странная все-таки штука этот финансовый капитализм». Эта вот лондонская квартира принадлежала Строу или одной из его фирм и корпораций, хотя сам магнат, вероятно, и не знал, где она и что с ней. Марку он ее ссудил с небрежностью соседа, выручающего дружка фонариком из ящика комода. Просто нажал своим костлявым пальцем кнопку громкой связи и гаркнул: «Скажете Нилсу: организовать Марку одну из лондонских квартир!» И всё.

Короче, всем своим теперешним уютом Марк был обязан именно Строу.

Впервые «Мотивация в несправедливом мире» появилась на блоге друга Марка в ту пору, когда такой род публикации считался авангардом. Произведение быстро разошлось; сегодня его распространение принято приводить в качестве раннего примера вирусного маркетинга. Какой-то шутник окрестил Марка «американским Камю» в силу того, что «Мотивация» была одновременно возвышенной и популистской, абстрактной и дидактичной. Еще кто-то сказал, что это первый социально-интеллектуальный опус, выпорхнувший из Интернета. Торговые каналы мэйнстрима, не желая отставать от блогосферы, заявили, что это голос Поколения Икс во времена, когда это поколение начинает бросать свои детские игрушки.

Марк блаженствовал и не скрывал этого. Он раздавал интервью; его упомянул в своем шоу один известный комик; ему активно внимали выпускники вузов. Работодатель Марка, узнав, что один из его доморощенных мастеров слова стал звездой Интернета, резко повысил ему оплату. Но Марк знал, что все это внимание рано или поздно схлынет; надежда была лишь на то, что ему снова удастся написать что-нибудь такое же успешное.

И вот как-то утром у него зазвонил телефон и чарующий женский голос сказал: «Оставайтесь на линии, с вами будет разговаривать мистер Строу». Строу взял трубку и пригласил Марка к себе заскочить; не прошло и часа, как к двери подчалил глянцевито-черный автомобиль представительского класса и примчал Марка в необозначенную зону аэропорта Логан, откуда Марк уже через пятнадцать минут вылетел по воздуху в окружении орехово-кожаной роскоши. Экипаж из двух пилотов и стюардессы, а также невесть сколько авиатоплива понадобились для пересечения воздушного пространства всей страны, в результате которого он, Марк Деверо, оказался в тот же день доставлен к Джеймсу Строу, владельцу цифровой медиа-империи.

Сразу из аэропорта Марка отвезли на центральный стадион, где бесконечным лабиринтом коридоров провели в хозяйскую ложу Строу. Джеймс Строу поблагодарил гостя за то, что тот заглянул (словно бизнес-самолет «Голфстрим V» был не более чем городским автобусом). Молчаливые прислужники подали омары, коньяк, профитроли и сигары. Баскетбольная команда Строу в тот вечер продула на своем поле заезжему клубу из Сиэтла; посреди четвертого тайма согбенные горечью поражения фанаты начали покидать стадион. Лишь после игры Строу изложил причину, по которой вызвал к себе молодого автора. Он хотел, чтобы Марк трансформировал свою «Мотивацию» в менеджмент-философию; хотел, чтобы идеи Марка стали направляющими для его холдинга. Он изложил свое видение «Синеко» как компании, способной усилить свое текущее влияние десятикратно, а еще рассказал о своем плане создания глобальной, интегрированной платформы по поставке информации и услуг, которая постепенно заменит Интернет и персональные компьютеры.

– В сущности, что такое Интернет? – как бы сам себя спрашивал Строу. – Совмещенный с телевизором телефон, только и всего. – Он даже досадливо махнул рукой, словно изображая, насколько обескуражен этим самым Интернетом. – А вот я мог бы отстроить нечто такое, что действительно переменит мир.

Марк не сразу углядел наличие какой-либо связи между своей работой и бизнес-планом Строу. От сигары в голове мягко плыло. Но «Мотивация» действительно содержала в себе идею начала с нулевой отметки. А после пары часов и коллекционного старого виски Марк понял, что, возможно, переформатировать свою работу в нечто менее абстрактное будет не так-то сложно, и оно сможет помочь людям достичь результатов в своей работе, личной жизни и всем прочем. Строу определенно усмотрел в его работе некое рациональное зерно, а ведь он человек непростой – можно сказать, владелец-управленец, способный согнуть мир в бараний рог.

– Ты просто вдумайся, – призвал Строу, когда они вдвоем покидали арену по устеленным ковром бетонным лестницам. Затем переезд и перелет повторились в обратной последовательности, а когда черный автомобиль высадил Марка у двери его убогой квартирки в Сомервиле, он понял, что что-то пришло в движение и впереди наконец-то затеплился луч награды.

И в самом деле, не прошло и трех дней, как Строу позвонил снова.

– Тут есть кое-кто, кому я хочу тебя представить! – провопил он в телефон.

И Марк в бархатно-подушечном интерьере отельного ресторана познакомился с Марджори Блинк – горячей на все свои сорок четыре года дамой, на встречу явившейся с хорошенькой молодой ассистенткой. Подача Блинк была лаконичной: «Сейчас вы в цене, – сказала она. – Так что в ваших силах и интересах переделать вашу работу во что-то большее».

Марк был польщен, но за идиота себя не считал.

– Вы, наверное, хотите сказать, в ваших силах? – уточнил он. А затем поведал, что в работе хорошо уже то, что она доведена до конца. – Я хотел в нем сказать то, что хотел сказать. Больше мне сказать нечего, во всяком случае, пока.

На этих словах Марджори Блинк, кажется, готова была подняться и уйти. Чуть отведя голову, она внимательно его оглядела. – Вероятно, я в вас ошибалась. Из «Мотивации» и из того, что сказал Джеймс, я решила было, что вы человек с амбициями.

Лишь сейчас, спустя пару лет, Марк понял, что в том плюшевом уголке с ним совладали в два счета; на все потребовались лишь бутылка восьмидесятидолларового виски и красноречивый взгляд женщины: «Да перестань ты. Мужчина ты, в конце концов, или цыпленок?»

– Почему же, я амбициозен, – застроптивился он тогда, и это стало поворотным моментом. Именно это, и именно тогда.

– Отчего же вы упускаете такой случай повлиять на мир?

Через несколько дней он уже подписал пухлый контракт. Блинк спроворила ему чек с суммой, от одного вида которой все его тяготы прежних лет представали в беззаботном свете и, более того, казались пройденными не зря. Иными словами, окупались разом за все годы. Представлялось также, что теперь его всемогущий агент будет ежедневно ему названивать и требовать черновика новой редакции. Но сложилось все совсем иначе. Вместо звонков команда редакторов от «Конч Шелл» забрала у него работу и «отформатировала». От него даже не потребовалось прямого участия.

Получив на согласование готовую версию, Марк увидел, что его работа имеет теперь вид стандартного пособия по самопомощи, такого, каких вокруг хоть отбавляй. В книге говорилось, что если человек хочет себя изменить, то для этого нужно единственно прокричать своему стволовому мозгу соответствующие приказы. Появилась также придуманная кем-то нелепая концепция «умнозаключений», а также нечто под названием «синаптическое тонизирование» – что-то вроде самоназначенной когнитивно-поведенческой терапии. Нашлось место и для неизвестных доселе приемов оценки неиспользованных запасов времени, воли и внимания. Оказывается, в каждом дне скрыты неучтенные часы, в каждой минуте – сокрытые секунды.

Достаточно скоро Марк понял, что его «Мотивацию в несправедливом мире» ждет неузнаваемое перерождение из собрания мыслей в массовый рыночный продукт в мягкой обложке, форма которого из вопросной сделается ответной, так как люди не готовы выкладывать деньги за вопросы. Ну а Марк, как автор произведения, остается наедине с его художественной честностью. И что художественная честность – это замечательно, но финансовая обеспеченность тоже неплохо. Как и наличие восьмисотметрового лофта на Уотер-стрит в Нью-Йорке.

Он было возразил, когда прослышал, что книгу намереваются поименовать какой-то глупой «изнанкой, вывернутой наружу», но его тогда как-то гладко обработали, и он смирился. И лишь когда Марк узнал, что у книги будет подзаголовок, «рекомендованный» Джеймсом Строу, – «Изнанка, явленная наружу: путь к новой операционной системе» – ему открылось, что «Синеко» владеет некой структурой, именуемой «Конч-Группа».

Надо сказать, что Блинк слов на ветер не бросала: выйдя, книга оказалась везде, где только можно. И всюду, на миг опережая издание, в прайм-тайме по всем каналам разносилась молва о Марке, которую опять-таки гнала Марджори Блинк. В одну только неделю она пропихнула его сразу в «Севентин», «Эсквайр» и «Обсервер», так что если у людей не было даже намерения купить или прочесть эту книгу, то об авторе они должны были узнать непременно. Потенциал имени Марка Деверо Блинк выжимала по полной, превращая его в торговую марку, и это длилось с полгода, пока ажиотаж не иссяк и трэйд-марк не покинул экраны и живой эфир. Нынешняя вторая книга могла стать для Марка вторым шансом. Или же третьим, девятым, миллионным – кто знает, сколько ему их отпущено? Однако тот кромешный пьяный бред, обнаруженный им в блокноте нынешним утром, сенсацией стать точно не обещал.

По выходе из ванной Марк ощущал себя уже не так гнусно. Он принял душ и побрился. Поприседал, поотжимался (вполовину обычного – иначе, чего доброго, можно невзначай блевануть).

Свой бодун он взял рукой за горло, пока тот не успел вступить в права и не сжевал весь его день. Поступай правильно – вопреки правилам (один из девизов, который он использовал на своих семинарах по управляющей оптимизации).

Марк был одним из популярных лекторов от «Конч Шелл медиа». Слава, которую принесла ему книга, оставляла своего рода след, делающий его ценным в подобного рода работе. И он с ней хорошо справлялся. У него был дар. Наверное, что-то от отца, который на семейных праздниках держал в своем плену решительно всех – детей и взрослых, в доме и во дворике, – где гости все как один восхищенно внимали его россказням, фокусам и игре мимикой. Блинк снабдила Марка определителем задач, комнатным тренером и постановщиком голоса. Их науку Марк усвоил в считаные дни. В конце концов, он не был каким-нибудь там отставным специалистом по софту, ради денежной прибавки развлекающим республиканцев на дежурных банкетах; он был Марк Деверо, и ему нравилось работать на аудиторию.

Но и в этой части его звезда, похоже, закатывалась. Блинк по-прежнему его заказывала, но все это определенно шло на убыль. Год назад это были Абу-Даби и Базель, сейчас Кливленд и Лидс. Раньше ему за часовое мероприятие платили по тридцать пять тысяч долларов; теперь приходилось напрягаться за пять, редко за десять. И это была не просто говорильня – приходилось также проводить семинары и тренинги.

Обжигающий кофе Марк хлебал так, словно давал себе приводящие в чувство пощечины; кое-как съел немного мюсли. В четыре ему надо было находиться в офисе у Строу. А остаток дня писать, писать. «Ты можешь это сделать зажмурившись, – увещевал он себя. – Нужно просто прогнать какую-нибудь удачную телегу насчет Усиления Действенности через Самопознание или что-нибудь насчет Прекрасного Я, живущего в каждом из нас, Несгибаемого Героя в нашей душе, типа того».

Он сел. Открыл компьютер.

Ну что: стало быть, «десять шагов к активной жизни»? Давайте глянем.

Первое: перестать быть таким размазанным, пьяным неудачником.

Нет, не годится: слишком тонко, не поймут.

Курсор мигал, как спутник.

Марк снова начинал тяготиться тоской по «Завтра попробуйте снова» – книге, которую ему хотелось написать, думалось написать. В этой книге он бы предстал во всей своей наготе. Но она, эта нагота, была бы правдива. Не то что эта тщеславная, жеманно-одинокая, пустая, лживая версия его самого, которая каким-то образом вышла в итоге в продажу. Тот он, выложенный Марком в «Завтра», был бы храбрым, остроумным. Мудрым. Таким, который всегда способен зрить в корень и подавать правду умней и доходчивей других. Тем Марком, что взял весла семейной лодки, когда с нее спрыгнул отец, и который всегда помогал матери – и не только по дому, но и в те трудные минуты, когда, распознав в новом «друге» матери змеюку, прогнал его, рискуя при этом, между прочим, физическим здоровьем.

Но не эту книгу он обязан был выдать по контракту через шесть недель. «Завтра попробуйте снова» со всех своих концов сочилась бы рваной, окровавленной, подобной воплю правдой. Однако от него ждали «10 шагов к активной жизни» – пасквиля, в котором ему придется пускать пыль в глаза насчет какой-то там готовности рисковать и оступаться, но который при этом будет вычищен, гладенько обшит по всем краям бисером, а всякое сомнение в нем выхолощено еще до начала.

«Шаг Первый, – заставил себя напечатать Марк. – Идите на риск и не бойтесь поражений». Но что печатать дальше, он не знал: большинство рисков, на которые он шел, заканчивались тупиками, а сам он жутко, всем нутром боялся неудачи, тень которой нависала перед ним непосредственно сейчас.

А может, написать обе эти книги? И «10 шагов», и «Завтра»? Публикацию последней слегка отложить как серьезную параллельную работу – теневой том, апокриф? Ею он спасет свою репутацию, вернет себе место, за которое ему удалось ненадолго уцепиться «Мотивацией в несправедливом мире». В этой своей книге он поведает правду о жизни: что надо перестать мнить себя эдаким бравым капитаном корабля по имени «Ты», стоящим у штурвала, или руля, или там румпеля. Вместо этого надо осознать, что ты не более чем листик, несомый по бурному ручью. И о себе он тоже выложит правду: что он тщеславный, склонный к депрессиям себялюбивый наркоман, случайно ставший дико успешным за счет пособия по самопомощи – иными словами, урвавший ненадолго птицу счастья. Безусловно, это интересно уже само по себе, надо только быть насчет этого честным.

Только вот вопрос в том, насколько именно честным? Кому нравятся те, что откровенничают напропалую? Да никому. К тому же такая книга наверняка встанет наперекор плану Марджори Блинк. А злить Блинк – это, знаете ли, можно делать, лишь будучи очень уверенным в своей непотопляемости. Вот если бы склонить на свою сторону Строу, то тогда, пожалуй, можно рискнуть и воспротивиться и ей.

«Боже ты мой, да как вообще можно писать в таком накрученном состоянии». Марк встал и сделал быстрый нервный круг по навороченной квартире, как будто эта прогулка могла принести какую-то пользу. «Синеко» держала эту жилплощадь как кратковременное служебное жилье. Обставлена она была с холодной помпезностью. Книги на полках выбирались под декор; раз в неделю на кухню доставлялась еда. Свои пожитки Марк привез в двух сумках. Так что показную неразборчивость в том, что ему нужно, а что нет, можно было отнести к своеобразной привередливости.

Из наркотиков гашишу Марк предпочитал марихуану, однако не зная каналы поставок в Лондоне, был вынужден потакать своим слабостям в ущерб здоровью больше обычного и в более ограниченном ассортименте. На черногранитной кухонной столешнице он осуществил кропотливый процесс скатывания нескольких самокруток с гашишем. Было десять утра. Ситуация складывалась определенно тревожная. И проблема была не только в Блинк. Если бы только в ней, он бы мог хотя бы представить себе свое будущее без нее. А тут вопрос стоял иначе: а писатель ли он вообще? С некоторых пор его на этот счет начинало одолевать некоторое сомнение.

Безусловно, Марк чувствовал себя писателем. Он и одевался, и вел себя сообразно, по его мнению, этому рангу. А в своем кружащемся воображении по-прежнему подыскивал и гладко складывал нужные слова. Иногда мог и отпустить ремарку прямо в глаза без всяких экивоков. Так что слог его все-таки не был наркоманским крем-брюле. Отчаянно нужна была лишь отточенность формулировок.

Проблема состояла в том, что когда он ощущал в себе нужду писать, то тут же появлялось предательское желание выпить, курнуть или в одиночестве побыть под кайфом. Ручка в руках словно немела, компьютер гудел на холостом ходу, курсор укоризненно помигивал, а Марк неудержимо шел к бутылке в мини-баре или кухонном шкафчике или же на улицу, в поисках темного бара на яркой улице.

Что-то менялось и в самом его питье. Незамутненная, продуктивная ясность мысли из часов скукоживалась в минуты, а спуск в мутность и туман алкогольной хмари становился заметно круче. С месяц назад он сделал несколько звонков, о содержании которых потом не помнил. Двое суток ощущение от этого действовало отрезвляюще. После той ночи Марк взял себе за правило ограничивать контакты со знакомыми после шести вечера, поскольку к этому времени был наверняка уже пьян или находился в туманном дрейфе своих впечатлений и воспоминаний в надежде на то, что обратно в гавань ему удастся приплыть с чем-нибудь полезным. Но на поверку утром оказывалось, что улов на дне его шлюпки что-то больно скуден.

Марк не возражал против того, чтобы быть интеллектуальным пьяницей вроде тех, что возятся возле двери со связкой ключей. Но вся эта хрень с самопохищением, в ходе которого ты покидаешь сам себя и тебя сменяет призрак, вслед за чем на весь следующий день в тебе воцаряется ночь и память становится похожа на обрывки документов; нутро содрогается от муки узнать, что ты там такое вытворял, но такой возможности нет – такой алкоголик был для него несносен. Ну а после того, как он стал умеренно узнаваемой знаменитостью, ущерб от запоев мог дурно сказаться на его карьере, и мысль об этом бросала в пот.

Так что он наступил такому поведению на горло тем, что ненавидел себя жгучей ненавистью на протяжении целых дней после того, как происходили подобные пьяные казусы. И это срабатывало. Последнее время Марк как-то держался. Если вдруг коварная тяга подступала, он с внутренней стороны двери прикалывал бумажный лист, на котором маркером было жирно выведено: «НЕ СМЕЙ!» Так он постепенно приучался забывать о своем призраке, думая о нем как о некоем истязателе из былых времен вроде школьного хулигана, не дававшего прохода. И когда в объектив камеры угодил некий мультимиллионер-актер, пьяно бормочущий что-то о своей расовой неприязни, Марк присоединился к общему цыканью и улюлюканью, хотя в душе при этом ощущал к бедолаге сочувствие.

Дело в том, что в нем действительно происходило какое-то наслоение поведенческих моделей словесного художника и пленника дурманной рефлексии. Проблема была налицо. Во всяком случае, она усугубляла смятение Марка: кто он на самом деле – серьезный писатель или сорвавший куш бестолковый, подсаженный на зелья везунчик? Многое, очень многое было сосредоточено именно на этом вопросе. Курить Марк вышел на улицу, прихватив с собой ноутбук. Идея показалась ему хорошей. Как вообще можно работать в тиши этих странных апартаментов? А снаружи стоял погожий день, всюду сновали люди.

«Косяк», надо сказать, подправил настроение. Хотя в гашишном кайфе был и недочет – эдакая неприятная сиропность, затор сознания, когда мысли, до этого безмятежно бродившие, вдруг сбиваются в табун и несутся, норовя всем скопом протиснуться в узкие воротца. Был момент, когда Марка чуть было не сшиб один из черных лондонских таксомоторов, что шныряют словно валькирии по левой, а не по правой стороне дороги. Сердце в грудной клетке аж подпрыгнуло.

Лондон Марк любил. За два месяца, что он здесь провел – безуспешно пытаясь писать, прикладываясь в одиночестве к бутылке и чуть ли не ежедневно ублажая нужды и себялюбие своего патрона Строу, – Марк исходил здесь все вдоль и поперек. Ему нравилось пускаться на длинные, смоченные элем прогулки по его широким тенетам, по которым он бродил с неспешностью нищего. Впрочем, сегодня перед ним стояло задание – найти, где выпить еще разок кофе, возможно, съесть булочку, после чего найти тихое место, где можно устроиться на предмет писания.

Он обосновался на Бетнэл-Грин возле чего-то вроде музея игрушек. Удивительно. Место не сказать чтобы тихое, зато с кафе.

Лечить свое похмелье Марк начал с тщательно выверенной повторной токсикации: выпил несколько чашек горького кофе, выскакивая наружу перекурить (наряду с сигаретами пыхнул еще и «косячок»). Через какое-то время он оклемался настолько, что счел уместным заказать сэндвич с салатом из курятины и пару мелких бутылочек белого вина. При этом Марк еще и писал, и по мере того как настроение улучшалось, его посетила мысль, что, быть может, он все-таки сможет выдать книгу, которой домогается от него Блинк. Безусловно, жизни присущи правила. Хотя бы на первый взгляд. И нет ничего дурного в том, чтобы их систематизировать и изрекать. После каждых пятисот слов Марк вставал побродить возле витрин с набором деревянных болванчиков и ящиками, в которых находилось нечто именуемое игрушечным театром – вещь, очевидно, довольно популярная в девятнадцатом веке. Затем он настукивал еще полтысячи слов и снова возвращался к тому или иному приковавшему внимание артефакту, такому как, скажем, детская настольная игра Викторианской эпохи «Вознаграждение добродетели и Наказание порока».

«Вспомните себя в детстве», – начал он и вскоре набил уже тысячу слов. Со всей очевидностью можно сказать, что дети не такие уж невинные существа (Марк в кафе своими глазами видел, как какой-то шалун пытался снять с тормозов коляску своей маленькой сестренки), но свою жизнь они уже с пеленок пробуют на ощупь, практикуя, так сказать, научный подход. Начиная фактически с нуля, анализируют данные, делают выводы. «Однако на какой-то ранней точке развития мы начинаем забывать это делать», – развивал свою мысль Марк. Так что наш рост в каком-то смысле является противоположностью потери невинности. Он подумал о своих ценностях, которыми обладал в детском возрасте. Была у него, скажем, игрушка – прорезиненная кукла силача Армстронга в полосатом купальнике; ее можно было как угодно растягивать, а она затем сама восстанавливала изначальную форму. Но однажды, когда маленький Марк попытался растянуть своего Армстронга по максимуму (с помощью бельевой веревки и двух кирпичей), из куклы засочилось что-то зеленое и липкое вроде клея. Разочарованию мальчика не было предела.

Так, а что еще он любил? Свою собаку, маму, куклу по имени Саша. Сашу он любил так, как мальчуганам любить кукол вообще не полагается. Может, это как-то обуславливалось тем, что сестренка Марка появилась на свет мертворожденной. Случилось это за несколько месяцев до ухода отца. И даже когда Марка потом спрашивали, единственный ли он ребенок в семье, он одно время говорил «да», а думал при этом «нет». Ну а когда повзрослел, то действительно сделался одиночкой. Что же стало с его друзьями? Ведь они у него были. И в колледже, и какое-то время после него – люди, которые могли нагрянуть к нему посреди ночи; мог среди ночи припереться и он к ним. Хотя сейчас в музее, сидя со стопкой забавных карточек из сувенирного киоска, Марк понимал, что карточек у него больше, чем друзей, по которым их можно разослать. Сейчас сложно было разобрать, с какого момента у него что-то пошло не так. Да, он бросил нескольких подруг – каждую примерно тогда, когда надо было делать следующий шаг или порывать. Но это скорее из предупредительности по отношению к ним.

– Ты не находишь, что тебе одному лучше? – спросила однажды одна из тех Потерянных Подруг, рассчитывая, возможно, на быстрый ответ. Но он определялся с ответом так долго, что она к нему охладела.

Но разве не пора было самому научиться заботиться о себе? Разве не это ему своим примером внушала мама?

Или взять Лео Крэйна: как с ним сложилось?

Познакомились они в кампусе Гарварда, переменчивым осенним днем на исходе прошлого тысячелетия; дружба между ними росла легко и быстро. Марк Гарвард любил, но его несколько тяготило торчать среди деток богатых родителей – этих юнцов-мажоров, которые даже к дантистам разъезжали на такси, а уж себя мнили не иначе как Китами Ричардсами[29]29
  Кит Ричардс (р. 1943) – один из самых известных рок-музыкантов мира, гитарист группы «Роллинг Стоунз».


[Закрыть], но не из-за музыкального таланта, а из-за того, что могли сгонять привратника за колой. Это же мог позволить себе и Лео, но он этого не делал. Вместе с ним они плыли сквозь годы своей учебы в колледже – беззаботные, смятенные, целеустремленные. Лео нуждался в ком-нибудь разговорчивом и бодливом; Марку нужен был кто-то, способный сдерживать его ерепенистость. Лео, в семье которого не выводились любовь и деньги, тайком завидовал бесшабашности своего приятеля и той легкости, с которой он на ходу переключался с одних тем на другие. Марк любил Крэйнов за их эрудицию и обилие гостевых комнат в их претенциозном мрачноватом особняке на Риверсайд-драйв. Крэйны, возможно, рассчитывали, что бойкое обаяние Марка как-то скажется на Лео, который по натуре был слегка нерасторопен.